Пророк

Олег Свешников
 
     Пророк                или
загадочная любовь графини
и генерала-чекиста, любимца Сталина
 

Совершено покушение
на жизнь
председателя ЧК Петрограда
Глеба Бокия.
взяты заложники.
все они будут расстрелянны,
если в чк не явиться
с повинною женщина,
которая бросала бомбы
в щащитников революции.
Роман-сказание
Первому секретарю правления Союза писателей РФГеннадию Викторовичу Иванову Человечному человеку
                Москва 2011 год 
 
Елена Воронцова поднялась по лестнице на чердак.  На лето приезжала сестра с мужем из Петербурга, и
надо было обустроить им уютное лежбище. На черда-  ке приятно пахло сеном. За оконцем, в саване паутины,
весело чирикали воробьи. Слышно было, как за лесом  шумным водопадом ниспадала с высокой скалы краса-
вица Ока.
Беспечно разгребая старую рухлядь, юная леди не-  ожиданно увидела в свалке из старых газет резную шка-
тулку из слоновой кости. Заинтересовалась ею. Шкатулка  была фамильная, на крышке, под царским гербом, готи-
ческим шрифтом выгравировано: графиня Ольга Ворон-  цова-Витте. С чисто женским любопытством открыла ее.
В шкатулке лежали две фотографии, ; графини Ольги
 

и генерала Платона. Золотая цепь, женская брошь, два  кольца. И письма, зримая и  молчаливая память из глу-
бины времени; каждое письмо было ветхим, пожелтело,  страницы истончились, еле держались на сгибах.
Письма графини Ольги Воронцовой написаны кра-  сивым почерком, несли запах духов и слез, письма гене-
рала-чекиста Платона Привалова написаны строгим, но  вдумчиво-торопливым почерком. В какое письмо не за-
гляни, в каждом обнажалось великое страдание Челове-  ческой Души. Строки, напитанные слезами и горем, не-
сли правду о любви, о сталинском лагере, вызывали боль  и молитвенную скорбь; каждое письмо вело на Голгофу
гибельной печали, в каждом жила трагическая держава  чувств, в каждом слышалось горестно-траурное песнопе-
ние Отечества, музыка Чайковского, Бетховена, Моцарта.  Невероятно огромный мир открывался в каждом правди-
вом послании из времен революции!  Оказывается, ее прабабушка была графинею!
Теперь уже Елена Воронцова стала более вдумчиво,  с загадочным интересом перечитывать свидетельства из
далекого времени.
 
стрелу! Милая Ольга, все мгновения перед расстрелом я  думал только о тебе. И на эшафоте думал о тебе, желая
унести тебя в сердце, тебя и любовь. Унести в свое бес-  смертие! И я унес, мы разместились там, в бессмертии,
ты, я и Любовь!
Вспоминаешь ли ты Петроград, свое жертвенное  вознесение на Голгофу, на распятье? Ты явилась  в ЧК,
как Белая Лебедь Совести, ; спасти людей, какие без-  винно томились в Петропавловской крепости, ожидая
казни! Спасти, как Христос, ибо, как и он, приняла стра-  дание, равное ему, ; за веру в добро и любовь, за человече-
скую красоту души, за милосердие и целомудрие чувств!  Там, в ЧК, и воскресла наша загадочная любовь, какую
пришлось таить от революции, от каждого чекиста,  ибо стоило им узнать, что я полюбил графиню, я был бы
немедленно вознесен острыми пиками на плаху земную!  И казнен! Как враг народа! Так, в таинстве от себя, от
 
Из письма чекиста ПЛАТОНА:
«Милая Ольга! Я очень часто, по красоте души, по  красоте печали, вспоминаю первую встречу в Петрогра-
де в ЧК, встречу скорбную, строго горькую, но где на  земле Русской мы воскресили в себе нечаянную любовь,  любовь из бессмертия. И где в горько-сладостное время
пришлось пережить велико много тоскующей, журав-  линой боли и велико много светоносной, чарующей радо-
сти, пока мы жили с тобою на земле и любили! Мы оба  оказались в Отечестве среди мучеников-страдальцев, не-
смотря на то, что я работал в ЧК, а ты была графинею  и оказалась на севере, на каторге, на Колыме.
Милая Ольга, я нисколько не сомневаюсь, ты явилась  на мою землю из эпохи Возрождения, сошла с полотен
Эль Греко, дабы мы слышали друг друга каждое мгнове-  ние жизни!
 
Петроград. 1919 год. 
Глеб Иванович Бокий стоит у телеграфа, считывает с  ленты секретное распоряжение вождя.
«Военному комиссару Льву Троцкому, политическо-  му комиссару Петроградского военного округа Николаю
Гиттису, председателю ЧК Петрограда Глебу Бокию.  Строго секретно.
Мне стало известно, с наступлением на Петроград  генерала Николая Юденича и конницы Петра Крас-
 

нова, в  граде Петра, в Ярославле, в Муроме, будет осу-  ществлено белогвардейское восстание под началом
«Союза защиты Родины и свободы» Бориса Савинко-  ва. Немедленно изыскать эсеровского бунтовщика, и
судить судом революционного трибунала! Пока Борис  Савинков на свободе, социалистическое Отечество в
опасности.
Провести в городе беспощадные обыски, расстре-  ливать офицеров, священников, без суда и следствия!
Возьмите заложников; пригрозите расстрелять. О  нравственности не заботьтесь; все нравственно, что
полезно для революции!     Ваш Ленин». 
Перечитав секретное распоряжение вождя, председа-  тель ЧК Петрограда вызвал начальника отдела Платона
Привалова и повелел на основе его написать манифест-  воззвание к гражданам Петрограда.
; Сумею? ; усомнился он.
; Ты в ЧК самый просвещенный  чекист! Чекист-фи-  лософ, Гегеля и Сократа в Петербургском университете
изучал. Бетховена играл вождю во дворце Кшесинской.  Как тебя равнять с чекистами, кто имеет два класса цер-
ковно-приходской школы?  Глеб Иванович обнял его.
; Напиши так, Платон, чтобы выманить в ЧК эсера  Бориса Савинкова; пока он на свободе, Отечество в опас-
ности!
Вернувшись в кабинет, Платон Федорович набил труб-  ку  американским табаком из коробки «принц Альберт»,
высек кресалом искру, закурил. И задумался о Савинкове  Борисе Викторовиче. При царе его почитали ;  как совре-
менного Робин Гуда! Это был человек по имени Смерть!  Он готовил покушение на великого князя Сергея Алек-
сандровича, кто был в ранге генерал-губернатора Моск-  вы; на министра внутренних дел Вячеслава фон-Плеве;
на премьер-министра России Петра Столыпина, на царя  Николая Второго! В свое время его чтил Владимир Уль-
 
янов-Ленин, и многое взял из его классического труда ;  «Петербургское рабочее движение», когда писал револю-
ционный манифест «Что делать?»
В Февральскую революцию эсер Борис Савинков был  заместителем Военного министра, комиссаром Юго-За-
падного фронта; генерал-губернатором Петрограда. Он  первым, как  пророчица Кассандра, увидел, Россия может
погибнуть в петле большевиков, и предложил командую-  щему Русской армией Лавру Корнилову ввести военную
диктатуру. Премьер-министр Александр Керенский со-  гласился на триумвират власти, ; он, Лавр Корнилов и
Борис Савинков, ; но, убоявшись за свою жизнь, предал;  приказал арестовать Корнилова как мятежника. Борис Са-
винков назвал его Черным Предателем! И явился в Зим-
ний дворец ; убить Иуду Отечества! Но путь к возмез-  дию преградила охрана. Надеть кандалы на мятежного
сына Отечества, на грозу царей, не рискнули.
Народ видел, как Борис Савинков был изгнан из Зим-  него дворца, и какую боль, какую печаль нес в себе; че-
ловек-мятеж одиноко шел по Петрограду, потерянный, в  расстегнутой шинели, и плакал, не скрывая слез.
Воскреснув душою, создал «Союз защиты Родины и  Свободы» для битвы с большевиками, ибо был по духу
равен Робеспьеру, вождю Французской революции. Его  воинство и готовило восстание в Петрограде, в Ярослав-
ле, в Муроме.
Пропустив через сердце героическую летопись эсера,  Платон Федорович обмакнул перо в чернильницу, и начал
старательно выводить на титульном бланке ВЧК манифе-  ст-воззвание, пробуя каждое слово на революционную
звучность: 
«К гражданам Петрограда!
Товарищи! Русский народ взял власть в Отечест-  ве! Мы, большевики, нашли истинный путь к возро-
ждению России! Но эсеры Бориса Савинова не дают  мирно жить и работать! Эсеры  злодейски покуша-
лись на жизнь вождя мирового пролетариата Вла-  димира Ульянова-Ленина, убили председателя ЧК
 

Петрограда Моисея Урицкого. Наемники капитала  продолжают террор! Эсеры-боевики бросили бомбы в
здание ЧК на Гороховой улице, желая  убить теперь  уже председателя ЧК Глеба Бокия. Погибли чекисты,
защитники революции! Наши сердца скорбят, мы не-  сем в себе траур!
Чрезвычайная Комиссия Петрограда взяла залож-  ников, они заключены в Петропавловскую крепость и
будут преданы казни, если в ЧК не явятся боевики Бо-  риса Савинкова, причастные к покушению на жизнь
чекистов!
Кровь за кровь! Смерть за смерть!
Петроград, Чрезвычайная комиссия. 1919 год».

 
                Сказание второе
ты уверена, что чекисты                отпустят заложников,                если явишься с повинною                в ЧК Петрограда?                они убью и тебя,                и безвинность
Они тихо шли по Петрограду, по набережной Екатери-  нинского канала, где в марте 81 года Игнатием Гриневицким
был убит царь-освободитель Александр Второй, и вскоре  остановились на Певческом мосту. Вокруг жило безмолвие.
Угомонились чайки. В Неве смиренно текла вода, в густой со-  борности стояли лодки, рыбные садки, барки с напиленными
дровами, сложенные в поленицы, плашкоуты с кирпичом.  Виктор Михайлович произнес:
; Посмотри, Ольга, как изумительна жизнь! Даже про-  сто постоять у Невы, подержать твою руку, и уже можно объ-
ясняться в любви красавице по имени Жизнь! На Певческом  мосту, несомненно, стоял царь Петр Первый после княже-
ского застолья в Петергофе, курил трубку, и в полное сердце  любовался своим градом! Могли стоять Александр Пушкин
и Анна Керн, его ; «чудное мгновение»! Мог стоять Алек-  сандр Блок и высматривать прелестную незнакомку! Теперь
стоим мы, мученики любви к народу! И не ведаем, в каком  времени живем? В своем ли, в тревожном? Или в пушкин-
ском?
 

Девушка коснулась его руки:
; Смотри, проснулась чайка! Куда она полетит?
; Никуда не полетит. Соскользнула с камня, вскараб-  кается, помогая себе крыльями, и снова отправится в уди-
вительное песнопение покоя.  Мужчина полюбовался чайкою:
; Скажи, что ты чувствуешь, отправляясь на распятье  в ЧК? Печаль? Ненависть?  Раскаяние? Страх смерти?
; Только любовь, Виктор! Молитвенную, мучитель-  ную любовь к земле Русской. Присутствует, и чувство
смерти! Ощущение, ты ; белая лебедь, и падаешь, пада-  ешь со связанными крыльями в бесконечное небо, в бес-
конечные звезды.  Она посмотрела:
; Почему ты спросил?
; Видишь ли, во мне зреет протест, разумно ли твое  покаяние палачам Чрезвычайной Комиссии?
; Я должна идти!  ; Должна? Кому?
; Им, людям, кто безвинно заключен в Петропавлов-  скую крепость и ожидает казни!
; Ты уверена, что чекисты отпустят заложников, если  явишься с повинною в ЧК Петрограда? 
; Не уверена,
; Зачем же идти с раскаянием в логово убийц? Ре-  волюционер Михаил Бакунин написал письмо Ленину:
«Остановите Красный Террор. Достойно ли вас, вождя  революции, брать заложников и вести расстрелы, мстить
совершенно безвинным гражданам России?» Думаешь,  Ленин прислушался?
; Думаю, не прислушался.
; Почему ты решила, что к тебе палачи из ЧК прислуша-  ются? Я понимаю, ты переполнена любовью к людям, кого
без вины загнали в Петропавловскую крепость, на казнь, но  нельзя утрачивать чувство реальности, душа моя!
; Милый мой, есть еще совесть! Я иду на битву, на  суд! Я желаю на суде опровергнуть ложь, не эсеры, а
большевики развязали страшный террор в Отечестве!
 
Виктор Чернов обнял ее:
; Кто тебя будет судить, Ольга? Ты графиня, дочь ад-  мирала! И уже за это тебя в радость расстреляют палачи
с маузерами у пояса! Но если еще признаешься, по воле  Бориса Савинкова бросала бомбы в председателя ЧК Пет-
рограда Глеба Бокия, то, о каком суде ты можешь взывать  к Богу? Тебя просто отведут в темницу и бросят в костер,
как Жанну д'Арк, в кого вселился дьявол по воле Мефи-  стофеля; и развеют пепел на Донском кладбище.
Председатель партии эсеров нервно закурил:
; Пусть отзовутся философы Платон и Сократ, Сене-  ка и Конфуций, где, в каком Отечестве, в каком веке было
еще такое страшное убиение своего народа? Берут без-  винного человека, и убивают! Убивают, ; именем рево-
люции! Им неведома ценность человеческой жизни! Ты  же идешь в ЧК, как праведница! Как человек совести! Ус-
тыдись Бога! И спроси сердце, кто в логове убийц оценит  твою человечность? Твое милосердие к мученикам? Твою
жертвенную гибель? Зачем же обрекать себя на бессмыс-  ленное самоубийство? Манифест ЧК Петрограда о спасе-
нии заложников, есть ложь, ложь и ложь! Тебя поднимут  на дыбу, и станут мучить, избивать, жечь огнем, пока не
узнают, где скрывается Борис Савинков?
Графиня Ольга уронила голову на его плечо, и долго  стояла так, горькая, покорная, неся в себе молитвенную
скорбь.
Подняла заплаканное лицо:
; Ты прав, Виктор, никто не оценит мое милосердие!  Мою жертвенную гибель! Да, они звери, да, они убийцы!
Да, они ; зло России! Но мы, эсеры, ; свет надежды ее!  Мы чище по жизни! Большевики могут убить заложни-
ков, а я не могу!  Я член ЦК партии эсеров! Я слышу и  слышу в себе плач со стороны Петропавловской крепо-
сти, безвинные люди взывают к милосердию!
Не печалься, мой друг, я иду на битву, как Софья Пе-  ровская, как Иван Каляев, ; за утраченную человечность,
за утраченное милосердие, за утраченную любовь к Жи-  вой Измученной Человеческой Душе! Я гордо взойду на
 

Ты уверена, что чекисты отпустят заложников,  если явишься с повинною в ЧК Петрограда?
 
эшафот, и пусть палачи, вздрогнут, узнав, как мы красивы  перед смертью! И, может быть, Бог, зная мою жертвен-
ную любовь к Отечеству, воскресит меня ромашкою на  лугу, березкою на опушке леса, радугою над полем.
Она сжала руку мужчине:
; Пора прощаться, Виктор!
Но председатель партии эсеров все еще надеялся об-  разумить графиню:
; Ольга, есть еще время одуматься! Зачем тебе жал-  кая гибель в ЧК, если можно уехать во Францию? На ост-
ровок милосердия, где нет убиения Человеческой Души?  В те края уже пакуют чемоданы все наши друзья ; Иван
Бунин, Игорь Северянин, Константин Бальмонт, Марина  Цветаева, Иван Шмелев, Петр Струве, Федор Сологуб и
его жена Елена Цветковская, Зинаида Гиппиус с мужем  Дмитрием!
Он поцеловал ее руки:
; Посмотри, как прекрасна жизнь! Солнце, заря, пти-  цы, поющие о любви. Облака, плывущие в синеве. Раз-
ве не в радость видеть, как в красоте и первозданности  падает на землю белый снег? Как кружится по осени бе-
резовый лист? Как поднимаются с озер журавли и летят  с тоскующею, прощальною  песнею в загадочные края?
Надо жить, Ольга! Жить!
; Безусловно, надо жить! И, безусловно, тяжело  умирать в застенке ЧК! Но что делать, если мне выпало
распятье? Если я явилась в мир в такое время, когда на  престол Отечества восшествовали в трауре Человеческое
Горе и Страдание? 
Я никак, никак не могу улететь стыдливым журавлем  в сладко-чужие края! Не могу отказаться от народа, кото-
рый оказался в беде! Мне выпало от Бога разделить его  страдание, и раствориться ; болью в тоскующей песне
чаек, в свете зорь, в красоте белой ночи! Я не вижу себя  на чужой стороне, ибо не могу принять отречение от гра-
да Петра Великого, его улиц, где гуляли Пушкин, Дос-  тоевский, Сергей Есенин! От лесов, от белоснежных че-
ремуховых весен и белоснежных зим, ибо до бессмертия
 

несу в себе великую любовь к каждой ромашке на лугу, к  каждой травинке, к каждой яблоньке! Там, во Франции, я
буду сирота!
; Со мною?
; Без Отечества! Мы теперь две боли! Две печали!  Две совести! Будет моя могила, приди, положи траурный
венок из полевых ромашек.
Ольга Воронцова-Витте нежно поцеловала мужчину,  поцеловала тем сладостно-скорбным и горько-прощаль-
ным поцелуем, который помнят всю жизнь, до могилы.  И уверенно пошла по плахе земли, по Екатерининскому
каналу, где был убит бомбою царь-мученик Александр  Второй, туда, где тоже будет убита, пошла в ЧК, на пыт-
ки,  на смерть. 
 
                Сказание третье
Крикну я!
Но разве кто поможет, чтоб моя душа не         умерла?
Платон Привалов решал судьбу чекиста, он выкрал в  ЧК золотое колье и подарил его проститутке, когда вошел
моряк-чекист  Василь Авилов:
; Платон, в ЧК явилась симпатичная мадемуазель!  Уверяет, она бросала бомбы в председателя ЧК Глеба Бо-
кия!
Он не поверил:
; Не сумасшедшая?
; Кто знает? Может, сумасшедшая! Пришла в ЧК по  твоему манифесту, с повинною.
; Вооружена?
; Обыскали. Чисто.  ; Вводи!   
Василь Авилов гостеприимно открыл дверь:  ; Извольте, мадемуазель!
Ольга вошла. Платон Привалов невольно привстал, в  смущении оправил военный костюм, пошитый с иголоч-
ки, какие носили при Керенском. Строго застегнул верхние  пуговицы; он, скорее всего, испытывал то неземное, бес-
смертное чувство любви, какое испытал сам Петрарка, уви-  дев впервые на земном пиршестве жизни красавицу Лауру.
Чекист с интересом рассматривал гостью. Это была  милая, красивая барышня, с благонравным видом. Изящ-
 

ная, стройная фигура; красивые плечи, грудь девственни-  цы. Черные волосы острижены коротко, с кокетством, как
у  гимназистки; тонкий, вздернутый нос. Ямочки на ще-  ках. Прозрачно-голубые глаза, где глаз не видно, а видна,
если всматриваться, небесная  синь и бездонность.  Смиренная красавица никак не походила на убийцу!
Скорее, это была барышня из эпохи Возрождения, сошед-  шая с полотен гениального Эль Греко, или незнакомка
Блока, кому гулять с любимым по Петербургу, пить вино  в ресторане, ловить розы аи. Слушать стихи Игоря Севе-
рянина. Но, страшнее всего, юная леди тревожила неже-  ланные мысли, мысли любить ее! И звала, звала, по чис-
тоте и целомудрию, как маленькая красавица-Русь, как  богиня любви Афродита.
Чекист силою воли отогнал бесов. Предложил гостье  сесть.
Вежливо представился:
; Меня зовут Платон Привалов, я начальник отдела  ЧК Петрограда. Мой помощник Василь Авилов, ; он
кивнул на матроса; он стоял вразвалочку и похлестывал  себя по сапогу плеткою. ; Ваше имя?
; Меня зовут Ольга.  ; Кто вы? 
; Я дочь адмирала графа Воронцова-Витте.  ; Михаила Александровича?
; Вы его знаете?
; Кто же не знает героя Порт-Артура? Я служил мо-  ряком на  корабле «Республика». Вся Балтика его знает:
строгий, справедливый. Моряки его любили. Вы жили в  Кронштадте? С отцом? 
; В Кронштадте я окончила гимназию, а жила с ма-  мою в Петербурге в Бауэровском доме на углу Невы и
Фонтанки, напротив Летнего сада, где сохранился еще  дворец Петра Первого и Троицкий собор. Продолжила
образование в Женском Императорском институте, у про-  фессора русской истории Ольги Антоновны Добиаш-Ро-
ждественской. 
; Какие печали привели вас в ЧК?
 
; Я пришла по зову вашего манифеста-воззвания, при-  шла спасти заложников, которые безвинно ожидают казни
в Петропавловской крепости. Я та женщина, которая поку-  шалась на жизнь Глеба Бокия! Пришла с надеждою, вы ус-
лышите мою молитвенную скорбь, мое милосердие, мою  жертвенность, и отпустите заложников. ; Она достала из
дамской сумочки манифест ЧК Петрограда и подала его.  ; Заклинаю вас, не станьте палачами, не дайте пролиться
безвинной крови! 
Платон Привалов бегло пробежал манифест:
; Сударыня, я восхищен вашею жертвенностью! Вы  пришли в ЧК, как Христос к Пилату, принять смерть за
народ! Не каждый решится на столь мужественный по-  ступок! И уже одно это вызывает к вам уважение. Насла-
дите сердце спокойствием.  Мы отпустим заложников, я  вам обещаю, ; именем революции! Но ответьте, кто по-
велел вам убить Глеба Бокия? 
; Никто. Я вершила суд в одиночку, на свой страх и  риск!
; Безумие одиночки? Не верю! Вы милы! Вы сошли  с полотен Эль Греко! Вы переполнены красотою и лю-
бовью! Вы женщина, дарительница жизни! И вдруг ;  убийца! Вас заставили совершить убийство! За вами, без-
условно, стоят люди зрелые, воинственные. За вами ; Бо-  рис Савинков, его «Союз защиты Родины и Свободы»!   
Графиня решительно отвергла обвинение:
; Вы заблуждаетесь. Я не имею связи с подпольем  Бориса Савинкова! Вы правы, я женщина, я Любовь, я
Дарительница Жизни! И мне Богом наказано, ; не уби-  вать Человеческое Сердце! Но я мятежно восстала против
совести, против Бога! Покушаясь на жизнь председателя  ЧК Петрограда, я нечаянно убила чекистов! Я скорблю!
Я разделяю ваш траур! Но я одна бросала бомбы в здание  ЧК и одна несу ответственность!
; Вы садистка? Вас измучивает склонность к убий-  ству?
Ольга Воронцова-Витте не дала себя унизить:    ; Нет, я нормальный человек.
 

Василь Авилов ударил плетью по сапогу:
; Слышишь, Платон, что глаголет призрак России?  Она нормальный человек! ; Он брезгливо приподнял
пальцами ее подбородок. ; Ты не человек, а преступница!  И брось корчить  одинокую героиню, как Фани Каплан!
Мы ту Жанну д, Арк, спасительницу Отечества, сожгли  в бочке на подворье Кремля! Как клок сена! И дыма не
осталось? Того желаешь? Говори, кто заставил тебя бро-  сать бомбы в здание ЧК? Иуда Мартов? Борис Савинков?
Где он? Его повстанческий штаб? Явки в городе! Пароль  для связи с подпольщиками Питера! Говори! Живо! Не то
я быстро разберусь с тобою! Я ; Харон, перевозчик на  ладье в царство смерти! Слышала про такого?
Василь Авилов чином не велик, но быть господином  жизни, властвовать над безвинными и обреченными, было
ему в великую сладость; это был палач по сердцу.  Ольга молчала. И он взревел:
; Решила молчать? Встать, сука!
Юная пленница была потрясена лютою злобностью  крика, она ощутила полную растерянность, словно с неба
упали звезды и раскололись на ее земле. И все не могла  разобраться, что требует палач?
Матрос-чекист не выдерживает и в озлоблении бьет  ее плетью по лицу, сбивает со стула:
; Еще раз спрашиваю, какая свинья благословила  тебя на злодейские выстрелы? Иуда Мартов? Мария Спи-
ридонова? Борис Савинков?  ; Я стреляла в одиночку.
Теперь спросил Платон Привалов:
; Ваш выстрел, убиение Глеба Бокия, ; есть сигнал к  восстанию в Петрограде?
; Не знаю.
; Знаете! Вы член ЦК партии эсеров! Говорите! Разве  вы не желаете сохранить себе жизнь? И сохранить жизнь
заложникам? Будете молчать, я расстреляю каждого за-  ложника! Слышите, расстреляю каждого заложника, кто
ожидает казни в Петропавловской крепости! И по вашей  вине прольется кровь безвинного русского люда! Мне
 
нужны явки в Петрограде, в Ярославле, в Рыбинске, в  Муроме!
Ольга стоит на своем:
; Я стреляла в одиночку!
; Хорошо, стреляли в одиночку! ; согласился Платон  Привалов. ; Но должны же быть, скажем, человеческие
причины вашего выстрела в Глеба Бокия, которые бы оп-  равдывали вас перед совестью?
; Они, несомненно, присутствуют, ; охотно отозва-  лась графиня. ; Мы, эсеры, бросаем бомбы только в того,
кто издевается над народом, включая казнь великого кня-  зя Сергея Александровича в Кремле Иваном Каляевым.
Ваш председатель ЧК Петрограда Глеб Бокий есть палач,  кому неведома жалость к народу. Именно он, когда был
убит Моисей Урицкий, первым же своим Указом повелел  с карательно-вельможного трона взять 10 тысяч заложни-
ков и расстрелять! 
Разве можно нести возмездие не убийце, а безвинным  людям? Я вершила суд возмездия! Надеюсь, вы теперь ос-
мыслили побуждения моего сердца?  Платон Привалов нервно закурил.
; Укротите гнев, графиня Ольга! Вы, эсеры, убили  Моисея Урицкого, а мы, чекисты, уже возмездием, рас-
стреляли эсеров-заложников! Кровь за кровь, смерть за  смерть! В чем вы видите несправедливость? Не слишком
ли вы растревожили в себе эгоизм, и стоически покло-  няетесь ему, как язычники солнцу?  Или вы считаете, что
только по вашу сторону плачут матери по убитым сыновь-  ям? У Моисея Урицкого тоже есть мать. Вы не слышали ее
слезы по убитому сыну? Я слышал, когда под пение рево-  люционного гимна мы провожали бывшего председателя
ЧК Петрограда в прощальный земной путь на кладбище!  Горьки и скорбны были ее человеческие слезы!
Ольга помолчала в трауре, как бы разделив боль утра-  ты с матерью чекиста, но сказала дерзко:
; Вы заблуждаетесь, господин чекист! Мы, эсеры, не  убивали Моисея Урицкого! Его убийца Канегисер вышел
из партии эсеров в Февральскую революцию! Он поэт и
 

слабая, нервная душа! Из богатой семьи. Он дружил с  председателем ЧК Петрограда, приезжал играть в шах-
маты. Скорее всего, они были любовниками! Свершилась  ревность, и один застрелил другого! Обычная житейская
история! Вы же все свалили на партию эсеров!  ; Зачем? ; поиграл плеткою матрос-чекист.
; Развязать в Петрограде Красный Террор! И вы, боль-  шевики, развязали его! Повели охоту на уничтожение со-
циалистов-революционеров! И Глеб Бокий преуспел! На  черной совести Мефистофеля тысячи жертв, и все Безвин-
ные Души! Вы, чекисты утопили в Неве бесконечные рати  офицеров! Связывали вчетверо, и сбрасывали с баржи! Вы
сбросили в Неву с баржи, переполненную стонами и кро-  вью, моего брата Владлена Воронцова-Витте! Ваш предсе-
датель ЧК Петрограда  повелел убитых людей не сбрасы-  вать в братские могильники, а кормить их мясом ; зверей
зоопарка! И это вы называете революцией?  Ольга Воронцова-Витте дерзко посмотрела:
; Рассудите, могла ли я, не вершить в одиночестве суд  от имени брата, от имени матерей, чьи сыновья были уто-
плены безвинно в Неве! Я вершила суд от имени Печали  и Слез, от имени Боли и Скорби!
Своим выстрелом я потеряла все: близкого человека,  любовь. И ничего не приобрела. Только Голгофу и распя-
тье! Но я утешаюсь тем, что в горькое время, когда народ  оказался на краю гибели, я была со своим Отечеством!   
 
Не дождавшись ее повиновения, палач-чекист с раз-  маху вышибает сапогом стул. Пленница ЧК падает. Он
включает настольную лампу и безжалостно направляет  жаркие, кроваво-красные жгуты света в ее глаза; свет не-
сет страшную боль, причиняет невыносимое страдание  ее сердцу. Мученица Ольга в ужасе закрывает пылаю-
щее, сгорающее лицо руками, желая смягчить, умерить  жар. Свет несет графине-мученице страшную боль. Но
палач, не зная жалости, в лютой злобности, бьет пле-  тью по ее пальцам, обнажает лицо и, взяв ее за волосы,
подставляет лицо костру-солнцу. Мученица уже не раз  сгорала, как храбрец Икар, летящий к солнцу. Она уже
вся, вся была заполнена, переполнена солнцем, дикие  жгуты света люто и  невыносимо сжигали каждую ее
нервность. Из огненного круга-пытки было не вырвать-  ся. Палач, как заправский иезуит, до гибельной боли
сжигал глаза.
И злобно кричал:
; Слушай, графиня, о каком Отечестве ты так слад-  коголосо распелась? Та Россия, где вы грабили народ,
кончилась! Ты есть глумливый призрак Европы, без роду  и племени! Народ выбросил тебя из золоченой, сытой ко-
лесницы! Отобрал имение! Вернул награбленное! Сколь-  ко можно пить кровь у трудового народа? Нам доподлин-
но известно, партия эсеров приговорила председателя ЧК  Петрограда Глеба Бокия к смертной казни! И приговорил
Борис Савинков! Где он скрывается? Его повстанческий
 
ты не можешь не знать!  Говори! Если будешь и дальше изображать тургеневского
 
Матрос-чекист насмешливо спросил:  ; Ты уверена?
Ольга Воронцова-Витте не расслышала:  ; Что?
; Встать, певунья! Скажите, как распелась сладкого-  лосо, словно женщины-сирены Орфею! Ты куда заманива-
ешь? В какую империю Отмщения? В империю Одиссея?  Думаешь, мы олухи царя небесные, ничего не смыслим!
Встать, не слышала? 
 
Слышишь? 
Не дождавшись желанного ответа, чекист-палач в лю-  той злобности набросил на мученицу плеть-петлю и стал
душить; едва графиня Ольга стала задыхаться, перестал  стягивать петлю.
; Я жду! Живо! Где скрывается Борис Савинков?
Еле отдышавшись, вытерев слезы, пленница еле вы-  говорила:
; Я не имею связи с подпольем! 
 

; Вот сучка, ; взбесился матрос-чекист. ; Слушай,  довольно зажигать Одну Поминальную Свечу на своем
погосте! В партии эсеров ; строгая дисциплина! Ты не  можешь бросать бомбы в вождей революции без разреше-
ния ЦК! Здесь политика! 
Платон Привалов произнес, как можно человечнее:
; Вы ведете себя странно, Ольга Михайловна. Вы  явились в ЧК спасти заложников, а сами черным коршу-
ном улетаете и улетаете все дальше от Петропавловской  крепости, где люди ожидают казни! Кто же будет спасать
безвинность? 
Графиня отозвалась на нерве:
; Явите милость, господин чекист, но в вашем ма-  нифесте не сказано, что я должна предать партию эсе-
ров, Бориса Савинкова, его повстанческий штаб! За-  чем вы пытаетесь сделать меня Каином собственной
совести?
; Вот свинья, ничего не понимает! ; Василь Авилов  неожиданно, с мужскою силою, ударил Ольгу плетью.
И озверело крикнул:  ; Встать! 
От дикого, изуверского крика Ольга невольно обрати-  лась в неумолимую тоску. И даже в испуганную птицу,
которая, себе на погибель, влетела в железную клетку, и  стала там биться горем, болью и страданием. И снова не
могла разобрать, что требует палач?
Матрос-чекист набросил петлю на шею пленницы, в  злобное удовольствие потянул на себя.
; Еще раз спрашиваю, какая свинья благословила тебя  на злодейские выстрелы? Борис Савинков? Виктор Чер-
нов? Мария Спиридонова? Иуда Цедербаум-Мартов? На-  зови адреса! Явки! Пароль!
Горькие, мучительные слезы заливают сердце, но она  не убита, еще в памяти и не может стать Каином:
; Я стреляла в одиночку.  Палач свирепеет.
; Знаешь! И все скажешь. Я по жилочке, по жилоч-  ке буду вытягивать из тебя правду на пыточном коле-
 
се, так изорву нервы, писк комара будет тебе палачом!  Будешь просить не спасения, а смерти! Руки станешь
целовать, дабы скорее отвел на эшафот, в Желанный  Мир Милосердия!
Он снова начинает ее люто избивать плетью. Ольга  кричит, кричит исступленно, в ужасе стонет, даже молит
о пощаде, но не столько от правды, сколько от боли и бес-  силия, по  лицу ее текут и текут горькие, стыдливые сле-
зы, их не остановить, и даже, наверное, хорошо, что не  остановить; слезы смягчают боль. 
Слезы смягчают страдание.
И вскоре, от избиения, она совсем перестала слы-  шать боль, перестала слышать себя. Слышать себя, ;
как человека! Она обратилась в белую лебедь и летит  над лугами и озерами, над яблоневым садом в белом,
в стыдливо-совестливом цветении, летит над землею!  Она слышит, как широко, в радости, взмахивает крыль-
ями, и летит, покорная и светлая, все выше и выше, в  самое поднебесье, как Икар, к солнцу. И тело ее, неж-
ное, еще никем не обласканное, все больше охватыва-  ет огонь, еще мгновение, и безжалостное пламя добе-
рется до сердца. Ольга понимает, она уже не вернется  на землю, она перестала быть человеком, а вскоре пе-
рестанет быть лебедем, обратится в снежинку, и, на  прощание, еще покружит над землею Отцов, и истает
без боли, скатившись капелькою слезы в милую зем-  лю. Где завершится ее трагическое бессилие, ее нена-
сытное унижение, ее ненасытная боль, где будет жить  только радость и радость! Ибо явится земною царицею
в мир любви и благословенного покоя, сбросив с себя  корону великомученицы за Отечество, какая все еще
сдавливает голову огнем, до боли, до слез, как сдав-  ливал голову терновый венец Христу, когда загоняли
его плетями на бессмертную Голгофу! Ее тоже бьют  и бьют плетями, загоняя по земной плахе на горькое
распятье.
Белым лебедем, с высоты, она видит свое распятье! И  все еще слышит земную злобность палача от Пилата:
 

; Говори, кто повелел стрелять в Глеба Бокия? Борис  Савинков? Где он? Где его повстанческий штаб?
Истязатель не знает жалости, бьет и бьет плетью  графиню-пленницу, но она уже ответить не может, она
не человек, она белая лебедь, летающая над Голгофою,  где возвышается грозною черною тенью ее распятье!
Страдалица слышит боль, слышит, как ее избивает па-  лач, но совершенно не слышит в себе молитвенного
желания исповедоваться перед властителями ее жиз-  ни! И какую загадочную правду желают вызнать пала-
чи-мучители из ЧК? Какую исповедь сердца? Какую  молитву? Она пришла в «логово убийц» на распятье,
вот и вся ее строгая молитва, вся ее строгая исповедь  и вся ее скорбная правда жизни! Она стоит у скорбно-
го распятья Христа, на вольном пространстве! Зачем  надо еще водить скорбно-траурные хороводы вокруг
ее Голгофы, ее распятья?  Добиваться предательства?  Пытать ее? Мучить?
Не выдержав долгого избиения, Ольга падает на пол,  но палач и на кровавом полу-эшафоте не оставляет ее в
покое, забивает сапогами. Но вот гордая пленница-муче-  ница вскрикивает от страшной боли, удар сапога попал в
сердце, ; и теряет сознание.   
Платон Привалов останавливает казнь.  ; Проверь сердце, ; живо просит он.
Чекист брезгливо разрывает на ее груди платье,  при-  слоняет ухо к девственной груди, внимательно слушает.
; Бьется, Платон, но с перебоями.  ; Срочно врача!
Вызванный врач щупает пульс, приоткрывает гла-  за, просит перенести страдалицу на диван, голову под-
нять на валик, не то из горла хлынет кровь; перехватит  дыхание, и наступит смерть. Чужая боль, чужая скорбь
сжигает Платона Федоровича на костре Джордано  Бруно. Он сам поднимает мученицу с окровавленного
пола-погоста, кладет ее на диван. Врач  делает укол, с  поклоном удаляется; ему не велено долго присутство-
вать в комнате пыток.
 
Ольга в ужасе стонет, по лицу ее текут горькие,  стыдливые слезы, но палач без жалости бьет и бьет ее,
обращая в неумолимую тоску, в испуганную птицу.
 

