Обещанием счастья сыт,
второпях утоляю жажду
серой пылью бетонных плит,
где-то между никем и каждым.
Подле пьяниц и болтунов,
где-то возле корон монарших,
там, где гасит, а после - вновь
зажигает огни фонарщик.
Становясь понемногу тем,
кто уже приручить не хочет,
я во власти холодных стен -
тот, кому ничего не прочат.
Не однажды уже побыв
за чужую печаль в ответе,
не однажды уже - забыв
о своей на чужой планете.
Нарисованный ручкой, мой,
упакованный кем-то в ящик,
мир, где дождь до утра - стеной,
утверждается настоящим.
Настоящим настолько, что
даже Лиса уже не видно
за пологом тяжёлых штор
и, такого же точно, ливня.