Красив наш лес осенним утром!
Затихли выстрелы в глуши,
Выносят скромной группой трупы,
Чуть слышен запах анаши.
Осенний воздух ароматом,
Знакомым всем нам, напоён.
Он источаем автоматом, –
Порохом остывшим в нем.
В листве, причудливо округла,
Фуражка красная лежит.
Над нею, золотисто-смуглый,
Туман убийственный стоит!
Околыш красный…День прекрасный!
Судьбы невольник, оглянись!
Как все торжественно несчастно!
Своей хозяйке поклонись!
Своей манящей простотою
Опушка блёклая манит
Ночного гостя, что с добротою,
Любовно гладит динамит.
Все ж белоснежная каюта,
Что сеет безотчетный страх,
Стала для первого приютом,
Второй – рассеян в пух и прах!
Вот в эту памятную ночь
Серпа Луны седой триптих
Предначертал на небе: “Прочь!”
Но гость не понял – и затих.
Отца на исповеди в рясе
Ему заменит катафалк,
Что красной лентой опоясан,
Чей лик всегда и строг, и жалок.
В лесу встают густые тени;
Черту листвы переступив
Их можно видеть. Дуб и Гений
Здесь одинаково просты.
Дубы высоки, толсты, мощны,
Глуб;ко корни в грунт ушли,
А гражданин оперуполномочный
Молчит, – его года прошли.
Не хватит памяти живущих
Впитать в себя тот долгий срок,
Когда, уполномочен быть бегущим,
Он бегал и ловил сорок.
Ловил сорок… Его ли дело
Узнать, где в;роны живут?
Но он хотел, и всё запело,
Всех замело, все хлеб жуют.
Давно ли это было?! Как же!
Ума потоки не сотрут
Те строки звучные. Поклажей
Они теперь глаза не жмут:
“Не вешай нос, держись, пехота!
Не выпускай из рук баян!
Мы пересушим все болота
В пути на Тихий океан!”
Дородный друг с клеймом на челе
Оказывался тут как тут:
С размаху, в благородном гневе
Сжимал рукой звенящий кнут.
Волшебный край! Там в стары годы,
Согласья смелый властелин,
Блистал Макаров, друг свободы,
И с ним Калашников один.
Неверья нет в сердцах увечных,
И вовсе правды нет в ногах,
Поверье есть: в мешках заплечных –
Картошка, хлеб, запас рубах.
Так жили все. Ведь было время!
Полуголодный, но живой
Ты возвращался в свое племя.
Ты знал: ты здесь, и здесь – покой!
…И вот теперь – опушка леса…
Она – как символ естества,
С которым ты с того отвеса
Бросался вниз, закрыв глаза.
В ушах все выло, все свистело,
И, позабыв свою обитель,
Из страха вырывалось тело,
Ты был как летчик-истребитель!
Отнюдь не всем, ныне живущим,
Дано понять, где ты бывал!
Отнюдь не всяк сочтет могущим
Тебя спиной сдержать обвал.
Но ты-то держишь! Ты – остался,
А те – споткнулись под горой:
Одни легли – хребет сломался,
Другие думали – рукой!
У нас на всех одна метода,
Не все узнать ее успели:
Одних согнула нематода,
И они умерли в постели.
С другими – вроде все в порядке!
(Так сами думали они.)
Вперед бежали без оглядки, –
За ними кончились огни.
А третьи были – с подковыркой:
Такие, поводив зрачком,
Нашли и пользовались дыркой,
Но их накрыло облачком!
Остались вы, и вас немало…
Тебе подобные везде
Могли лететь не как попало
На запредельной высоте.
Теперь – в лесу (а не в неволе),
Как только ветка под ногой
Хрустнет, так сразу потом боле
Обдаст, чем из ведра – водой.
Прохладным утром на опушке
Почти не видно по росе,
Что ночью-то, в час веселушки,
Чужак подкрался – не сосед!
Сосед – тот более учтив:
Когда опушка на кордоне,
Друзей вниманием почтив,
Меняет тактику в загоне.
И в ситуации новизма –
Да не прослыть бы стукачом! –
Вещает: “Логика софизма
Здесь совершенно ни при чем!»
Сосед наш… Да-а! В безумном плясе
Способный ногу подвернуть,
Он есть не более опасен,
Чем эта – рядом – баламуть.
Так свиду, а внутри… смотрите,
И вы увидите лишь то,
Что в полдень видимо в зените,
То бишь… совсем ничто!
А этот – тот, что прибыл ночью…
Нет, этот вовсе был другой:
Он, динамит неся заочно,
Не шел с протянутой рукой.
Неопытный был, бедолага!
Не знал, что “бей” не значит “стой”, –
На островах Архипелага
Таких отсеило косой.
Печальна дымка над листвою.
Печален, лес за ней стоит.
В дубравах, сникший головою,
Он чувствует перитонит.
Лучей противник одинокий,
Наш лес тогда – пособник тьмы,
Слуга Перуна многоокий,
Курит невидимые сны.
Идут минуты… Слышен возглас:
“Когда же трупы увезут?”
Сейчас, сейчас! Пока не поздно,
Привычный дух нейдет в раскрут.
В таком раскруте все однажды
Позакупорили носы,
А Васька – хитрый такелажник! –
Набил во все щели ворсы.
И всё нормально! Две таможни
Спокойно ящики прошли.
Сколачивал их не сапожник,
И миновали всех клешни...
(сентябрь-октябрь 1993г.)