Платон Привалов вызывает конвой, просит перенести  пленницу в тюремную больницу. И сам следует за кон-
воем. В палате, больше похожей на камеру смертников,  ее равнодушно бросают на постель; Ольга стонет, скорее,
от боли, чекист тоже испытывает невыносимую боль и  тоску, в сердце совестливо мучается  растревоженная жа-
лость, хочется кричать на всю тюрьму, будь человечнее,  человек! Но кричать нельзя, скорбь-печаль надо держать
при себе, жалость к врагу, сродни измене!  Конвой вышел.
Оставшись один, вельможный чекист с печалью смот-  рит на пленницу-мученицу. Ольга лежит без движения.
Укол врача оживил ее, но полнокровная жизнь еще не  вернулась, не воскресила сердце. Василь Авилов, похоже,
не рассчитал, забил ее до смерти. Много ли надо хруп-  кой барышне? Не столько от боли, сколько от унижения
может разорваться девичье сердце. Ему жалко графиню.  И он совсем не понимает, ; почему? Жалко. Просто жал-
ко. По-человечески жалко! Она не просит о пощаде; из  ее сердца несутся только стоны и крики боли. И не будет
просить. Барышня-графиня пришла на свое распятье, на  смерть, как ее собратья по битве ; Софья Перовская, Иван
Каляев! Пришла по зову совести, по закону человечности,  ибо он в манифесте-воззвании обещал даровать жизнь
заложникам, безвинным людям, что были арестованы  по воле Глеба Бокия и теперь находятся в Петропавлов-
ской крепости, ожидают казни. Графиня Ольга, конечно,  не выдаст Бориса Савинкова. Не предаст повстанческий
штаб эсеров! И будет казнена! И, значит, будут казнены,  и заложники! Не все, но сколько надо. Для устрашения и
возмездия буржуям; кровь за кровь, смерть за смерть!  Графиня Ольга ; враг!
Классовый враг!
Но откуда жалость? Откуда плач в сердце? Барышня-  графиня еще сама юность; тронула ее чистота? Ее жерт-
венная совесть? Великая, несказанная человечность, ;
 
Не  ее ли безвинная и бессмысленная гибель, ее беззащит-
ность, и мучают так сердце глубоким человеческим стра-  данием?
Но разве он имеет право быть благородным? Графи-  ня покушается на его революцию! На его Россию, на ее
свободу! Он тоже ; воин! Воин революции! Он тоже, или  побеждает, или погибает на поле битвы! Жалость к врагу
для чекиста ; непозволительная роскошь, она сродни из-  мене революции, измене себе, своему сердцу! Он никак
не может быть милосердным! Пусть даже и осмысливает  по Сократу, что человеческая жизнь есть бесценная един-
ственность на земле!
Но думать Платон Привалов не перестает! Он старает-  ся изыскать в себе не жестокость, а милосердие. И спраши-
вает, спрашивает себя,  допрашивать дальше узницу ЧК, не  допрашивать? Допрашивать, ; бессмысленно! Не допра-
шивать, ; в мгновение графиню Ольгу отведут на казнь,  расстреляют! Гаснут, невероятно легко гаснут в ЧК Все-
ленные, человеческие жизни. От чекиста зависела жизнь  графини! От чекиста! Барышня, дочь адмирала, несомнен-
но, несла в себе совесть и нежность, красоту души.  И любовь к жизни.
Она сильно хотела жить! Но должна была идти в ЧК  на эшафот, на гибель!
По зову сердца!  По зову совести!
Тоска оглушала чекиста. Мир казался ; одна неспра-  ведливость! Если пленницу не видеть на дыбе, то ее от-
ведут на казнь! На расстрел! Жизнь несла графине Ольге  все земные муки и все земные слезы, какие были в мире.
Жизнь тоже понесла Платону Привалову все земные муки  и все земные слезы, какие были в мире. 
Он никак не мог понять свое сердце? Неужели, прав-  да, он полюбил это чистое, первозданное, жертвенное
существо? И кто он теперь? Воин революции? Или еще  один Петрарка? Он подошел ближе к стонущей графине
Ольге,  стыдливо поцеловал, поцеловал, как царевич из
 

сказки поэта, увидев спящую царевну в стеклянном гро-  бу. Постоял, посмотрел, не оживил ли ее?
Не оживил!
И тихо покинул больничную палату, наказав часовому  строго охранять пленницу, как особо опасную преступни-
цу. И пошел по коридору в свой кабинет, по-особому вслу-  шиваясь в бесконечные стоны из каждого кабинета, где шло
бесконечное убиение живого человеческого сердца, врагов  революции, где на разогнанной карусели уже не поймешь,
где были живые, а где мертвые. В кабинете он сел за рояль  и стал играть «Лунную сонату» Бетховена, какую играл  Владимиру Ильичу во дворце балерины Кшесинской.
Он любил играть сонаты Бетховена, они наполняли ду-  ховною силою, ослабляли нервы, сжатые от пыток, от чело-
веческого стона, боли и крови. Играя Бетховена, он думал  об Ольге! Любопытная, загадочная обозначилась встреча
в ЧК с графинею! Словно боги земли и неба привели ее  за руку в ЧК, как царевну лугов и пашен, и известили: это
твоя любовь, твоя земная избранница! Ольга есть звезда в  бесконечном звездном пространстве, и она шла через века,
через века, дабы явиться в его Время, в его Жизнь, и вот ;  упала звездою на землю, стала графинею Ольгою.
На рассвете он перестал играть, как раз из камер вы-  водили на эшафот обреченный люд, кого приговорили  к
смерти революционным трибуналом ВЧК, и кого повели  на расстрел.
Выстрелы звучали на Лобном месте в строгом, обжи-  гающем безмолвии тюрьмы, и было страшно слышать
эти выстрелы, и  думать, именно так, именно так уведут  на расстрел его Ольгу!
Могут увести!
Могут, если он ее не спасет!
 
На оперативном совещании у председателя ЧК было  шумно, много курили.
Глеб Иванович затушил докуренную папиросу о стек-  лянную пепельницу:
; Теперь о восстании в Петрограде. Платон Федоро-  вич, удалось ли выйти на след Бориса Савинкова, грозу
великих князей?
Начальник отдела поднялся:
; Ищем, Глеб Иванович! Прощупываем все подозри-  тельные квартиры в Питере, выбираем по списку офице-
ров, ведем допросы. Кого находим с оружием, расстре-  ливаем! Я даже послал разведчиков в Омск, в ставку
Верховного правителя России Александра Колчака.
; Что ему делать у Колчака? Он сам себе атаман; несет  чувство народного вождя. Имеет воинство в 9 тысяч шты-
ков! Зачем ему пресмыкаться перед белыми адмиралами?    ; Есть сведения, Александр Васильевич Колчак наме-
рен его воинство влить в белую Добровольческую армию,  ибо силы его тают, крестьяне покидают армию, встают на
сторону революции, на счету каждый меч гладиатора. И  отправить его послом в Париж.
; Бориса Савинкова? Послом? В Париж? ; не скрыл  удивления начальник ЧК Петрограда.
; Он воевал в мировую на стороне французов! Они  его чтят как национального героя! Колчаку очень надо
привязать к  огненной колеснице Францию, там и деньги,  и вооружение!
Председатель ЧК перевел взгляд на начальника рас-  стрельной команды:
; Как идут допросы члена ЦК партии эсеров?  Василь Авилов привскочил, снял бескозырку:
; Графиня Ольга ужасает жертвенностью, величием  сердца!
 
Начальник ЧК Петрограда Глеб Бокий отдает  приказ,   расстрелять графиню Ольгу, как лютого вра-
га революции.
 
Вылепить душу,  угодную революции? И выманить Бориса Савинкова?
; Она стоик, Глеб Иванович. Мы пытали ее неверо-  ятно! Она не предаст свою веру! Все эсеры ; великие
стоики! Убивая царей и князей, они шли на смерть. И не
 

боялись ее! Не убегали от полиции! С радостью шли на  виселицы! Я могу  забить графиню-эсерку, буржуйскую
сволочь, но все бессмысленно! Ее не напугать пытками  и смертью.
; Что вы предлагаете?
; Ее надо отправить в Москву, пусть сам Феликс  Дзержинский ею занимается, или расстрелять! 
Он посмотрел на Привалова:
; Что вы скажете, Платон Федорович? За вами Борис  Савинков!
Платон Привалов испытал  необоримую бурю чувств.  Он не был палачом, он нес человечность, силу мятежно-
го духа, чувствовал чужое сердце, чужую боль, и видел,  сердцем Данко, для пленницы-мученицы ЧК Ольги Во-
ронцовой-Витте, великим благом была бы смерть. Палачи  Василя Авилова, добиваясь признания,  станут забивать
ее на земной плахе в ЧК до сумасшествия! Смерть снима-  ла все ее мучения!
Но Ольга Воронцова-Витте уже не была обычною  пленницею ЧК Петрограда. Он любил ее. Неожиданная,
загадочная любовь  измучивала сердце! Можно ли было  теперь отпустить ее в поднебесье ; Прощальным Лебе-
дем Совести? Оставшись один, мучаясь земным сиротст-  вом, он мог разлюбить себя, революцию, само Отечество!
И убить себя. Убить, ибо жизнь теряла смысл.  Да, любовь и милосердие губили его! 
Всего мгновение стоял в раздумье перед чекистами  Платон Привалов, но стоял, как на страшном суде пе-
ред Господом у врат рая! Ему, через свое совестливое  сердце, виделось, все чекисты уже знают, он полюбил
юную леди-смертницу, и теперь смотрят с насмешли-  вым ожиданием, что скажет: защитит ее? Или предаст
ее? Конечно, так не было, строгие, суровые чекисты  несли свою думу, у стен Петрограда стояло воинство
Николая Юденича, казачье воинство Петра Краснова!  До любви ли? Надо разгонять и разгонять зловещую
кровавую метель, дабы очистить град Петра от врагов  революции!
 
Наконец, он вынес приговор:    
; Полагаю, члена ЦК партии эсеров графиню Ольгу  Михайловну Воронцову-Витте мы так и так расстреляем,
поскольку она не вписывается в Пролетарское Государст-  во. Но убить ее теперь, не значит ли, разбить драгоценную
шкатулку, где таится штаб восстания Бориса Савинкова?  Глеб Иванович согласился:
; Хорошо, работайте! Но указ о ее расстреле подго-  товьте! Могу ли я заверить вождя Владимира Ленина, что
вы сдержите восстание в граде Петра? 
; Несомненно, сдержим, товарищ председатель ЧК  Петрограда!
Платон Привалов прошел мимо часового в тюремную  больничную палату. Ольга лежала в покое. Он невольно
испытал кроткую жалость к измученной красавице.
; Как себя чувствуете? ; спросил чекист, увидев, что  Ольга открыла глаза.
Пленница не пожелала разыгрывать благородную ба-  рышню, отозвалась холодно.
; Как на свидании со смертью.
Чекист и не ждал  милосердия; почему его, палача,  должны потчевать уважительно-трогательным реверан-
сом?
Он положил на постель мандарины, спросил:
; Скажите, жертвенная смерть Пушкина была наси-  лием над собою? Или поэт осмысленно шел на смерть?
; Зачем вам?
; Для завязи разговора.  Ольга помолчала:
; Поэт осмысленно шел на смерть, как и я.
Чекист снял фуражку, посмотрел, куда положить, по-  ложил на постель.
; Смею возразить и вам, и гению! Если он осмыс-  ленно пошел на дуэль, на выстрел, зная, что пасквильные
письма, Ложь, значит, он принял смерть за Ложь! Чью
 

же честь он защищал? Свою? Жены? Жизнь для велико-  го поэта перестала быть  благом, вот секрет его смерти!
Можно допустить, он имел характер-бунт: мятежно жил,  мятежно умер! Но, как мужчина, он, подлец, раз не пове-
рил в святость жены Натальи! В ее безвинность! И Бог  наказал его. Гибелью на дуэли! Вы повторяете его  бес-
смысленный путь жертвенника! Неужели и для вас жизнь перестала быть благом? Быть единственностью? Святою
неповторимостью?
; Вы живете заблуждением. Я пришла в ЧК на дуэль,  на гибель, повинуясь не лжи, а строгому милосердию,
спасти жизнь безвинным людям, что ожидают казни в Пе-  тропавловской крепости! Я сильно огорчена, если для вас
моя жертва есть бессмысленность, для меня она смысл  жизни и смерти!
; И вам не страшно будет умирать?
; Я осмысленно вступила в партию эсеров. Моим кре-  стным отцом был народник и поэт Петр Якубович, я чти-
ла Константина Бальмонта. Я вынесла по жизни истину,  равную  философии Древней Греции, Сократа, ; если бы
русский человек понял, что свобода есть Бог и что любовь  есть Бог, и соединил  бы эти тайны в русской бессмертной
душе, то сильнее его не было бы в мире! Он был бы ра-  вен Богу! Ради воскресения его бессмертной души, я и вы-
шла на битву за человека!  Вы меня загнали на Голгофу, на  распятье! И странно слышать от Пилата: страшно ли вам
умирать? Согласитесь, так может спросить только иезуит у  горящего костра, у которого стоит Джордано Бруно, обре-
ченный праведник!
; Но жизнь вы любите! ; пожелал уточнить чекист.    ; Жизнь любит даже божья коровка. Я чувствую серд-
цем каждую травинку, и кланяюсь каждому подснежнику,  хлебному колосу на поле, я готова целовать каждый по
осени упавший лист; я часами любуюсь лучами зари, лу-  чами звезды, и как принцесса-волшебница вхожу в Коро-
левство Белой Ночи в Петербурге! 
; Так явите милость! Всего и надо сказать, где нахо-  дится повстанческий штаб Бориса Савинкова? В Петро-
 
граде? В Ярославле? В Рыбинске? Явки в городе! Пароль  для связи с подпольщиками! И ; живите!
Ольга взяла мандарин:
; Зачем вы лжете? Ваше верховное начальство в ВЧК,  чужеземцы Лацис и Петерс, писали в журнале «Красный
меч»: казните всякого; мы истребляем буржуазию как
класс! Я графиня! Крикну я, но разве кто поможет, чтоб  моя душа не умерла?
Она вытерла слезы:
;Так что, не лгите себе! Ведите на расстрел! Вы не  услышите мою униженную молитву о пощаде! Я изжила
страх! Во мне осталась только любовь к России, ее земле  и небу, ее солнцу, ее траве, заиленным прудам с сиротли-
выми кувшинками, безвинно попавшими в плен зелени,  любовь к родниковой воде, что бьет ключом из каменных
расщелин. Она моя ; исповедь, моя боль, моя радость,  моя вера и надежда! Я теперь ее Вечная, Бунтующая Из-
гнанница! 
Платон Федорович отозвался по милосердию:
; Я не желаю вести вас на расстрел! И вы зря спеши-  те надеть терновый венок великомученицы за Отечество.
Народ отрекся от вас, от эсеров! Народ с большевиками!  И вы никак не сольетесь с землею православною. От вас
останется только эхо! Эхо выстрела. И то на мгновение.
Вельможный чекист повелел часовому принести зав-  трак. Он принес на подносе кофе и бутерброды с икрою.
Чекист разлил в чашечки кофе.
; Не желаете думать о жизни, подумайте о смерти!  Рано или поздно вы вознесетесь на Ладье Смерти! Кто
вам принесет на могилу живые цветы? Поставит христи-  анский крест на кладбище в граде Петра? Встанет на ко-
лени в Исаакиевском соборе, помолится на икону святой  Богоматери, ; и будет видеть на иконе ваш святой скорб-
ный лик? Вас ожидает полная безвестность! Мучительное  молчание веков! Зачем вам быть, скажите, в плену у Горь-
 

кой Державы Безвестности на все времена? Я бы мог по-  хоронить вас на кладбище ; как героиню революции! Как
эсера-боевика! Разве ваши Иван Каляев, Андрей Желябов,  Николай Кибальчич, не останутся в памяти народа как лю-
ди-мученики, кто ценою жизни и смерти торил крестный  путь Отечества к свободе? Это горько и печально, если вы
принимаете гордую и жертвенную гибель за Отечество, а  ни в одной избе не встанут на колени перед иконою Божь-
ей матери православные люди, дабы помолиться за вас, не  поставят свечу в память вашу и в благодарение ваше! Будет
у вас могила, и народ будет помнить о вас! Мы не хороним  эсеров, но вам бы я мог обещать могилу на Пискаревском
кладбище, с распятьем Христа, с ангелами, поющими о  скорбной человеческой жизни. 
; За красивые глаза?  ; За красивое сердце.
Графиня Ольга отпила кофе:
; Вы палач! Вы очень старательно мучили меня на  пыточном колесе, дабы я продала душу Мефистофелю!
Когда вы успели рассмотреть мое красивое сердце?  ; Как только вы явились в ЧК. 
; Зачем же убивали мою душу?
; Я вас спасал. Не явись я рыцарем, с мечом, на белом  коне на турнир-побоище в честь Прекрасной Дамы, вас
бы Василь Авилов распял на кресте!  Графиня спросила холодно:
; Это ваше объяснение в любви?
; Да, ; в смущении отозвался вельможный чекист.    ; И теперь ожидаете поцелуя от Прекрасной Дамы, и
что я вам подарю розу аи?
; Я ожидаю  признания! Вы должны спасти заложни-  ков, какие безвинно томятся в ожидании казни в Петропав-
ловской крепости, и народ в Петрограде, в Ярославле,  где  намечается восстание, и где может пролиться много крови.
Графиня Ольга допила кофе, щеки ее посвежели, и  сама она распрямилась, как молоденькая березка на заре
у озера.   
; Вы, правда, любите меня?
 
; Скорее, правда.
; Если я скажу, где Борис Савинков, его повстанче-  ский штаб, вы спасете мне жизнь?
; Несомненно, спасу!  ; И будете любить?
Вельможный чекист отозвался честно:  ; Не буду; я перестану вас любить.
; Почему?
; Я люблю вас, но ни Каина!  ; Странно вас слушать!
; О чем странно слушать?
; Если вы объясняетесь в любви графине, то вы объ-  ясняетесь в ненависти к революции? Предаете ее? Вы бу-
дете не меньше Каин, чем я! И перед вашим пророком  Ульяновым, и мною. Мне как быть? Любить вас? Или
проклинать? 
Платон Привалов отметил про себя ее ум:    ; Несомненно, любить!
; Как же я вас буду любить, если мы с вами родст-  венные души? Оба не чтим предательства? Оба несем по
жизни одинаковое целомудрие? Одинаковую первоздан-  ность? Одинаковую ненависть к Каину? В любом случае,
не будет равности; один из нас, непременно, станет Каи-  ном перед собственным сердцем!   
Вельможный чекист помолчал:
; Вы бы смогли меня полюбить?  ; Как палача?
; Как мужчину?
; Вы пытками выжгли все мои чувства! Там, где было  сердце, отгорает костер Джордано Бруно! Чем я смогу вас
полюбить?
; Пусть не полюбить? Проявить человечность?    ; Не знаю, ; тихо произнесла графиня Ольга.
; Узнайте себя! И полюбите! Объясняясь вам в люб-  ви, я не предаю революцию! Любить Отечество за добро-
детели, такая любовь тосклива, благородный сын любит  матерь Человеческую и в рубище! Как раз, испытывая
страшную и ненасытную боль за такую матерь Человече-
 

скую, я не смогу стать Каином перед собою, вами и верою  в революцию!
; Очень красивое объяснение в любви, ; не скрыла  графиня. ; Только мы с вами не соединимся в одно Чело-
веческое Сердце, даже через Любовь! Мы ; враги, пусть  и несем в себе одну боль, одну любовь! Вам не принять
мою веру! Я не приму вашу веру, ибо в мгновение мы  оба понесем в себе лик Иуды! Вы же желаете, чтобы я
пересела в вашу краснозвездную тачанку и стреляла из  пулемета по врагам революции! Думаете, это возмож-
но, если вы, большевики, убили мою мать, моего брата,  порушили Отечество, которое веками выстраивали мои
родичи? Москва началась не с Юрия Долгорукова, а с  моего прадеда графа Ивана Илларионовича Воронцова,
именно он  стал первым обустраивать ее в красоте, на-  чиная с Кузнецкого моста. Графы Воронцовы служили
Петру Первому, строили корабли, вытягивали Россию к  морю, как бурлаки с картины Ильи Репина; граф Михаил
Воронцов был канцлером у императрицы Екатерины Вто-  рой; можете представить, какую он с князем Григорием
Потемкиным выстроил землю! Но вы порушили ее; пору-  шили мои церкви, мой благовест колоколов, мои деревни
и кладбища, все обратили в могильный камень!
И еще меня заманиваете в воинство! Неужели я, уни-  женная и оскорбленная вами, стану гибнуть за Пророка,
кто не дал народу ни земли, ни воли, а только ; неути-  хающие выстрелы над землею православною!
Ольга Воронцова-Витте помолчала в трауре:
; Мы, эсеры, истинные радетели за народное благо!  Я погибну на том эшафоте, где погибли Софья Перовская,
Иван Каляев, Егор Сазонов! Моя земля, придавленная мо-  гильным камнем, еще воскресит себя! И верую, прольет
слезы печали о графине, какая жертвенно взошла на рас-  пятье, воскресить на земле милосердие, а самой погиб-
нуть!
Платон Привалов по печали уронил:
; Моя душа плачет. Я совсем не могу рассчитывать на  вашу любовь?
 
Графиня Ольга не отвергла чекиста:
; Я вас полюблю, если вы меня расстреляете! Сними-  те с пыточного колеса!
; Я должен исполнить вашу прощальную земную  волю, ; именем любви?   
Пленница ушла в молитвенную скорбь; чекист вы-  разил себя  умно. Немедленно признаться в любви, гра-
финя была не готова!  И от сердца ли будет? От любви?  Ее пугало скорое признание. Признание в любви палачу,
было сродни предательству! В признании она невольно  слышала, как бьются-мучаются на ветру колокола разру-
шенных церквей над Отечеством, заливая ее, страдалицу,  распятую на кресте, траурным благовестом! Где люди, из-
мученные тоскою, правдою страдания, рыдая, идут муче-  никами по земле, и сквозь слезы, сквозь последнюю боль,
шлют и шлют проклятья палачам! Так жило ее сердце.  И она приняла отречение!
; Я не могу просить вас именем Любви, а только име-  нем милосердия!
; Просить, как палача? Как человека?   
; Я не знаю вас, как человека. Но сказать откровенно,  вы  нравитесь. Вы палач, но в вас живет милосердие! Го-
ворить же о красивой любви к вам, я не могу. Любовь это  ; загадка и бесконечность чувств! Но если вы проводите
меня под конвоем на эшафот, где расстреляете, то весь  прощальный крестный путь к смерти, я буду любить вас
каждое мгновение.
; Каждое мгновение?
; Каждое мгновение. И эта любовь не будет приду-  манною, как нельзя придумать белоснежье яблонь. Так я
слышу свое сердце, еще не убитое вами!  Платон Привалов взял ее руку, поцеловал:
; Своим признанием вы наполнили мое сердце свече-  нием солнца! Теперь я буду просыпаться каждое утро, и
слышать вас с собою, чувствовать ваши ласки, ваши по-  целуи! Вы даровали все красоты мира и в то же время
даровали все страдания мира! Я люблю вас, и должен вас  убить! Как вы это себе представляете? 
 

; Но если вы не убьете, то я не буду вас любить! Что  же выиграете?
Вельможный чекист произнес строго:  ; Жизнь.
; Для себя?  ; Для вас. 
; Взамен любви?  ; Взамен любви! 
; Странно! ; удивилась узница ЧК. ; То вы меня люби-  те, то готовы променять свою Любовь на Чужую Жизнь?
; Ваша жизнь, уже не чужая мне! Я растворен в вас! В  вашем сердце! И готов отдать за вас не только свои загадоч-
ные чувства, какие зажгли во мне солнечное свечение, об-  нажив мир в целомудренной красоте, но и свою жизнь! По-
верьте, я с радостью святого мученика готов пойти с вами на  эшафот,  сердце к сердцу, ; я как Робеспьер, а вы, как Софья
Перовская! Если вы погибните одна, я не смогу выжить, за-  стрелюсь, так я люблю вас! Вы ищите моей смерти?
Графиня Ольга произнесла холодно:
; Мне совершенно безразлична ваша жизнь! И ваша  смерть!
Вельможный чекист закурил:
; Я опечален вашим признанием.  Пленница сменила гнев на милость:
; Вы можете перелить свою печаль в радость! Как  только пожелаете меня расстрелять, я полюблю вас.
Он поцеловал ее руку:
; Я принесу вам Постановление революционного  трибунала ВЧК о вынесении вам смертного приговора!
Он встал:
; Прощайте!
 
мою жизнь, я услышала, как всколыхнулась, растрево-  жилась во мне лютая скорбь и лютая печаль, ; от рас-
ставания с жизнью!
И от правды расставания! 
Я поняла, я не хочу умирать. Душа никак не просилась  ни птицею, ни облаком ; в неизведанные, загадочные
дали!
И почему надо было умирать?
Несомненно, я несла в себе Холодное Бесстрашие к  Гибели и Велико Бессмертную Свободу Духа, какие несли
на плахе жизни гордые мученики ; Иван Каляев, Егор Са-  зонов, Софья Перовская. И была готова к отплытию на
Ладье Смерти в страну загадок!
Но ждать казни, ждать, когда выведут на рас-  стрел и жить каждое мгновение под черным, зловещим
нимбом по имени Смерть, было намного мучительнее,  чем сама гибель. Начинают  обманчиво тревожить и
измучивать мысли о спасении. Вдруг  отступит само-  званная разлучница с землею и солнцем? И ты не исчез-
нешь из мира; останешься жить! Останешься видеть  и слышать, песню иволги, гармонь на свадебной тройке,
какую слышала, когда приезжала в родное село, даро-  ванное семье далеким предком графом Иваном Илла-
рионовичем Воронцовым, смотреть, как скачут кони в  ночное.
Непостижима в красоте и милосердии жизнь, загад-  ка ее, какую можно разгадывать бесконечно!
Все в сердце кричало и стонало: я хочу жить! Жить!  Мое сердце переполнено любовью к жизни! Мне невыно-
симо жалко терять идущий снег, ромашку на лугу, летя-
 
Из письма графини ОЛЬГИ:
 
«Я знала, вы сдержите обещание, принесете при-  говор о смертной казни. И я знаю, как его выслушаю! Я
 

Кто придумал убивать человека? Душа моя плачет!  Сама душа  плачет, Платон! Мне стыдно признать, но
душа моя плачет! Я не хочу покидать живой мир любви!  Я не хочу уходить в звездную бесконечность! В ее бес-
смысленность!
Мои братья, эсеры, были сильнее! Несли в себе перед  эшафотом холод бесстрашия, силу мятежного духа! А
мне умирать страшно!
Стыдно признать, но страх гибели переполняет мое  сердце, переливается в безумие, в стон, в слезы! Я ста-
ла испытывать лютую боль, едва заслышу в коридоре  тюрьмы окаянное шарканье сапог надзирателей, нечаян-
ные стуки ружья о каменный пол. В мгновение возникает  грустно-тревожная  мысль ; это за мной, за мной!
Еще миг ; и выведут на расстрел!
И все, завершилось мое загадочное странствие по за-  гадочной земле!   
Я не знала, сколько пробуду в камере смертников? Вы,  чекисты,  любите помучить человека! Пусть он, ожидая
гибели, еще сильнее прочувствует и жизнь свою, и гибель  свою! Так и было, я с великою силою, с великою печалью,
измучивала себя любовью к жизни!  И все потому, что полюбила вас.
Ваша Ольга».



Сказание четвертое

Платон Привалов
не меньше
измучивал себя любовью
к графине Ольге.

Смерть снимала все ее мучения! Но как было отпустить ее одну
в поднебесье белым лебеде совести?                Оставшись без Ольги, без любви,
он мог предать революцию, Русьсвятую. И убить себя,
ибо жизнь меняла всякий смысл.
 
Ближе к рассвету, когда лучи солнца стали наполнять  светоносною красотою угрюмые, мрачные камеры, когда
у каждого человека возникала мучительная любовь к жиз-  ни, его повели на казнь. Черными горевестниками шли по
коридору тюрьмы надзиратели, открывали дверь камеры,  по списку называли фамилию, беззлобно извещали, осу-
жден на казнь, выходи. И шли дальше, от камеры к ка-  мере, и вскоре образовалась толпа. В толпу втолкнули и
Ольгу Воронцову-Витте. Старший надзиратель проверил  по списку Революционного трибунала ВЧК, все ли осуж-
денные вызваны из камер, и повелел двигаться на Лобное  место. По бокам, скоро и строго, встали солдаты с ружь-
ями, и  народ повели по мучительно длинному крестно-
 

му пути на свою Голгофу, по которому шли все мученики  земли, повели по скрытому тоннелю, в сторону гостини-
цы «Англетер». Не доходя ее, обреченный люд вывели  в округлый двор, огороженный высокими крепостными
стенами, с венцом из колючей проволоки.
На казнь пришли, по служебному долгу: начальник  тюрьмы, прокурор, следователи, врач, кому предстояло
засвидетельствовать смерть казненного узника. Осуж-  денным на казнь повелели встать у стены. Платон Прива-
лов, неожиданно для себя, такого еще не было, с печалью  всматривался в лики узников-пленников, кому предстоя-
ло совсем-совсем покинуть землю, ибо не вписались они  в империю Советской власти, не пожелали ее принять, по
сердцу, по милосердию. О чем они могли думать? И что  нести в последнее мгновение жизни? Только ли прокля-
тье ему, Платону Привалову? Скорее всего, печалились,  земное время заканчивается, а они бессильны перед со-
бою, перед Богом, отвоевать во Вселенной  право свобод-  ного выбора, ; жить им или умирать? Можно встать по
молитве на колени, просить у человека и у Бога милости,  ничего не изменится! Ничего не изменится, как бы ты не
заливал себя слезами, слезами боли и отчаяния, слезами  горя и ужаса перед гибелью.
Но разве жизнь не чудо? Кто может быть Гонцом  Смерти? Жизнь ; от Бога! Кто смеет отбирать ее? Платон
Привалов зачитал приговор Революционного трибунала  ВЧК, повелел:
; Целься!
Затем, выждав, подал еще команду:  ; По врагам революции, ; пли!
Раздались гибельные выстрелы, и люди, обливаясь  кровью, стали падать, как подкошенные. Падали на мо-
лодую, зеленую траву, в саму росу, где жило солнце, пели  птицы, а сама земля своим солнечным свечением несла
человеку немыслимую радость, и тревожила, тревожила  обостренное желание жить и жить! Словно то была не
земля, а родная матерь Человеческая, какая стыдливо  принимала в свои объятия грешного, казненного сына, и
 
по милосердию несла ему свою любовь, наполняя уми-  рающее сердце надеждою на воскресение. 
Палачам дали одеколон и водку. Привели еще толпу;  она покорно взошла на эшафот, ни стона, ни мольбы о
пощаде. И снова Платон Привалов зачитал приговор Ре-  волюционного трибунала ВЧК, и снова подал команду:
; По врагам революции ; пли!   
Вельможный чекист в таинстве вглядывался в обре-  ченную Ольгу Воронцову-Витте. Сердце его сжималось в
печали и боли! Его любимая еле стояла, платье изорвано,  груди обнажены, худенькая спина иссечена шомполами,
выразительно, словно застывшие, взъерошенные птицы,  смотрелись острые лопатки. Немигающие глаза смотрели
холодно. 
Ольга со стороны наблюдала жуткие казни. Ее пока не  вызывали на эшафот, не разрывали острыми штыками, спи-
ну до боли и крови. Едва начались казни, обреченная гра-  финя, кажется, с завистью, смотрела вслед каждому осуж-
денному, кто в печали уходил к расстрельной стене. Мало,  кто постигал ужас смерти! Ольга ожидала скорби и слез,  безумного, прощального вскрика, горько-тоскливого стона
о жизни, какая через мгновение взлетит в небо искрою из  горящего костра Джордано Бруно, и совсем-совсем иста-
ет на ветру, над землею! Ожидала стонущей, униженной мольбы о пощаде, злобных проклятий палачам. Но ничего
не услышала, даже страшно, словно все, в одно мгновение,  забыли, что имеют Голос, имеют Сердце, имеют Боль, име-
ют Печаль! Имеют право на Жизнь! И то, что они Живые!  Никто, совершенно никто, если только Первая Обреченная
Толпа, не мучил себя предсмертным страданием,  все, все,  смиренно и обреченно, вставали на колени, как знали, что
им делать, едва получали сильный толчок в спину, смирен-  но и покорно, как серое стадо, идущее на луг, принимали
выстрел. И палачи не злобствовали. Убивали просто, за-  ученно, как на стрельбище. И кровь убитого, смиренно и
 

повинно, устремлялась по желобу в свою преисподнюю, в  свое исчезновение. Невыносимо смотреть, как врач, слов-
но на арене римского Колизея, проверяет жизнь каждого  казненного, пробивает скальпелем висок, закрывает глаза,
хотя глаза убитого еще долго кажутся живыми, поскольку  там еще измучивает себя густая человеческая тоска.
Изредка обреченная Ольга смотрит на Платона При-  валова. Властный и гордый от природы, он на это раз нес
в себе неуловимую покорность и совестливость перед  собою, перед казнью. И, скорее всего, перед Ольгою Во-
ронцовой-Витте. Такое стыдливо-грустное, молитвенное  смирение перед жизнью могла заметить только Ольга, ибо
перед патрициями, кто явился на расстрел, он оставался  повелительно сильным человеком, оставался палачом.
И сам по себе был строг, вдумчив, холодно смотрел на  расстрел, на гибель человеческой жизни, вечно скорбной,
вечно обманчивой. Но Ольга видела, он не желает быть  палачом, видеть казни, человеческое убиение; он чувст-
вует человеческую смерть! И не желает ее чувствовать!  Расстрелы не несли ему радости! Он преобразился! Он
воскресил в себе загадочно дивные силы, какие являют  в сердце во все времена ; цветение яблонь на Руси, пе-
ние иволги, что зазывает по маю любимую на свадебное  пиршество, плавающие белые кувшинки в озере на зака-
те! И Ольга, обреченная на казнь, понимает,; почему?  Он несет в себе любовь! Любовь к узнице Ольге! Толь-
ко поэтому властный чекист утратил желание убивать и  расстреливать! В полную силу ощутил, что такое жизнь
и смерть? В его сердце еще больше обнажился человек,  еще больше обнажилось милосердие, он еще светоноснее
увидел солнце и осмыслил, через любовь, солнце являет-  ся для радости человека, а не для  смерти человека!
И Ольга, обреченная на казнь, снова услышала в себе  глас с неба, глас ангела-хранителя, какой слышала в каме-
ре смертницы, еще до казни, ; она не хочет умирать! Не  хочет умирать! Платон Привалов тронул ее сердце; тро-
нул чистотою, человечностью. Правдою любви! Он явил-  ся в ее мир самым милосердным и самым молитвенно-
 
тоскующим Даром! Разбудил невинные, целомудренные  девичьи чувства! Неужели так бывает? Полюбить в тюрь-
ме, перед расстрелом? Откуда же берутся такие чувства,  чтобы любить перед смертью? Да еще палача? Жизнь
кончается! Солнце гаснет! Росы гаснут! Песня иволги на  березе истанчивается, а сердце просто переполняется лю-
бовью к жизни!
Ее любят! Неужели? Любят впервые! И невыносимо  хочется жить, и невыносимо жалко терять солнце, снег,
идущий над Петербургом, ромашку на лугу, летящего жу-  равля над полем, саму землю. Все это, оказывается, живет
в ее сердце, в ее жизни, в ее бессмертии, раз любовь ее из  бессмертия, и как же страшно, страшно, через мгновение,
;  прозвучит выстрел, и она исчезнет! Была и не стала!    Господи, жизнь-то сама не кончается! Еще можно
было бы, и прогуляться гимназисткою по Невскому про-  спекту, с белым бантом в косе, держа за руку любимого,
и слушать, как ласково бьется его сердце, как стыдли-  во бьется ее сердце. И видеть, как улыбаются люди, как
лихо, с бубенцами-колокольчиками,  пролетает свадебная  тройка, как по пристани проходят моряки, а оркестр игра-
ет марш «Прощание славянки», ; так любимый ее отцом,  Михаилом Воронцовым.
Он не погиб. Он жив. Счастливая графиня знакомит  его с любимым, с Платоном, и он дает благословение на
венчание в церкви. И она начинает кружиться с любимым  в вальсе по всему Петербургу, еще девочка-гимназистка,
но уже Прекрасная Дама!  Господи!
Так могло быть! Куда все ушло? В какие печали? В  чью любовь?
Прекрасна любовь! Даже теперь, стоя на эшафоте,  мило знать, ты любима, ты в сердце любимого, и уже не
исчезнешь с земли, если прозвучит выстрел! И ты упа-  дешь подстреленною звездою на землю! Ты останешься
в любимом! Останешься ласкою, поцелуем! Вся, вся ос-  танешься! И вернешься к любимому ласковым дождиком,
лучами солнца, песнею иволги!
 

Расстрелы прекратились. Платон Привалов подошел к  узнице, извинился, что ей пришлось присутствовать при
таком страшном человеческом горе.  Помолчав в трауре, сказал:   
; В ЧК Петрограда сумели по совести оценить ваше  милосердие к обреченным людям, которые безвинно то-
мятся в Петропавловской крепости, ожидая казни, сумели  оценить и  красоту вашего жертвенного подвига! Испы-
тывая к вам особое расположение, мы бы желали спро-  сить, перед расстрелом, страшно ли вам умирать?
Обреченная узница Ольга услышала в себе слезы. Во-  прос прозвучал немыслимо просто и немыслимо человеч-
но. И голос показался ласковым, сочувствующим. Словно  то был голос Ильи-пророка, который, устав раскатывать
грома, спросил с золоченой колесницы, разъезжая в грозу,  по  небу, затянутому черным саваном, стоит ли вам уми-
рать? 
Ольга, глаза в глаза, посмотрела на чекиста.  Тихо произнесла:
; Да, страшно, ; и быстро отвела глаза, словно испу-  галась, устыдилась своего признания.
; Так явите милость, сохраните себе жизнь.       ; Какую милость я должна явить? 
; Указать, в каком подполье Петрограда затаился пов-  станческий штаб Бориса Савинкова?
Графиня Ольга по горькой молитве услышала в себе  Гонца Смерти! Сохранить жизнь она себе не сможет, как не
сможет стать Каином! Жизнь завершена! Любовь стыдливо  ушла в свое царствие! Узница вернулась к себе! Ольга Во-
ронцова-Витте снова слышит себя человеком! Человеком,  но не Каином! Из сердца ушла любовь, но сердце живет в
красоте и покое! Графиня пришла на распятье, жертвенно  отдать жизнь за свободу! Теперь уже не любовь, а гордость
за свое сердце,  радует ее, мучает ласками!
Да, ее ожидает допрос-пытка, да ее ожидает казнь; ее  ждать  намного мучительнее! Смерть ; мгновение. Вы-
 
И Ольга, обреченная на казнь,  услышала в себе дикую, сладостную боль, ;
она не хочет умирать! Ее любят!  Любовь, оказывается, живет в ее сердце.
Графиня знакомит Платона с отцом.
Он благословляет ее на любовь и на венчание.  И она начинает в радости кружиться с любимым
в вальсе по всему Петербургу;
еще девочка-гимназистка, но уже Прекрасная Дама. 
 

стрел, мгновенная боль, и полное падение белым лебедем  в звездную бесконечность. Но только она не хочет уми-
рать! Не хочет! Почему? Ослабла? Сломлена воля? Или  сердце измучивает  любовь, какая никак не желает ухо-
дить в свои загадочные края? Любовь тревожная, мучи-  тельно целомудренная! Та самая, какая  несет в себе сол-
нечное свечение, ласки, поцелуи, а, значит, и плод! Не с  того ли так страшно думать о смерти? Даже о жертвенной
смерти! Неужели такое бывает? Она, графиня, полюбила  своего палача!
И он ее любит!
Как же он станет ее убивать?
Станет! И убьет, ибо сама просила о милосердии!  Убьет именем революции! Не расстреляет он, расстре-
ляют его, раз проявил милосердие к врагу революции! У  палача не должно быть сердца! Но если задуматься, разве
только он хозяин ее жизни? Ольга Воронцова-Витте не  меньше себе царица жизни! Скажет, где скрывается пов-
станческий штаб Бориса Савинкова, и он ее помилует, пе-  ред самым расстрелом, как помиловали писателя Федора
Достоевского, приговоренного к смерти в революцион-  ном кружке Петрашевского, и уже стоявшего на эшафо-
те с завязанными глазами. Уже и ружья были нацелены в  сердце! 
Нет, Ольга Воронцова-Витте не предаст восстание  эсеров, Бориса Савинкова! Даже во имя любви! Став
Каином, ее любовь утратит безгрешное, целомудренное  чувство! Любовь святая, целомудренная может остаться
только в том случае, если она, совершая прощальный зем-  ной путь к эшафоту, возблагодарит его улыбкою за дары
земные, ; за гибель! Как обещала, как обещала!  Любовь, а не смерть понесет она своему палачу!   
Любовь, а не смерть понесет она себе!  Ее поторопили:
; Где затаился повстанческий штаб Бориса Савинко-  ва в Петрограде? Вы слышали вопрос?
Осужденная на казнь, смело произнесла:  ; Не знаю.
 
; Где располагаются дружины боевиков в Ярославле,  в Муроме, в Рыбинске? ; вдумчиво продолжал допрос
начальник секретно-политического отдела.    ; Мне не известно.
; Убийство Глеба Ивановича Бокия должно стать сиг-  налом к  восстанию эсеров?
; Не исключено.   
; Верно ли, что Борис Савинков намерен поднять мя-  теж, день в день, как только войска генерала Николая Юде-
нича и казаки Петра Краснова начнут наступление на Пет-  роград? 
; Не знаю.
; Знаете! Вы член ЦК партии эсеров! И были полно-  мочным послом от повстанческого штаба Бориса Савинко-
ва в воинстве Юденича! Окажись на свободе, вы бы повели  за собою мятежные полки! 
; Вы правы, ; не стала скрывать Ольга. ; И очень  скорблю, что, плененная вами, не смогу, как Жанна д, Арк
повести за собою мятежное воинство!  Обреченная узница отвернулась:
; Я вам ничего не скажу.
; Это ваше последнее слово?
; Да! Стреляйте! Вы требуете слишком высокую цену.  ; Цена ; по цене! Мы вам даруем жизнь!
; Жизнь Каина?  ; Но жизнь!
; Не сговоримся!
Вельможный чекист не желал ее смерти, желал спа-  сти. Но как было ее спасти, если мятежная Ольга сама
рвалась на виселицу. Просто взять, и помиловать ее, не  мог. Все чекисты-патриции были на стороне Революци-
онного трибунала, кто приговорил пленницу к смертной  казни. Эсерка покушалась на жизнь председателя ЧК Пет-
рограда Глеба Бокия, мог ли он простить ее злодеяние?  Убивать хорошо чужого, сотнями, тысячами, его жизнь не
чувствуешь, свою же жизнь, когда в твою сторону нацеле-  ны пушки, очень чувствуешь!
Платон Привалов не отступал:
 

; Кто вам отдал приказ убить Глеба Бокия?  ; Никто, я вершила суд в одиночку!
; Подумайте очень хорошо, ; вдумчиво попросил че-  кист. ; Если вы скажите, кто повелел вам убить председа-
теля ЧК Петрограда, вы снимите с себя вину! Вам могут  отменить смертную казнь, поскольку вы будете уже не
злодеем, а только исполнителем, кого по насилию, заста-  вили бросать бомбы в председателя ЧК!
; Я вершила суд в одиночку, именем брата!    
 
жить по любви с каждым, с кем выпало быть на земле в  одно время! Вы, большевики, убиваете народ в мрачном  подвале, ибо боитесь его! Его светоносного, разбуженно-
го гнева! 
По печали выслушав прощальное слово графини,  Платон Привалов спросил:
; Вам завязать глаза? 
; Не извольте беспокоиться. Вы, палачи, должны ви-  деть наше презрение к вам! И к смерти! 
; Зачитать ли вам приговор Революционного трибу-  нала ВЧК?
; Я его знаю, читала в камере смертника.
 
Платон Привалов незаметно смахнул слезу. И повелел  Василю Авилову отвести обреченную узницу Ольгу Во-
ронцову-Витте  к расстрельной стене.  Чекист вынул маузер:
; У вас есть последнее желание? 
; Только одно, скорее расстреляйте.  Платон Федорович оттягивал время:
; Учитывая ваше праведное, милосердное сердце, я  пригласил священника из Исаакиевского собора. Не же-
лаете ли исповедоваться?  ; Не желаю.
; Поцеловать крест у служителя Бога?  ; Не желаю.
; Только потому, что его не пожелал поцеловать у свя-  щенника, стоя у виселицы, Иван Каляев?
; Мы, эсеры, ; не целуем распятье, на какое восхо-  дим!
; У вас совсем нет никакого желания? ; продолжал  интересоваться вельможный чекист.
Обреченная Ольга подумала:
; Мне было бы в радость посмотреть с виселицы  на Петербург, как ее видели с эшафота  народовольцы,
; прощальным взглядом, прощальным сердцем! Но вы  бессильны исполнить мое желание! Цари казнили на пло-
щади! Они не боялись народа! Казнь была устрашением,  пусть все видят, как гибельно жить разбойником, лучше
 
кого  должен расстрелять, и все ждал, ждал ее признания. 
Но обреченная графиня Ольга Воронцова-Витте,  пока не раздались выстрелы, ласково посмотрела в его
глаза, объясняясь ему в любви, как обещала. И не только,  как обещала, а объяснялась в любви палачу по девичь-
ей правде, поскольку, чисто и верноподданно, несла ему  свою любовь, свою девичью душу, которая вот-вот долж-
на легкокрылым белым лебедем взлететь в поднебесье.  Она сама слышала в себе светоносное движение души:
пришла в ЧК на смерть, а оказалась во власти любви!  В свои девятнадцать лет, графиня совсем не думала о
любви! И совсем не знала, что в ее сердце живут такие  загадочно-заманчивые красивые чувства, живет бело-
снежное цветение яблонь, падающий снег, журавли в  небе. В принципе, она была еще мечтательная девочка-
гимназистка, как все  девочки-гимназистки ее возраста  в Петербурге! Только она приняла отречение от любви,
дабы жертвенно погибнуть во имя свободной Росси, как  декабристы, как воины Народной Воли, и нисколько не
жалела об избранном жертвенном пути. Все ее графы-  родственники Воронцовы крепили ее государственными
делами своими, ей же выпало упасть на землю подстре-  ленным белым лебедем, дабы прозрело ее плененное
Отечество! 
 

Платон Привалов, ее палач, понял ее объяснение в  любви, и улыбнулся уголками губ, больше не мог, но Оль-
га и так все поняла. Поняла, он взял ее любовь, ее смерть,  чтобы пленница ЧК сошла с земли без страдания. 
Чекист подал команду:
; По врагу революции, пли!
Загремели выстрелы, и пули жарко, жадно понеслись  в ее сторону; в последнее мгновение графиня увидела,
как летит белым лебедем над любимым Петербургом, Се-  натскою площадью, дворцом Петра Первого, Троицким
собором, над своим Бауэровским домом на углу Фонтан-  ки, где жила с матерью. Летит над бесчисленными моста-
ми, где мчатся чугунные вороные кони, совсем не каса-  ясь копытами державной земли; между высоких шпилей,
громадных куполов церквей, видит себя, как бежит де-  вочкою-гимназисткою по ночному Петербургу, и весь он,
державный, вознесенный между небом и землею, обру-  шивается на ее жизнь!
Рушатся камни, медь, гранит, купола церквей, высот-  ные шпили, ; и заваливают ее. Как в гробницу! И вот
уже на недосягаемой высоте обреченная графиня Ольга  видит ангелов, они парят, ожидая ее. Увидев, подхвати-
ли на крылья и понесли на исповедь к Богу, и уже стучат  в златые, небесные врата. Петербург и Платон Привалов
остались на земле. Платон с печалью смотрит ввысь на  одинокого белого лебедя в поднебесье, и плачет, плачет, и
Ольга, как лебедь и девочка-гимназистка, машет и машет  ему на прощание белыми лебедиными крыльями, пока на
земле совсем-совсем не истаивает и он, и Петербург. 
Но странно, пули устрашающе летят и летят, а гордая  узница-пленница все стоит. Не слетает белым лебедем в
поднебесье. И даже слышит с эшафота говор палачей, как  заряжаются ружья, как цокают затворы, как стреляют.
А где желанная смерть?  Желанно-сладостная близость к Богу?
Из кроваво-загадочной тьмы выступил сатана, он сме-  ется искривленным ртом. Вглядевшись, графиня узнает
палача Василя Авилова. И старается осмыслить, что он
 
делает на ее эшафоте? О чем пытается вразумить? Нако-  нец, таинство его слов обретает смысловую быль.
Он извещает: 
; С возвращением  в Петербург, графиня Ольга! На-  деюсь, вы не очень огорчены, что не дошли до Господа?
Ольга в мгновение поседела: расстрел оказался ло-  жью, ложь оказалась страшнее смерти! Над ее душою
палачи измывались с сатанинским хохотом. Ольга уже  простилась с жизнью, по молитве, на все времена, и со-
вершенно перестала себя чувствовать, в сердце ее ниче-  го не осталось, и самого сердца не осталось. Но сердце
плакало. Странно! Почему плакало? И откуда? Откуда  взялось сердце? И откуда возникла боль? Ольга увидела
строго вдумчивого Платона Привалова и забилась в исте-  рике, протянула руки, стала униженно просить:
; Убейте! Убейте, прошу вас!
Но вельможный чекист ее как не слышал, стоял с  бледным лицом пророка. Был угрюм, смотрел исподло-
бья. И сам еле держался на земле. Сердце его плакало.  Он бы убил скорее себя, чем измучивать графиню Ольгу,
слышать ее боль, ее страдание! Он любил ее! За одну ее  слезинку, он бы расстрелял каждого палача, кто целил-
ся из ружья в ее сердце. Но он не мог, не мог  отменить  казнь-пытку расстрелом, ее придумал председатель ЧК
Петрограда Глеб Бокий, надеясь выбить показания о Бо-  рисе Савинкове, о восстании в Питере, в Ярославле!
И Платон Привалов, тая печаль, не уставал допраши-  вать ее:
; Ольга, вы слышите меня?  ; Да, слышу.
; Вы просите убить вас?  ; Да, да, я прошу смерти!
; Скажите, где находится штаб Бориса Савинкова, и  полетите белым лебедем над Петербургом! Зачем идти к
смерти через боль? Через страдание? За упрямство, я могу  отдать вас на сладостно-греховную пытку морякам кораб-
ля «Республика»! И вас будут пытать долго, пока вы не ис-  тончитесь до Дюймовочки, не станете говорить правду!
 

Графиня снова увидела,
как летит Белым Лебедем над Петербургом;  и он весь, державный,
вознесенный между небом и землю,  обрушивается на ее жизнь.
 

Графиня Ольга ударила палача по щеке:    ; Целомудрие в стойло к матросам?
Платон Привалов со скрытыми слезами боли и радо-  сти взглянул на узницу ЧК; он благодарил ее! Он, конеч-
но, переиграл! И все потому, что пытая Ольгу, слышал в  себе безумие, его настигал нервный срыв; он мог, забыв
себя, в упор расстрелять каждого, кто пришел на эшафот,  казнить Ольгу! И уже не раз сжимал в руке окаянный мау-
зер! Безжалостным ударом по щеке, Ольга вернула его в  жизнь, в скорбную правду ее.
Прозвучала команда:
; По врагу революции ; пли!
И снова засвистели пули. И снова ; мимо, мимо! Над  обреченною графинею вершилась страшная казнь. И вер-
шил ее человек, который любил ее! Он убивал ее через  свое сердце,  свою печаль, свою совесть. Измученная уз-
ница, которая тоже несла в себе завязь любви, по боли, по  печали билась и билась в истерике:
; Проклятые палачи! Изверги! Убейте! Убейте! 
Но умереть узнице не давали. Сквозь далекую Все-  ленную неслись и неслись выстрелы-вопросы:
; Еще раз спрашиваю, где расположен штаб восста-  ния Бориса Савинкова?
; Не скажу, ; Ольга еле разлепила губы.  ; Кто входит в штаб восстания?
; Центральный комитет партии эсеров.  ; Имена?
; Не знаю.
; Знаете! Вы член ЦК партии эсеров!
; Не скажу; совесть не позволяет стать Каином!
; Госпожа графиня, вам до смерти остался один вы-  стрел! О какой совести вы тревожитесь?
; О той самой, какую вы распяли в Отечестве, как  Христа на  Голгофе! Стреляйте! Я вам ничего не скажу!
Платон Привалов не отступал:
; И не надо. Но вам надо осмыслить человеческую  жизнь, прежде, чем гордо подниметесь на виселицу. Бо-
рис Савинков бросит в пожар восстания города, погубит
 
тысячи безвинных людей! Ваш отказ помочь ЧК изловить  его, есть не защита, а предательство народа! Безвинная
кровь польется ручьями по мостовой! И польется по вине  Савинкова! По вине эсеров! И по вашей вине! Проявите
милость к безвинному люду, пусть не бьются в горе и ис-  терике матери по убитым сынам!
Графиня Ольга встала на колени:  ; Убейте меня!
Вельможный чекист сорвался в истерике: 
;  Что ж, стреляйте в сердце врага революции! Стре-  ляйте! Убейте ее! Раз сама без милосердия рвется-про-
сится белым лебедем в небо!
Расстрельная команда изготовила ружья.
И Ольга Воронцова-Витте поняла, жизнь завершена,  пытка завершена, теперь ее расстреляют. Она на прощанье
подумала: « Русская земля, примешь ли кровь мою? Имя  мое? За все муки, за все печали мои, которые я приняла,
любя тебя, боль моя, скорбь моя и правда моя святая.  Платон Привалов еще не подал команду «пли», но
горько подумал, подумал о том, если он теперь по правде  расстреляет Ольгу Воронцову-Витте, то через мгновение
его любимая будет лежать подстреленным белым лебе-  дем, со связанными руками-крыльями, лежать на спине,
подогнув колени. И он будет горько-горько смотреть, как  стекленеют ее глаза и по глубокому желобу, прорублен-
ному в асфальте, потечет ее кровь, стекая в зарешеченное  отверстие, куда стекала кровь уже тысяч казненных.
Своим судом, он не мог миловать обреченную узницу,  ее  приговорил к казни Революционный трибунал ВЧК. И
Цезарь,  Глеб Бокий, решает, быть ей, не быть? Ослушает-  ся, не казнит ее, самого выведут на  расстрел, кто посмел
проявить милосердие к врагу революции. И что может  изменить его отречение? Графиню в радость расстреляет
Василь Авилов!
Изменится только одно, его тоже расстреляют вместе  с графинею на окровавленном эшафоте, они оба будут
казнены, оба! И оба поднимутся в поднебесье и бессмер-  тие белыми влюбленными лебедями.
 

Но, может так и лучше?
Платон Привалов постоял в трауре.
Он решил продлить страшную пытку казни, без рас-  стрела! Спасти Ольгу он не мог, и убить ее не мог, и надо
было оттянуть еще время, пусть и через муки любимой,  может быть, и явится в короне Богиня Прозрения, какая
либо разумная мысль о ее спасении. Он повелел началь-  нику расстрельной команды Василю Авилову, в сердце
узницы не стрелять, испытаем еще раз ее стоическое уп-  рямство, может, расколется.
И подал команду:   
; Целься! По врагу революции ; пли!
Опять со страшным свистом-воем понеслись пули  над головою узницы-великомученицы. И все мимо, мимо.
Ольга не выдержала пытки, и упала надломленною мо-  лоденькою березкою на траву, залитую кровью; пытать
дальше графиню было бессмысленно. Василь Авилов  вразвалочку подошел к Ольге, поднял револьвер, соби-
раясь выстрелить в ее сердце. Но в  последнее мгнове-  ние Платон Привалов поднял черное дуло его пистолета
своим маузером, и пули, мимо Ольги, вонзились в зем-  лю, взметнув ее грозными фонтанчиками. Матрос-палач
с удивлением посмотрел на командира, разметал рукою  дымок, какой шел из дула оружия. И медленно положил
его в деревянную кобуру.   
 
Витте, кто несет в себе милосердие к врагам революции!  Что ж, пусть казнят, но он не мог ее расстрелять,  жизнь
бы в мгновение утратила смысл.
Играя музыку Бетховена, он слушал свое сердце, им  воистину, на горе, на радость, овладели сладкие печали
любви!  И как изжить из себя сладкие печали любви, он не  знал. Любовь ; не его таинство, это сила из бесконечного
звездного пространства, где живут и пируют в звездном за-  столье боги Вселенной. И волю богов никому не осилить.
И все же, почему он полюбил ее? 
Фридрих Ницше учил, хочешь жить на земле по кра-  соте, будь сверхчеловеком. Быть им просто: подтолкни
ближнего, если он падает в пропасть. Платон Привалов не  разделял учение немецкого философа. В его сердце жило
мужское благородство,  он ценил каждого человека, с кем  выпало жить на земле в одно время. И не мог оставить его
в беде, ; заступится, не побоится ни ножа, ни кастета!  Ни собственной смерти!
С Ольгою получалась такая же одиссея.  Любовь возник-  ла от человечности, от мужского благородства. Он не мог
оставить ее в беде, не мог не полюбить ее чистое, жертвен-  ное сердце, растворенное в любви к человеку! Ни каждая
бы юная леди, бросив бомбу в вождя чекистов Петрограда,  кто отдал приказ утопить ее брата, русского офицера, в Неве,
убить ее матерь Человеческую в Бауэровском доме на Фон-  танке, могла бы совершить еще один подвиг, явиться в ЧК,
 
дабы спасти заложников!
Ольга Воронцова-Витте, несомненно, любит жизнь! И
 
Платон Привалов подождал, пока конвойные унесут  измученную Ольгу Воронцову-Витте в тюремный ла-
зарет, и вернулся в кабинет. Сел за рояль и стал играть  себе, в душевное успокоение, лунные, несказанные со-
неты Людвига Бетховена; водку он не пил, спасала душу  классическая музыка. Тоска в душе жила окаянная. Было
грустно вспоминать пытку Ольги на кровавом эшафоте,  было грустно думать, не приговорят ли теперь его самого
Революционным трибуналом ВЧК к расстрелу, как чеки-  ста, кто отказался казнить графиню Ольгу Воронцову-
 
березками на за-
кате. Сладко-тоскливыми песнями девиц-красавиц в ночь  на Ивана Купала. Он не рассчитывает, что узница Ольга,
кому остается жить на земле мгновения, пересядет в его  краснозвездную тачанку, начнет крушить земное Зло!
Но Ольга существо еще юное, очень красивое, очень  жертвенное, и может еще полюбить пророка! Жизнь за-
гнала ее, как волка, за красные флажки, на выстрел! Пла-  тон Привалов должен спасти ее, пусть и через муки серд-
ца, ее сердца, и своего сердца!   
 

Из письма чекиста ПЛАТОНА:
 
«Милая Ольга! Играю на рояли Бетховена, и обща-  юсь с тобою. Живу печалями, желая донести тебе, как
я страдал у расстрельной стены. Я видел твое безумие,  твое желание, ; непременно, скорее, истаять снежин-
кою из жизни! Но я не мог тебя убить, расстрелять! Во  мне смешались ; и мучительная гордость чекиста, и лю-
бовь к тебе, и боль за твое унижение, и страх за твою  жизнь. Я был палачом против твоего сердца! Невыноси-
мо жертвенного сердца! Меня самого надо было поста-  вить у виселицы и безжалостно бить плетью, дабы не
мучил Незнакомку Александра Блока.
Из моего сердца, как из глубины Вселенной, неслись к  тебе стоны и крики любви, и мольбы о пощаде, о мило-
сердии, какие ты должна проявить со временем, чтобы  не казнить меня как своего Черного Палача, я был им.  И не был! Я любил тебя! И мучился, что пытал! И что
любил! Я утратил все человеческое! Я вершил преступ-  ление, какое не вершил ни один человек в мире! Верь не
верь, но я любил тебя до безумия, до гибели, до отрече-  ния от революции, ; и мучил тебя! Мучил! Я знал, что не
расстреляю свою любовь! Но каково было видеть тебя  униженною? Обезумевшею? Тебя, святую праведницу? И
твою святую жертвенную душу? Стыдно! Стыдно!  Милая Ольга! Я еще долго буду вспоминать пытку-
казнь расстрелом, стыдливо вспоминать, с печалью вспо-  минать.  И никому не объяснить, какая страшная печаль
одолевала меня, когда я видел тебя на эшафоте, в разо-  рванном платье, с обнаженною грудью, я плакал душою
и очень хотел, чтобы тебя расстреляли! Я желал тебе  смерти! И в тоже время, я не желал, чтобы ты откры-
лась палачам-мучителям, указала дом, где располагался  штаб Бориса Савинкова. Почему? Не знаю. Так не бы-
вает! Это уже было предательство Себе, Революции,  Отечеству! Получалось, я становился не Созидателем
Нового Пролетарского Мира, а ; иудою земли Русской!  Мне даже казалось, что я встал им до неба, встал чер-
 
и Закатов, Весны и Зимы, ; все остановилось на мне!
И все же я был и оставался воином Революции, и сто-  ял за лучшую долю русского народа со щитом и мечом!
Просто я полюбил вас. И мне хотелось, чтобы была на  земле ваша Правда, а не моя! Разве так бывает?
Вот такая была-жила во мне измена!  Через любовь!
Странно все было! Необычно странно! Как началь-  ник отдела ЧК я, несомненно, желал, чтобы ты выдала
повстанческий  штаб Бориса Савинкова, ибо в том был  мой долг, моя совесть, моя правда, моя любовь к свобод-
ной России! И в то же время не желал, чтобы ты стала  Каином перед друзьями из партии эсеров, перед своею со-
вестью, перед своею верою и правдою! Я чекист ЧК Пет-  рограда, искать Бориса Савинкова, ; мое святое дело!
Но искать его через мучение любимой женщины, прости,  прости! Разве не заплачет сердце?
Было ли еще на земле такое Страдание, какое жило  во мне? 
Я не мог не ценить в тебе великую красоту жертвен-  ности, ибо сам был, один к одному, сердце к сердцу, таким
же мучеником-жертвенником, ; во имя народа! Я не мог  не оценить твое Милосердие к Заложникам! Ибо сам нес
в себе такое же чувство, ; и по молитве, и по любви к лю-  дям! Но и спасти я тебя не мог! От пыток. От несказан-
но лютых мук! Мог, наверное, но только ; через смерть!  Признаться, это я стал Гонцом Твоей Смерти, это я
принес тебе Корону Царицы Тьмы, и принес, ; как самый  милосердный и самый молитвенно-гуманный Дар, ибо он
избавлял тебя от пыток и от мук! Такое желание чело-  века, который впервые полюбил земную чистоту, земное
чудо, земную красоту, ; не осмыслить, не постичь!    Любить, ; и подносить яд Сальери, посылать на
смерть!
Во имя спасения тебя от мук!  Но ведь посылать на смерть!
 

Я уже понял, Ольга, ты любишь свою землю отцов!  И будешь слышать ее даже на эшафоте, у гильотины!
Перед тем, как палач опустит топор! Да, да, ты будешь  слышать в последнее мгновение жизни не ужас гибели,
не ужас вечного исчезновения из мира любви и милосер-  дия, из мира убиения и жестокости, а именно будешь
слышать, ; песни Земли Отцов, плеск ее рек и озер, лун-  ный лик на Оке, благословенно-загадочный шепот лесов,
говор трав. Будешь слышать разливы гармоники под бе-  резками у озера, как россиянки водят хоровод на лугу, во-
круг колдовского костра в ночь на Ивана Купала, водят  обнаженные, взявшись за руки, обнаженные по целомуд-
рию, по красоте ночи и жизни, по первозданной красоте  вечного языческого праздника.
Ты будешь слышать землю и мучительно страдать,  что ни в одной избе не встанут на колени перед иконою,
за твое страдание, не помолятся в скорби на икону Божь-  ей матери, отпевая твою сгоревшую, измученную душу.
Душу, отданную за Отечество! 
Ты вся уходила в свою землю, до капельки росы! Но и в  этом случае я не мог тебя убить! Своим выстрелом я от-
нимал у тебя не только жизнь, отнимал ласковые глаза  любимого, отнимал загадочно-былинный шелест хлебных
колосьев на поле, песни иволги в нежной березовой рощи-  це. Отнимал солнце и всю землю с жаворонками в небе!
Отнимал, и думал: как же непостижима в красоте  жизнь! Жить бы! И жить! Зачем раньше времени поки-
дать ее правду? Кто придумал убивать человека?  Моя душа ; плакала! 
Я не мог тебя убить! Прости! Твой Платон».
 
Платон Привалов держал строгий ответ перед предсе-  дателем ЧК Петрограда.
Глеб Бокий метал грома и молнии:
; Вы кого вводите в заблуждение, себя или револю-  цию? То вы, товарищ Привалов, просили Революционный
 
Он убивал ее через свое сердце,  свою печаль, свою совесть.
 

трибунал ВЧК, его председателя Иосифа Бермана выне-  сти приговор графине Ольге Воронцовой-Витте, теперь
изволили, не исполнить постановление Революционно-  го трибунала ВЧК за подписью Феликса Дзержинского
о расстреле осужденной Ольги Воронцовой-Витте! Как  прикажешь расценивать твое милосердие к врагу револю-
ции? Сам под расстрел желаешь?
; Не желаю, Глеб Иванович, ; повинно отозвался че-  кист.
; Почему не расстрелял? На тебя вышел с протестом  прокурор Трибунала Лейба Фридкин! Вникаешь, какие
печали для себя  разгоняешь? ; все гремел и гремел пред-  седатель ЧК,  разгоняя половодье гнева. 
Когда он иссяк, Платон Привалов строго произнес:
; Я не совсем понимаю протест прокурора Лейба  Фридкина! И ваш бунт Глеб Иванович!
Он повелительно выложил маузер на стол:
; Прикажите, и я немедленно расстреляю Ольгу Во-  ронцову-Витте! Но что важнее, смерть графини? Или яв-
ление в ЧК Бориса Савинкова? Уверен, мы поторопились  с расстрелом эсерки!
; Желаешь продолжить пытки?  ; Да, намерен!
; Графиня ; стоик, чтит Бориса Савинкова, как героя  нации! Она примет смерть, но не станет бегать в ошейни-
ке Каина!
Платон Привалов не уступал:
; Она стоик, вы правы. Но мы совершили ошибку, до-  бивались от узницы ЧК признания ; через насилие. Мы ее
били плетями, держали на распятье, жгли груди. Ставили  в стеклянный гроб. И все, все оказалось бессмысленно!
Теперь я желаю растревожить ее душу, ее милосердие, ;  через страдание заложников!
Председатель ЧК Петрограда поскреб бороду:
; Но графиня Ольга может не знать о повстанческом  штабе Бориса Савинкова?
; Ольга Воронцова-Витте ; член ЦК партии эсеров.  Лично знакома с Григорием Гершуни, создателем Боевой
 
организации партии эсеров. Знает членов ЦК партии эсе-  ров Виктора Чернова, Евгения Лазарева, Николая Тютче-  ва, Евгения Колосова. Знает Прасковью Ивановскую. Как
же она не ведает о штабе Бориса Савинкова?  Он задумчиво крутанул на столе маузер:
; Мы графиню так и так расстреляем! Но пока, ;  Убьем Ее Душу! Это сильнее, чем смерть, поверьте, Глеб
Иванович! Смерть ; мгновение! Смерть души, ; это на  всю земную жизнь! Надо меньше крутить пистолетом,
как я думаю, а больше кланяться богине Разума!
; Разуму кланяться ты умеешь, ; подбодрил его  председатель ЧК. ;  И философ-психолог еще тот! Ра-
ботай, но не собьешь восстание в Петрограде, мне твою  голову принесут на золотом подносе, сюда, в кабинет, как
принесли голову оратора Цицерона ; Марку Аврелию,  кто вместе с Октавианом правил  миром! И с прокурором
поговори, пусть отзовет протест!
; О протесте не беспокойтесь, Глеб Иванович! Я был  председателем судового комитета партии большевиков на
линкоре «Севастополь», к нам приезжали председатель  Центробалта Павел Дыбенко и от ЦК партии большеви-
ков Лейба Фридкин, кто теперь Прокурор при Революци-  онном трибунале ВЧК. С того времени, мы общаемся, как
друзья. Я вышлю ему телефонограмму, и все разъясню.  Вы на все времена перестанете печалиться о пленнице
ЧК, Ольге Воронцовой-Витте.
Из письма чекиста ПЛАТОНА:
«Милая Ольга! В жизненном поединке я отстоял  твою жизнь! И свою жизнь! Председатель ЧК Петро-
града люто гневался на меня, грозил расстрелять, но все  обошлось. Я снова живу одним желанием, ; вывести тебя
из гробницы по скользким, кровавым ступеням, к солнцу,  как Икара, но не на гибель, а приблизить к светоносному
чувствованию жизни, вывести оттуда, где одна челове-  ческая боль, одна человеческая скорбь, одни человеческие
слезы. Вывести, как Прекрасную Даму Александра Блока.
 

Но спасать Ольгу Воронцову-Витте становится все  сложнее. Я не исполнил приговор о казни, вынесенный
тебе, Московским Революционным трибуналом за под-  писью Иосифа Бермана и Феликса Дзержинского, и рас-
тревожил все паучье гнездо: председателя следственной  комиссии при Революционном трибунале Глузмана, проку-
рора Трибунала Фридкина, комиссара кассационного Де-  партамента Шредера, и даже председателя Верховной
революционной комиссии Республики Бронштейна-Троц-  кого! Полное сумасшествие! Все Революционные трибу-
налы сочиняют под гусли одни вальсы,  это расстрелы  и расстрелы, строго выверяют каждого казненного. И  проявить милосердие к врагу революции, в полном жи-
тейском смысле, обречь себя на смерть!
Но пока все обошлось. Я запретил матросу-чекисту  Василю Авилову избивать тебя! Побоялся, что могу за-
стрелить его, как застрелил бы каждого палача, кто из-  бивал тебя, подносил зажженные свечи, ставил в стек-
лянный гроб.
Но ты жива еще и потому, что жив я! Тебя могут  расстрелять в любое время, пока я выезжаю на облавы
с чекистами! Расстрелять, просто так! Мало ли како-  му пьяному чекисту пожелается, в свое удовольствие,
пострелять в живую мишень? В твою камеру могут  ворваться пьяные матросы, изнасиловать, и убить! Ты
совершенно не защищена! Ты графиня, класс буржуазии,  который уничтожают! Ты приговорена Революционным
трибуналом к смерти; чекисты могут делать с тобою,  что угодно! Никто не спросит! Если только Глеб Бокий в
печали не осудит самосуд, не поскребет бороду!
Но спасать тебя от расстрела было надо! Надо! И  я решил оттянуть время, спасти тебя, ; через другую
пытку.
Через пытку души!
Она тоже несла боль. И страшную боль, скорбную! Ду-  шевная боль ;  не меньшее страдание, чем на пыточном
колесе, но там уже не будет унизительного избиения на  окровавленной плахе, окаянной боли от зажженной свечи!
 
Та душевная пытка станет и моим страданием,  моим распятьем  на Голгофе, моим отчаянием и горем.  Я
столбовой крестьянин, все мои предки ; пахари и кузне-  цы, и они передавали от отца к отцу, от сердца к сердцу,
; святое поклонение женщине! И можно представить,  какую боль я испытывал, сколько гнева и мщения нес в
себе, когда при мне палачи избивали тебя, матерь Чело-  веческую, чудо земли, мою радость, мою любовь!
Но я не мог остановить пытку, остановить избие-  ние!
Как не мог остановить пытку расстрелом, ее приду-  мал председатель ЧК Петрограда!
Как не могу остановить и Пытку Души, какую могут  позволить себе только варвары! Но в Пытке было твое
окаянное спасение!
И мое спасение! Я тоже должен выдержать натиск  кровавой жизни, где можно залиться слезами, застре-
литься! И застрелился бы; я не палач, я воин революции,  я буревестник революции, но меня заставляют убивать
и убивать!
Но теперь мрачные мысли отступили, слетели на  луга черными птицами. Ты мою мрачность разрушила.
Вернула полноценное чувствование жизни! Именно ты,  Ольга! Именно моя любовь к тебе!
Ты спасла меня!
Ты принесла мне Жизнь и Любовь, а я тебя мучаю!  Пытаю! Издеваюсь над твоим велико красивым, велико
милосердным, велико жертвенным сердцем!
Поверь, твое страдание я буду пропускать через свое  сердце, через свою боль, дабы уменьшить его. Как я ста-
ну страдать,  будет знать только Бог. Нет, скорее, Ме-  фистофель, король дьяволов.
Я знаю, ты осудишь меня!
Но такая нам выпала судьба! Любить, и быть вме-  сте на одной плахе в ЧК, где по одну сторону палач, а по
другую ; одинокая осужденная жертвенность.  Прости. Целую. Твой Платон».   
 

Сказание пятое
Платон Привалов знал, Ольгу Воронцову-Витте можно спасти только через пытку души.
И он смело вывел ее на Голгофу.
И сам смело взошел вместе с мученицеюна Голгофу,
на распятье.
 
убиты чекисты, буревестники революции! Вы задержаны  как заложники на случай, если боевики Бориса Савинко-
ва, совершившие злодеяние, не явятся с повинною в ЧК  Петрограда! Вас ожидала гибель! Я рад сообщить: та во-
инственная леди, которая стреляла в чекистов, явилась!
Явилась, чтобы спасти вас! И за вас погибнуть на эшафо-  те, на виселице, как белая лебедь совести!
Он сделал жест Цезаря, въезжающего победителем в  Рим:
; Вы свободны, господа!
Толпа испуганно, тревожно сжалась, ушла в себя. Ни-  кто не мог поверить в свободу. В каждом безвинном уз-
нике жило горе и страдание. Все знали, раз востребованы  в ЧК, живым  не вернуться! В зловещее ЧК Петрограда
входишь человеком, а вылетаешь скорбным лебедем! И  все уже простились с жизнью. Умирать было страшно,  они не слышали за собою вины, все были безвинные му-
ченики, никто не принес зла революционной власти! По-  чему и несли в себе правду боли, правду страдания! Их
души пылали горем людским, были залиты бессильными  и скорбными слезами, ; но сжились с гибелью!
 
Платон Привалов написал прошение от имени ЧК  Петрограда  председателю комиссии Трубецкого Бастио-
на и Петропавловской крепости Моисею Гиршфельду, в  котором востребовал явить выборную группу заложни-
ков. Согласие было получено. В Петропавловскую кре-  пость прибыл катер ЧК, с эмблемою меча и щита, перевез
заложников в Шлиссельбург, а ночью, секретным этапом,  все были отправлены, под усиленным конвоем, во внут-
реннюю тюрьму Чрезвычайной Комиссии града Петра.  На самом рассвете Платон Привалов и Ольга Ворон-
цова-Витте вышли на подворье тюрьмы, к толпе.
Платон Привалов оглядел угрюмые, выжидающие  лики, по печали произнес:   
; Господа! Свободная Россия приспустила флаги, она  скорбит, несет траур! В здании ЧК на Гороховой улице,
 
И, скажите, пришло спасение!
Как в это поверить? И какие боги по милосердию
отозвались на боль и горе безвинного страдальца? Не  верилось, никак не верилось в свое спасение! Но надеж-
да сильнее безверия! Надежда ; это жизнь! Безверие ;  смерть! И безысходное безмолвие толпы стало истаивать,
разрушаться. И вскоре из сердца каждого обреченного за-  ложника вырвался крик о спасении, крик зверя, кого за-
гнали в клетку, дабы убить, и неожиданно распахнули ее,  даровав жизнь и свободу.   
Возвращение в жизнь было каждому и в стон, и в  сладость. И в неверие. Но дьявольски хотелось смеяться,
плакать, кружиться в солнечном хороводе, ; от бунтую-  щей любви к жизни, к солнечному лучу, к пению птиц за
окнами, от нечаянного воскресения.
Каждое сердце кричало: жизнь, жизнь, жизнь! Люди,  осмелев, стали смеяться и плакать от радости, целовать
 

друг друга, и, как язычники, взявшись за руки, повели хо-  ровод вокруг горящего костра, в ночь на Ивана Купала.
Отовсюду неслась радость свободного человека:  ; Мы спасены!
; Свобода, свобода! 
Прачка Ангелина поцеловала руку чекисту:  ; Спасибо, господин офицер!
Платон Привалов указал на графиню Ольгу: 
;  Ее благодарите. Своим освобождением из неволи  вы обязаны красавице россиянке, которая стоит перед
вами!
Прачка подошла к узнице ЧК:
; Я не знаю, кто вы, милая незнакомка! Но я, все мы,  преисполнены любовью к вам! Я прачка, работаю на гос-
под!  Знаете, как страшно умирать? Мы еще молоды, гру-  ди исполнены молоком, и очень хочется испить в жизни
свою чашу радости, подаренную Богом!
Поклонилась красавица Катерина, вольная девица:
; Вы святая! В добрые времена ваш лик можно было  бы нарисовать на иконе для церкви! Вы достойны кис-
ти Рафаэля! Только святым под силу страдать за людей,  жертвовать собою! Мы плачем от радости! Вы спасли
нас! Только зачем, зачем вы сами сбили себе эшафот? Та-  кая молодая, красивая! Вам бы жить и любить!
Подошел зажиточный крестьянин Данило Капитонов,  поцеловал руку Ольге:
; Позвольте и мне выразить свою любовь, божествен-  ное создание! Я плакал в камере. Я слышал, как палачи
сбивали эшафот! И то истаивал, то воскресал, ; как луч  солнца на закате. И уже видел себя, идущим на казнь! Ска-
жите, за что? Разве я разбойник? У меня родился сын!  Девочка подошла со скрипкою, подвела Слепого
Старца: 
; Мы с дедушкою тоже натерпелись страха в тюрьме!  Я завидую вам! Вы богиня милосердия! Вы страдаете за
людей! Как Христос! Мы странники, станем молиться за  вас в каждой церкви, какая радостью явится на пути! И
зажигать, в вашу святость, поминальные свечи!
 
Слепой Старец рукою ощупал ее лицо:
; Да, ваш лик с иконы. Я встречал его. Вы княжна  Ольга, жена князя Игоря, убитого половцами. Да, да, в
прошлой жизни вы были княжною Ольгою, женою вели-  кого князя Игоря! Я узнаю вас. В той жизни я пахал зем-
лю оралом, и встречал вас! Позвольте и мне, исцелением,  прислонить уста к вашим кровавым ранам, ; он обнял ее,
поцеловал.
Прачка Ангелина ласково спросила:
; Мы, правда, свободны, господин чекист?
; Безусловно, безусловно! Ваша темница пала! Вы  все теперь свободные люди! Идите, празднуйте жизнь! 
Но толпа все не двигалась, словно обратились в ка-  мень по воле злого колдуна! Люди стояли в строгой за-
думчивости. В строгой тревожности. В строгой печали!  Сердцем они понимали, надо скорее бежать из ЧК, из
мрачной гробницы, бежать туда, где ожидают желанные  Жизнь и Свобода, но никто не решался, все повинно топ-
тались на Лобном месте, ; слишком необычным казалось  освобождение, где так и виделась ложь и ложь, и Загад-
ка Смерти! И воистину, не смерть ли их ожидает по ту  сторону, где желанная свобода? Шагнешь, и попадешь на
плаху; коридоры ЧК ; мрачный лабиринт,  где убить мо-  гут на каждом перекрестке. Почему и мучаются, вороча-
ются в сердце, не зов к свободе, ; а Страх, Страдание и  Человеческие Слезы!
Из толпы, красиво и повелительно, вышел священ-  ник, похожий на воина-Пересвета с Куликова поля,
высоко, подобно Сергею Радонежскому, поднял сереб-  ряный Крест-Распятье с Христом над миром Скорби и
Смерти, и величественно пошел к выходу; солдаты с  ружьями смиренно расступились. И следом суетливо,
торопливо потянулись остальные узники, все еще неся  в себе безысходную тоску, чувство смерти, и все еще
не веря в свое освобождение. Прощаясь, они целовали  обреченную барышню, повинно стоявшую на эшафоте,
с опаскою обходили  вельможного чекиста; он стоял и  смотрел с удовольствием, как с удовольствием смотрел
 

император Нерон на пожар в Риме. И совершенно не  препятствовал пугливому бегству толпы.
Но когда осталось сдвинуть крышку гроба, он вежли-  во произнес:
; Одну секунду, господа! Ваш Декрет о свободе долж-  на еще подписать графиня Ольга Воронцова-Витте!
Сердце графини упало. Она испуганно произнесла:  ; Подписать документ? О чем вы?
; Только о любви к безвинным людям! ; с добротою  отозвался вельможный чекист. ; Вы называете адрес, где в
Петрограде располагается штаб восстания Бориса Савинко-  ва, явки, пароли, и мы отпускаем на свободу заложников!
Гордый взгляд Ольги перетек в толпу, в тоску. Она в  мгновение сжалась, поникла, вся ушла в одну человече-
скую слезу. Обреченная пленница-мученица с трудом по-  стигала  изуверский смысл сказанного чекистом: судьба
обманула ее надежды, все они вознеслись в синее небо  тоскующими журавлями.   
Ольга попыталась пробудить совесть чекиста:    
; Разве безвинные люди могут нести наказание за чу-  жую вину? За чужую совесть? За чужую ненависть? Все
века, пока жило человечество, Закон карал только того,  кто убивал! Я явилась в ЧК, как совесть земная! Как боль
земная, дабы вышли на свободу заложники! Я поверила  вашему манифесту! Но вы обманули мое сердце! И серд-
це каждого обреченного заложника!  Платон Привалов не согласился:
; О чем вы, мадемуазель? Осмыслите, в Петрограде  белые офицеры готовят вооруженное восстание! Проль-
ется великая кровь! Мы должны спасти Безвинные Души!  По ту сторону, графиня Ольга, тоже плачут матери Чело-
веческие об убитом сыне, тоже чувствуют печаль, траур,  людскую кровь.
Графиня Ольга с тоскою посмотрела на обреченную  толпу. Узники жили в себе, наедине с печалями. И все
больше, как и  пленница, осмысливали страшную изувер-  скую правду о собственной скорбной жизни! Жизнь каж-
дого гражданина Отечества снова зависела от  жертвен-
 
; Подписать документ? О чем вы?
        ; Только о любви к безвинным людям!  Ольга в мгновение сжалась,
вся ушла в одну человеческую слезу.
 

ного сердца графини Ольги, графини-мученицы, которая  уже пришла по зову любви, спасти человеческую безвин-
ность, а самой ступить в костер Джордано Бруно. Теперь  эсерка должна еще раз повторить  подвиг, подвиг от име-
ни человечности! Но какою ценою? Ценою предательст-  ва! После чего пошел бы разгром подполья, убиение ее
воинов, в ком еще билось Гордое Человеческое Сердце!  Могла ли графиня предать братьев, с кем вышла на
битву за свободную Россию?
Ольга, та самая Ольга, которая пришла спасти каж-  дого безвинного человека, спасти ценою жизни, снова
становилась им палачом! Графиня с горечью и с плачем  смотрела на безмолвно-обреченную толпу. Толпа понима-
ла, и сама она понимала, ее сердце никогда не разольется  благовестом предательства, примет смерть, но не наденет
черную, обжигающую корону Каина. И теперь испыты-  вала лютую пытку, какая только может выпасть на земле
гордому человеческому сердцу, ибо каждого заложника  на дуэли Добра и Зла ; обрекала на гибель!
Толпа до слез, до гибельного стона, измучивала в себе  безысходную тоску, и не знала, кому вершить земные мо-
литвы? И вельможный чекист им был палачом, и пленни-  ца была им палачом!
Платон Привалов поторопил:  ; Будете молчать?
; Я не имею связи с подпольщиками.
; Надо полагать, ; он посмотрел на безвинное чело-  вечество ; выносите им приговор?
; Не я, а вы, ; графиня Ольга попыталась восстано-  вить справедливость.
Но Платон Привалов не согласился:
; Вы, вы им судия, милая Ольга! Вы им и Бог, кто  несет прощение и милосердие, вы им и Палач, кто может
принести смерть! ; строго напомнил он.  Глаза мученицы наполнились слезами:
; Какое кощунство! За что вы так глумитесь над жи-  вою душою? Вы без сердца!
; Без сердца, вы, ; вынес приговор чекист.
 
Он повернулся к толпе, достал маузер, стал всматри-  ваться в испуганные лики:
; Кто первым желает разгадать загадку смерти? Мо-  жет, есть добровольцы?
Толпа всколыхнулась в стоне; смерть, не обманчи-  вая смерть, обнажилась, вошла в каждую Человеческую
Душу. И глаза, переполненные слезами и безумием, отра-  жали эту смерть! Женщины, обессиленные печалями, за-
голосили, как хор плакальщиц, на собственной могиле. И,  упав на колени, со слезами, с причитаниями, с  криками о
жалости и милосердии, поползли на солдат с ружьями,  к  вельможному палачу-чекисту.
Платону Привалову было тяжко слушать панихидное  песнопение обреченных женщин под гусли; сердце его
плакало. Он выстрелил из маузера в небо, и толпа, испу-  ганно остановилась, смиренно и покорно замерла в скор-
би, в ожидании гибели.
Но голоса печали слышались:
; Господин чекист, скажите, что пошутили!  ; Я мать! Сжальтесь!
; Я тоже вправе жить! Почему я должна вставать под  пули? Графиня ; злая мятежница! И смотрит, как дьяво-
лица! Глаза злые, дикие; убейте ее! Но пощадите  безвин-  ные души!
И снова толпа, растревоженная криками боли, стона-  ми надежды, всколыхнулась, запричитала: неужели во-
круг никого нет, кто бы спас наши грешные души? Ужас,  ужас! Гибель, гибель! Явись, Господь, спаси, спаси!
Вельможный чекист еще выстрелил из пистолета,  дабы остановить разлив человеческого гнева и горя; явил
миру милосердное слово: 
; Я разделяю вашу скорбь, господа! Ваша беззащит-  ность будит во мне сострадание! Я не палач! Я воин ре-
волюции, ее щит, ее меч! И я не могу быть благородным  там, где требуется быть беспощадным! Эта леди ; член
ЦК партии эсеров, враг революции! Враг России! Заставь-  те ее заговорить, и вы свободны!
Он подал знак, и все покинули эшафот-гробницу.
 

Толпа в строгом, вдумчивом безмолвии окружила  Ольгу Воронцову-Витте.
Данило Капитонов ласково спросил:
; Сударыня, намерены молчать? Ваше молчание будет  стоить каждому жизни, единственной, неповторимой! 
Прачка Ангелина всмотрелась в ее тоскующие глаза:  ; Она не скажет, она колдунья! Если ее раздеть, обна-
ружится хвост, как у Вельзевула! Я видала такую страсть  в Неве, когда поласкала белье. Мы погибли, погибли!
Ее поддержала Девочка:         
; Верно, она полуженщина-полурыба, живет в море.  И пожирает людей, которые тонут. И нас поест! Она вам-
пир-людоедка, вот крест!
Вольная Девица тоже излилась в горькой обиде:
; Скажите, ваше сиятельство, кто просил вас вер-  шить правосудие над председателем ЧК Петрограда?
Вам от Бога даровано, ; любовное ненасытное ложе,  ласки и поцелуи, вино и музыка! Балы в царском селе!
Летящие тройки по Невскому проспекту, с петербург-  ским лихачом, разгульными принцами! Вы же стали
убийцею! Зачем? Вы стреляли в чекиста, а попала в  мое сердце! 
И вся толпа отозвалась в тоске:    ; И в мое!
; И в мое!  ; И в мое!
; И в мое!
; За что вы убили каждую страдающую душу?  Данило Капитонов вскричал:
; Умолкните, луженые ваши глотки! Мы стоим у ви-  селицы, но еще не в петле! ; Он обнял Ольгу. ; Сказка
моя, порадуйте известием, вы согласны обреченным му-  ченикам подать надежду на спасение? Или не согласны?
Ольга покорно отозвалась:
; Согласна. Но я не знаю, как? Вы все, безусловно, не  виноваты! В чем моя вина?
 
Если человек хуже зверя, я его убиваю,  Если кончена моя Россия, я умираю.
Была великая держава от Балтийского моря до океана,  от Белого моря до Персии. Теперь она умирает! Матерь
родную положили в красном сарафане на смертный одр.  Мы, эсеры, взялись за оружие, спасти ее! Даровать наро-
ду Землю и Волю! И вся моя вина! Разве я думала, когда  бралась за оружие, что чекисты возьмут заложников? Та-
кое варварство не позволяло себе ни одно государство; ;  брать заложников, и убивать за чужую вину! За чужую
правду! За чужую совесть! Я, несомненно, виновата пе-  ред вами! Я вижу ваши святые, скорбные лики, и моя
душа ; живая боль! Живая слеза! Живая скорбь! Но разве  я приговариваю вас к смертной казни?
В печали отозвалась Катерина, вольная девица:
; Да, вы святая! Я завидую вам. И даже принесла бы  на вашу могилу цветы, но кто, скажите, поможет избе-
жать виселицы, если не вы? 
Данила Капитонов пресек объяснение в любви: 
; Довольно болтать! Я уже слышу, как  палач в удо-  вольствие оттачивает топор. Я не хочу умирать! Никто не
хочет умирать! Ясно тебе, искательница правды, поже-  лавшая одним выстрелом спасти Россию от распада? ;
Он взял ее за волосы. ; Будешь говорить, белогвардей-  ская сволочь?
Есаул Емельян холодно повелел:  ; Отпусти ее.
; Не расслышал?   
; Ты хуже, чем палач, Данило! Юная леди явилась в  ЧК спасти тебя от виселицы, а ты смеешь издеваться над ее
сердцем! Не рано ли утратил совесть?
Зажиточный крестьянин посмотрел с удивлением:
; Господин Есаул, вы меня забавляете! О какой совес-  ти вы изволите судить, если ее через мгновение отсекут
ножом гильотины вместе с вашею неразумною головою?
 

Вы стреляли в чекиста, а попала в мое сердце!  И в мое! И в мое!
За что вы убили каждую страдающую душу?
 
; Но и звереть, звереть не надо, мясник!
; Графиня преступница, ясно тебе, воин Оренбург-  ского воинства! Она посягнула на законную власть! И ты,
я вижу, присягнул на верность Александру Дутову, кого  на Войсковом круге избирали председателем Совета ка-
зачьих войск России! Вот и поешь под ее гусли! Тебя и  надо отвести на виселицу! А я крестьянин, я пашу землю!
Меня за какие ковриги на виселицу?
Из толпы выкрикнул Фома Ермолаев:
; Ты не крестьянин, а кулак, лавочник! Мало моего  зерна в свои амбары переволок?
; Так, за долги, Фома Ильич! И стоит ли теперь лод-  ку раскачивать, если все мы плывем к Ниагарскому водо-
паду! Наконец, я еще не делил любовное ложе с графи-  нею! Надо же изведать, нежнее ее поцелуи и ласки, чем у
крестьянских мадонн? Милочка, надеюсь, мы заключим  полюбовный союз, дабы избежать напрасного кровопро-
лития?
Он лукаво посмотрел на толпу, стал расстегивать ее  платье,  обнажил ее белоснежные груди, начал сладост-
но поглаживать вокруг соска, разжигая в себе мужское  естество, приговаривая ; груди от целомудрия, ласками
непуганые, молоком переполненные. Он прилег на обре-  ченную узницу, поднял платье, оголив глубоко бедра.
Казак-есаул зло ударил насильника, поднял за шиво-  рот и еще боксерским нокаутом, отбросил в угол.
; Еще тронешь ее, рассеку саблею до седла! ; пообе-  щал есаул. И, взяв гитару, стал беспечно напевать песню
о Стеньке Разине.   
Священник поддержал казака:
; Оставьте ее, миряне! Мученица и так стоит, как  Жанна д'Арк на горящем костре! Не утратим любовь че-
ловеческую! Чекисты бросили ее в нашу мрачную гроб-  ницу, ; как мясо зверям! Так еще в Древнем Риме бро-
сали на съедение голодным львам ; апостолов Христа,  какие мученически несли любовь человеку!  Останемся
братьями и сестрами во Христе! ; он осенил россиянку  распятьем.
 

Очнувшись, лавочник потрогал челюсть, с презрени-  ем  посмотрел на толпу:
; Я ничего не разберу, во мне гаснет разум! Если мы  заставим  развязать язык ее графское сиятельство, и она
явит в ЧК Бориса Савинкова,; мы спасем Отечество от  насилия, от крови, от слез! И спасем себя от гибели! Ка-
кой нужен еще напев под русские гусли?   
Толпа поддержала мятежника. Ударом набата разнес-  ся в гробнице, где стояли заживо обреченные, истерич-
ный крик:
; Верно, Данило!
; Ее не проймешь добротою!  ; Бей колдунью! Бей!
Толпа всколыхнулась в горе, в гневе; та самая толпа,  которая уже вблизи слышала дыхание палача, но все еще
надеялась на спасение. Никто не хотел умирать! И за ка-  кую вину? Разве они  бешеные волки, изловленные в лесу,
на выстрел? Каждый, каждый видел свою обреченность и  видел бессмысленность неволи и своего убиения! Толпа,
утратив рассудок, с сатанинским, безумным хохотом на-  бросилась на графиню, и стала безжалостно избивать ее,
страдалицу, которая по зову любви к людям, сама пришла  в ЧК на распятье и на люто страшное страдание, ; спасти
от смерти каждого безвинного заложника-мученика, кому  по роковому жребию выпало оказаться в Петропавлов-
ской крепости! 
Графиня, сколько хватало сил, поднималась, избитая,  окровавленная. И держалась стоически гордо, пока ее не
сбивали вновь. Для графини все обреченные люди были  ; палачи, но она совсем, совсем не несла горького пре-
зрения к Человеческой Душе, кто ее бил и мучил. Казак-  Есаул с трудом сдерживал людское безумие. Вскоре ему
снова удалось сильным нокаутом сбить Лавочника-Ме-  фистофеля. Толпа, оставшись без вожака, начала повинно
топтаться на месте, мучительно прозревать, что же они  делают? Графиня пришла на смерть в ЧК, спасти каждо-
го обреченного заложника, а они ее убивают, топчут до  последней искорки гордое сердце Данко! Где же стыд?
 
Совесть? И ; Разум?  Если убьют барышню-графиню, то  убьют и себя! Они живы, пока жива пленница! Не станет
ее, расстреляют каждого, ибо никто не будет нужен ЧК!  Казаку-Есаулу с трудом удалось остановить траурное
шествие толпы к собственному погосту, где они собира-  лись отдать на заклание Мефистофелю гордую, жертвен-
ную Человеческую Душу, и, как мог, ругал озверевшую  толпу:
; Люди вы? Звери? Постыдная нищета духа! Над кем  вершите самосуд? Посмотрите, какая тоска-печаль в ее
глазах, печаль за вас, и боль за вас, и стыд за вас! Ваше  желание спастись любою ценою не вызывает ничего, кро-
ме омерзения!
Прачка Ангелина не согласилась:
; Но если графиня пришла выручить наши Безвин-  ные Души, пусть спасет еще раз! Она обречена, но мы,
мы, почему должны умирать за чужую вину?  Ее поддержала  девица Катерина: 
; Вы бы, господин Есаул, прекратили слать злые ру-  гательства- проклятья на наши обезумевшие головы. Луч-
ше скажите, если у вас сохранился разум, как нам быть?    ; Не знаю. Я только знаю, мы обречены! Я прибыл в
Москву от Войскового атамана Александра Ильича Ду-  това. Привез письмо Владимиру Ленину. Атаман пишет:
разъясните программу по казачеству; если вы, большеви-  ки, действительно нашли путь  возрождения России, мое
Оренбургское казачье воинство вольется в ваши ряды. И  что ответил вождь? Немедленно сложить оружие, или все
казаки будут расстреляны! Представляете, все казаки Си-  бири будут расстреляны, а это миллионы! И это те самые
казаки, кто веками спасал Отечество от набегов варваров  с Дикого поля.
Лавочник взметнулся в гневе:
; Замолчи, белогвардейская сволочь! Твое песнопе-  ние под траурные гусли нервирует человеческое сердце!
Ты все лжешь на Советскую власть! Стоит разговорить  эсерку, и будем спасены! Верно, народ?
Толпа отозвалась согласием:
 

; Верно!
; Откуда еще ждать спасения?  Вольная Девица подошла к Ольге: 
; Чего молчите, ваше графское сиятельство, как Иуда,  предавший Христа? Если бы вы, эсеры, не играли ору-
жием, мы бы гуляли по улице, влюблялись, пили вино, а  теперь, по вашей вине, должны жить в темнице и ждать
казни?
Есаул еще раз соизволил произнести слово в защиту  Ольги-мученицы:
; Эсеры взялась за оружие, изгнать с земли лживую  власть, восстановить Учредительное собрание, поруган-
ные церкви, они, как и казаки, воюют, дабы хозяином зем-  ли Русской, его несметных богатств, был сам Народ! В
чем же вы видите ее вину?
Девица Катерина с удивлением посмотрела:  ; Она не виновата?
; Не виновата!
Прачка Ангелина взмолилась:
; Странно вы изъясняетесь, господин Есаул! Графи-  ня, стрелявшая в председателя ЧК Петрограда, не вино-
вата! Мы, мученики Петропавловской крепости, не вино-  ваты! И за такую малость,  все должны отправляться на
виселицу! 
И не сдержав злобы в себе, боли, слез, выкрикнула:  ; Бей ее! Бей!
Данило-Лавочник рванулся черным коршуном:    ; Верно! Бей, пока не покается!
И толпа в зверином натиске снова набросилась на об-  реченную графиню, желая в непосильном гневе растер-
зать ее, забить; пусть на время, да ослабить свою боль,  свою печаль, свое невыносимо скорбное чувство смерти.
И толпа бы, забыв себя, в горе, в отчаянии, растерзала бы  ее, затоптала, но в это время на подворье тюрьмы вошел
Платон Привалов, выстрелил из пистолета, образумил  толпу:
; К стене! Живо! ; посмотрел на пленницу. ; Маде-  муазель Ольга, вы намерены давать показания?
 
Графиня не отозвалась.  Он выразил сожаление:
; Я вижу, вы никак не желаете выписать ЧК  вери-  тельную грамоту, дабы мы могли неоглядно проникнуть в
тайную империю вашего сердца! 
; Там нет тайны, там живет смерть! Тайна смерти,  вас, надеюсь, еще не интересует?
; Жаль, очень жаль! ; он подошел к толпе. ; Кто  первым желает разгадать загадку смерти? ; Вельмож-
ный чекист, как палач-Мефистофель стал всматриваться  в глаза обреченного люда, и все, кого достигал его взгляд,
взгляд смерти, торопился испуганно отвести свои глаза.
; Что же, никто не желает пережить красоту гибели  за идеалы большевиков? За Советскую власть?
Толпа близко-близко услышала дыхание палача, но  никто не желал разгадывать загадку смерти; все жили на-
деждою на спасение; никак не верилось, что могут убить!  Так уж сложена печальница-жизнь, ее сиятельство Наде-
жда, пусть и обманчивая,  живет в каждом человеке, если  даже его ведут на расстрел, надежда шепчет, не убьют, не
убьют! Но там человека приговаривают к смерти за вину!  Там есть суд, обвинитель, защита! И есть чувство смерти!
От вины, от молитвы! Так было от века, убил человека,  отдаешь свою жизнь!
Но заложники, какую несут в себе вину? Чем прови-  нились перед властью? Они чисты, как святые на иконе!
Почему невольные, безвинные мученики, и несли в себе  святую надежду на спасение. Не слышали в себе смерти,
земной бесприютности!
Но смерть приблизилась, стала явью. Чекист-Мефи-  стофель уже по суровой правде спрашивает: кто желает
умереть героем за идеалы большевиков? В его голосе сар-  казм! Он знает, никто не согласится добровольно шагнуть
на эшафот и умереть, как Робеспьер! И странно умирать  за идеалы Советской власти в ЧК! И потому чекист сам
ищет мученика, принести его в жертву богу Смерти! Те-  перь уже самые неверующие понимали, ;  загадочные
пляски волхвов вокруг костра, под тамбурины, заверши-
 

лись. Теперь уже по правде начнется жертвенное вознесе-  ние Человека ненасытному дьяволу, если графиня Ольга
не станет Каином, не скажет, где таится повстанческий  штаб Бориса Савинкова. Кровь, правдивая кровь, польет-
ся рекою. 
Люди ушли в слезы, в загадочное оцепенение. Все пе-  рестали быть живыми существами, обратились в тоску и
мольбу о пощаде! Все, все ощутили свою обреченность,  свою гибель! И то, что царица-Надежда приняла от ка-
ждого отречение, сняла корону и сбежала в неведомые  края, под колокольный траурный благовест. 
На земле остался Стон!  На земле остался Плачь!
На земле осталась роковая гибель, какая со слезами и  горем уже безвозвратно входила в каждую человеческую
душу! И глаза, залитые слезами, отражали эту гибель! И  наполняли траурным страхом, как черным светом, весь
эшафот, где бились в смертельной схватке ; Стон и Ги-  бельный Испуг, Добро и Зло, Смерть от печали, и Жизнь
от печали!
 
Он сжался в страхе:
; Я? Избави Бог! Он мятежник. И борется против Со-  ветской власти! Я не вмешиваюсь в политику.
Платон Привалов успокоил его:
; Он не мятежник, Данило, он философ, и жил давно.  Он сказал: когда мы существуем, смерть еще не присутст-
вует, а когда смерть присутствует, мы еще не существуем!  Не правда ли, звучит, как гимн жизни! И как успокоитель-
ная молитва! Ты верующий?
Данило растерялся, не знал, что ответить? Как же не  верующий? Вся деревня живет с верою во Христа! И в
каждой избе вершат коленопреклоненную молитву Богу,  ; и когда разгоняется свадебная тройка в зимы, где со-
единяются  две Вселенные для бессмертия рода Чело-  веческого, и когда является в мир его Величество Сын,
и когда надо нести его на крещение в церковь, навесить  крестик с Христом, во спасение! И когда сзывают дерев-
ню на Княжеское Застолье по случаю праздника урожая,  и когда отца, отжившую земную правду, везут на погост.
Как без Бога? Но Советская власть ; рушит церкви! Чем  порадовать чекиста? Какою правдою? Сказать не верую?
 

; Был верующий, господин чекист! Но принял отре-
 
Платон Привалов указал на зажитого крестьянина:  ; Выходи ты.
Данило Капитонов испуганно отшатнулся от чекиста,  как от дьявола, попытался, было, скрыться в толпе, но Ва-
силь Авилов догнал его, и стал бить плетью, вытеснять  на плаху.
; Почему я, господин чекист? ; взмолился обречен-  ный заложник, вытирая рукавом рубахи кровь на лице.
; Я человек маленький! И совершенно лишен желания  быть там, где Господь и небо. Я бы не возражал еще по-
быть на земле, если вы, само собою, разрешите?  ; Как тебя зовут? 
; Данило Капитонов, ; лавочник изогнулся в угодли-  вом поклоне. 
; Скажи, Данило, ты знаком с Эпикуром?
 
вовремя образумил вождь  пролетариата! Я в избе все иконы выбросил!
; Зря.
; Почему?
; Не к добру!
Данило Капитонов нервничал, он не мог осмыслить,  чего добивается чекист? Смерти его? Спасения его? Или
просто решил потешить себя игрою с обреченным, ; как кошка с мышкою? Ради развлечения! Но, присмотреться,
человек вдумчивый! Похоже, ведет допрос  для  графини  Ольги, дабы растревожить ее сердце, ее милосердие! Час-
то, очень часто посматривает на ее лик.
Он всеми силами цеплялся за жизнь, но как спасти  себя, не знал! Ему все было Палачом, ; и в загадке зата-
ившаяся толпа, какая может в любое мгновение принести
 

его в жертву, на заклание, как дар богам земли и неба,  только бы отодвинуть свою смерть! И стоически нера-
зумная графиня Ольга, не признается, поздно или рано,  отведут под конвоем на эшафот, затолкают в петлю! И
вежливое слово чекиста, где так и слышится, ты, Данило,  враг народа, враг Советской власти, какая тебе жизнь под
солнцем, какому ты молишься, как язычник? И в любое  мгновение, в любо мгновение ; отправит на казнь.
Только и оставалось шептать про себя молитву о спа-  сении, ; «Господи, не наказывай за грехи земные, тяж-
кие; ты знаешь, не выбросил я иконы, в сараюшке со сле-  зами спрятал! Но прости  за крест, который снял с церкви
вместе с комиссаром, не по злобе получилось, поневоле,  надо было власть уважить! Не осуди, приблизь свое бес-
смертное милосердие к Сердцу Обреченного!»
; Скажи, Данило, ты любишь жизнь? ; продолжал  измучивать его допросом Платон Привалов.    
; Я несказанно люблю жизнь!  ; Не мне скажи, мадемуазель.
Он повернулся к пленнице, произнес со слезами: 
; Я несказанно люблю жизнь, и готов, как язычник,  молиться на восходящее солнце. Я плачу от радости, что
вижу землю и солнце.
; Получается, ты боишься смело умереть за Совет-  скую власть?
Крестьянин-лавочник снова стал в мучительной печа-  ли  перетаптываться с ноги на ногу:
; Как вам сказать, господин чекист? Я в тюрьме-тем-  нице еще не жил! И очень мучительно осваиваюсь в но-
вом пространстве! Может в раю обетованном  жить мож-  но! Но зачем торопиться?
; Я вижу, ты веришь в чудо, Данило! Надеешься, гра-  финя заговорит! И ты будешь спасен?
; Она еще неразумное дитя, господин чекист! С серд-  цем влюбленной гимназистки! И только строит непод-
купную героиню! Вы ей иголочки раскаленные в нежное  тельце, подвесьте на ночку за крюк, как свиную тушу, ; и
расколосится, как Отче наш!
 
Платон Привалов порадовал его:
; Мясник, ты хорошо изучил женскую душу, и прямо
Я непременно отправлю ее  на пытку, по твоим святцам!  Но, скажи, ты помог бы мне
подвесить ее на крюк?
; Пара пустяков, ; быстро согласился Данило. ; Я  такие операции проделываю каждый день.
; И тебе не жалко будет жечь огнем совсем еще юную,  неразумную гимназистку? 
Зажиточный крестьянин с тоскою посмотрел на чеки-  ста. Он старался спасти себя, замилостивить чекиста; шел
по мысли туда, где цветут по маю белоснежные яблони,  где с песнями водят хоровод жаворонки вокруг солнца, а
попал, где гибельно дуют ледяные ветры! Неужели так  ослаб разумом, что не мог  осмыслить очередное коварст-
во палача, попал под его жернова?  Оставалось, наивно защититься:   
; Жалко? Почему?
; Как же, графиня Ольга добровольно, по зову люб-  ви и милосердия, пришла в ЧК с повинною, на пытку,
на страдание, ; спасти тебя! Даровать Солнце, какое ты  любишь больше жизни, и даже плачешь от радости, ко-
гда оно светоносно разжигает себя над землею. Даровать  белоснежные раздумья березовых рощ, свадебное пес-
нопение тетерева на токовище, гармонь на берегу озера,  хоровод россиянок на лугу! Даровать саму жизнь ; через
муки, свое Окаянное Горе Души! А ты, как Каин, преда-  ешь ее! 
Данило сглотнул слезы:
; Но она враг революции! 
; Враг революции, верно! Но она еще и твоя Небес-  ная Дарительница Жизни! Почему же ты забыл, что ты
человек? 
Мученик жизни и смерти, произнес растерянно:  ; Разве так?
; И только так, мясник! Долго, долго ты водил по сво-  ей Окаянной Душе-Пустыне! Как пророк Моисей! И все
же вышли мы с тобою из рабства страха к правде святой!
 

Данило настороженно спросил:  ; О чем вы?
; О том, ты тоже, как и графиня, не друг революции!  Держал табун лошадей, коров, вел торговлю!
; Какую торговлю, господин чекист? Моя изба стоит  на краю деревни! Мало ли странников проезжало мимо
на бубенцовой тройке? Я и открыл чайную. Как заезжего  гостя не уважить стаканом горячего чая? Все мои предки
; корчмари! Со времен Пушкина! 
Платон Привалов вел допрос все в том же ласково-  изуверском ключе:
; С водочкою держал чайною?  ; Было, и с водочкою.
; Получается, без молитвы спаивал православный на-  род? 
 
Пороков, и сам человек есть Черное Половодье Пороков,  так за кого же умирать? Всходить на распятье? За такую
животность, как ты?
По печальному лицу Данилы Капитонова потекли сле-  зы, забегали, забились нервы-молнии; он воочию увидел
в чекисте своего Харона, кто, несомненно, на Ладье Пе-  чали переселит его в мир праотцев. Он повинно опустил
глаза, и стал виновато перетаптываться с ноги на ногу,  шурша лаптями.
Из толпы робко вышла прачка Ангелина:
; И в самом деле, оставьте его, господин чекист! Я  знаю его, покупала в лавке мясо. Видите, он еле жив.
Страх согнул его!  Не за себя. За сына. Его жена родила  Ивана,  пахаря! В его пятьдесят лет это первый ребенок!
Почему и посетила его такая печаль за свою жизнь, что он  готов униженно просить о вашем милосердии! Услышьте
 
Останьтесь человеком!
 
Ольга не выдержала пытки, взмолилась:
; Прошу, перестаньте! Ваше линчевание человече-  ской души ; омерзительно! Вы намерены через боль рас-
тревожить мое сердце? И через  жалость вырвать призна-  ние? И убить его? Так убейте! Я всегда жила по любви к
людям, дайте мне, умоляю, дайте ; умереть по совести!  Платон Привалов не прислушался к ее молитве, про-
должал казнить человеческую душу:
; Слышишь, мясник, графиня Ольга Воронцова-Витте  устыдилась твоего предательства! И просит расстрелять
ее! Ты постигаешь глубину своего падения? Ты испугал-  ся смерти ; и стал Каином, предал себя! Предал Христа!
Как же теперь по любви станешь молиться на светоносно  великое Солнце, на березки у озера, на песню иволги, ра-
доваться ромашке на лугу? Враг революции оказывается  человечнее тебя! Графиня Ольга, как Христос на распятье,
гибнет за людей, за тебя, веря в твою человечность! И ты ее  так разочаровываешь, еще раз убеждаешь ее жертвенную
душу, что человечеством движет страх, продажность! Вся  земля есть ; не любовь и доброта, а Черное Половодье
 
хотел иметь сына,
По лицу Ольги Воронцовой-Витте потекли слезы:
; Мне тоже больно, господин чекист, видеть, когда  унижают человека! И гасят безжалостным ветром свечу
его жизни! Неужели вы не слышите мое сердце?  Вельможный чекист подошел к Ольге, поцеловал ее
руку:
; Я восхищен вами, графиня! Даже Сократ не ос-  порит, дабы  жертвенно погибнуть за людей, требуется
велико Молитвенное Сердце! Я скорблю, ибо понимаю  свою жестокость! Но и вы должны посочувствовать ЧК,
сказать, где находится штаб Бориса Савинкова?  ; Борис Савинков находится в Ярославле.  ; Где именно?
; Где именно находится Борис Савинков, он не знает  сам! Он перемещается от избы к избе, желая обмануть
ищеек ЧК.
; Сколько боевиков насчитывает «Союз защиты Ро-  дины и свободы» в Петрограде?
 

; Не знаю.
; Знаете! Вы член ЦК партии эсеров, вы не можете  не знать!
Графиня отозвалась вежливо:
; Я верно не знаю. И знала бы, моя алгебра вам не  пригодилась! Мятежные души народа нельзя измерить
алгеброю. Емельян Пугачев поднял восстание с дружи-  ною в одиннадцать казаков. Спустя время, он имел тыся-
чи воинов за человеческую жизнь и свободу!  Платон Привалов прицельно посмотрел:
; Когда начнется восстание эсеров?  ; Не знаю.
; Печально, что не знаете! И печально, что никак не  можете прочувствовать, сколько безвинной русской  кро-
ви прольется в Отечестве, если мы не остановим ваш мя-  теж!
Ольга гордо отозвалась:
; Смею заметить, мы не убийцы! Мы народ не убива-  ем! Мы убиваем того, кто убивает народ! ; и обреченно
ушла в молчание.
Платон Привалов по печали произнес:
; Да, я вижу, вы откровенны! Что ж, продолжим тай-  ную вечерю со святыми апостолами! Все великие мысли-
тели  искали ответ на бессмертный вопрос: как устроить  справедливую человеческую жизнь? О том мечтали вели-
кие утописты Томас Мор, Шарль Фурье, Сен-Симон, Ро-  берт Оуэн, Томас Кампанелла, Жан Жак Руссо! И только
мы, большевики, знаем, как уничтожить мир с его Злом?  И выстроить для народа благословенную жизнь?
Мы проведем великий народ через чистилище бурь,  он будет гибнуть, и воскресать, пока не очистится от по-
роков, какие по скорби взбунтовал в человеке мир наси-  лия! И как вампир, пожирал его Гордо Красивую Душу!
И человечество вздрогнет, узнав, как прекрасен Человек  в свободе! Мелкие буржуа, как Данилы-Лавочники выпа-
дут из Нового Времени, ибо пожирают любовь и мило-  сердие в человеке, развращают его наживою! Опутывают
пороками, как пауки паутиною!
 
Толпа мучительно содрогнулась; вельможный че-  кист усилено загонял крестьянина-лавочника, за красные
флажки! Где его, как мелкого буржуя, несомненно, ожи-  дал справедливый выстрел! Именем революции! Зачем
еще было надо щупальцами спрута прощупывать вселен-  ную  души собственника-корчмаря?
Обреченного богатого крестьянина, кто своим трудом  возвеличивал на пашне Отечество, спасти было нельзя.
Его гнали на эшафот! Спасти могла только графиня Оль-  га! Но она молчала! И будет молчать! В ее Жертвенной
Душе не отыскать даже намека на предательство! Эта  земная святость из горькой правды! И из солнца! Во все
времена эсеры жертвенно, без страха всходили на ги-  бельный помост эшафота, вставали у виселицы, и даже
руками пробовали на прочность петлю, не оборвется ли,  не вернет ли еще раз живым с мучительным сердцем ; в
Любовь и Милосердие Жизни!
Данило Капитонов испытывал полную беззащитность  и полную обреченность! И в то же время, он не мог ра-
зобраться, в чем виновен? За что расстреляют? Неужели  есть великое греховное преступление перед людьми и
Богом ; напоить человека чаем, кто промерз на зимней  дороге, одарить его ласкою жизни? Да, зря, зря он вынес
икону из избы, Бог и наказывает! Он уже не сомневался,  ему выпала великая честь ; заживо упасть под красно-
звездную колесницу Цезаря!

Так и случилось. Платон Привалов повелел начальни-  ку расстрельной команды предать казни врага народа.
Василь Авилов в удаль поправил бескозырку, достал  маузер,  ткнул им в бок обреченного узника:
; Шагай веселее, Данило-лавочник!
Поставив у расстрельной стены, повелел команде:  ; Ружья изготовить!
И снова толпа разожгла в себе люто-мучительный  стон, словно, как один, встала в костер Джордано Бру-
 

но. Неужели крестьянина-пахаря расстреляют вживую,  где люди? Где в каждом разносится болью по свету тос-
кующая душа, как журавлиная стая, улетающая в чужие,  неизведанные края? Где рвутся и рвутся слезы печали о
жизни и смерти? Толпу придавило ужасом, как крышкою  гроба!
Смерть человека, с кем они плыли на катере из Пе-  тропавловской крепости в Шлиссельбург, прижимались
плечом к плечу, страдающим сердцем к страдающему  сердцу, когда волны Финского залива особенно сильно
раскачивали судно; слышали его вымученную печаль о  сыне, с кем сблизились,; вызывала бурю страдания. Как
так? Плыли вместе! Надеялись на спасение вместе! Пла-  кали на солнце вместе, радуясь его явлению над Невою! И
вот человек стоит у расстрельной стены. И ждет выстре-  ла! Ждет того самого выстрела, в который не верил, когда
плыл на катере в Петроград. Верил, что вернется в дерев-  ню, к любимой мадонне, к сыну, и заживут, как добрые
люди, станут пахать землю, растить ржаной колос; нельзя  держать чайную, ; не станет ее держать, зачем он будет
озлоблять Советскую власть? Он и пашнею, будет сыт! И  счастье будет знать! Он, жена Варвара и сын Иван!
И теперь, вместо пашни, сына и жены Варвары, он  стоит на Лобном месте, как мятежный Емельян Пугачев,
и в его сердце нацелены ружья. 
До выстрела оставались считанные мгновения, когда  узница Ольга мучительно произнесла:
; Если я скажу, чего требуете, вы оставите страдаю-  щему человеку жизнь?
; Несомненно, ; в мгновение отозвался вельможный  чекист.   
; Отпустите безвинное существо!   
Платон  Привалов вернул обреченного Данилу Капи-  тонова в толпу. Оказавшись среди людей, в окружении
милосердия, он не выдержал, и сильно расплакался. Не-  выносимо тяжело идти обреченно на эшафот, в смерть,
но еще страшнее возвращаться в жизнь, если знаешь, до  страшной печали знаешь, тебя вернули в жизнь, к солнцу,
 
ибо оборвалась веревка! Навесят новую, и ты снова по-  вторишь, как Христос-мученик,  крестный, мучительный
путь к  распятью, к петле!
Данило Капитонов стоял и плакал, и никак не мог ус-  покоить сердце, стонущее в горе, вернуть желанные ми-
лосердные силы, какие бы одарили чувством жизни! И за-  ложники-узники, сами обреченные на смерть, как могли,
успокаивали его душу, растревоженную всеми земными  болями и всеми земными печалями! И нисколько не боя-
лись выдать свое Доброе Человеческое Чувство чекистам,  которые могли расценить доброту ; как любовь к врагу
революции! Но враг ли он революции? Живое, несчаст-  ное существо, ждущее расстрела, как и все они!
Платон Привалов поторопил:  ; Я жду! Говорите!
; Штаб восстания в Петрограде находится у Покров-  ского храма, там, где расположена Марфо-Мариинская
обитель, названная в память двух евангельских сестер,  Марфы и Марины, которые соединили в себе ; духовное
служение Руси и милосердие к людям.  ; Назовите точнее адрес.
; Я его не знаю. Но дом могу показать.  ; Пароль для связи?
; «Вы из Ярославля?» Ответ: «Да, я ищу свою матерь  Человеческую».
; Как часто он меняется?  ; Каждые сутки.
Начальник секретно-политического отдела вдумчиво  помолчал:   
; Вы уверены, что Борис Савинков в Ярославле? На-  чальник разведки ЧК Ида Розмирович уверяет, там он не
замечен!
Узница Ольга отозвалась вежливо:
; Разве я могу отвечать за вашу разведку? Борис Са-  винков  ; это движение, он был в Ярославле, а теперь
может быть в Польше у президента Иосифа Пилсудского,  на Дону у Антона Ивановича Деникина!
; Зачем?
 

; Просить воинство для восстания!
; Если Польша не укрепит ваше воинство, на какие  еще силы вы будете рассчитывать, помимо боевиков-эсе-
ров?      
; Мы надеемся, поднимутся моряки крепости Крон-  штадт, фортов Обручев, Серая Лошадь, Красная Горка.
; Что, что? ; подкатил Василь Авилов. ; Врешь, сука!  Моряки Балтики не поднимут мятеж против Советской
власти! Моряки  не могут стать Каинами свободной Рос-  сии, ибо они есть воины из совести и бессмертия!
Он в удаль замахнулся плетью, желая в сладкое удо-  вольствие ударить Ольгу по лицу за велико оскорбитель-
ную ложь, какую  нанесла морякам Балтики, но Платон  Привалов остановил его злобную силу удара. 
И снова повернулся к Ольге: 
; Имеют ли эсеры связь с кораблями?
; Несомненно. Будет удачным наступление генерала  Николая Юденича на Петроград, восстание поддержат ко-
рабли «Республика», «Севастополь», «Петропавловск»!  Там имеются штабы эсеров. Надеемся, нас поддержат ра-
бочие Петрограда! Волнуются крестьяне Тамбова и Во-  ронежа! Это все будет наше воинство!
; Какое знамя будет поднято на баррикаде?
; Вся власть Советам, но без большевиков! Народ ви-  дит, вы страшные убийцы, и не желает жить под вашею
властью! 
; Кто входит в штаб восстания в Петрограде? ; про-  должал интересоваться чекист.
; Виктор Чернов, вождь партии эсеров, тот, кто был  министром во Временном правительстве.
 
вать моряков Балтики, святую совесть земли Русской, ка-  кие уже не могут терпеть злодеяния большевиков, как не
можем терпеть и мы, вольные казаки Сибири! Ваше при-  знание ничего не даст! Из ЧК, из логова убийц, живыми
не выходят! Оставайтесь благоразумными до конца!    Черным коршуном подлетел чекист Авилов, и стал до
крови избивать плетью казака-праведника.
; Замолчи, белогвардейская сволочь! Замолчи! Убью,  сука!
Платон Привалов с любопытством подошел к казаку:  ; Как зовут?
; Емельян Пугачев!
; Решил умереть героем?
; Потрудитесь говорить мне «вы», свинья! Печалюсь,  не придется тебе, палачу, отведать мою рубку, ее хвалили
все атаманы, и атаман Унгерн, кого вы расстреляли в Но-  восибирске, и атаманы Анненков, и Врангель. Слышишь
мою печаль, Иуда, ; он плюнул ему в лицо.  Платон Привалов вытер лицо платком.
; Василь, расстрелять.
Есаула-казака скручивают конвойные, волокут к рас-  стрельной стене, избивают. Кровь заливает ему лицо. Но
он гордо ступает на эшафот. Вырвавшись, кричит:
; Прощайте, люди! Перестаньте униженно просить  палача о милости! Вас так и так расстреляют! Брать за-
ложников и расстреливать, повелел сам Ульянов-Ленин,  а народный комиссар внутренних дел Григорий Петров-
ский  возвел его волю в Закон! По Закону о Красном тер-  роре вас и убивают! 
Казака сбивают с ног, стараются забить насмерть, но  он, собравшись с силою, поднимается. И, встряхнувшись,
 
Илья Муромец неисчис-  лимую тьму соловьев-разбойников, и снова пытается ода-
 
Неожиданно из толпы вышел Есаул Емельян, в гневе  выкрикнул:
; Остановитесь, графиня! Что вы делаете? Вы же вы-  шли на битву со Злом, за землю и волю, от имени Софьи
Перовской, Андрея Желябова, и позволяете себе преда-
 
униженную
; Крепитесь! Пусть не оставит вас гордость, вы ;  граждане земли Русской! И ты прощай, мятежная графи-
ня! Своим выстрелом ты наполняешь каждое сердце ве-
 

личием веры в свободу Отечества! Из Оренбурга на Мо-  скву двигается  великое воинство казаков под началом
атамана Александра Дутова, и недалек тот час, когда все  Кремлевские Церковные Колокола возвестят миру о сво-
боде!
Василь Авилов, устав избивать, вставил в рот казака  маузер, выстрелил. С довольством произнес:
; Он слишком много знал!
В толпе растекся стон. Все, как вошли в свою смерть.  И стали по горю, по боли смотреть, как убитого Есаула
два чекиста понесли вглубь тюремного двора, сбросили в  вырытую яму, откуда доносился влажно-холодный запах
извести. От человека на земле остался след крови.  Священник наложил крестное знамение, молитвою, в
толпе, произнес:
; Прощай, человечище! Твое сердце на эшафоте прон-  зил свет истины, как мило умирать за Отечество! Господь
Бог позаботится о твоем вселенском ложе! Не печалься,  мы тоже вскоре насытим собою братскую могилу!
Платон Привалов, пережив не совсем ласковое время,  продолжил пытку, останавливать ее было нельзя, лома-
лась вся одиссея по спасению Ольги.  Он подошел к пленнице:
; Красивое сердце! Красивая смерть! Не правда ли,  графиня Ольга?
Она не согласилась:
; Каждая смерть, есть надругательство над земною  правдою человека.
; Не скажите. Я не могу назвать его смерть безрас-  судною. Он ушел на казнь, как праведник. Как заблудший
праведник, но праведник! Если бы его выправить, он бы  во славу послужил свободной России! И такое сердце вы
убили!
Он помолчал:
; Вы еще не созрели давать показания ЧК?     Графиня Ольга отвернулась.
; Выразительное признание, ; не скрыл веселья вель-  можный чекист; он прошелся мимо обреченного люда. И
 
толпа, по боли, по правде пережившая страшную смерть  казака из Оренбурга, еще больше обратилась в стон, в
эхо грома, кому до гибели осталось одно мгновение, едва  чекист-Мефистофель стал всматриваться в безвинные,
испуганные лики, выбирать жертву для заклания ее богу  Мщения за покушение на жизнь председателя ЧК Петро-
града Глеба Бокия.
; Выходи, старик, ; он указал пистолетом на Слепо-  го Старца.
Смуглая девочка доверительно отозвалась:  ; Он один не может. Он слепой.
; Тогда помоги ему.
Девочка-поводырь вывела Старика из толпы. И испу-  ганно прижалась к старику, обняла его.
; Как вас зовут, мудрый старец?  ; Саваоф.
; Как, как? ; рассмеялся Василь Авилов. ; Уж не тот  ли ты Саваоф, которого величают Богом?
Девочка прикрыла собою кормильца.
; Вы зря смеетесь, дяденька! Его верно так зовут! Он  имени не помнит! Его и прозвали Саваофом! Он играет
на скрипке, и музыкою-молитвою лечит боли душевные.  Он преображает мысли, если они несут гнев и скорбь. Я
сама видела, как люди плакали от его игры на скрипке.  Становились гордыми, справедливыми; отступала тоск-
ливая жизнь. Ему рады в любом селении, куда мы, нищие  странники, приходим! И всюду люди, слушая его, преоб-
ражаются, начинают жить по любви друг к другу. В честь  его поют песни, водят хороводы. И поднимают в застолье
кубки с вином. 
Платон Привалов не скрыл удивления:  ; Он колдун?
Девочка отозвалась вежливо:
; Он земной праведник. В рубище. Имеет общение с  Богом.
; Это правда, Саваоф?
; Молитвы мои он слышит, ; потеребил серебряную  бороду старец.
 

; Совсем, мило, ; возликовал чекист. ; И что есть  Человек, как его понимает Господь? Не спрашивал по мо-
литве.   
; Человек есть ; порок и пророк!
; Загадочно! Но любопытно! Значит, он, хозяин зем-  ли, есть ; пророк и порок? Он будет разгадан? 
; Если возвысит себя до любви! Милосердие одарит  его разумом, и он долетит до таинства, где живет Бог, где
сокрыта загадка человека!
; Но разве Бог существует?
; Если Бог не существует, то почему вы спрашиваете,  существует ли Бог?
Платон Привалов подивился его мудрости:
; Логично! Бог, возможно, живет в голубом свете, но  только ; не Бог есть ложь, а сама вера в Бога есть ложь!
Вера о загробной жизни! И скорбная, сомнительная вера  закладывалась изначально! Великий князь Владимир
Красное Солнышко, первокреститель Руси, пришел к  власти на крови, по черным святцам Братоубийства, имел
четырех жен и гарем на восемьсот наложниц!  Он посмотрела на старца Саваофа:
; Не лучше ли было остаться язычеству? Язычест-  во есть ; строгая Правда о Земле! Христианство есть;
Правда о Небе! Зачем человеку красивая жизнь на небе,  где еще не ясно, есть ли она? Не лучше ли испытать ее
красоту на земле? И разве мы, большевики, не правы, вы-  страивая Благоденствие на земле? Есть Бог, нет Бога, но,
скажите, зачем народу-праведнику, кто строит Человече-  ское Братство, колокольные звоны с грустно-траурным
благовестом о земной жизни и черные кресты на голубой  иконе неба? И зачем сами церкви? Человек живет для ра-
дости! И через солнце, золотистое свечение, осмысливает  красоту жизни, свою любовь к женщине! Посмотрите, на
церковь! Она боится света. Крохотное мерцание лампад,  кроткое пламя свеч, которое вот-вот оборвет свою жизнь,
стоит открыть дверь и дунуть ветру. И сами восковые, го-  рящие свечи; разве они будят в сердце радость? Они будят
в сердце траур, траур о себе, о конечности жизни! Зачем
 
это знать человеку? Он должен жить неоглядно, мчать  на свадебной тройке, и не думать о конечности жизни,
пугать себя ею, обижать себя ею. И вечно, вечно, чувст-  вовать себя в сжатом пространстве! Опять же зачем ему,
трубачу Вселенной, чувствовать краткость и кротость  пространства? Сжатое пространство церкви с горящими
свечами создает подобие могильного склепа. Люди жи-  вут, как в могиле, но двигаются, крестятся, кланяются!
Даже не люди, а рабы Божьи по Евангелию! Возможно,  это красиво звучит, раб Божий, но раб есть раб! Человек  не должен быть рабом! Он является в мир свободным!
И жить в склепе, при свечах, и чувствовать себя рабом,  велика ли радость в жизни от такого приобщения себя к
Богу? Я не прав, старец?
Мудрый человек спорить не стал:
; Безусловно, правы, раз народ пошел за вашею ис-  тиною, посчитав ее праведною. Но вся печаль в том, гос-
подин чекист, на Земле еще не было Истины, какая могла  бы выстоять перед палачом-Временем, не оказаться лож-
ною. 
Платон Привалов еще подивился мудрости старца;  оставалось по чести защитить истину большевиков.   
; Вы считаете, в России жили только принцессы-кра-  савицы по имени Добро, Красота, Милосердие?
; Почему? Жило и Зло!
; Почему же священники, выстраивая тысячелетнее  царствие любви и милосердия по Христу, не сумели из-
жить Зло на Руси? Если бы они сумели выжечь пороки из  Души Человеческой, мы бы не стали бить в колокол! По-
лучается, ты, Старец, желаешь,  чтобы Зло на Руси было  вечным? 
Саваоф вдумчиво посмотрел:
; Вы желаете услышать глас от Бога? От Мефисто-  феля?
; От правды.
; Во имя чего вы изживаете Зло?
; Во имя Человека, воскресения его красоты, его ве-  личия! 
 

; Путь к воскресению человека лежит через добро и  любовь! И через покаяние! А не через ваши виселицы!
В Отечестве исчезло все человеческое, остались ; рас-  стрелы! В мире, где страх и ненависть, слезы и страдание,
невозможно воскресить Человека в красоте!     Выслушивать такую правду от Бога, Платону Прива-
лову было не в великое удовольствие; он спросил с ус-  мешкою: 
; Как же вы можете видеть в Отечестве только рас-  стрелы, если вы слепы?
; Я вижу сердцем. И даже вижу, как на улицах Пет-  рограда в диком сиротстве, в диком стоне-плаче валяются
разбитые кресты, сброшенные с церквей! И вокруг кре-  стов, вокруг костров, пляшет, как бес, народ-праведник!
Ту ли он испытывает радость? Убив Христа, вы надруга-  лись не над сыном Бога, он велик и бессмертен, его трон
Пророка и Судьи на земле непоколебим! Вы надругались  над сердцем Великого Русича из Бессмертия, над его ве-
рою, над его великими предками ; пахарями и воинами,  кто и на пашню, и на битву шел с крестным знаменем.
Так, за какой вы народ, господа-большевики? За тот, кто  стоит во дворе тюрьмы, за моею спиною, испытывая не-
мыслимый страх за свою жизнь?  Если, да, то почему он  распят в тоске и страдании на вашем кресте? И за какую
вину?    
Василь Авилов приставил маузер к виску Старца:  ; Платон, он слишком много знает.
; Оставь его.
Траурное песнопение, пусть и о власти большевиков,  было желанно для Ольги, которая вслушивалась в зем-
ную исповедь мудреца, и к кому, естественно, тревожила  в себе любовь и милосердие.
Вельможный чекист произнес строго:
; В тебе есть мудрость, Саваоф! Но ты есть лжец! Ты  же исповедовал, мы, большевики, несем праведную исти-
ну, раз народ пошел за нами! Теперь ты народ называешь  бесом, кто пляшет у сброшенного горящего креста, у ко-
стра! Где же ты Иуда? И где ты есть бог Саваоф?
 
Старец Саваоф строго и праведно посмотрел в глаза  чекиста. Он не боялся его. Он стоял, как Джордано Бру-
но у разожженного костра, и правду, какую исповедовал,  была правдою его души, правдою души Вселенной.
Отозвался почтительно:
; Я и теперь исповедую ту же правду! Да, народ по-  шел за вами, большевиками, только это не тот народ, какой
вы считаете народом! За вами пошли Федьки-каторжане  с остро отточенным ножом! Они с вашего благословения
залили мир кровью, и долго еще будут заливать его бо-  лями и стонами, ибо пролитая кровь без покаяния и все-
прощения, зовет лить новую кровь, и никто в безумном  воровстве и разбое, не желает осмыслить, ; извлекший
меч, погибает от меча! Это из Библии, святого пророчест-  ва Великой Земной Жизни!
Он помолчал:
; Тот же народ, который воистину есть ; праведник,  он не пошел за вами! 
; Ты хочешь жить, Саваоф? ; он в таинстве посмот-  рел на Ольгу. Сумел ли влюбить ее в старца? Изольется
ли она милосердием, когда пошлет его на эшафот, на рас-  стрел?
Старец отозвался с любовью:
; Жизнь ; чудо, господин чекист! Я бы жил вечно.  ; Ты где ослеп?
; На пожаре, когда горел Рим, подожженный импе-  ратором Нероном! Но мои глаза ослепил не огонь, а зло
людское.
; Сколько же ты живешь?  ; Две тысячи лет.
; И еще мечтаешь о бессмертии! Зачем? Мы жи-  вем, осмыслить жизнь! Познав ее, мы, как боги земли и
солнца, по величию, сходим по звездам неба в глубину  Вселенной. Жить же бесконечно, ; скука смертная! Раз-
ве выпитый сосуд может нести интерес Сердцу Челове-  ческому? Любопытно ; содержание! Не лучше ли оста-
ваться загадкою и чувствовать скоротечность жизни, чем  знать, что ты вечен! Если вечен, ты не будешь торопиться
 

жить, любить себя, солнце, кувшинку в озере, закат над  морем! Зачем? Успею! Я вечен! Но ты не успеешь, ибо не
будешь чувствовать жизнь! 
; Вы правы, таинство жизни и смерти должно при-  сутствовать в человеке. Только смерть, до самого края
Вселенной, обнажает его чувства! Но, сам по себе, чело-  век ; не любопытен, и тем трагичен! Ему совершенно
безразлично, загадка он на земле? Не загадка? Прожил, и  ушел! И даже ни разу на колени не встал перед ромашкою
на лугу, не полюбовался, не поплакал о себе и о жизни!  Жизнь же на земле великое таинство! Ее за все бес-
смертие не разгадать! Это загадка Бога! Живите, и не  страшитесь бессмертия, того, что сможете разгадать, за-
чем человек, зачем мир, зачем Бог?  Платон Привалов спросил:
; Вы знаете «Лунную сонату» Бетховена?
Девочка в мгновение подала скрипку. И мрачный эша-  фот заполнила легкая, чарующая, как родники России,
музыка.
Вельможный чекист обнял скрипача:
; Изумительно! Я сам играю на рояле «Лунную со-  нату»; играл ее вождю революции во дворце балерины
Кшесинской! Но вы переиграли! Ваша смерть, ; он по-  смотрел на Ольгу, ; вызовет в моем сердце протест и ост-
рую печаль!
Услышав о смерти, Девочка встрепенулась в ужасе:
; Дяденька, миленький, не надо нас убивать! Божень-  ка, неужели некому помочь безвинным страдальцам в
тюрьме? Защитить от печали и гибели?     Платон Федорович погладил ее по волосам:
; Есть, девочка! Графиня Ольга, твоя фея-волшебни-  ца! Стоит фее в милосердии взмахнуть платком, и вы сно-
ва пойдете по тропе, где яблоневые сады в белоснежье,  ветер и солнце, луг, усыпанный незабудками! И люди,
слушая скрипку, ваши песни-молитвы о красоте и вели-  чии жизни, будут бросать под ваши израненные, о каме-
нья, ноги, цветы и монеты!  Девочка упала на колени:
 
; Леди, пожалейте нищих странников! Мы не разбой-  ники! За что станете убивать?
Ольга спросила по молитве:  ; Кто тебя зовут?
; Елизавета. 
; Почему оказалась в тюрьме? 
; Мы просили милостыню в деревне. Дяденьки с  ружьями грабили крестьян, выносили из амбара мешки
с зерном, складывали на подводы. Пахари взбунтовались.  Пока они ругались, я шилом проткнула мешок с пшени-
цею. И струйку отсыпала в подол платья, накормить сле-  пенького дедушку. Меня избили, привезли в крепость! И
дедушку привезли.  ; Его почему?
; Он же слепенький! Мы вместе ходим, милостыню  просим! Спасите! Вы милосердная! Я вам свечу в церкви
поставлю. За ваше благодеяние. Если меня убьют, кто де-  душку накормит, согреет?
Ольга осуждающе посмотрела на чекиста:
; Неужели и малютку потащите на виселицу?  Василь Авилов взмахнул в злобе плетью:
; Эта малютка ворует хлеб, который везут продотря-  ды голодным рабочим в Петроград!
Девочка в испуге сжалась. Боясь, что матрос-палач  ударит ее  плетью, отошла к вельможному чекисту.
; Дяденька, добренький! Она ничего не знает! Зачем  вы ее мучаете? Она бы сказала! Графиня не может послать
на смерть слепенького дедушку! И несчастную девочку!    Платон Привалов заверил ее:
; Она все знает, Елизавета! Просто лютое упрямство  лишило ее сердца. И любви к человеку! И графиня же-
лает во имя Ничего принести в жертву языческим богам,  каждого заложника!
Ольга Воронцова-Витте не скрыла ненависти:
; Да, вы звери! Вы желаете, как варвары, отобрать во  мне все человеческое, а после я, полусумасшедшая, зажи-
во погребенная в горе, раскаявшись, стану давать вам по-  казания? Неужели вы хотите высечь огонь разума, ударяя
 

Зло о Зло? Я еще раз заявляю, я не связана с подпольем,  с Борисом Савинковым, я одна, как мстительница, реши-
лась на выстрел!
; На убийство! ; резко взмахнул плетью матрос-че-  кист.
Пленница взорвалась:
; Потрудитесь разговаривать со мною более  уважи-  тельно! Я вам не быдло, а русская графиня, смею напом-
нить.
Из толпы вышла прачка:
; Не ожесточайтесь, барыня. Вы еще молоды, и  жен-  щина, вы самою природою не созданы для убийства!
Быть матерью, кормилицею, прибежищем для страдаю-  щей души, нежным сочувствием влюбленному сердцу!
Но стрелять? Господь добр! Ваше раскаяние спасет жизнь  каждому безвинному заложнику! И вам! И девочке! Спа-
сите ее!   
Вдумчивая и, от Бога, справедливая боль-исповедь  прачки Ангелины, тронула сердце графини, слезы по-
текли по ее лицу, но она не может стать и Каином перед  братом и матерью, какую распяли на березе и сожгли. Не
может стать Каином воину, кто вот-вот выйдет с мечом на  Сенатскую площадь.
Графиня Ольга молчала; траурное, тревожное безмол-  вие затянулось.
Платон Привалов подал команду:
; Василь, старика и девочку расстрелять!
Толпа ужаснулась, услышав о смерти, запричитала:
; Как расстрелять? Старика расстрелять? И девочку  расстрелять?
; Господин чекист, вы шутите! Так вы каждого рас-  стреляете! Сжальтесь над безвинными мучениками!
Толпа безвинная, православная, взволновалась. Люди,  встревоженные ужасом близкой смерти, правдою ее, пе-
чалью ее, уже не могли коленопреклоненно прислужи-  вать Страху, разгонять в себе жертвенные пляски рабства.
Безвинные мученики, оказавшись в могильном склепе,  под крышкою гроба, все больше тревожили в себе любовь
 
к жизни, гордость и достоинство, оживляли надеждою  бессмертную душу. И все больше пересиливали в себе
смиренность и покорность, загадочное оцепенение, где  обреченность уже не казалось обреченностью, а смерть
смертью. Воскресив себя, свое сердце, мучительно скорб-  ную жизнь свою, и скорбную смерть свою, они услышали
в душе Человеческой, как ненасытно, неумолимо заби-  лись радостным благовестом колокола церквей, вымещая
из сердца ; Боль и Печаль, Горе и Отчаяние, возвращая  себе царицу-надежду на спасение.
На эшафот женственно вышла девица Катерина, она  расправила платье на заманчиво пышной груди:
; Господин чекист, почему я должна вставать под  ваши пули? Я создана великолепнее, чем богиня Афроди-
та! Я могу ласками усладить каждого мужчину, и он на все  времена забудет скорбную жизнь! И вы меня расстреляе-
те! Справедливо оставлять сиротами мужчин всего мира?     ; И я, я тоже хочу жить! ; сердито забила в бубен
прачка Ангелина. ; Почему я должна раньше времени  встречаться с Михаилом Архангелом? Ваша графиня ;  мятежница, объявлена вне закона, сжечь ее на костре, как
колдунью! Пусть другие знают, как бросать бомбы в до-  брых людей!
Девочка, обняв Старца, наложила на себя крестное  знамение:
; Верно, убейте ее! Убейте! Я хочу жить! И дедушка  желает жить! Он слепенький! Он на земле, как молитва
от Бога!
И толпа забилась в бунте:
; Мы не желаем умирать! За какую вину? 
; И я не могу умереть! Я мать! Я сына ношу под серд-  цем!
; Пощадите! Не убивайте заложников! Мы вас умо-  ляем от имени Бога, от имени жизни, от имени матери
Человеческой, какая явила вас в мир, зажгла ваше сердце  о солнце! 
; Боже милостивый, кто укажет путь к спасению?  ; Гибель, гибель!
 

Василь Авилов выстрелил из маузера; его утонченная  нервная система не переносила женского гибельно-спаси-
тельного крика. И повелел всем замолчать, пока он не вы-  катил пулемет, и не положил каждого бунтовщика на краю
могилы. Он был палач от Мефистофеля, его ненависть к  буржуям не имела предела.  Его охватывала несказанная
радость, когда он рассматривал ее через прицел маузера.  Толпа испуганно ушла в себя, в кроткую и спаситель-
ную молитву.
Праздник бунта был завершен.
Палач Василь Авилов ленивою матросскою походкою  подошел к слепому Старцу, жарко стеганул его плетью:
; Трогай, раб Божий! Разве не слышишь, Господь зо-  вет тебя в райские кущи?
Девочка забилась в истерике:
; Мне страшно! Я боюсь! Спасите, спасите!
 
для революции? Должны умирать от голода моряки Бал-  тики, кто защищает революцию? 
Пахарь отозвался спокойно:
; Безусловно, ежели вести расклад жизни по спра-  ведливости. Вы вершили  революцию, грабили буржуев,
а кормить грабителей должны мы, крестьяне? Где ваше  награбленное добро? На то и живите! Нет, вы теперь при-
шли грабить деревню! Получается, мы, пахари, для вас  те же буржуи? Не даем хлеб, ; грабь! Грабь и убивай!
И вы грабите! И убиваете! Ваша диктатура, кроме слез,  кроме расстрелов и убиения души Человеческой, ничего
не дает!    
Платон Привалов встревоженно спросил:    ; Вы один так думаете?
; Все уже видят, что землю Отцов постигло смертель-  ное бедствие. Гибель так люто свирепствует на земле От-
цов, что она может исчезнуть в половодье слез, крови, стра-
 

Вельможный чекист пожелал восстановить истину:
 
Неожиданно из толпы вышел человек в старом, зано-  шенном пальто, в залатанных сапогах; он остановил тра-
урное шествие на казнь Старца и Девочки.  Подошел к Платону Привалову:
; Господин чекист, стыдно казнить девочку за горсть  зерна! Так не вели себя даже разбойники Кудеяра! Оста-
вье ее, казните мое сердце.
; Скажите, ; не скрыл удивления вельможный че-  кист. ; И как же зовут заступника народного?
; Фома Ильич! Я из деревни! Пахарь! Продовольст-  венные отряды вчистую грабят крестьянина, отбирают
хлеб! Обрекают умирать от голода отца, мать, детей! Кто  возражает, ставят к стене! И это наша власть?
Живо подкатил неукротимый Василь Авилов:
; Тебе, злодею, не нравится Советская власть? Я, мат-  рос, обрекаю тебя на голодную смерть? Мать обрекаю на
голодную смерть? Сына обрекаю на голодную смерть?  Как расписался, контра! Должны умирать от голода рабо-
чие на заводе с Васильевского острова, кто кует оружие
 
кто  избран народом деревни? И почему так оскорбительно ;
грабят? Почему не помогают выжить революции?
; Комитет бедноты, разбойники с каторги! Те, кто не  провел оралом ни одной борозды! Не воскресил ржано-
го колоса на пашне! Всю жизнь ели чужой хлеб! Пили и  валялись пьяными, как свиньи, у кабака! Теперь, власть!
Кто ее выбирал? Самозванцы! И со зла, с перепоя, рас-  стреливают за стогом того, кто работал на пашне, кто
имел мельницу, яблоневый сад! И все гребут в свой кар-  ман! Богатеют на горе пахаря!
Платон Привалов строго спросил:
; В вашей деревне Овсянка убит председатель коми-  тета бедноты Герасим Пахомов? 
; Я не убивал.
; Хорошо, не убивал! За что убили?
; В деревню пришли грабить продотряды. Собрали  дань, показалось мало. С полпути вернулись! Гераська-
Скоморох бегал по подворьям, показывал, где спрятано
 

зерно, обрекая пахаря на  вымирание! Когда чекисты  уехали, его ночью задушили вожжами, бросили в ко-
лодец! Не он первый казнен за жадность, за издева-  тельство над душою человеческою! Вы командир в ЧК,
человек грамотный, читали «Слово о полку Игореве».  Князя тоже распяли за жадность половцы, на двух бе-
резах, и разорвали! Бери, но не жадничай; оставь лю-  дям на житие. 
Он помолчал:
; Утрачено чувство совести! Чувство Человеческой  Жизни! Я должен растить колос, а сижу в Петропавлов-
ской крепости и жду смерти! Разве это хорошо для паха-  ря?    
Василь Авилов злобно вымолвил:
; Ты не пахарь Отечества, а кулацкая сволочь! Миро-  ед на деревне!
Фома Ильич достал платок, вытер слезу, обвинение  обидело, растревожило болью сердце.
; Я не мироед! Слово, какое придумали, уничижи-  тельное. Да, имел мельницу, яблоневый сад, две лошади!
Но я не жил за чужой счет! Батраков не нанимал! С сы-  новьями выстроил мельницу, сад, дом-особняк, с сыновь-
ями и Русь крепил! Тысячи подвод с рожью отправил в  Отечество! 
Он повернулся к узнице:
; Графиня Ольга, вы зря бросаете бомбы в председа-  теля ЧК Петрограда! Верховные палачи ;Ленин и Троц-
кий, они подрывают веру в Человеческое Братство!  Матрос-чекист смиренно попросил:
; Отрой рот, Цицерон! 
Едва пахарь открыл рот, Василь Авилов вложил  мау-  зер, выстрелил. Посмотрел, как он, обливаясь кровью,
упал золотым снопом у его ног, в удовольствие крутанул  маузер на пальце:
; Он много знал! Но как я его причастил, а?  ; и по-  смотрел на толпу с довольством пророка Моисея, кто за-
вершил водить избранный народ по пустыне, и сумел в  каждом выбить рабство. 
 
Но толпа на его убиение не возликовала, даже в угод-  ливом веселье. Привыкнуть к смерти было нельзя. И со
страхом смириться нельзя; все, все уже чувствовали свою  гибель.
Василь Авилов еще раз крутанул на пальце маузер,  издевательски произнес Старцу и Девочке:
; Прошу великодушно извинить, господа, за неволь-  ную задержку. Красная  дорожка к плахе вам уже рассте-
лена. Трибуны Колизея и сам Цезарь ждут зрелищ! 
Едва траурное шествие поравнялось с Ольгою, Девоч-  ка с силою оттолкнула палача-чекиста, подбежала, упала
на колени:
; Барыня, нас ведут убивать! Проявите милосердие!  Я не хочу умирать! И дедушка не хочет умирать! Разве мы
преступники? Мы молитвами и игрою на скрипке несем  радость людям! 
Ольга обняла ее.
; Милая моя! Мне жалко тебя! Сколько печали при-  несла людям власть! Даже дети не могут жить без слез! Во
имя чего рассекли Отечество до седла Мечом Ненависти?  Тебе еще трудно осмыслить всю беду, девочка! Святая
рать Бориса Савинкова уничтожит Стоглавое Чудище, по  горю залетевшее в Отечество! Если я выдам святую рать
чекистам, они придут и убьют ее!  Девочка отозвалась простодушно:
; Пусть убьют. Зато мы останемся жить!
; Но кто тогда разгонит в Отечестве Черную Нена-  висть, Слезы Боли и Отчаяния, вернет Свободу?
; Милая, тетенька, зачем мне и дедушке свобода, если  нас не станет? Скажите дяденьке, что надо, ; маленькая
страдалица взглянула на Платона Привалова. ; Он доб-  рый, может не обмануть! Вы и себя спасете, и каждого
печальника,  кто ожидает казни!   
Толпа и чекисты внимательно вслушивались в крот-  ко-молитвенный разговор Девочки и Графини. Мольба
ребенка трогала ее душу, несла неодолимое страдание.  Должно же малое дитя ее разжалобить, не из камня же
ее сердце. И отважная Ольга, кажется, еще раз ослабла
 

Пусть убьют! Зато мы останемся жить!
 
душою. Она приласкала девочку. Из груди каждого обре-  ченного вырвался вздох надежды и облегчения. 
Платон Привалов тоже внимательно слушает лю-  бовное объяснение Девочки и Графини. Он не меньше
чувствует себя страдающим человеком. И по печали, со  скрытою любовью,  смотрит на пленницу. Он желает и не
желает, чтобы Ольга Воронцова-Витте ослабела душою!  Мучительность его никто не слышит. Окружение видит
его гордым и непреклонным чекистом, кто вернопод-  данно, до отречения от жизни служит делу революции.
Его тоску и страдание на эшафоте Собственной Совести,  слышат только он.
Но ему непременно надо вести допрос. Надо вопре-  ки собственному желанию, собственному сердцу, которое
сжимается от боли и скорби!  И он повел его:
; Кто является уполномоченным от партии эсеров в  генеральном штабе генерала Юденича? 
; Это таинство Бориса Савинкова.  ; Не эсер Николай Гиммер?
; Не исключено.
; На чем основано ваше предположение?
; Он член Центрального комитета социал-демократи-  ческой партии меньшевиков, был офицером в штабе Бру-
силова. Он человек чести, лучшего связного со штабом  Николая Юденича не разыскать.
; Его можно привлечь на сторону большевиков?
; В смысле купить? Можно. Но у вас денег не доста-  нет! Лучше накормите умирающий народ в Поволжье.
; Вы уверены, что моряки крепости Кронштадт под-  держат Бориса Савинкова?
; Там уже создан штаб восстания!    ; Кто является вождем его?
; Узнаете сами, со временем.  ; И все же?
; Штаб издал «Обращение к морякам Балтики», там  стоит фамилия вождя восстания моряков Кронштадта!
; Назовите членов штаба восстания в Петрограде?
 

; Фамилии вам ничего не дадут. Борис Савинков за-  претил вождям восстания жить по своим адресам.
; Тем более, вам нечего опасаться! Но названные фа-  милии будут вам в зачет!
Подумав, узница стала называть имена:
; Аркадий Лоренц, Лейба Черный, Фейга Островская,  Яков Гордин.
Из толпы, с трудом раздвигая тесноту человеческого  страха, пробивая себе коридор, вышел Священник. Он
был в черной рясе, с могучим, серебряным распятьем на  груди. И сам по себе могуч,  плечи в сажень. И, казалось,
заполонил собою всю толпу, все Лобное место.  Он посмотрел на Платона Привалова:
; Вы, кажется, спрашивали, есть ли желающие уме-  реть? Я желаю, ваше благородие! Я, как внук воина Пере-
света, выхожу без страха на дуэль Добра и Зла, дабы пе-  режить красоту гибели за Русь православную и ее народ,
кто живет в великом бесчестье.
Вельможный чекист понял, Священник вышел из тол-  пы, ; остановить траурное шествие на эшафот Старца и
Девочки.
И самому, жертвенно, принять смерть, дабы спасти  глупышку-девочку, маленькую безвинность.
И он спросил не ради любопытства, а по сердцу, ибо  знал, не все заложники Петропавловской крепости будут
расстреляны, кого и отправят на Соловки, где будет не  сладкая, но жизнь; и Священник мог бы еще спасти себя:
; Вы не желаете жить?
; Не желаю. И зачем? Вы разрушили Отечество,  злобствуете над верою народа. Надругались над могилою
Сергея Радонежского, кто благословил Отечество на Ку-  ликовскую битву, и земля-страдалица изгнала пришель-
цев!
В Перми архиепископу Андроннику выкололи глаза,  из иконы Божьей Матери сделали ошейник, и на цепи во-
дили по улицам града! Архимандрита Гермогена привя-  зали к хвосту лошади, ударили ее плетью, и она носилась
по пням, пока тело не стало одною кровавою раною. В
 
святом граде Богодухове чекисты отрезали монахиням  груди, бросили на дно вырытой ямы. И еще пару свя-
щенников. Смотрели, как они ползали в грязи и в кро-  ви, смеясь, кричали: «Богоносцы, скоро начнете свадьбу
справлять? Поп, кончай зад обнюхивать, закидывай по-  дол!» Натешившись в удовольствие, облили страдальцев
бензином, бросили горящий факел! И ушли, наслаждаясь  муками Праведного Человеческого Сердца!
Василь Авилов, услышав неистовую проповедь-рек-  вием попа в рясе, в злобе вскричал:
; Замолчи, белогвардейская сволочь!
Палач-матрос испытал строго неумолимое желание, с  великою сладостью исхлестать плетью Священника, ос-
лепить его, как архиепископа Андронника; он уже уверо-  вал,  попы есть самые лютые враги Русского народа, кто
выстраивает Человеческое Братство на земле! Но, стран-  но, он никак не мог сдвинуться с места, неведомая, неис-
поведимая  сила удерживала его, не пускала, оттаскивала,  как ветром-бурею. Такого еще в жизни не было! Сказать,
что его священник заколдовал, засмеют не только моряки,  но и жирафы! Но было именно так, как было, незнакомая,
загадочная сила сдерживала его! Усилием воли ему все  же удалось покинуть свое лобное место, разрушить силу
притяжения. Оказавшись около служителя Христа, па-  лач-матрос с силою, во зло, взмахнул плетью, но опять  не
мог ударить праведника-мученика, по сладостной злобе.  Священник поднял распятье, где началось светоносное
сияние, и рука палача провисла, как проклятая. Ничего не  сложилось со злодейским замахом.
Служитель Бога, как не слышал мучения палача, по  печали известил:
; Что вы делаете, миряне? Малютку потащили на  виселицу!  Заклинаю, остановитесь! Не казните ее! Рас-
стреляйте меня вместо девочки! Вы творите беззаконие!  Все, все будет ваше, господа! Отменив Закон любви и ми-
лосердия к человеку в Отечестве, вы отменили его и для  себя!
Василь Авилов насмешливо поинтересовался:
 

; Сам Господь явится на землю? Он станет предсе-  дателем революционного трибунала? ; и раскатился в
лютом, ледяном  смехе. То не был смех человека, то был  смех беса.
Священник поднял распятье, смирил его смех. Насту-  пило благозвучное безмолвие.
Он веско, как пророчица Кассандра произнес:
; Явится Господь-совесть, но в человеческом облике!  Каждый будет казнен, кто коснулся церкви, расстреливал
святых праведников, царь ли, народ ли? Все спустятся  в могильный склеп, без свечей, без икон! Без хора пла-
кальщиц! Без женщины в траурной вуали, с прощальным  поцелуем! Без исповеди, без священников! Я вижу вашу
страшную земную правду, через пространство и время!  Василь Авилов рвался к Священнику, размахивал мау-
зером, налетал черным коршуном, кричал издали: 
; Кого ты пугаешь страшным судом, Василя Авилова,  буревестника революции? 
Моряку-чекисту с трудом, но удалось пробраться,  сквозь загадочную силу, к служителю Христа.
Он с радостью повелел:
; Открой рот, Христосик!
Пророк от Кассандры открыл рот, палач загнал пис-  толет, выстрелил. Священник не испытал боли и страха,
ибо принять смерть за Христа есть высшее земное благо  для верующего. Он перекреститься, и упал, на свою пла-
ху, на свою землю Русскую.
Матрос-палач по имени Смерть, в довольстве дунул в  черное дуло нагана:
; Он много знал! Но как я его причастил, а? ;  он с  величием посмотрел на толпу, как Юлий Цезарь, вернув-  шись на белом коне с битвы в желанный Рим, став власте-
лином мира и ожидал рукоплескания толпы.  Но толпа безмолвствовала.
Выстрелы палача будили чувство смерти, а не чувство  жизни! И не чувство радости!   
Матрос-чекист жил в своем удовольствии, ему было  безразлично, чем живет толпа, и он неторопливо, в слад-
 
кой радости вложил маузер в кобуру, и неожиданно сам  упал на эшафот, вслед за Священником, как срезанный  косою чертополох, забился в судороге, изо рта пошла
кровь.
Слепой Старец посмотрел на графиню Ольгу, она  осеннею ночью смотрела в пространство, по лицу текли
слезы, графиня страдала, измучивала свое милосердие,  свою совесть, что не могла спасти Священника, великую
благость земную, великую жертвенность, и не может спа-  сти Девочку и слепого Старца. Ибо не может положить
на алтарь гибели Святую Рать, кто встал бесстрашными  воинами за ее Отечество! И по скорбно-траурному без-
молвию, какое густилось на гибельно-печальном эшафо-  те, понял, надежды на спасение не было. Он бережливо,
пальцами-трясучками ощупал девочку, обнял ее:
; Идем, дочка! Смиренно и покорно примем земную  кару нашу, людскую жестокость. Земные колокола люб-
ви и милосердия еще не достигли ЧК, черных воинов  ее! Миг, и мы в святой обители, какая еще не осквернена
Злом и Человеком! И ангелы Скорби по печали оплачут  наши земные страдания!   
Девочка, было, смиренно и покорно, повела себя и  слепого Старца на эшафот, но любовь к жизни снова ста-
ла  измучивать ее сердце. Страдалица вырвалась из ок-  ружения конвоя,  подбежала к чекисту, встала на колени,
стала целовать его сапоги:
; Не убивайте меня, господин офицер! Возьмите в  прислуги! Я умею заправлять кровать, готовить обед! И
приласкать вас смогу! Не убивайте! Зачем я вам? Не уби-  вайте!
Сержант ударил ее прикладом ружья в спину. Девочка  упала на землю, он зло, брезгливо, поднял ее за ворот-
ник платья, вытолкнул на тропу смерти. Старец в тоске,  со слезами, обнял ее, и траурное шествие на плаху казни
продолжилось. И снова толпа ушла в горько-тоскующее
 

молчание, И все, все, со слезами, со страхом, с проклять-  ями стали смотреть, как ведут на Лобное место, на казнь
Старца и Девочку; ее платье было разорвано, со спины  стекала кровь.               
Зловещую дорогу на казнь переступила пышногрудая  вольная девица Катерина. 
Решительно попросила:
; Господин офицер, отпустите Елизавету, она еще ре-  бенок. Какое она вам причинила зло?
Платон Привалов с любопытством посмотрел в ее  густо синие глаза:
; Мне? Зло? Совершенно никакого. Но она сопрово-  ждает Старца. Он могуч умом, но хил телом. И слеп. Он
просто один не осилит разыскать земную плаху и царство  небесное!
Там, где стояла расстрельная команда, грянул стону-  щий хохот; острота понравилась.
Вольная девица продолжала настаивать:
; Не убивайте! Это же бессовестно убивать ребенка  за горсть зерна!
; Я никого не убиваю, богиня Афродита. Хозяин ее  жизни, сержант Влад Еремеев, он заменил Василя Ави-
лова, начальника расстрельной команды. Попроси его,  может, смилостивится! 
Катерина встала на колени, ласково попросила:  ; Господин сержант, не убивайте Девочку!
Сержант принял игру:
; И чем отблагодаришь? Разделишь со мною любов-  ное ложе? Ты красива, как Сольвейг, груди высокие, еще
мало пуганые и мало целованные, дышат луговою свеже-  стью, ненасытным, неутомимым желанием.
Девица скромно потупилась:  ; Я не могу любить.
; Что так? ; сержант погладил ее груди.  ; Я повенчана.
; Чем же отблагодаришь?  ; Я сама провожу старика.
Сержант протянул разочарованно:
 
; Э, э, слишком скромное желание. Ты зовешь, как  обнаженная девственница! Можно представить, как ты
усладишь ласками мужчин, а мы тебя убьем вместо ста-  рика! Где же справедливость? Все боги земли и неба воз-
мутятся, мы вам ниспослали богиню любви Афродиту,  для сладкой земной жизни, а вы ее отдарили злобному
Мефистофелю! Мы вас, для забавы, переправим на кате-  ре к морякам на бригантину «Республика».
Девица в страхе отшатнулась:
; Вы с ума сошли! ; показала кольцо. ; Я же повен-  чана!
; О чем беспокоишься, золотистая пташечка? ; про-  должал юродствовать сержант, потешая публику. ; Мы
развенчаем в мгновение! И очень даже ласково. И не  больно. Постои пока, мы за тобою вернемся!
И расстрельная команда, довольно смеясь, хорошо  кольнув штыком Старца и Девочку, продолжила траур-
ное шествие к эшафоту, но когда мучеников поставили у  расстрельной стены, из толпы выкрикнул Данило Капи-
тонов:
; Не стреляйте! Остановитесь!
Он смело вышел, переступил с ноги на ногу, прошур-  шав лаптями, и приблизился к вельможному чекисту: 
;  Вы забыли обо мне, господин палач! Оставьте ма-  лышку в покое. Стыдно воевать с детьми.
Платон Привалов несказанно удивился, даже порадо-  вался про себя; не так уж и опустошилась его земля, как
пророчествуют калеки от ума, живы еще и воины Пере-  светы, и жертвенники Иваны Сусанины. Но для мира про-
должил строгую игру, вернул себе юродство, злобность:  ; Ты меня потряс, мясник! Право, право! Ты столько
времени униженно просил о пощаде, и я, тронутый твои-  ми молитвами о спасении, во имя сына Ивана, жены Вар-
вары, даровал тебе жизнь! Жизнь, человече! Даровал по  милосердию, по радости, ; как Бог, ибо несу в себе вели-
кую, сладкую любовь к девушке, ее именем и даровал, а  ты возвращаешь такой бесценный дар за ненадобностью!
Ты меня обижаешь, человече!
 

Данило угрюмо опустил глаза:  ; Ребенка оставьте!
; Поживи, не сироти сына Ивана, жену Варвару! Куда  тебе торопиться? Благо бы на застолье к великому князю
Ярославу Мудрому! Ты же видишь, графиня Ольга уже  дозревает, она все ближе и ближе к раздумью Христа о
человеке и жизни, и непременно проявит к тебе милосер-  дие, проявит милосердие к каждому заложнику, загово-
рит, ; и вы все будете спасены! 
Обреченный узник мучительно прошуршал лаптями,  в горе произнес:
; Оставьте девочку в покое, господин палач!  Платон Привалов не скрыл огорчения:
; Как ты меня разочаровал, мясник! Сержант, прово-  ди божью троицу в рай!
; Как троицу? Я иду принять смерть за девочку!
; Идешь, иди, Данило. Оттуда, где смерть, обратного  движения не бывает!   
; Но это варварство! Я отдаю жизнь за ребенка, а вы,  палачи, расстреливаете и девочку, и меня, ее спасителя,
за кого я отдаю жизнь? В какие времена так было? И вы,  большевики, еще заступники народа?
Раздались выстрелы.
И пока летели пули, Данило Капитонов близко услы-  шал, как в тоске, в страдании вскричала его жена Варва-
ра, оттуда, из деревни, и стонущий голос ее в последнее,  прощальное мгновение сильно-сильно растревожил его
сердце, уже пробитое пулею, уже истекающее кровью, и  вознесся растревоженным  эхом над землею: «На кого ты
оставил сына, Данило? Ты  оставил его сиротою! Зачем  ты оставил его на земле сиротою? И зачем меня оставил
на земле сиротою?»
Еще раздались выстрелы, ибо первые выстрелы не  убили девочку. Она, упав, поднялась, и вся окровавлен-
ная, с прострелянным сердцем, с криками горя и прокля-  тия, пошла на палачей с ружьями. Раздались еще выстре-
лы, на самом близком расстоянии, но и они не сразили  мученицу; великая сила любви к жизни жила в малень-
 
ком сердце. Даже упав на землю, девочка еще пыталась  поднять голову, поднять на людей глаза, переполненные
слезами. Подошел сержант и заколол ее штыком.   
Но Ольга Воронцова-Витте уже не слышала, как раз-  давались и раздавались последние выстрелы! И как на
всю землю понеслись стоны Души Человеческой! Не  слышала, как толпа ушла в ледяное безумие, и не видела,
как люди, охваченные безумием, стали в страхе прятаться  друг за друга, выталкивать ближнего на эшафот, под от-
точенный топор палача. Узница-пленница была сама  пе-  реполнена безумием, по лицу ее текли слезы, она подняла
глаза к небу и стала возносить молитву Господу; девушка,  замученная душевною пыткою, сходила с ума.
Не слышала, а если и слышала, то издали, из глуби-  ны Вселенной, как сладостно и с укором говорил Платон
Привалов, черный палач:
; Посмотрите, даже в огрубевшем мяснике сверкнули  зарницы совести! И такое сердце вы убили! Кто еще же-
лает испытать тайну смерти? ; Ольга Воронцова-Витте  лишилась чувств.
Тюрьма, эшафот отдалились от мученицы. Пленни-  ца уже не  чувствует человеческую безвинность, чужую
боль, чужое сердце. Она и палача Василя Авилова не  чувствует. Его уже нет на распятье у Лобного места, он
загадочно упал у ног Священника, но графиня-мученица  видит его и видит: он, как сатана крутит револьвером, и
говорит, говорит. О чем говорит, разобрать сложно. Они  оба, палач и графиня летят в поднебесье, он, черная ле-
бедь, она, белая лебедь. Вокруг ветер, страшный ветер!  Слов не разобрать. Но графиня-лебедь вслушивается и
вслушивается, и не ради любопытства, голос палача, чер-  ного лебедя, разносится по небу, как гром, он оглушает,
рушит небо, ее. И чтобы спасти себя, спасти небо, спасти  жизнь на земле, спасти жизнь каждого обреченного за-
ложника, надо, непременно, услышать. И тогда остано-  вится падение неба, падение звезд, распад жизни!
Наконец, она слышит, слово оживает, как могучий  костер на ветру, в ненависти, в злобе. Палач, черный ле-
 

бедь, говорит: «Мадемуазель, вы убили чекистов! Вы об-  речены! Обречены! Вам не избежать плахи! Но зачем вы
еще за собою ведете на эшафот безвинную толпу? Зачем  ведете за собою безвинную толпу?» 
Но Ольга уже не человек, и перестала быть белым ле-  бедем. В ее сердце вошел ледяной холод, она теперь не
она, а Снежная королева в царствии Снега и Вьюг. И сто-  ит на земле не девушкою, не россиянкою с лугов Орлов-
ского поместья, а ледяною скульптурою на эшафоте в ЧК.  Ледяною скульптурою-мученицею, где нет сердца, солн-
ца, печали и слез. Почему и не слышит мученица больше  человеческую толпу, человеческое горе, человеческую
безвинность! Она лишилась милосердия и молитвы, ли-  шилась веры в человека, и всего живого в себе!
Такая отдаленность от страшного мира, такая  бесчув-  ственность, есть дар от Бога, чтобы не залиться от страш-
ного горя слезами, не дать разорваться сердцу, когда ты  прибита гвоздями к распятью Христа, и смотришь гла-
зами Христа на мир Печали и Злобы, где должна оста-  новить смерти, и не можешь. А смерти, черные кресты,
пляшут и пляшут на земле,  пляшут и пляшут!  Графиня Ольга лежала на земле без чувств.
На эшафоте наступило безмолвие.  Траурное безмолвие.
Неумолимое безмолвие.
Платон Привалов, испытывая дикую боль в сердце,  встал на колени, и совершенно не думая о том, как его
милосердие воспримет окружение, перед кем устал та-  иться, ;  стал прощупывать пульс. Затем  расстегнул пла-
тье графини, приложил ухо к обнаженной груди, желая  скорее-скорее, по зову любви, по зову печали, прослу-
шивать ее сердце. Сердце билось, билось на последнем  угасании. Он поднял лицо, лицо было бледным, о чем он
сам, несомненно, не догадывался, и был бы удивлен и  изумлен, если бы его о том известили;  повелел сержанту
расстрельной команды:
; Живо врача! Заложников отправьте в Петропавлов-  скую крепость.
 
; Есть, командир! ; живо козырнул он.
Врач сделала укол, и лицо узницы-мученицы стало  обретать легкую розовость. Санитары быстро отнесли ее
в тюремный лазарет. 
Заложников отправили в Петропавловскую крепость.  Ушел Цезарь.
Ушли зрители.
Кровавая арена русского Колизея опустела.
Платон Федорович рассеянно прошел в кабинет, заку-  рил трубку, набив ее американским табаком, сел за рояль;
она была золотисто-красного цвета, привезена из дворца  знаменитой балерины Матильды Кшесинской. И стал за-
думчиво играть «Лунную сонату» Бетховена, какую играл  Владимиру Ильичу.
Он играл на рояли и сочинял, в горько-сладостном  раздумье, письмо Ольге Воронцовой-Витте.
Из письма чекиста ПЛАТОНА:
«Милая Ольга! Твоя душа велико гордая, велико краси-  вая, и ты, несомненно, осмыслишь, почему я обрек тебя
на страшную пытку? Я приковал тебя к скале-пытке, как  бог Зевс приковал к скале Прометея за дары земные лю-
дям! Поверь, мне стыдно жить, просто стыдно жить.  И слышать себя человеком! 
Не суди строго, вдумайся, по боли, по сочувствию, я  со слезами мучил свою Ольгу, мучил с одним желанием ;
спасти от гибели!
Я слышал твою страшную душевную усталость, и  мучил себя не меньше. Я страдал! Страдал так, как не
страдали еще люди земли! Я и теперь страдаю, когда  пишу эти горькие строки; плачу и стыдливо, повинно,
обнимаю тебя, святую мученицу!
Но я не мог, не мог быть милосердным! Спасти Пре-  красную Даму, можно было только через пытку души!
 

Все чекисты Петрограда ждали развязки. Или твоя  смерть, или моя жестокость, такой горько-скорбный
выбор сделала на русской рулетке злодейская судьба.  Да, Ольга, да, именно такое траурное песнопение и сло-
жилось: или твоя смерть, или мучительное движение к  жизни, к воскресению жизни. Во имя твоего спасения, я
один  вышел с мечом и щитом на гибельную дуэль с ЧК  Петрограда!
Едва тебя увидел, и все остальные земные дни, я и  представить себе не могу, что мою любовь, мою Пре-
красную Незнакомку, выведут на эшафот, расстреляют!  Тогда бы закончилась и моя жизнь! Но что моя жизнь?
Не о жизни мое песнопение под русские гусли!  О любви мое песнопение, о мученице Ольге.
Я играю на рояли светлые сонаты Бетховена и ду-  маю: был ли еще на земле человек, кто бы так любил
свою Незнакомку, и был ей Палачом? Уверен, Ольга, до  слез уверен, боги земли, и неба никому еще не вверяли та-
кую мученическую судьбу! Судьбу Влюбленного Палача!  Представь себе Ромео в образе Малюты Скуратова?
Или Петрарку, кто отправляет свою Лауру на Пыточное  колесо, а после, сняв красную рубаху палача, отбросив в
сторону остро отточенный топор, начинает сочинять  бессмертные сонеты, и в лунную ночь, под чутко-тре-
петные струны гитары, в полную чувственную силу ис-  полняет сонеты под балконом любимой, запахнувшись в
черный плащ страдальца-мученика!  Со мною было именно так.
Моя душа плачет!   
После пытки я сижу в своем кабинете в ЧК на Горо-  ховой улице, играю на рояли. И пишу тебе сонеты! Сам
пишу! Как Шопен! Как Бетховен! Я не знаю, насколько я  мелодичен, возможно, гениальный сочинитель музыки из
меня не получится, но сонаты получаются. Я очень силь-  но чувствую музыку. Мою игру любил слушать вождь-
пророк во дворце Кшесинской! И все они сочиняются в  твою честь! Я могу писать и сонеты, и сонаты!
И в то же время, я палач!
 
Не странно ли?  Не страшно ли? 
Моя душа плачет, Ольга! Я воистину был для тебя  Черным Палачом, и там, на эшафоте, всматриваясь в
твои тоскующие глаза, я видел, ты уверилась, я палач, я  есть самый черный палач на земле! И я был им! Был! Не
скрою! Но не будь им, я бы, не смог спасти тебя! Мне  предстояло жить на эшафоте так, чтобы никто в ЧК
Петрограда, даже на мгновение, даже Глеб Бокий, не  заподозрил, что я спасаю свою любовь! Если бы на то
время, кто проник в мою душу, разгадал ее сокровенную  правду, он бы ужаснулся, он бы узнал, что такое Живая
Страдающая Человеческая Душа? Дальше уже ; обру-  шивается Вселенная!
Милая Ольга! Я повелительно сильно, повелительно  гибельно страдал у твоего Распятья на Голгофе! Ибо по-
велительно сильно, повелительно гибельно полюбил твою  Целомудренную и Жертвенную Чистоту Души, полюбил,
; как маленькую святую Русь! Там, на эшафоте, где я на  то время жил, все заполнено слезами и стоном, чувством
вины и чувством стыда! Душа моя, с чувством вины, с  чувством стыда, вознеслась эхом над землею, и то эхо
будет мучить меня всю жизнь!   
Но и эта не вся правда о страдании Человеческого  Сердца!
Я неодолимо верю в революцию, но если бы там, на  эшафоте, кто проник в мою душу, меня бы самого по-
ставили у расстрельной стены, безжалостно казнили,  ибо я не желал предательства Ольги! Не желал видеть
тебя Каином! Не желал, чтобы ты предала свою Веру,  свою Правду! Собственно, если осветить свою душу лу-
чом солнца до самого донышка, то  желал, и не желал!  Во мне жил чекист, я тоже нес свою Веру, свою Правду
свою Русь, какую по совести желал сделать свободною,  прекрасною, почему и пришел работать в ЧК! Но я еще
нес и Любовь к тебе; нес до выстрела в сердце, а, значит,  и нес любовь к твоей вере, к твоим чувствам!
Не желал, ибо полюбил Целомудренную и Жертвен-
 

ную Чистоту Души, и как потом было любить Каина?  Данте в «Божественной комедии» располагает преда-
теля в самом страшном, в девятом круге! Ненависть к  предателю непреклонна! Ненависть такая, что может
пошатнуть трон любви, разрушить ее!
Полагаю, не сможешь простить мне смерть слепого  Старца и Девочки, и будешь вечно казнить мою Изму-
ченную и Влюбленную душу! Я сам болен милосердием, не  меньше чем ты, но я никак не мог спасти Девочку и муд-
реца-Старца! Они были арестованы, как преступники,  кто воровал хлеб, добытый в перестрелке, со смертями,
с кровью, для рабочих, и, естественно, были приговоре-  ны Революционным трибуналом ЧК к смерти. Жестоко?
Наверное! Но вспомните Гавроша из Французской рево-  люции! Я не мог выписать им вольную. И ты бы не смогла
спасти несчастных от виселицы! Из Петропавловской  крепости привезли на эшафот-пытку того, кто был
приговорен Революционным трибуналом к расстрелу! Но  еще с правом помилования!
Винюсь перед тобою, и к Богу возношу молитвы, что  скрестил наши земные пути, идущие из Вселенной, иду-
щие к храму! Какое венценосное чувство несет любовь!  Сколько разбужено в тебе целомудренной любви к каж-
дому цветку на лугу, к каждой поющей иволге на березе, к  каждой снежинке над Петроградом! И все потому, что
в каждом цветке на лугу, я вижу твой лик, в каждой сне-  жинке, вижу твой лик! Я переполнен желанием видеть
и видеть тебя! Там, где каждый день видишь смерть  и смерть, и где уже забыл, что ты человек, насытить
себя от молитвы, от Бога, светоносными чувствами, до-  рогого стоит!
Твой Платон».
 
сошла с вашего зловещего эшафота, как оказалась в тю-  ремном лазарете, в камере смертников.
Едва я пришла в себя, я не услышала себя человеком!  И не могла стать человеком! Могла стать только небом,
где шли и шли на Разум черные тучи. И все слышала в  сжатом, сиротливом пространстве, ваше приглашение  к смерти очередного страдальца-праведника! Измучен-
ная пыткою, чувствуя в себе великую человечность, гони-  мая милосердием, я могла выдать повстанческий штаб
Бориса Савинкова! Взамен на спасение заложников! Вы  же пишите в письме, не собирались освобождать муче-
ников!
Как жестоко, Платон!
Как же мне отозваться на вашу любовь?  И чем?
Поверьте, первозданный мир, где живут Красота и  Радость, уже не впустит меня в свою благословенность,
загнанную, скорбно-измученную вашими пытками! Я могу  стать только холодным свечением молнии в гуляющую
грозу над землею и, в свое облегчение, просочиться синим
 
Из письма графини ОЛЬГИ:
 
«Что я вам скажу на ваше признание? Вы помучили  мое сердце! Во мне безмерная боль. Такую пытку души не
испытал самый великий преступник! Я не помню, как я
 

повторяю, по печали перетек туда, где неистовствует  гроза, и где падают и падают синие, огневые молнии,
просачиваясь в землю, в мое могильное безмолвие, в мою  сиротливость.
Вместе с тем, дабы вас не огорчать совсем, призна-  юсь, там, на эшафоте, я слышала, как иссякали ваши ду-
шевные силы. И боялась за вас. Я видела, краем глаза, с  какою скрытою тоскою вы смотрели на пленницу, желая
по молитве, по сочувствию, узнать, как ваша любимая  проживает свое Время на зловещем эшафоте? Смогла ли
прощальная земная исповедь Священника разжалобить  мое сердце? Или укрепила дух?
Я, конечно, делала вид, что не замечала вашего лю-  бопытно-милосердного взгляда, сидела, замкнувшись в
себе. В своем горе. В своем страдании. В своем желании,  скорее умереть! В безразличие ушло и чувство жизни, и
чувство смерти.
Полная ненасытная усталость.  Полная журавлиная грусть о себе.
Но вдали милосердное чувство билось, можно ли спа-  сти заложников, если они приговорены к смерти? Боги
земли и неба, как в Жития Святых, обнажили вашу зем-  ную правду, ; можно умереть жертвенником у храма,
с огнем Прометея в сердце, можно приковать себя к  скале любви к людям, но из мрачной гробницы, которая
переполнена палачами-убийцами, сотворить бригантину  Спасения и Надежды, с алыми парусами, невозможно!
Воистину, я слышала вашу ложь!  Я на вас не обижаюсь. Прощайте!
Узница ЧК Ольга».
 
; Наигрался, Глеб Иванович! Пленница Ольга Ворон-  цова-Витте, сама о том не догадываясь, помогла раскрыть
и разыскать повстанческие штабы восстания Бориса Са-  винкова ; в Петрограде, в Мариинской обители, в Муро-
ме, Рыбинске, в форту Красная Горка!
; Полагаешь, сбил в Петрограде восстание?
; Не сбил, Глеб Иванович! Но высек все опасные ис-  кры из кремня-Петрограда! Если взметнется мятеж, пла-
мя собьем быстро.
Глеб Бокий княжеским ножом разрезал сосиску:   
; Надеюсь, все вычерпал из графини? Ее можно вес-  ти на расстрел?
Платон Федорович не согласился:
; В партии эсеров Ольга Воронцова-Витте велика,  как в свое время ; Софья Перовская! Ее нельзя убивать!
Как героя! Пока, нельзя!  ; Почему?
; Мы обессмертим ее имя в истории, ибо в мгновение  вознесутся черными коршунами газеты всего цивилизо-
ванного мира, ; о мученической гибели в застенках ЧК  графини Ольги! Она взошла  на распятье, как Иисус Хри-
стос, спасти заложников, поверив манифесту ЧК, а мы ее  казним как холодные палачи! Представляете, какая буря
поднимется в мире? 
Ольга Воронцова-Витте не простая пленница! Ее род  знаменит в Отечестве! Ее предки-графы, мужественно и
жертвенно, стояли за Отечество на Бородинском поле во  времена нашествия Наполеона, шли под пули воинами-
мучениками на Сенатскую площадь, за свободу русского  народа!
Канцлер при Екатерине Второй Михаил Воронцов и
 
Платон Привалов поднялся на второй этаж, в столо-  вую, где и встретился с председателем ЧК Петрограда
Глебом Бокием.
Он пригласил к столу, спросил: 
; Не наигрался еще с заложниками?
 
великие  созидатели России! Крым  ; их дарение Отечеству! Еще
один граф Витте при царе Николае Втором был великим
государственным деятелем! 
Платон Привалов размешал ложкою в тарелке борщ:  ; Я бы желал с графинею еще поработать, обратить
ее в нашу веру! Мы можем заслать ее на юг к Деникину,
 

в Сибирь к Колчаку, к генералу Юденичу, кто стоит с во-  инством под Петроградом! Кто знает, может и получится?
Тем боле, расстрелять мы ее успеем! Графиня Ольга так и  так обречена на гибель как класс буржуа!
Глеб Иванович отломил хлеб:
; Видишь, какой ты сладкопевец! Графиня Ольга ;  убийца, ее надо вести на казнь, а ты хочешь эсерку по-
садить в золоченую царскую карету, запрячь квадригу  лошадей, и пусть мчит с попутным, морозным ветром к
Колчаку! И там снова готовит покушение на председателя  ЧК Петрограда Глеба Бокия! 
Платон Привалов похолодел. Безусловно, председа-  тель ЧК не сможет простить ее. И как простить того, кто
желал тебя убить? 
Глеб Бокий разгадал его мысли:
; Ты бы простил ее, если графиня-эсерка стреляла бы  в твое сердце? Как они, эсеры, стреляли в Урицкого? В
Володарского? В Ленина? 
Платон Привалов признался честно:  ; Не знаю.
; Вот и я не знаю.
; Если только во имя революции! ; вынес свое мне-  ние чекист.
; Простил бы?
; Я слышал, Владимир Ильич помиловал Фани Ка-  план, просил ее не расстреливать.
Вождь чекистов Петрограда доел гречневую кашу:
; Ты так ее защищаешь! Уж не влюбился ли? Смот-  ри, Платон, за любовь к врагу народа полагается смертная
казнь! Только услышу, ты сделал из ЧК публичный дом,  в мгновение расстреляю! Сам! Как врага революции! И
всю родню предам казни!  Он выпил молоко:
; Какими слухами богат град Петра? 
; В Петрограде усиленно ходят слухи, Борис Савин-  ков ведет царскую охоту на Владимира Ленина, и, несо-
мненно, убьет его!
; Замечу, слухи близки к истине! Не зря Владимир
 
Ильич повелел арестовать Бориса Савинкова! И расстре-  лять! И, скорее, как возможного убийцу вождя! Надо ис-
кать и искать мерзавца!
Платон Привалов подумал:
; Я бы желал с графинею Ольгою совершить про-  гулку по Петрограду, растревожить в ее сердце любовь к
жизни! Она  невольно может привести к дому, где скры-  вается Борис Савинков. Нечаянно встретиться с мятежни-
ками на улице. Наконец, ее, возможно, пожелают отбить!  Меня будут сопровождать чекисты. 
Глеб Бокий вдумчиво отозвался:
;  В 1917 году Тихон  освящен Поместным Собором  на должность патриарха всея Руси. Он является пособни-
ком эсеров! Не исключено, митрополит Вениамин Пет-  роградский тоже служит врагам революции! И вполне
может укрывать Бориса Савинкова! Прощупай, не укры-  вается ли вождь-мятежник за алтарем в Исаакиевском со-
боре, в царской церкви Зимнего дворца, в церкви Спаса  Золотая Решетка; имеются такие сигналы.
Платон Федорович подтянулся:  ; Исполню, Глеб Иванович!
Платон уже жил прогулкою;  вместо сердца, горело солнце.
 

Сказание шестое венчание
В Исаакиевском соборе
озер и лугов красавцы-журавли и летят с тоскою в дале-  кие края?
Ольга отозвалась задумчиво:  ; В радость.
; В вас еще не живет раскаяние за выстрел?
; Живет, ибо стрела Робин Гуда не достигла цели.
; Печально, печально! Я еще понимаю, когда Шар-  лота Корде, дворянка, правнучка знаменитого драматурга
Пьера Корнеля, ищет свидание с Жаном Полем Маратом,
вождем французской революции, и убивает его! Убивает,  ибо в собственной газете «Мой друг» Марат призывает
 
революции 260 тысяч монархистов!  Ударом ножа Шарлотта Корде спасла от гибели 260 ты-
 
Весна в северном граде Петра самая красивая на зем-  ле, самая мгновенная! Еще по маю мели вьюжки-метели,
но стоило солнцу приласкать землю, и снег в мгновение,  за одну ночь, истаял. Обратился в снежницу, а снежница
обратилась в быстробегущие ручьи с серебряными коло-  кольчиками. Вся земля заполнилась светом. Зацвели ябло-
ни, груши, густо засверкала на солнце сережками верба,  словно обвешанная мохнатыми шмелями. Обласкали луга
и леса своим явлением медуницы, фиалки и ландыши! На  каждой набережной оживает черемуха в белом цветении,
наполняя ароматом все улицы. Ее лепестки, сорванные  ветром, плывут белоснежными каравеллами по Неве, где
еще истаивают льдинки.   
Платон Привалов и Ольга Воронцова-Витте медленно  прогуливались по Петрограду; на отдалении следовали
чекисты в гражданском.  Мужчина произнес:
; Чувствуете, как прекрасна жизнь? Светит солнце,  плывут облака, ласково поют птицы, радуется явлению
в мир  красавица-черемуха, осыпанная белыми цветами,  и ветер, удивленный ее красотою, поет под гусли песнь
о любви. Надо жить, Ольга! Жить, жить! Разве не в ра-  дость видеть белоснежные черемухи? Как падает снег?
Кружится по осени березовый лист? Как поднимаются с
 
надеясь на мужиц-  кий бунт, с народовольцами покушается на жизнь царя!
Наконец, Брут! Он убивает Юлия Цезаря, ибо не желает,  чтобы в Древнем Риме, где сложилось классическое рес-
публиканское государство,  явилась ненасытная диктату-  ра одного императора! 
Ими двигала идея, страсть! За вами ; что? Окаянная  пустота! Ваши выстрелы в чекистов не всколыхнули даже
баржу на Неве! Плывите в стан, где созидают новую Рос-  сию! 
Ольга приостановилась:
; И куда вы меня пристроите?  ; В ЧК.
; Не получится, Платон Федорович.  ; Что так?
; Я не умею убивать народ!
Платон Привалов произнес с огорчением:
; Мы, получается, умеем? Да, мы жестоки, но верую,  нас не станут люди-праведники из Красивого Времени
звать палачами, а назовут великими человеколюбцами,  мы выстраиваем на земле Человеческое Братство! И мы
выстроим его! Вам всего и надо ; поверить в правду  народа, и вы разгоните по ветру свою печаль, понесете
в мир ласку и нежность! У вас красивая душа, но душа  ваша заблудшая!
 

Графиня Ольга не согласилась:  ; Боюсь, ваша душа заблудшая!
Платон Привалов спорить не стал. 
; Что ж, не желаете служить в ЧК, идите служить  пролетарской литературе! ; предложил он перемирие. ;
Пожелаете, я вас пристрою в литературно-издательский  отдел Народного комиссариата просвещения, где комис-
саром мой друг профессор Лебедев-Полянский Павел  Иванович; станете профессором от литературы! Это луч-
ше, чем идти на эшафот, как Софья Перовская, где палач  набросит петлю!   
; Не сговоримся! Я лучше поднимусь на эшафот, как  Софья Перовская, чем буду служить вам! Вы требуете,
как Мефистофель от Фауста ; человеческую душу! А вы  заглянули туда? Там плач колоколов! Там ваши виселицы!
Ваши костры! Ваши выстрелы  над Отечеством! Но там,  над Окою, и рассветы, и крик журавлей, и снег, падающий
в чистоте и красоте на мою землю! Устыдитесь склонять  меня к предательству, господин чекист! Мою душу вот-
вот унесут ангелы скорби туда, где житие не осквернено  болью и слезами, где только благословенность покоя и
благословенность смирения.  Я уже убита! Убита! Неуже-  ли вы не чувствуете мое сердце? Могу ли я перед смертью
торговать землею святою? Я уже умершая звезда, блуж-  дающая в земной пустоте, в бесконечности Вселенной! Я
сама распяла себя на распятье, сама повинна!  Она смахнула слезы:
; Да, да, я уже там, в вышине, где журавли трубят мне  прощальную песнь, песнь печали и скорби!
Командир-чекист отозвался по милосердию:
; Не надо отчаяния, Ольга! Просто вы, находясь в  тюрьме, переживая свою обреченность, утратили  ощу-
щение жизни, дарованное Богом! Вы молоды, вы долж-  ны жить в предчувствии любви!
; Любви? ; пленница ужаснулась. ; К кому? К боль-  шевикам? О чем вы говорите?
Мою маму графиню Екатерину Воронцову убила в ро-  довом имении под Орлом ваша взбунтовавшаяся чернь!
 
Имение разграбили и сожгли! Не будь вашего Ульянова,  была бы жива моя мама! Разве можно воскресить в ра-
дости сердце, какое пережило варварскую смерть родной  матери? 
Платон Федорович помолчал в трауре.
; Нельзя, Ольга, ; согласился он. ; Никак нельзя!  Но, признаюсь, я тоже несу в себе такую печаль. Воины
Михаила Тухачевского, изничтожая крестьянское восста-  ние Александра Антонова, зарубили саблями моего отца
Федора Привалова. Он пахарь, жил под Тамбовом, воевал  в Севастополе вместе со Львом Толстым на одной бата-
рее! За храбрость ему даровано царем офицерское зва-  ние! Как офицера и зарубили! Но разве каторжная чернь
трубит новую эру?
Теперь они шли по Невскому проспекту.  Ольга произнесла:
; Я вам сочувствую; мы оба несем траур! Но вашею  я не буду!  Ваши пытки выжгли во мне все человеческие
чувства, любовь, нежность, ласку, радость жизни; я разу-  чилась смеяться.   
; Я вас научу смеяться заново!  ; Объясняетесь в любви?
; Не только объясняюсь, но и веду вас в Исаакиев-  ский собор к митрополиту Вениамину Петроградско-
му.
; Зачем?
; Хочу обвенчаться с вами. Как муж и жена.  Ольга Воронцова-Витте ужаснулась:
; Вы с ума сошли!
; Сошел, ибо люблю вас.  ; А я? Я люблю вас?
Вельможный чекист пожал плечами:  ; Не знаю.
; Как же, в таком случае, вы решили со мною обвен-  чаться, ; как мужа и жена?
; Надеюсь, вы полюбите меня!
; Напрасно надеетесь. Я не знаю, кто я? Женщина?  Птица? Так убита моя душа! Такие не воскресают.   
 

Платон Привалов взял ее руки, поцеловал:
; Воскреснете, и исцелитесь! Там, где я, ; жизнь! Так,  где вы ; одиночество и гибель! Вы непременно должны
встать на сторону угнетенного народа! Нам нужны люди  велико жертвенные, с чистыми душами!
Обреченная узница ужаснулась:
; Это у вас-то чистые души? Не вы ли, как разбойни-  ки Кудеяра  грабили почтовые кареты и поезда, где с пас-
сажиров срывали золотые кольца, брильянтовое колье?  Очищали банки, куда народ вносил свои сбережения?  Подсылали к фабрикантам актрис, как незабвенную ак-
триса МХАТ Марию Андрееву. Ее вы подослали, змеей,  к Савве Морозову, кто лишился ума от ее любви. И был
убит большевиками! Баснословные деньги его насытили  вашу казну!    
; Кем он убит, еще таинство! Революция же требует  денег! ; смиренно отозвался чекист. 
; Господи, о чем вы? ; вскричала графиня. ; Вы  оправдываете воровство? Убиение? Революция ; чисто-
та помыслов, красота жизни, родное, крестьянское поле,  усеянное золотыми снопами! Как же можно на воровские
деньги выстраивать Человеческое Братство? Но и того  мало! Ваш пророк Ленин продал Русь святую Германии за
тридцать сребреников, дабы явить миру революцию! Все  газеты при Керенском взывали к вашему вождю, явись, ;
на Честный Суд Народа! Объясни, так ли? И мы, эсеры,  били во все колокола! Явился ваш Ульянов-Бланк на суд
народа? На суд Отечества? Ваш вождь трусливо бежал в  Финляндию!
Скажите, может он быть Народным Вождем? И вер-  шить революцию от красоты?
Платон Привалов отозвался по молитве:
; Да-с, вы очень строги, милая Ольга! Печально ви-  деть ваше заблудшее сердце. Революцию Ленина, смею
заметить, народ поддержал!   
Ольга Воронцова-Витте снова ужаснулась:
 
У народа чут-  кая душа! Он выбрал Учредительное собрание, куда с
мандатами от народа, вошли революционеры: Мария  Спиридонова, Борис Савинков, Виктор Чернов, Юлиан
Мартов, он же Цедербаум, Павел Милюков. Им он отдал  свое сердце! Вы, большевики были там, как сиротливая
былинка в поле. Пришел бы мужик с косою, и вы бы все  поклонились долу.
Именно партия эсеров, партия Марии Спиридоновой  оказалась у власти! Но что вам Закон? Выборы? Консти-
туция? Народ? Его воля? Его сердце? Его свобода? Име-  нем революции, вы расстреляли из пулеметов народ  в
Петрограде, который выступил в защиту распущенного  вами Учредительного Собрания! О чем вы говорите? О
какой любви к народу? И народа к вам?    
Платон Привалов не стал спорить; на сердце его легла  черная туча.  И теперь они шли молча. Шли по набереж-
ной Екатерининского канала. Графиня Ольга не раз оста-  навливалась, ласково смотрела на белую черемуху, броса-
ла лепестки в воду, с детским интересом наблюдала, как  они белоснежными каравеллами плыли по Неве.
Наконец, виновато произнесла:
; Я чувствую, вам трудно выслушивать мою правду!  Не сердитесь. Зная мое сердце, вы успокоите себя, и не  станете обращать меня в свою веру! Я никогда не приму
вашу революцию!
Платон Привалов, несомненно, нес в себе огорчение.  Горькая исповедь о революции, изложенная Ольгою, зве-
нела в сердце колоколами боли. Но гневить сердце было  нельзя. Он не просто гулял по Петрограду с пленницею
ЧК! Он желал приобщить ее к празднику жизни, к празд-  нику любви, к празднику свободы. И, получится, навес-
тить в Исаакиевском соборе митрополита Вениамина  Петроградского, в таинстве обвенчаться с Ольгою. Он бы
желал поговорить о любви, даже прочитать свои сонеты,  какие написал для любимой, играя на рояли музыку Бет-
ховена. Но ее рассуждения о заговоре большевиков не-  обычно взволновали его.
 

Он спросил:
; Считаете, Россия еще не созрела для социалистиче-  ской революции?
Ольга сорвала гроздь черемухи, нежно подарила ее  мужчине.
Задумчиво произнесла:
; Россия созрела. Вы не созрели! Ваш Ленин. Ваша  революция пуста, как иконостас без икон! Вы утратили
человека, чувство его жизни, чувство его смерти! И в  себе утратили все человеческое! Ваше сердце обратилось
в Ложь и Ледяной Холод!  Я иду по земле и всюду вижу  виселицы, виселицы! И слышу, как в трауре играют Мо-
царта черные скрипки! Слышу стоны человеческие, сле-  зы человеческие!
Посмотрев в его глаза, графиня Ольга одарила его пе-  чалью:
; Платон, твои вожди пришли установить для себя  мировое господство! Но никак не выстроить тебе Земное
Свободное Братство! Разве ты не слышал, как Лев Троцкий заявил с трибуны на митинге, где вскрыл люто-горько-фа-
рисейскую правду революции: «Россия для большевиков  ; вязанка хвороста, которую мы бросим в пожар мировой
революции!» Кто же ты на вязанке хвороста? И кто я на  вязанке хвороста? Два жучка-короеда! Кто же народ? Те
же жучки-короеды, кого даже не разглядишь в простран-  стве Отечества! Даже страшно представить себе; народ в
представлении вождя революции Троцкого, есть жучок-  короед на вязанке хвороста, кого надо, несомненно, бро-
сить в пожар мировой революции! Но, собственно, уже и  бросили! Во все Отечество горят костры инквизиции, те
самые, где сгорел мученик-праведник Джордано Бруно!  Для кого же строить Разумное Человеческое Братство?
Для жучков-короедов! 
Графиня в печали посмотрела:
; Думаешь, он один так думает? Еще циничнее ему  вторит вождь революции Ульянов-Бланк: «на Госсию,
господа хогошие, мне наплевать!» Верховному правите-  лю Твоя Земля ; горящая головня, дабы поджечь мир!
 
Помнишь, что  ответил Максим Горький? Головня да сы-  рая, больше начадит!
Платон Федорович защитил вождя:
; Милая Ольга, мало ли что может сказать человек,  если нервы на пределе? Ленин ; бог! Он непременно вы-
строит разумное Человеческое Братство на Руси!
Ольга Воронцова-Витте, ради баловства, подняла ка-  мешек, бросила в Неву.
; Сдается, пытаетесь обмануть себя, Платон! Бог не  может быть разрушителем! Он по Любви и Красоте, явил
мир, а миру ; прекрасный Человеческий Род!
Твой пророк-бог публично заявил: мы бросим в кос-  тер ;  90 процентов населения, дабы 10 процентов жили
при коммунизме!
На Руси 134 миллиона! Подсчитайте, сколько надо бу-  дет бросить в ваш костер?
Но не это страшно, не его заявление, самое страшное,  костры уже горят во все Отечество, горят, как поминаль-
ные свечи, как поминальные свечи!
Ольга Воронцова-Витте в трауре помолчала:
Если еще желаешь правды, послушай, что явил миру  о вашем вожде Павел Иванович Милюков, политический
гений России: «Дело Ленина являет собою картину  полного беспомощного развала его идеи со все Возрас-
тающим Сопротивлением Жизни на Руси! Ленинское  разрушение трагически коснулось каждого источника
жизни, и если не убила всю жизнь в Отечестве, то  только потому, что Россия оказалась сильнее Ленина!
Ленина будут цитировать как личность в истории.  Но сила вождя будет не в прочности его дела, а в гро-
мадности того зигзага, которым он сумел отклонить  Исторический Процесс от его Закономерного Разви-
тия».
То же самое пророчествует и создатель партии эсеров  Виктор Чернов, ; «Грандиозная программа Ленина,
намеченная после захвата власти, разбилась вдребезги  при первом соприкосновении с жизнью. Отсюда пошли
расстрелы, кровь, убийства! Это был революционер,
 

бесстрашный деятель, но как Исторический Провидец  он был Никакой!»
Ольга внимательно посмотрела:  ; Расслышали?
Платон Привалов произнес решительно: 
; Все от черной зависти, милая Ольга! В гениально-  го мыслителя каждый намерен бросить камень, показать,
он тоже гений, а на деле обычный эгоист-пустоцвет! Вла-  димир Ленин пророк из бессмертия! И только время ему
Судия!
; Пусть так, но вам меня лучше расстрелять, чем за-  манивать на свои баррикады.
 
кто стоял бесстрашно за землю Русскую, не было слез  жен, не было слез матерей.
И теперь ее слез.
Все оставалось так, как было. В густой соборности  стояли лодки, барки с напиленными дровами, плашкоуты
с кирпичом, и даже стоны и плач матерей унесло тоскую-  щим течением в море, в море-реквием. Только ее жизнь
изменилась, и именно с Певческого моста. Жила свобод-  но, как белоснежная чайка, летая в красоте над озерами
и Петербургом, а стала жить на черной плахе-дуэли, под  выстрелом пистолета, как жил в свое время поэт Пушкин.
Одинаково завершается жизнь-реквием, и ее, и поэта.  Платон Привалов не тревожил графиню, он сам смот-
 
Графиня Ольга прошлась по набережной Екатеринин-  ского канала, где был убит народовольцами царь Алек-
сандр Второй, остановилась на Певческом мосту. Не зря  остановилась. Всколыхнулась память. Именно на Певче-
ском мосту ее провожал на распятье в ЧК председатель  партии эсеров Виктор Чернов, и, конечно, был прав, на-
звав ЧК братскою могилою каждого святого праведника  Руси, где давно перестали ценить чистое, жертвенное
сердце.
Ольга жила ощущением смерти, ибо знала, она не ста-  нет служить вождям ложной революции. Даже через лю-
бовь к Платону Привалову, если воскреснет  такое сладо-  стно-светоносное чувство в ее измученном, заплаканном
сердце. Но любовь к жизни была растревожена. И гра-  финя откровенно любовалась, как цвела черемуха вдоль
набережной Екатерининского канала, как летали чайки  над Невою, как бежали заливистые ручьи по каменной
мостовой, где не раз пролетал лихач на тройке вороных.  Смиренно смотрела, как в Неве текла вода, похоронив
ее брата и тысячи, тысячи офицеров. Похоронила, стала  братскою могилою, а воды текут, как текли с белоснеж-
ными каравеллами цветов черемухи, словно ничего и не  было, не было стона безвинно обреченного офицерства,
 
о Ле-  нине больше, чем его стоически не поклонная Ольга. В его
сейфе лежит Указание Владимира Ульянова-Ленина от 8
мая 1919 года за номером 13666-2 «О борьбе с попами и ре-  лигией», где предписывается безжалостно расстреливать
попов, как контрреволюционеров. Церкви закрывать!  Он, без раздумья, исполняет волю вождя.
Но он не только чекист! Он еще и человек-мысли-  тель! Порою, одолевают мысли, а разумно ли расстрели-
вать праведника от Христа? Чем помешали? Такие думы  ; есть измена революции! И все же, и все же, народ ве-
рил во Христа тысячелетие, со времен княжения великого  князя Владимира Красное Солнышко! Он, Платон, тоже
был крещен Священником и Матерью в церковной купе-  ли. Получается, он разрушает свой источник из целомуд-
рия и первозданности жизни?
Как душу сломать в мгновение? Заставить по совес-  ти принять отречение от Христа? Он не раз видел, как
старушки, стыдливо и боязливо, несли из крестьянских  изб иконы, бросали в костер, клали крестное знамение на
прощание! И понуро уходили! Без песен! Без солнечной  радости на лике! Какую правду уносили в сердце? Правду
отречения от Христа? Неумолимую правду отречения от  собственного сердца, где веками, веками жила молитва,
вера в Бога? Где, едва заслышав колокола церквей, ноги
 

так и бежали, бежали в гору, скорее, скорее попасть в цер-  ковь,  скорее помолиться! Прислониться к Богу, ощутить
его дары радости, дары благословения!
И все перечеркнуть? В мгновение? Можно так по  правде?  Получается, отречение от Христа есть не музыка
под гусли, а есть ложь! Как же во лжи отыскать Красоту  Единения власти с народом? Как по лжи выстраивать Ра-
зумное Человеческое Братство?
Не лучше ли идти к Человеческому Братству в союзе  с Христом, без виселиц и костров, ; сердце к сердцу, мо-
литва к молитве! Две духовные силы, чем бы они поме-  шали друг другу? 
Может быть, не так уж был далек от истины в поэме  «Двенадцать» Александр Блок, кого он знал близко, ; «В
белом венчике из роз, впереди Иисус Христос!» Не слу-  чайно же ему пришло на ум такое открытие! Он был мудр,
измерял жизнь не алгеброю, а Вселенною. Мог и оттуда, от  звезд, как пророк-мыслитель привнести на землю, в лето-
писную историю Отечества такую правду. Бог милостив к  слегка помешанным, одаряет великим прозрением! 
В кабинете на столе Платона Федоровича лежит ко-  пия записки Феликса Дзержинского Владимиру Ленину
о том, что до миллиона казаков войска Донского и Кубан-  ского сдались в плен; в городе Шахты еще удерживается
500 тысяч казаков. В Ростове еще, помимо, 300 тысяч ка-  заков. Они сложили оружие по милосердию к Советской
власти, и ждали своей судьбы. От любви к жизни! И что  вождь? Размашисто написал на донесении ВЧК, ; «Рас-
стрелять всех до одного. 30 декабря 1919 год».  Расстрелять два миллиона!
В мгновение?
За то, что сложили оружие, доверились Советской  власти? 
Узнав о приговоре Владимира Ульянова-Ленина, два  миллиона казаков прорвали красные цепи, и ушли к бе-
лым казачьим атаманам Петру Краснову, Александру Ду-  тову, Григорию Семенову. 
Издержки святого великого дела?
 
Со стороны Петергофа послышался перезвон колоко-  лов Исаакиевского собора.
Ольга коснулась руки Платона: 
; Слышите, колокола? Мои колокола! Бьют мои коло-  кола! Господи, как я любила, когда по святым праздникам
звенели колокола в Петербурге в церкви Спаса Золотая  Решетка, а с Тайницкой башни стреляли пушки. Большой
колокол звонил мерно, с достоинством, неся окрест ме-  довые звуки, и в тон ему, созвучно, красивым благовес-
том, разливались его меньшие братья. Я была ребенком, и  плакала от радости, что живу, слышу нежно-раздумчивый
перезвон, величаво плывущий над золотистою, от солнца,  землею! Он проникал в душу! И до боли, до сладостной
тоски звал любить жизнь и человека!
Из сердца измученной узницы выбились слезы, она  отвернулась, и стояла так, вздрагивая плечами. Он обнял
ее. И ласково прижал к себе. Узница дала себя обнять.    Постояв в приятности, спросила:
; Вам нравится перезвон колоколов?  ; Нравится.
; Но вы не верите в Бога!
один!  Вспомните Александра Блока, ; «В белом венчике из роз,
впереди Иисус Христос»! 
; Вы так любите Александра Блока?
; Люблю. Я не раз был в Дворянском собрании, слу-  шал его публичные выступления.
; Когда вы были?  Мужчина подумал:
; Кажется, в марте 17 года.
; Мне, думается, на то время мы были вместе с вами в Дворянском собрании. И вместе с волнением смотре-
ли на лестницу, где должен был воскресить себя поэт! И  вместе слушали про розу аи, про Незнакомку. Только не
видели друг друга, ибо не знали.
Платон Привалов приятно удивился:
 

; Значит, вы тоже любите Блока?
; Любила, теперь не люблю. И устыдилась бы встре-  чи с гением!
; Вас разочаровала поэма «Двенадцать»?
; Именно. Великие поэты не должны служить тира-  нам! Они кончаются, как великие поэты! Вместе с тем, в
траурной поступи большевиков, я не вижу впереди Хри-  ста в белом венчике из роз. Несказанное кощунство ;  Ве-
ликую Совесть Земли ставить во главе убийц! Но Блок  правдою боли, сам того не постигая, сумел нажать и на
тревожную клавишу.
Прислушайтесь к железному ритму стиха:
Революционный держите шаг, ; Неугомонный не дремлет враг.
 
; Поверьте, Платон, я явилась в мир не для любви! Я  явилась в мир, как слезинка на лике святой заплаканной
Руси, явилась,  скорее его оставить.
Терпеливо и доверчиво выслушав мучительную испо-  ведь о собственном сердце пленницы ЧК, Платон Прива-
лов взял ее руки, прижал к щекам, поцеловал:
; Вы не должны так рассуждать. Вы ослабляете себя.  И свою радость. И свою первозданность. И свою красо-
ту жизни! В вас великая маленькая земля-держава, с ее  озерами и пашнями, с ее березками, с ее летящими жу-
равлями, с ее белыми кувшинками в реке, вы барышня ;  от любви и целомудрия! У вас великое сердце! И великая  жертвенность! Все, что надо для любви, для мужа, для се-
мьи! Вы для каждого мужчины ; красавица с гениальных  полотен Рафаэля!
; И для вас?
 
Слышите страшную, надменную, все убивающую  свою поступь? Гений  ушел к вам, палачам, но сердцем
остался поэтом Отечества!
 
Меня  мучает ваша угнетенность! Ваше холодное безразли-
чие к жизни! Вы растревожили в себе печаль-плач,  тоску-плач, ;  на всю журавлиную стаю! Не надо пла-
 
Вельможный чекист посмотрел на часы:
; Кажется, пора идти в Исаакиевский собор?
Ольга Воронцова-Витте поняла, зачем надо было идти  в собор, вдумчиво помолчала: 
; Я вижу, Платон, вы чисты душою, даже человеч-  ны! И я бы, кажется, смогла вас полюбить! Но смирите
свою любовь, если вас растревожила ее мучительная  благословенность, ее красота и целомудрие! Мне тя-
жело чувствовать вашу любовь. Она может перелить-  ся только в окаянную боль, ибо, измученная жизнью,
я не сумею воскресить в себе благовест радости, и,  значит, не смогу вас одарить благовестом радости. Без
сердца к сердцу, без молитвы к молитве, не сложится  любовь! Там, в ЧК, я истратила свои душевные силы.
Мне больно, я пришла спасти  безвинного человека,  и не спасла! В душе окаянная тоска. И немыслимая
боль, боль!
Графиня смахнула слезу:
 
необратимого!
радость вернется! И святые, загадочные чувства любви  вернутся, какие неуклонно, неизменно жили в вашем
чутко-трепетном сердце, когда вы бегали гимназисткою  по Петербургу и в стыдливом девичьем любопытстве по-
сматривали на молоденького статного офицера! И любовь  к жизни вернется! Верьте себе! Верьте! Вы уже смотрите
на белоснежную черемуху глазами любопытного челове-  ка, и в строгом трауре смотрите на воды Невы, где погиб
ваш брат; но строгая печаль ; это тоже не безразличие!  Это тоже чувство! Значит, вы еще живое существо! Жи-
вое! Оставьте себе свое. Себя себе оставьте. Свою краси-  вую душу. Свою чуткую душу. Свою жертвенную душу!
Душу, где живет неисцелимая любовь к человеку!  Он взял ее руку, прижал к груди:
; Я бы очень хотел обвенчаться с вами в церкви. Ви-  дите ли, я люблю вас. И очень бы хотел мгновение, да
пожить вами! Почувствовать вашу близость, душевную,
 

безусловно! Я могу быть убит и бандитами в любое вре-  мя! Не отказывайте. Если Лаура, воспетая Петраркою,
обвенчалась в Авиньонской церкви с любимым челове-  ком, то почему бы и вам не обвенчаться со мною? Я тоже
пишу сонеты! И тоже могу воспеть вас на все бессмер-  тие! Тем более, я приготовил вам подарок. Как венчан-
ной жене.
Ольга проявила любопытство:
; Мне? Подарок? Как венчанной жене? Платон, вы  сошли с ума! Вам не надоело еще скоморошествовать?
; Не надоело. Я люблю вас. Люблю! Разве вы не слы-  шите, как звонят колокола Исаакиевского собора? Они
зовут! Зовут на венчание! Зовут зовом моего сердца! Ми-  трополит Вениамин Петроградский уже ждет.
; Вы серьезно?  ; Вполне.
Графиня Ольга снова не поверила:
; Сам митрополит Вениамин Петроградский подни-  мет над нами распятье с Христом и икону Владимирской
Божьей матери?
Платон Привалов произнес просто:
; Да; а что  удивляет? Мы можем с вами обвенчаться,  где угодно: и в церкви, где венчался Пушкин, и в церкви
Зимнего дворца, где венчались все цари Романовы! Митро-  политу я тайно отдал на хранение наши кольца. И венчание
будет тайным. О том мечтала моя мама, когда с молитвою  причитала: венчание в церкви ; это любовь на всю жизнь! 
Чекист отломил ветку черемухи, подарил графине: 
; Вы ушли в революцию. Я тоже ушел в революцию.  Но мы, надеюсь, остались людьми, с еще живыми чело-
веческими чувствами!  Он помолчал:
; Не желаете венчаться, послушаем службу в церкви,  хоровое пение.
; Как верующие?
; Я буду слушать песнопение, как чекист! Нет ли чего  против власти? Вы, как христианка из времен Нерона,
гибнущая по милосердию за свою веру! 
 
Ольга Воронцова-Витте никак не могла оценить лю-  бовь Платона Привалова по чувственной правде. И, есте-
ственно, не могла принять его объяснение. Слишком все  получалось и красиво, и стыдливо. И совсем не от жизни!
Какое венчание, если нет надежды, ; на право жить, на  право быть счастливою. Какое венчание в церкви, если
пленнице вынесен смертный приговор за подписью пред-  седателя Московского Революционного трибунала Иоси-  фа Бермана, и ее вот-вот в ЧК расстреляют! И если ее еще
не казнили, то в том повинен только ее чекист. Хорошо,  если это любовь? Но не стремится ли он  растревожить ее
сердце на предательство, дабы она стала Каином Белой  Святой Рати?
В раздумье Ольга осудила себя. Платон Привалов не  сумел бы ее предать. Он с сердцем Данко! Он не может
обидеть ее чистую, жертвенную душу!  Получается, любовь?
Истинная? Неисцелимая?
Ольга Воронцова-Витте еще ничего не решила, но де-  вичье любопытство пересилило:
; Вы приготовили мне подарок. Не скажите, какой?  ; Подарки дарят после венчания!
; Раньше нельзя?
; Наверное, нельзя.  ; Почему?
; Венчание может оказаться без смысла.   
; Печально, ; Ольга насобирала в ладонь белоснеж-  ные лепестки черемухи, бросила в Неву. ;  Мое сердце
еще не вызрело для венчания в церкви с любимым! И мне  никогда не узнать о вашем подарке!
Платон Привалов по милости произнес:
; Хорошо-с, сделаем исключение. Именем любви!  Вы сказали, что зря пришли в ЧК на Голгофу, на распя-
тье?
; Да, я жалею. И даже раскаиваюсь!  ; Почему? 
; На Певческом мосту, где мы стоим, я была с Вик-  тором Черновым, председателем партии эсеров. Он от-
 

говаривал идти в ЧК! Вы каждого заложника приговори-  ли Революционным трибуналом к смертной казни. Моя
жертвенность, моя гибель на распятье Христа ничего не  давала. 
; Виктор Чернов был не прав!   
; Не прав? ; удивилась пленница.
; Вы не зря пришли в ЧК, Ольга! ; заверил вельмож-  ный чекист. ; Ваша мученическая гибель на распятье, на
Голгофе, была равна страданию святого мученика Иисуса  Христа. Вы тоже страдали за людей! Вы отдавали свою
жизнь, во спасение  безвинного человека!    Он выждал время: 
; Могу порадовать, вашим именем я не стал расстре-  ливать заложников; я каждого, кто пожелал, отправил на
фронт, защищать Петроград от Юденича, защищать Со-  ветскую власть.
; Пожелали, конечно, все?
; Безусловно! Все 20 тысяч! Лучше смерть в бою,  чем на виселице!
Ольга не выдержала и поцеловала его. И они неволь-  но, невольно пошли туда, где звенели радостным благо-
вестом колокола Исаакиевского собора.
 
лоты. По улице гордо, с песнею, шагают отряды моряков,  препоясанные пулеметными лентами, с ружьями на пле-
че; все туда на кровавую арену русского Колизея, на битву  с Белою Ратью.
Вокруг был город, но Ольга Воронцова-Витте слыша-  ла в себе сладковатый запах жита, как во ржи выговарива-
ла перепелка очень-очень красивая птица, в коричневом  окрасе, словно вся изваяна, вернее, осыпана золотисты-
ми соломинками. Слышала грозовые дожди, как в стоге  сена звенели кузнечики, а в небе разливали переливчатые
трели верткие, неугомонные жаворонки; по весне они  усиленно славили красоту земли, ее щедрость. И про-
рочески вещали, быть колосистому полю! Быть! Птицы  забирались глубоко в небо, и было ощущение, что каса-
лись крыльями лучей солнца, почему и высекали звонкие  трели, как талантливый старец-певец высекает песни под
гусли. И пленница поняла, она не в граде Петра, она в  своем имении под Орлом, она еще девочка и стоит в бе-
лом платье, с белым бантом в косе, и слушает, слушает  ржаное поле, как играют зарницы. Она любила постоять
у колосьев и послушать, как играют зарницы!  Очень любила.
Господи, как же была прекрасна ее земля!
 
ее землю?
 
Солнце уже устремилось ввысь, на небе ни облачка,  и вся солнечная позолота в необычной красоте накры-
ла старинный град Петра. Идти по Невскому проспекту  было несказанно интересно, ты шла не по улице, а сквозь
густую завесу, сотканную из солнечных лучей. И можно  было почувствовать себя золотою рыбкою в аквариуме;
странно, но именно так и виделось; чего только не явит-  ся чудесного в сердце там, где жизнь, а не там, где мрач-
ная гробница ЧК. Сам град Петра жил строго, сиротливо,  улицы были пустынны. Редко промчится петербургский
лихач на тройке вороных, и если промчится, гулко про-  стучит под ее копытами Николаевский мост, то эхо раз-
дольного, княжеского стука долго высится в густоте позо-
 
Ольга Ворон-
цова-Витте встала на колени, наложила на себя крестное  знамение, и прошептала, как молитву:
; Господи, обрати мудрость свою на Отечество,  бла-  гослови его разумом, а народ чувством воина! Спаси от
дьявольского сумасшествия! Вразуми и человечество, об-  нажи им истину, ; нельзя выстроить на земле Справед-
ливое  Человеческое Братство, если заливать ее слезами  и кровью!
Платон Привалов помог графине встать.
; Вы были в Исаакиевском соборе? ; спросил он.
; Да, я приходила сюда, чтобы согреть душу. Девоч-  кою я часто болела, жила в забытье. Желала быть святою.
 

И радовалась, что смерть моя близка. Я не боялась смер-  ти, я очень хотела увидеть Бога, как он шествует с палоч-
кою по облакам! 
В поместье под Орлом у мамы, любила смотреть на  красную лампадку, зажженную у иконы Божьей Матери
Всех Скорбящих. И август любила, когда в грусти падают  желтые листья, и кружатся на карусели сады с красными
яблоками. Но не любила дождь. Весь мир, казалось, обна-  жал свою истинную правду, становился серым, невзрач-
ным. Я смотрела на дождик, как на паутину, которою об-  леплен мир. И видела себя на пиру жизни ; красивою
пташкою, какая гибельно угодила в сети. Страха не было,  начинала угнетать бессмысленность жизни. И мир, что
был на небе, становился привлекательнее.
Они вошли в церковь. Платон Привалов снял шляпу,  графиня Ольга смиренно перекрестилась. Народу было
мало. Только старушки, кому нечего было терять. Обычно  церковную службу отправляли утром и вечером в любые
дни, теперь ее стали отправлять только по воскресеньям.  Теперь вершилась ранняя литургия. Прихожане смирен-
но молились, зажигали свечи. Они горели под каждою  иконою.      
Пустынная церковь холодила душу.
Их заметили. Подошел священник, поклонился. И  попросил идти следом. Они прошли через зал, миновали
редкую толпу, и оказались на алтаре. Священник открыл  золотую решетку, и гости вошли в уютную жилую ком-
нату, убранную иконами. Навстречу им вышел высокий,  строгий человек, двигался свободно, уверенно. Это был
митрополит Вениамин Петроградский; он был облачен  в желтую ризу, с золотою вышивкою, с серебряным рас-
пятьем на груди. Оба и чекист, и митрополит понимали,  чем грозит им тайное венчание в церкви. Митрополиту
было легче, он мог объяснить, его заставила ЧК Петро-  града обвенчать молодость, грозили револьвером. Платон
Привалов рисковал, несомненно, больше; он был чекист,  большевик, и ему венчаться в церкви с графинею было
смерти подобно! Вся надежда была на таинство. Таинство
 
оговорено! И документы будут вложены в такие тайники,  где и дьявол не сыщет! Он верил митрополиту Вениами-
ну Петроградскому, человеку великого подвига и великой  жертвы.
Платон Привалов тоже вершил подвиг и великую  жертву. Он вошел в Исаакиевский собор, в Жития Свя-
тых, на смерть! Меньше наказания не было! Его неска-  занная, ненасытная любовь к обреченной жертвеннице,
пересиливала все печали! Отступить, сбежать из собо-  ра, как каменный гость Пушкина, он уже не мог; гор-
дое, ликующее сердце в обратную сторону не стучало!  Пусть смерть, пусть вечное страдание. Все перенесет,
как Прометей, кто подарил огонь людям. Он тоже Про-  метей, только дарит огонь своего сердца одному челове-
ку, одному «чудному мгновению». Но разве мало ; один  человек? И разве мало одно страдающее человеческое
сердце?   
Митрополит поставил Платона и Ольгу на колени, на  белый плат, он выражал чистоту, верность и любовь меж-
ду мужем и женою, взял икону Божьей матери с Христом-  младенцем на руках, и стал читать молитву о семье. 
«Владычица Преблагословенная, возьми под Свой по-  кров семью мою. Всели в сердца супруга и супруги и чад
наших мир, любовь и непрекословие всему доброму; не  допусти никого из семьи моей до разлуки и тяжкого рас-
ставания. До преждевременной и внезапной смерти без  покаяния».   
Кончив читать, завершив молитву словами: «Пре-  святая Богородица, спаси нас!» ; митрополит Вениамин
Петроградский коснулся распятьем чекиста.  ; Назовись именем своим, раб Божий!
; Платон Федорович Привалов.
; Имеешь ли ты свободное и доброе желание, взять в  жены сию красавицу, какую перед собою зришь?
; Имею, отче.
; Обещаешь ли во всю жизнь нести любовь и вер-  ность избранной красавице?
; Обещаю, отче.
 

; Ты блажен и будет благо тебе. Жена твоя, как пло-  довитая лоза в стане твоего отечества. Обещаешь ли до
смерти беречь и защищать ее от ворога и злой напасти?  ; Обещаю, отче.
Митрополит Вениамин Петроградский коснулся рас-  пятьем девушки.
; Ты назовись, раба Божья! 
; Ольга Михайловна Воронцова-Витте.
; Имеешь ли ты свободное желание взять в мужья  доброго молодца, кого видишь перед собою?
Неожиданно Ольга встала с колен, вскричала, как в  горе, как раненый олень:
; Нет, я не могу! Не могу! ; и выбежала из церкви.  Митрополит Петроградский осенил ее бегство Рас-
пятьем, дабы боли земные не коснулись ее сердца. И ви-  новато посмотрел на Платона Привалова.
Чекист подал деньги, но митрополит не взял; раз вен-  чание не свершилось, брать деньги греховно, Господь осу-
дит! Но гость объяснил, деньги не за венчание, это благое  пожертвование церкви от верующего прихожанина. Ми-
трополит взял, деньги были большие. Церковь стояла на  земле, как святая нищенка в рубище.    
 
; Не обидели.
Ольга живо посмотрела в его глаза:
; Неужели вы не чувствуете меня? Я несу по жизни  крест Печали и Скорби! Я вышла на эшафот за Отечество,
поруганное расстрелами и расстрелами! Я убита! Как че-  ловек! Как женщина! Как матерь Человеческая! Я слышу
на земле Неисчислимые слезы, Неисчислимые печали! О  какой любви, о каком венчании вы изволите тревожить
мое сердце?
Глаза Платона Привалова понесли покаяние.  ; Ольга, измученное существо, я скорблю!
; Ждете объяснения в любви?
; В человечности. ; Он без мысли положил руку на  ее колено. ; Не злитесь. Я желаю вас спасти!
Графиня не пошла на примирение:
; Желаете заслать к Колчаку, как разведчицу от ЧК?  Не такие ли мысли несете в себе? Если вы живете моею
болью, моею правдою, осмыслите,  как я буду служить  вашим вождям? Я на все времена обручена с землею От-
цов!
; Вы не обручены, Ольга, а обречены! На распятье.  Глаза чекиста обнажили печаль. Рушилась не только
любовь к Ольге, как казалось, рушилось душевное обще-
 
И  примет смерть за Отечество! Но была в его сердце и еще
 
Он вышел из Исаакиевского собора. Ольга Воронцо-  ва-Витте сидела на скамье у ограды церковного кладби-
ща, сидела, как Аленушка у озера с картины Васнецова,  и с тоскою смотрела в пространство; на расстоянии ее
охраняли чекисты; вели себя беззаботно, смотрели вслед  красивой женщине, кормили  голубей.
Платон Федорович подсел к сбежавшей пленнице:  ; Я вас обидел?
; Чем?
; Объяснением в любви?  ; Не обидели.
; Венчанием в Исаакиевском соборе у митрополита  Вениамина Петроградского?
 
стыдливо и  мучительно, не только революцию, он нес в своем сердце
еще графиню Ольгу и Любовь! И если его любимая об-  рывала душевную, бессмертную связь, какая сближает по
молитве, от имени Бога, родственность душ, то все теря-  ло смысл! И жизнь, и революция!
Почему же близкий человек его не понимает? Это же  оскорбительно слышать, ; он ее любит, ибо желает отпра-
вить ее разведчицею к Колчаку! Он несет в себе святое, це-  ломудренное сердце Петрарки, а ему говорят, ты есть Чер-
ный Человек! Можно ли общаться при таком безверии?  Платон Привалов был огорчен немыслимо. Будь дру-
гое время, он бы застрелился!
 

От обиды!
От оскорбления!  Возможно, так и надо ему.
Возможно, он есть великий преступник в себе! И есть  еще время  покинуть ненастную ночь! Выбраться из ди-
кой, обреченной круговерти, принять отречение от люб-  ви! И он бы вновь, по уютности сердца, увидел ржаное
поле и зарницы, какие видел вместе с отцом, когда ходил  на косьбу, неся на плече остро отточенную косу, позва-
нивая бруском на поясе; и себя бы увидел, каким жил. И  снова бы понес в себе гордое, а не униженное сердце!
Только смог бы он теперь покинуть ненастную ночь,  принять отречение от любви? Не смог бы! Он воскресит в
себе более лютую, более ненасытную безысходность!
Он уже не слышал себя! Жил, как молитва от Бога!  Его несли по земле загадочные, неземные силы, и он уже
не мог вернуться в себя, стать таким, каким был!   
И надо было идти на сближение. Но его неисцелимо  измучивала холодность Ольги Воронцовой-Витте.
И он, владыкою печали, спросил:      
; Почему вы решили, что я желаю послать вас к Вер-  ховному правителю России Александру Колчаку как раз-
ведчицу от ЧК?
; Как еще можно спасти мою жизнь, если я пригово-  рена к расстрелу?
Мужчина не скрыл обиды:
; Мое сердце плачет, Ольга! Я вас спасаю, именем  любви!
; Я убита, Платон! Убита! ; она, как не понимала его  тоски, его боли, его униженности.
; Я вижу, вы совсем не желаете жить!  ; Да, я желаю принять смерть.
Платон Привалов достал револьвер, положил на ска-  мью:
; Стреляйтесь! За вами застрелюсь я. Только не за-  будьте прочитать молитву раскаяния! 
Графиня Ольга посмотрела на чекиста, прислушалась,  как мимо, грозно стуча ботинками по булыжной мосто-
 
вой, шел отряд моряков. Впереди горделиво вышагива-  ли музыканты с духовым оркестром, они по печальной
красоте играли марш «Прощание славянки», стонущая,  воинственная музыка проникала в сердце, тревожила сла-
достные слезы, любовь к жизни; моряки уходили на бит-  ву с Врангелем; у фонтана мирно гуляли голуби. Важно
проехала лошадь-тяжеловоз, высекая подковами огнен-  ные искры, везла в телеге спиленные дрова.
Пленница ЧК долго раздумывала, потянулась рукою к  маузеру, но в последнее мгновение передумала. 
; Уберите игрушку, ; тихо попросила девушка.  Платон Федорович вернул в кобуру маузер:
; Что же вы не решились?
; Вас жалко. Я чувствую, вы, правда, любите. И если  я застрелюсь, вы перед выстрелом не остановитесь.
; Благодарю за спасение. И за вашу любовь. Я на-  столько растревожен вашим признанием, что начинаю
слышать в себе пророка. Мы умрем вместе, ; как все  влюбленные на земле, кто нес в своем сердце бессмерт-
ную светоносную любовь! 
; Вы еще напророчите! Я еще имею право умереть!  Вам зачем? Право, жалко вас стало!
; Себя надо пожалеть! У вас одно отчаяние, одно от-  чаяние!
; Согласна, ; смиренно отозвалась обреченная узни-  ца. ; Только, куда его деть?
Как только возвращалось душевное благорасположе-  ние, Платон Привалов начинал немыслимо, неисцелимо
страдать за Ольгу. Он вызвался на прогулку по Петрограду  с Ольгою, желая растревожить в ее сердце любовь к жизни.
Но растревожить любовь к жизни никак не получалось. В  ее настроении, стоически жила печаль, печаль! В том не
было ничего неестественного, он думал о жизни, Ольга  думала о смерти. Вся земля, куда не ступи, была ей эша-
фот, где в любое время может опуститься нож гильотины;  приговор Революционного трибунала никто не отменял! И
идти по земле, и нести в себе смерть, до хороводов ли под  гармонь на раздольном лугу, на сладостном закате?
 

Он вспомнил время, когда служил моряком в Крон-  штадте на корабле «Республика», и когда любил в уволь-
нение, с друзьями, приезжать в Питер. Из Питера они  мчались на лодке на остров в ресторан Излера. Он  был
открыт еще во времена правления императора Александ-  ра Второго, и нравился тем, что в ресторане цыгане пели
до утренней зари. Там можно было исцелить даже самую  страшную угрюмость, даже чувство смерти, если ты уже
держишь маузер у виска, разочаровавшись в бессмысли-  це земного бытия. Цыганские раздольные песни просто
измучивали сладостью любви к жизни!
По маю, в белые ночи, когда сходил ледоход, на Неве  появлялись бесчисленные расписные лодки, с гребцами.
В такое время Петербург, напоенный чистым, солнечным  светом, напоминал волшебную Венецию с дивно и краси-
во плавающими гондолами. Можно было нанять лодку с  крепкими, энергичными гребцами, с певцом-музыкантом,
и гребцы быстро помчат вас по водной глади, где плавает  закатное солнце, наделяя мир такою красотою, от которой
хочется плакать, что видишь ее, что живешь. Теперь ло-  док на Неве стало  меньше, сладостная любовь к жизни
истаяла в громе пушек, но еще были. Платон Привалов  выбрал фрегат-лодку поуютнее, с гребцами, с певцом,
галантно, как капитан, пригласил красавицу на лодку, но  лодка никак не могла закрепиться у берега, волны отно-
сили и относили  ее в сторону Финского залива. Мужчина  взял Ольгу на руки, прижал к себе, и по воде перенес на
скамью. Слегка поцеловав ее, повелел гребцам двигаться  на разлете.
Увеселительная прогулка взволновала Ольгу, растре-  вожила первозданность чувств по красоте и молитве. Она
сама жила в Петербурге, но такую живую неземную кра-  соту на Неве видела впервые. И через сердце пропуска-
ла впервые; не было еще любимого человека. Молодые  парни в красивой одежде гребли в лад, слаженно, один
в один, опуская весла в воду, стараясь не оживить, не  взбунтовать даже капельку, дабы не оросить ею хозяев
жизни. И, кажется, нисколько не напрягались, хотя греб-
 
ли против течения. Красавица-россиянка  с живым инте-  ресом смотрела, как они огибали остров за островом, где
текла своя жизнь, сияли на солнце огни рыбацких дере-  вушек, высились великолепные дачи, молодые женщины
у берега, они стирали белье, высоко подоткнув подолы,  на зависть, на сладость, обнажая красивые полные ноги.
На первой зеленой травке паслись стада коров. Рыбаки  закидывали сети.
Благость, не жизнь.
Но красивее всего, душевнее всего, были народные  песни. Гребцы долго вели лодку против течения, но вот
наступало мгновение, когда можно было опустить вес-  ла, и лодка плыла сама по воле волн, сладко покачива-
ясь, сладко убаюкивая, сладко волнуя сердце. В это время  певец и запевал громогласно романсы и песни Федора
Тютчева «Я помню время золотое», Николая Кукольника  «О, боже, как я ее люблю!» Михаила Лермонтова «Вы-
хожу один я на дорогу», Афанасия Фета «На заре ты ее  не буди», Ивана Бунина «Чашу с темным вином подала
мне богиня печали». Певцы знали, какие романсы-сонеты  петь, если в лодке сидят красиво влюбленные люди. Все
песни звучали изысканно, во все земное пространство  густились сладостным эхом над волнами, возвращали в
мир волшебства.   
Особенно красиво получилась душевная народная  песня «Окрасился месяц багрянцем». И вживую, через
сердце, прошли пламенно тоскующие строки:
Ты правишь в открытое море,  Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду Нельзя доверяться волнам.
Песня невольно обнажала роковую судьбу графини,  только как раз не через измену любимого, а через любовь
Платона Привалова, мужественного человека. Именно  через любовь оба не справятся с бурею, если жизнь выне-
сет на лодке-бригантине в открытое море. Ольга неволь-
 

но промокнула слезы. Мужчина быстро и чутко уловил  ее настроение, увидел, как она поежилась, поежилась от
волшебства в сердце, какое проникло сквозь ее печали не-  жданно-негаданно. Оживило сердце, и переполнило его
красотою и несказанною любовью к жизни; она никак не  рассчитывала на такую сладостную молитву чувств, на
такую сладостную пытку чувств? Раньше графиня несла  в себе пытку души через тоску, теперь пытку души будет
нести через молитву чувств, через любовь!  И эта пытка будет посильнее!
Ты уже на краю жизни, ждешь выстрела в себя, ждешь,  когда возвысишься над землею улетающим в синее небо
тоскующим журавлем, и странно, странно, ; наполня-  ешься молитвою к жизни!
Любовью к жизни!  Любовью к мужчине!
Платон Привалов оценил ее настроение на свой лад;  ветер мая еще не так ласков, холодные капли воды срыва-
ются в лицо, и, если графиня поежилась, то, несомненно,  от холода; волшебные песни не могли разжечь печаль.
Он укрыл ее своим пиджаком, прижал к себе. Ольга не  отстранилась, даже не попыталась отстраниться. Такое
соседство ей показалось очень даже уютным. Мужчина  отдал щедрые деньги лодочнику и повелел гребцам раз-
гонять бригантину на остров в ресторан Излера.
 
делу изволили-с прибыть, Платон Федорович? Услышав  благожелательное, не по делам, а откушать, потанцевать
с красивою девушкою, послушать цыганское пение, он,  все еще трясясь от страха, достал платок, промокнул пот.
И взмахнул им, как волшебною палочкою. Суматошно за-  суетились официанты, живо забегали по залу. Уютно-ро-
скошный столик в отдельной кабине, с благостным видом  на зал был сервирован в мгновение.
Вельможный чекист разлил в маленькие хрустальные  рюмки вино. Пододвинул рюмку девушке.   
; Рюмка французского коньяка, я думаю, не помеша-
Ольга пригубила коньяк. Посмотрела на зал, он закру-  жился, как в хороводе. Она качнулась в кресле, едва не
упала, мужчина торопливо придержал ее.    Графиня извинилась:
; Простите, я, кажется, сильно ослабла.
Посидев, она пересилила себя, выпила всю рюмку, и
стала слушать, как духовой оркестр в душевной красоте  играл медленный вальс «Рамона, ты мне навеки отдана».
Коньяк и музыка отогнали мир зла и тоски, воскресили  мир любви и красоты, добра и гармонии. Приятно-зага-
дочные чувства тревожили слезы, чувство вины и покая-  ния перед человеком, который ее любил.
Графиня коснулась его руки:
; Извините, Платон, у Исаакиевского собора я вела
 
Не от  себя, поверьте! Огорчаю помимо воли, помимо желания!
 
Явление Платона Привалова в ресторан вызвало не-  мыслимый переполох. Увидев грозу буржуев Петрограда,
швейцар с густою важною бородою, торопливо открыл  тяжелую, стеклянную дверь, изогнувшись в лакейском
поклоне, и так замер изваянием, пока чекист и Ольга не  прошли в зал. Как по удару колокола, выбежал полнова-
тый, лысеющий метрдотель, нервно приглаживая фрак,  поправляя бабочку; не часто всесильные чекисты с Го-
роховой улицы посещали гульбище на далеком острове.  Почтительно поклонившись, он угодливо уточнил: по
 
И  загоняет в лютую круговерть нервности! Нет ничего ужас-
нее в мире, как жить на разломе времени! И, скорее всего,  моя боль, моя печаль, мое проклятье, но не вина, что я
явилась в мир именно в зловещее время! Я люблю свою  землю, и каждое мгновение слышу и слышу в себе ее пес-
ни, плеск ее рек и озер, таинственный шепот лесов, говор  трав. Слышу разливы гармоники под березками у озера,
как девицы-красавицы водят хороводы на лугу, как летит  по снежным просторам на закатное солнце лихая тройка,
 

звонко и медово, позванивая под дугою колокольчиками.  Я все это видела под Орлом, в своем поместье, оно стояло
в нимбе русских деревень. Но пришли вы, большевики, и  разлучили с землею Отцов!
Ольга Воронцова-Витте живо взглянула красиво-ла-  сковыми глазами:
; Понимаете теперь, почему никак не складывается  моя любовь на разломе времени?
Платон Привалов успокоил ее:
; Не судите себя. И не вините! Моя любовь от загад-  ки, от таинства, и, можно сказать, не ко времени! Пусть
буду только я  нести свое распятье на свою Голгофу.     Извинившись, он встал, подошел к оркестру, пошеп-
тался с дирижером, дал деньги. И вскоре на эстраду вы-  шел красивый цыган с гитарою, в красной, раздольной
рубахе, и запел, под оркестр, с невыносимым страдани-  ем песню; «Гори, гори, моя звезда, звезда любви примет-
ная. Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда».  Песня эта только входила в моду, слетела в Петроград из
Сибири, ее пел под гитару в одиночной камере смерт-  ника в ЧК молоденький офицер из воинства Верховного
правителя России Александра Колчака. И считалась за-  прещенною, поскольку, как говорили, тоскующую пес-
ню-сонет сочинил сам Александр Колчак, и ее пели в  застолье белые офицеры. Плененный офицер ее пел и
тогда, когда его вели на расстрел. Песня эта глубоко за-  пала в сердце Платона Привалова, очень уж она вымеря-
ла-исповедовала его любовь к Ольге Воронцовой-Витте.  И теперь она несказанною земною тоскою обжигала его  душу, неся над залом, над миром загадочно-грустную
мелодию, где хотелось в празднике последнего мига  воскресить в красоте и мудрости падшее человечество,
и явить обновленный мир любимой пленнице-страдали-  це! Смотри, Ольга, как прекрасен мир! Люби его! Это
тебе дар от Платона Привалова! Довольно жить только  тоскою, отмщением, жить в святом и праведном сане
жертвенника у храма.
Он очень хотел ее воскресения!
 
Особенно грустно и нежно трогали душу праведные сло-  ва, с его смыслом, именно с его смыслом: умру ли я, и над
могилою, гори, гори твоя звезда! И пусть загадочный свет  звезды по имени Ольга будет неиссякаем на все бессмертие!
Красиво-тоскующая песня, кажется, оживила и плен-  ницу-страдалицу. Лик ее посвежел, стал не так строг и
холоден, похоже, перестала кружить вокруг ее сердца не-  устанная, ненасытная холодная метель.
Платон Привалов спросил:
; Понравилась ли вам песня?  Ольга отозвалась уклончиво:
; Я не знаю себя. Не знаю, что должно понравиться?  Что не должно? В познании мира существует естествен-
ный отбор. Вы же знаете мудрость: «Если я существую  не для себя, то для кого же? Но если я существую только
для себя, то для чего я существую?» Когда я была гимна-  зисткою, я мечтала изыскать человека, кто стал бы моим
зеркалом! Кто бы сумел показать мне себя, какая я ; на  ощущение, на тоску, на прозрение?
Если вы проявите милость, я бы желал стать для вас,  ; первооткрывателем вашей души?
; Поздно.
; Поздно? Почему? Вы еще гимназистка! 
; Вы добры, Платон! Только я не гимназистка, с ро-  мантическим сердцем, с белым бантом в косе, я ваша
Беатриче из «Божественной комедии», и вы спускаете ее  по кругам ада Данте ниже и ниже! Туда, где прозвучит
выстрел, и где завершится крестный путь пленницы-ст-  радалицы за Отечество! 
В зале оркестр заиграл веселую мелодию. Хмельной  люд заплясал, запрыгал, закружился в бешеном вихре;
просто удивительно, какая в человеке живет прекрасная  радость к жизни. 
Платон же Привалов слышал в себе только огорчение.  Ему никак не удавалось пленить радостью Ольгу Ворон-
цову-Витте. Где в бубен скомороха не ударишь, куда во-  роную тройку не повернешь, все попадаешь в страну по
имени Печаль и Угрюмость, в страну под саваном.
 

Он с завистью посмотрел в зал. Ему очень хотелось  громкого, беззаботного веселья, пьяно прыгать в танце,
жить с горячим свечением в сердце, кружить в хмель-  ном хороводе красавицу Ольгу, смотреть, как она весело
смеется, дышит сладким дыханием ему в лицо, в ласке  сжимает его руку, доверчиво прижимается к его повели-
тельно крепкому, мужскому телу. Даже самому, ненасыт-  но, неистово, станцевать матросское «Яблочко»! И все во
имя любви! Но жизнь никак не желала жить по его прав-  де, его настроению.
Ему стыдно, просто стыдно было пригласить Ольгу  на танец! И стыдно сказать, я тебя люблю.
Он разлил в рюмки коньяк; оставалось вести фило-  софские беседы от Сократа:
; Значит, Александра Блока вы  не любите?
; Талантливый поэт, гость на земле. Он не должен слу-  жить ложному пророку!
; Кто же вам люб? Константин Бальмонт, в ком жила  вся стихия человеческого сочувствия? Федор Сологуб,
кто отдал себя печали и уединению, и был затравлен как  гений толпою и властью? Федор Достоевский, кто через
страдание искал мировую гармонию? Иван Тургенев, кто  пытался осмыслить быстробегущую жизнь, но так и не
осмыслил, и перебрался в Париж к Полине Виардо на  «пир чувств»?
Он посмотрел на Ольгу, кого выберет? Но красавица-  россиянка, покорно и смиренно, ушла в безымянность.   
; Что ж, в таком случае, предлагаю выпить за графа  Льва Николаевича Толстого.
; Извините, но я не чту графа Толстого! 
; Только потому, что Ленин назвал его «зеркалом рус-  ской революции»?
; Именно так! В подвала Киевского ЧК, на стене  камеры смертников нацарапана голова Льва Толстого, а
внизу написано: «Великому растлителю Русской души!  Идущие на смерть шлют свое проклятие!»
Платон Привалов услышал в себе страшную муку.    Ольга проявила сочувствие.
 
; Видите, как со мною сложно. Вы бы просто не спра-  вились с моим сердцем, если бы стали мне, как Сенека
для Нерона! Я бы взбунтовалась, как он, и вы бы, как им-  ператор Нерон, поднесли мне кубок с ядом Сальери!
Она коснулась рюмкою его рюмки:  ; Выпьем за вашу любовь.
; К Толстому? ; поспешил повеселить себя чекист.  ; К Прекрасной Незнакомке.
В Платоне Привалове заиграло солнце; Ольга Ворон-  цова-Витте объяснилась ему в любви.
Он поднял рюмку, поцеловал ее:
; Вы соприкоснулись не с рюмкою, а с моим сердцем!  Значит, и выпьем за Прекрасную Незнакомку!
Выпив, спросил:
; Вы совсем не чтите русскую литературу?
; Я читала в подлиннике Виктора Гюго, Монтескье,  Гегеля, Михаила Бакунина. Но ближе оказался гений Фе-
дора Достоевского. Ваша революция вернула к жизни  неисправимого Федьку-каторжанина! Именно они, раз-
бойники, с постыдною нищетою духа, сбегаются к вам  с вилами и с криками радости: «Где он тот, кого надо
убивать?» Что они принесут сердцу? Ум? Красоту души?  Чувство любви к Отечеству? Можно ли строить Храм
Любви с Федькою-каторжником?    Платон Федорович не согласился:
;  Федька-каторжанин ожил, да! Но ожил и бунтую-  щий казак Степан Разин!
; Смею возразить, ваш Степан Разин, тот же разбой-  ник из шайки Кудеяра! Только он бросил в Волгу не пер-
сидскую княжну, а Русь святую! И там теперь совсем не  густится над Волгою крик тоски персидской княжны!
; Да, революция жестока!  Но разве Достоевского не  считают самым безжалостным писателем, кто вернопод-
данно вычищал пороки человеческой натуры? И в то же  время он остается самым гордым человеколюбцем! Не
надо упрощать жизнь! Гармония в мире ; вечная изгнан-  ница! На его бесконечном  пространстве есть и страх, и
радость, и горе, и ложь, и любовь, и ненависть. И все это
 

ратное воинство постоянно в столкновении, где чаще по-  беждает Зло. И чаще терпит крушение идеализм!
Вы чтите Достоевского, и благо! Но чтите и того, кому  выпало  вычищать из человеческого сердца пороки, воз-
носить на земле город Солнца! И мы выстроим его! Рас-  сеем на земле мрак Господ и Рабов! И светоносное пламя
вырвется на свободу из каждого сердца, и с облегченною  душою ударит по струнам певец, и разбежится в счаст-
ливой пляске весь Добрый Мир! Не будет ни рабов, ни  владык!   
Осмыслите, Ольга,  даже падающая с неба снежин-  ка чувствует свое кружение, красоту земли, песнопение
ветра, чувствует солнце, свое прощание с жизнью, а  человек ; ничего не чувствует! Он угнетен владыками
жизни! Он закован в цепи раба! Мы ему и строим Чело-  веческое Братство! Как еще ему, человеку, ощутить свою
радость?
Мы принесли пролетарскую культуру! Свободу твор-  чества! И каждый будет видеть, где есть Ложь и где есть
Правда!
; Свободу для черни?  ; Пусть для черни!
Ольга Воронцова-Витте слегка улыбнулась: 
; Ваша чернь в безрассудстве, в озверении, выброси-  ла из окна дома на мостовую рояль Сергея Рахманинова,
разбив его вдребезги. Рояль гения музыки, гения России,  на котором играли Моцарта и Бетховена!
Такая свобода творчества вам мила?
Разговор был горячим. Его услышал матрос с дере-  вянною кобурою на поясе, он сидел в зале, рядом с от-
дельною кабиною, и, похоже, не выдержал,  ввязался в  спор:
; Скажите, какие нежности, ; народ разбил рояль  Сергея Рахманинова! Если разбил, значит, он народу не
нужен! Когда на рояли играли Моцарта, никто его из  окна не выбрасывал! И Моцарта из окна не выбрасывали!
Сергея же Рахманинова «выбросили» в открытое окно, в  Европу! Пусть там сочиняет кантаты для буржуев! Кто
 
больше вхож к пролетариату? Судите сами! Рафаэль Мо-  царт, Тициан, Рембрандт, ; все таланты в гости к нам!
Россия должна петь «Интернационал»! Весь мир на-  силья мы разрушим! И станем жить по справедливости!
Таланты, гении ; не нужны простому люду! Талант нару-  шает равенство! И разрушает гармонию Земного Братст-
ва, какое выстраиваем!    
; И великого певца Федора Шаляпин тоже надо рас-  стрелять? ; поинтересовалась графиня Ольга.
; Только расстрелять, куда его! Все люди ; это один  Федор Шаляпин! Так запоют, заслушаешься! И слезою себя
облагородишь! И все будут равны друг перед другом, перед  талантом, поскольку каждый человек есть песнопение талан-
та! Зачем же Федору Шаляпину выделяться? На земле все  должны быть равны. Зачем князья, графы, Шаляпины? Иди
на свой трон, пролетарий, иди! ; гордо заключил матрос.  Он принес на подносе два коньяка, для Платона и
Ольги.
; Не откажите, за знакомство!    Ольга взяла рюмку:
; Вы бы и Толстого расстреляли? Как графа?  ; Несомненно.
; Но Ленин назвал писателя «Зеркалом революции», ;  строго заметила графиня.
; В таком случае его расстрел я бы согласовал с вож-  дем! ; быстро нашелся матрос.
Он выпил по любви с обретенными друзьями. И когда  оркестр заиграл вальс, поклонился Ольге:
; Не откажите моряку Балтийского флота Степану  Гордееву покружиться с прекрасною дамою в прощальном
вальсе? С зарницами отправляюсь на фронт, бить контру!  Графиня посмотрела на Платона Привалова. Он воз-
ражать не стал, и даже мысленно благословил ее на та-  нец, пусть ощутит ветровую, летящую сладость вальса,
какую испытывала, когда училась в гимназии; пусть ско-  рее вернет себя к себе.      
Ольга вернулась чарующе красивою. В душе ее ожил  бесконечный разлив радости. Она перестала быть изгоем
 

от жизни; бубенцовая тройка понесла ее в нежные, зага-  дочные дали. Платон Привалов того и желал. И понял,
пора и ему растревожить в себе первозданный мир кра-  соты и радости, насладиться сладостью любви. Довольно
истаивать холодным светом луны. 
И он решил отдаться танцу. Философские беседы от  Сократа, это философские беседы от Сократа, а близость,
сердце к сердцу, молитва к молитве, с милою россиян-  кою, это близость, это сближение родственных душ.
В зале погас свет, зажглись разноцветные прожектора,  освещая в загадочной красоте и само пространство зала, и
каждого, кто был на пиру жизни. Мужчина услышал, как  заиграл оркестр, и в волнении отвел Ольгу в зал, отвел
бережно, как Иван-царевич отвел Снегурочку от костра,  через который она должна перепрыгнуть. И истаять. На  все времена. И теперь вживую видел ее, спасенную. И по
земной правде. И в сказочной красе.
; Я хочу существовать для вас, ; тихо сказал он.
И ушел в вихрь танца, как уходит Проклятое Горе в  вихрь зимней метели. Всматриваясь в зал, он перестал
слышать себя  затерянным в мире между пирующими  богами, обретал властность мужчины, красоту жизни.
Его все радовало, манило к себе: загадочный полумрак,  ласково-бунтующая музыка, повелительно-веселая
толпа, живущая в танце на прощальной сладостной са-  моотдаче, танцуя так, словно с зарею сметающим по-
ловодьем ринется на землю потоп, и жизнь перестанет  нести смысл. Но сильнее всего, манил и мучил всеми
прелестями жизни ; сладкий жар высоких грудей Оль-  ги, где невероятно, до слез, до  выстрела в себя,  хоте-
лось поцеловать ее в губы, раствориться в ее ласке, в  ее нежности, в ее любви. Стать властелином не только
себя и ее, но и всего мира! Столько разожглось в серд-  це чувств, ласковой любви к жизни, ласковой любви к
женщине!
Утолив любовь, можно убить себя! Ибо так больше на  земле не повторится! Не пронесется он больше с такими
чувствами на золоченой колеснице Цезаря по всему миру!
 
Ничего больше не повторится!  Безмолвная вечность ожидает его!
Ибо не будет Ольги!  Не будет!
И танцев в ресторане не будет!
Все, что он может выбить в ЧК, десять лет каторги на  Колыме!
Они будут разъединены!      
И не выпьют уже вместе ; за любовь!
На земле остынет его молитва чувств!      
И в самом деле, много ли человеку надо? Труд на паш-  не, пышногрудая женщина, ковш вина и разудалая пляска
под гармонь на праздник! И любовь! Для бессмертия че-  ловеческого рода! В чем еще смысл жизни?
После танца, Платон Привалов стыдливо обнял Оль-  гу. И так  проводил до столика в уютной кабине.
Оказавшись один на один, он опять испытал в себе  мученическое чувство стыдливости. 
Что с собою делать, он не знал! Оставшись наедине с  россиянкою, он боялся говорить о любви, боялся смотреть
в ее ожившие, ласковые глаза. И весь, весь обращался в цве-  ток-молчание, нечаянно надломленный копытом лошади.
Чекист смахнул слезу.
; Вы плачете? ; удивилась девушка. ; Впервые вижу,  как плачет мужчина. Кто же вас обидел? Не я ли?
; Не вы, ; кивнул мужчина.
; Поделитесь, ; настояла графиня. ; Мудрые люди  говорят: делить свое горе, это его уменьшить, а делить
свою радость ; ее увеличить!
; Я плачу от радости, Ольга. Мне хорошо, что ты  есть. И мы есть.
Ольга коснулась его руки. И они стали вместе, сердце  к сердцу, слушать цыганские песни.
Слушали до зари.
На прощание Платон Привалов подозвал метрдотеля,  дал денег. И вежливо попросил: пусть оркестр еще раз
сыграет грустный романс; «Гори, гори, моя звезда, звезда  любви приметная».
 

И добавил:
; Того желает графиня Ольга.
; Да, я того желаю, ; вежливо отозвалась красавица.  Метрдотель вежливо поклонился, подошел к оркест-
ру, и вскоре в зал снова ворвалась сильным, ненасытным  половодьем сладко-тоскующая песня о жизни и смерти,
но больше о любви, о бессмертной любви, какая может  перелиться в звезду и остаться в небе на все времена, и
гореть, сиять над его могилою.
Будет ли так, будет ли гореть одинокая звезда по име-  ни Ольга над его могилою, Платон Привалов не знал! Не
знала и графиня Ольга, будет ли ее могила? Чекисты не  писали родным похоронные, всю скорбную живность
сваливали в братские могильники, чаще без документов.  Со временем вырастала березовая роща. Роща-рекви-
ем. Она скрывала все убиения.
В таком могильнике, скорее всего, и выпало по судьбе  лежать в безвестности графине Ольге.    
В Петроград вернулись на катере. Ольгу Воронцову-  Витте разместили в ЧК в камере смертника. Графиня до-
гадывалась, Платон Привалов, скорее всего, отпросил ее  на прогулку по Петрограду у председателя ЧК Глеба Бо-
кия, он уговорит ее ; надеть черную мантию Каина, стать  разведчицею ЧК в стане Антона Деникина или Алексан-
дра Колчака. Она верила Платону, сам он того не желал!  Но такое условие поставить мог.
Не просто же он вывел ее на прогулку по Петрограду,  стал влюблять в жизнь! Какая-то цена была оговорена!
Возможно, был расчет на встречу с Борисом Савинковым,  на то и следовали на отдалении чекисты. 
Получалось, как предвидел Глеб Бокий, не сложилось.  И он никак не сможет простить эсерку, которая покуша-
лась на его жизнь! Значит, что? Надо ждать расстрела! И  мысли ее потекли сами по себе, горькие, прощальные. Но
прощальные думы ее были не о смерти, ее прощальные
 
думы были о Платоне Привалове, в чем было стыдно при-  знаться перед собою, перед совестью, перед мамою, но
было именно так, как было. Собственно, стыдиться было  нечего. Думы были простые; явится ли он перед рас-
стрелом проститься с обреченною узницею? Он оживил  ее сердце, наполнил любовью к жизни, разогнал холод-
ные, ледяные метели, которые закручивали ее в снежный  вихрь, дабы скорее унести в царство Снежной королевы.
С гордым и красивым сердцем идти на расстрел было  легче; гордо умереть ; тоже искусство! Но и это была
не вся правда! Человек ее любил! И, значит, уже не в  одиночестве графиня Ольга взойдет на свое распятье, на
свою Голгофу! Одна душа, да всплакнет о ее судьбе! И,  несомненно, узница очень-очень желала увидеть перед
гибелью его, исцелителя ее душевной печали, душевной  боли, ласково посмотреть в глаза, и если можно будет, то
дотронуться на прощание до его руки, как бы оставить  ему на земле и себя, и любовь.
Странное было чувство!  И очень-очень желанное!
И очень-очень по-девичьи стыдливое!  Неужели это любовь?
За мгновение до смерти?      
Дверь открыли ключом. В камеру вошел надзиратель,  громко скомандовал:
; Встать!
Ольга встала. Появился в кожаной тужурке Платон  Привалов, попросил тюремщика принести кофе, никого
не впускать.
Он поцеловал узнице руку. Достал из папки докумен-  ты с титульным оттиском «Петроград. Чрезвычайная ко-
миссия. Революционный трибунал».  Внимательно посмотрел на графиню:
; Я был в Москве, и очень боялся, что оставил тебя  в тюрьме одну. Ездил к прокурору Революционного три-
бунала ВЧК Льву Фридкину, общался с председателем  следственной комиссии при Революционном трибунале
Моисеем Глузманом, с народным защитником при ко-
 

миссариате юстиции Григорием Антокольским; мы вме-  сте делали революцию, шли на штурм Зимнего! Я сумел
спасти тебе жизнь! И привез выписку из Революционного  Трибунала ВЧК Петрограда от 26 мая 1920 года: приго-
вор о смертной казни графине Ольге Воронцовой-Витте  заменен на пожизненную каторгу, с отбытием наказания
в лагере Дальнего Востока!
Он подал пленнице ЧК постановление:
;Ты будешь жить, Ольга, пусть и в заснеженной кан-  дальной империи!
Платон Привалов, несомненно, ждал слез радости и  ласково-непорочного прикосновения к руке, за свое спа-
сение. Чувство воскресения, ; великое чувство, по силе  равно воскресению Иисуса Христа на Голгофе! Быть на
эшафоте, ждать расстрела, и внове оказаться человеком  земли и солнца! Именно такое  чувство пережил Федор
Достоевский, приговоренный судом к смертной казни за  желание свергнуть монархию в России, и он уже стоял пе-
ред ружьями, ожидая огненного пламени из стволов, ги-  бели. Но в самое последнее мгновение примчался гонец
от императора и привез приказ о помиловании. Спасен-  ный писатель был потрясен, воздел руки к небу, к солнцу,
к Богу, и плакал, ненасытно, мучительно, пока не изгнал  из себя страшного беса, ; чувство смерти!
Но Ольга Воронцова-Витте, прочитав о земном вос-  кресении, вернула чекисту постановление Революцион-
ного трибунала ВЧК о ее помиловании.  Холодно спросила:
; С чего вы взяли, что я нуждаюсь в вашем спасе-  нии? 
; Как? ; удивился Платон Привалов.
И стыдливо, целомудренно ушел в себя, услышав в  сердце стоны ненастья, безмерное отчаяние и горькую,
несправедливую бесприютность.
Он очень желал, живо и интересно, поведать спасен-  ной узнице, с каким немыслимо стоическим упрямством
он отстаивал ее у Глеба Бокия. Как в таинстве, жертвуя  собою, карьерою в ЧК, сам ездил к друзьям в Москву,
 
доказывал, что узница Ольга Воронцова-Витте помогала  следствию разоружить штаб восстания Бориса Савинкова
в Петрограде! Было так, не было, в том ли суть? Люби-  мую Ольгу надо было спасать! Даже ценою жизни! Глеб
Бокий может его расстрелять, если узнает о поездке в  Москву, о милости к Ольге! Но он не мог отдать ее на
откуп смерти! Он спас ее! Но Ольга Воронцова-Витте не  приняла его молитвы, ; он переживал в себе великое ос-
корбление.
; Вы не хотите жить? ; спросил тихо, по милосер-  дию.
; Я не вижу смысла жить.
; И в любви не видите смысла?  Узница ЧК помолчала:
; Я смирилась с расстрелом.  Он взял ее руки, поцеловал:
; Вам нельзя умирать. Вы слишком молоды и краси-  вы! И должны жить!
Принесли кофе, бутерброды с икрою. Командир-че-  кист разлил в белые чашечки кофе. Пододвинул кофе
Ольги. Отпив глоток, она еще раз посмотрела на поста-  новление Революционного трибунала о помиловании.   
; Вы предлагаете жить под чужим именем?
; Под своим. Я только убрал графское сословие, и то,  что вы дочь адмирала флота. И родственница графа Вит-
те.
; Не боитесь, если я вас выдам ЧК? И вас расстреля-  ют за  излишнюю любовь к графу Витте?
; Меня расстреляют за излишнюю любовь к вам, а не  к графу Витте! Но я, надеюсь, вы меня не предадите!  Вы
моя любовь и моя жена, от Бога!
; Я вас не предам, но можно ли чекисту любить графи-  ню? Вас и без меня расстреляют, ; за измену революции!
; Я полюбил не графиню, а красавицу, ее чистую, це-  ломудренную душу, кто не побоялся жертвенно взойти на
распятье Христа во имя свободы! Мы, большевики, тоже  боремся за свободу! Вы были бы с нами, если бы не ушли
к боевикам в «Народную волю»! 
 

; Я не выживу на каторге.
; Все декабристы, все эсеры прошли через каторгу. И  остались живы! Я буду с вами! Думаю, сумею вызволить
вас с каторги. Зачем идти на плаху? Поживите, посмотри-  те, как мы будем выстраивать Братство?
; Зачем мне ваше Братство? Я и так знаю, как злая  пророчица Кассандра, чем все закончится? Ваша рево-
люция не возвеличит  человека, а разрушит его; а вас,  убийц, отведут под конвоем на казнь!
Платон Привалов улыбнулся:  ; Завидное пророчество.
; Это не мое пророчество, а пророчицы Кассандры!  ; Милая Ольга, та древняя пророчица Кассандра не
всегда бывает права! Я пришел в революцию не убить,  а воскресить Человеческую Душу! Я ощущаю радость и
страдание всего человечества! И знаю, в каждом челове-  ке живет сладостная чувственность, он умеет принять в
сердце радость жизни, но все, все они обречены на печа-  ли! Почему? Откуда такое проклятье? Почему никто не
хочет любить жизнь? Никто не хочет посмотреть на солн-  це, на ромашку, на летящего лебедя в небе? Живут, как
живут! И совсем не чувствуют, что живут!
Знаю,  были и праздники! Жили-кружили на лугу де-  вичьи хороводы, играла гармонь и в светлость, и в уда-
лую пляску! Но больше на землю Отцов слетались пес-  ни от тоски и скорби. И кружили над душою, как черные
коршуны. И мучили, клевали ее, как печень Прометея!  И если была тоска, если люди поднимались с вилами за
волю и землю, если в гневе разжигали неумолимый по-  жар восстания, бросая в огонь свое повиновение, в кра-
соте распаляя справедливую страсть к свободе, значит, не  все было ладно в русском королевстве.    
Праведников забивали кнутами, казнили, вешали на  виселице! Виселицы с мучениками мятежного Емельяна
Пугачева сплавляли на плотах по Волге,  на устрашение  тем, кто жил. И тем, кто Прометеем думал о земле и воле!
Но праведники поднимались снова, и говорили во  все пространство земли Отцов: люди, напоите долины
 
журавлиными песнями, замерзшие реки ; половодьем  весенним, сердце ; свободою! Седлайте коней, и пусть
ваши крылатые кони принесут на крыльях своих великую  правду земли. И великую правду человека!
Он помолчал:
; Вы, эсеры, бились за землю и волю, а большевики  ее дали! И пахарь пошел за большевиками. Я тоже па-
харь! Все остальные рассуждения ; от лукавого!  Платон Привалов взял ее руки, поцеловал:
; Так что решим? Будем жить?
Ольга Воронцова-Витте смирила себя.  Склонила голову на плечо чекиста.
Провожая ее на этап, Платон Федорович по сердцу, по  молитве, наставлял ее:
; По пути на Колыму начальник Особого отдела конвой-  ного полка будет просить каждого написать объяснение, где
надо будет указать социальное положение, за что осужде-  на? Будет уверять, это требуется для пересмотра уголовного
дела, могут отпустить на волю. Не верь ему!  Напиши, ты  мещанка! Чекисты будут выбирать священников, офицеров,
князей, графов, одним словом, буржуев, и расстреливать!  Ольга опять не сдержалась, села на скамью, с тоскою
произнесла:
; Господи, как я устала от вашей расстрельной жиз-  ни! За какие печали вы гоните на эшафот офицера, дво-
рянина, князя? Неужели так быстро забыли восстание  декабристов, где вышли на Сенатскую площадь ; графы,
князья, дворяне и офицеры? Павел Пестель есть  герой  Отечественной войны, за храбрость на Бородинском поле,
награжден золотым оружием; героями были на поле сечи Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил
Бестужев-Рюмин, князь Петр Каховский, князь Сергей  Трубецкой! Его жена княгиня Екатерина Трубецкая явила
миру неслыханно великую любовь и великую жертвен-  ность, уехала в Сибирь к мужу! Княгиня Мария Волкон-
 

Люди-Прометеи поднимались с вилами за Землю и Волю,  значит, не все было ладно в русском королевстве.
 
ская тоже уехала в северные каторжные края к декабристу  князю генералу Сергею Волконскому!
Это были самые богатые люди. Имели дворцы, были  министрами, генералами, великими дипломатами, ; и все
отдали за свободу Отечества! И пошли в цепях-кандалах  по каторжному тракту с грустными песнями в Колымские
края добывать руду! Добывать по колено в ледяной воде!  Это были Прометеи, велико святые люди! И вы их уби-
ваете! Спросите себя, какие вы судьи им, графам, князь-  ям, дворянам и офицерам? Вы убийцы!
Но никак ; не судьи! Вас даже тьму тьмущую в мил-  лион человек ; не разглядеть за одним декабристом!   
Вспомните Бородинское сражение! Кто там защищал  Отечество от Наполеона? И кто в смерти слился с землею
Русскою? Опять же, графы, князья, дворяне и офицеры!  Граф генерал Михаил Богданович Барклай-де-Толли, кому
поставлен памятник в Петербурге; Петр Багратион, он  происходил из старинного грузинского княжеского рода,
был смертельно ранен. Генералы Николай Раевский, его  сыновья Александр и Николай; Матвей Платов, Дмитрий
Дохтуров, Алексей Ермолов. Они, офицеры, все, все пали  героями! И вы офицера тащите на виселицу! 
Ольга Воронцова-Витте так расстроилась, что не по-  желала следовать этапом по каторжному тракту на Колы-
му, и в истерике просила расстрелять ее. Платон Прива-  лов, как мог, уговаривал россиянку, сердце его плакало.
Время строгое, ; и надо выбирать не смерть, а жизнь!  Ему удалось смирить ее истерику; он понимал россиянку,
она ослабла на пытке в ЧК и душою, и телом, и надо бы,  если по-хорошему, отправить ее в санаторий, на восста-
новление сил. Но путь ее лежал ; на каторгу!
Вечером из тюрьмы, из ЧК, вывели на этап первую  партию осуждено-обреченных. Загрузили в «воронки».
Платон Привалов сам взялся сопроводить этап. Ольгу  ему удалось разместить отдельно, в шкафчике-стакан-
чике, чтобы толпа не смяла ее, не затолкала. Грузовик с  вооруженным конвоем и его легковая машина поехали
сзади. Путь лежал на секретную железнодорожную вет-
 

ку, она располагалась за Московским вокзалом. Там, на Констатиноградской улице, и была пересыльная тюрьма
ЧК, замаскированная под дровяной склад Московского  жилищного управления. На складе лежали напиленные,
нарубленные дрова, за которыми скрывалась железнодо-  рожная ветка. Вагоны подавались только ночью. И только
ночью вывозили из Питера на Колыму и на Соловки об-  реченный люд, можно сказать, счастливый люд, ибо ре-
волюционные трибуналы ЧК выносили только смертные  приговоры, приговоры.
Расстрел, выверенная мера наказания!  Командир-чекист помог Ольге подняться по желез-
ным ступеням в вагон, на прощание сжал ее руку, обнял  ее, коснулся поцелуем ее щеки, и это все, что он мог в
таинстве сделать, пока конвойные с руганью загоняли в  вагоны обреченный люд, без жалости избивая прикладом
ружья человеческую медлительность.   
Паровоз выдал гудок, черный дым, как дьявол, рас-  христано взметнулся ввысь, ; и стал медленно набирать
скорость, по печали, по боли стуча колесами. 
Платон Привалов шел за вагоном, в котором уезжа-  ла Ольга, и все желал увидеть ее, очень желал. И ждал,
обманчиво ждал, что его красавица-россиянка непремен-  но выглянет в окно, взмахнет на прощание платком, и он
унесет ее любовь на все времена. Ждал и знал, такого не  свершится; конвойные не разрешат подойти заключен-
ным к зарешеченному окну, преградят путь штыком. Бу-  дешь настаивать, застрелят, при попытке к бегству.
Поезд ушел, скрылся в ночи, а Платон Привалов все  стоял и шептал: прощай, Ольга, прощай Ольга!
Он плакал.
Благо, была ночь, и его слезы боли, слезы любви виде-  ли только  небо и звезды. 
 
Платон шел за поездом и плакал.
Была ночь, и слезы его любви видели только небо и звезды.  Музыка от лиры будила в сердце
еще неосмысленную любовь к жизни и женщине.
 

Сказание седьмое
Подвиг и страдания графини Ольги Воронцовой-Витте     не были напрасными
Известно высказывание о Владимире Ильиче велико-  го политика Англии Черчилля. Он публично писал: «ни
Чингисхан, ни Тамерлан, ни Калигула не могли бы вы-  держать дуэльного поединка с Лениным по уничтожению
человеческих жизней».
Писатель Александр Куприн писал о вожде так:  «При  встрече с Лениным, я увидел: этот вежливый человек
при  своем душевном уродстве, были все же люди, доступные
капризам характера. Этот же сделан из камня, он оторвал-
ся от утеса и стремительно летит вниз, в ком живет одна  непобедимая мысль: падая ; уничтожать, уничтожать и
уничтожать!»
 
Святая рать, как писала поэтесса Марина Цветаева о Бе-  лой гвардии, подняла восстание под водительством Бориса
Савинкова и его «Союза защиты Родины и свободы» в  Пет-  рограде, во Владимире, Рыбинске, Муроме, Ярославле. Наи-
более сильно взметнулся пожар восстания в русском граде  Ярославле, весь народ поддержал Бориса Савинкова; вос-
ставшие сумели захватить власть и долго удерживали ее!    Вслед за восстанием Бориса Савинкова, летом 1920
года поднялись немыслимою грозою против власти крестьяне Тамбовской губернии под водительством
Александра Антонова. В штабе каждого повстанческо-  го отряда были эмиссары Бориса Савинкова.
В марте 1921 года восстали моряки Кронштадта, кого  большевики с Октября называли гордостью революции.
Восстание было жестоко подавлено. Кровью были зали-  ты все улицы Кронштадта. Море окрасилось багрянцем,
кровавые волны уносили боль и стоны моряков в те стра-  ны, где жили любовь и милосердие.
О том знал весь мир! За революционную смелость Ле-  нина льстиво называли Робеспьером!
Но более гуманные политики, кто чтил человеческую  жизнь, как святую, неповторимую единственность, писа-
ли о Ленине без лести.
 
Восставшая держава не выстояла, ее расстреляли из  пушек и залили кровью. 
Предводитель восстания Борис Савинков не был взят  живым; большевики не смогли привезти его в железной
клетке, как Емельяна Пугачева, в Москву, на Красную  площадь, и отрубить голову на Лобном месте. Он сумел
вырваться из петли и добраться до Омска до Верховно-  го правителя России Александра Васильевича Колчака.
Воевал командиром батальона смертников. Затем был  послом от Колчака в Париже. По окончанию граждан-
ской войны обосновался в Польше у Иосифа Пилсудско-  го, откуда засылал отряды мстителей на советское Оте-
чество.
Готовил покушение на Ленина и Троцкого.
Чекисты Феликса Дзержинского сумели выманить из  Польши и арестовать Великого Воина на русском Коли-
зее! Проявили выдумку ранговые чекисты Екаб Петерс,  Артур Артузовов, Платон Привалов. Борис Савинков был
приговорен  к смертной казни. Но убить его не рискнули.  Он был знаменем свободы, кто еще в царское время высо-
ко поднял меч против самодержавия, за землю, за волю!
 

И был любим в Отечестве. Смертную казнь ему заменили  пожизненным заключением. Когда страсти поулеглись,
Бориса Савинова в 25 году чекисты выбросили из окна  следователя на Лубянке, а миру известили, первый рево-
люционер сам покончил жизнь самоубийством.    Трагически завершилась и жизнь вождя эсеров Ма-
рии Спиридоновой; и все потому, что свершила великую  глупость от ума. В Учредительном собрании эсеры име-
ли большинство мандатов, большевики были «никем» в  Учредительном собрании, но они, проявив величие ума,
сумели договориться о Союзе с Марией Спиридоновой!  Большевики, оказавшись в большинстве, могли блокиро-
вать конституционное деяние Народного Вече! В резуль-  тате, оказались у власти!
Когда в Зимнем дворце они стали делить в  прави-  тельстве портфели, то эсерам отделили три министерские
должности. Эсеры возмутились, восстали, и вскоре, за все  хорошее, близкие сподвижники Марии Спиридоновой
были казнены. Всю остальную эсеровскую знать выслали  в лагеря; дальше уедут, тише будут. Сама Мария Спири-
донова будет расстреляна в 1941 году в тюрьме в Орле.  Если бы великая революционерка, великая эсерка не
пошла на сговор, не угодила в волчью стаю, то на кон-  ституционном Учредительном собрании была бы избрана
Председателем правительства, и вся история Отечества  могла бы пойти по пути милосердия к человеку, по пути  богатства и процветания.
Миллионы и миллионы крестьян стояли за эсеров, а  это все мужики-богатыри, былинные Микулы Селянино-
вичи, от сохи и от пашни!
И матросы, в большинстве, были за эсеров!
И народ стоял за социалистов-революционеров, раз в  избранном Учредительном собрании эсеров было боль-
шинство!
Но Мария Спиридонова не оказалась пророком в Оте-  честве!   
И все сломалось; кто ее лишил разума, Бог, Мефисто-  фель, ;  загадка на все времена!
 
Теперь о том, какие были «кровавые цари» в Отече-  стве?
В Москве в 1906 году был выпущен сборник статей  «Против смертной казни» под редакцией Михаила Гарне-
та. В книге  изложен  список лиц, кто был приговорен к  смертной казни за время с 1806 по 1906 год. В траурном
списке значилось  612 человек!!! Вспомним историю! Ка-  кие были бури! Восстание декабристов, восстание в Поль-
ше, крестьянские волнения в 1861 году, деятельность пет-  рашевцев и народовольцев, революция 1905 года, убиение
царей! И всего приговорили к смертной казни за 100 лет  612 человек! Лица, помеченные в черном, расстрельном
списке под номерами 46 по 307, не были разысканы. И,  значит, не были казнены! Многие декабристы  помило-
ваны, повешено пять декабристов, были помилованы все  и петрашевцы вместе с великим страдальцем Федором
Достоевским, а это 21 человек; смертную казнь им заме-  нили каторгою.
Когда свершилась Февральская революция, когда царь  отрекся от престола, в Петербурге в тюрьме «Кресты»
было 50 заключенных, в Шлиссельбурге 63, а в провин-  ции, в Тамбове, когда открыли ворота тюрьмы, то на сво-
боду вышло 7 заключенных! В Иркутске, правда, больше,  ; там сидели за решеткою 20 заключенных!
Вот вам и тюрьма народов!  Вот вам и кровавые цари!
Большевики из 17 года только в одну минуту расстре-  ливали по 612 человек! Это, получается, были добрые
цари?
 

Сказание восьмое
Путь на колыму           был немыслимо страшен
 
Как писал Гомер ; розовоперстая Эос, стыдливо и по-  винно обласкала утренними лучами Русскую землю.
Ветер обсушил человеческие слезы.
Пароход выдал протяжный гудок, отправился в путь.  И тяжело поволок караваном три баржи.
Три баржи-тюрьмы.  С живыми людьми.
Поволок через слезы, через боль, через горе.  И через гибель. 
 
Из письма графини ОЛЬГИ:
 
«Платон! Вы просили написать, как я, особо опасная  государственная преступница, кого Вы по любви и ми-
лосердию спасли от расстрела в ЧК и еще раз даровали  Земное Воскресение, доехала до Колымы? Разве можно
описать ваш ад? Его не описал бы даже гений Данте,  пожелав создать ; еще одну «Божественную комедию».
Не получилась бы комедия! Ваш ад страшнее всякого не-  бесного ада! Я постараюсь по боли и тоске явить его
миру за Данте!
На пристани, куда нас пригнали, высилось красное  каменное здание Русского общества Пароходства и
Торговли, на флигеле его висела еще старинная вывеска.
 
Караваном поплыли по морю баржи-тюрьмы  с живыми людьми.
 

Вскоре с дикими, пронзительными гудками подошел и сам  пароход, он тянул за собою три баржи. 
С каждой баржи сбросили на берег трап. Раздалась  лающая команда начальника конвоя: «Загружаться,
живо!» И обреченный народ погнали на баржи по скольз-  кому и узкому трапу, как скотов. Чекисты уродливо, как
пришельцы из чужого мира, раскрывали лающие рты,  кричали: «Живее, живее!» И каждого, кто задерживал-
ся, избивали прикладами ружей. Больше всего достава-  лось беременным женщинам; они от века шли по земле
осторожно, и, естественно, по скользкому трапу шли  бережливо, дабы не упасть, не убить в себе плоть, и
чекисты с малиновыми петлицами, ; казалось, с нена-  сытною, неосмысленною злобою, били им коваными сапо-
гами в живот: шевелись, сука! Женщина от злодейского  удара теряла равновесие, и с криком боли, падала в воду.
И в безумии взмахивала руками, стремилась выбраться  из омута, зацепиться за причал, за железную скобу. Но
выдержать битву за жизнь не удавалось. Твои чекисты  стояли на пароходе, и смеялись. Наконец, раздавался
выстрел; и не поймешь, то ли выстрел от милосердия,  который прекращал все муки обезумевшей женщины, ка-
кая несла в себе плод  ; во имя бессмертия человеческо-  го рода. То ли был выстрел злодея, выстрел в радость
и  удовольствие, что казнил безвинную и обессиленную  женщину с ребенком, даже уже не женщину, а матерь
Человеческую и маленького человечка!
Естественно, обреченные узники в страхе, в ужа-  се, торопились скорее-скорее пробежать по гибельному
трапу, дабы не испытать страшную боль от удара при-  кладом по лицу. Торопились, ; и губили себя! В страшной
густоте несчастные люди невольно вдавливались друг в  друга, сцеплялись по двое, по трое, не давали движения
сзади идущим, орущим! Сходни трещали от людского на-  пора, шатались над морем-омутом, как качели: жизнь-
смерть, жизнь-смерть.
И люди бесконечно, бесконечно срывались с трапа,  вместе с чемоданом. Усиленно гребли одною рукою к бере-
 
гу, старались выплыть, захлебывались в воде, но чемодан  с вещами не бросали, страшный груз немыслимо тянул
ко дну, и они тонули, тонули! Были и такие, совершенно  ослабленные, кого сбивал напор толпы прямо на трап, он
падал, но подняться уже не смог, и люди, как звери, бе-  жали, бежали прямо по упавшему человеку, ибо останав-
ливаться было нельзя. Бежали, пока не растаптывали  его в полную земную печаль и в полную окаянную правду.
И только потом, на ходу, сапогами, сапогами сбрасывали  его в море. Возможно, еще живого, возможно еще несу-
щего в себе печаль и слезы.
Обезумевшая толпа убивала по горю сама себя!
Но стоило толпе приостановить движение, как гре-  мели выстрелы. Чекисты стреляли в толпу. И снова она
обретала облик зверя, и снова бежала, вероломно бежала  по трапу, по упавшим людям, по печали, по человеческому
стону, по человеческим слезам на проклятую баржу.
Во всем, во всем жила и слышалась ; трагическая  бессмыслица. И убиение, убиение!   
Платон, скажи, неужели так было надо для револю-  ции?
На прощание, злым роком, в воду-омут обрушились  сходни; пароход не рассчитал и дернул баржи на одно
мгновение раньше. Сходни обрушились вместе с людь-  ми, началась дикая, необъяснимая паника. Тонущие тя-
нули руки, взывали к спасению; невозможно было слы-  шать крики проклятья и горестный плач людей, кого
судьба разлучала с жизнью. Горе людское просто обе-  зумило, заблудилось само в себе, вышло на волю за все
пределы.
Поверь, Платон, страшное, гнетущее ощущение ос-  танется в сердце на всю жизнь. Тяжело было видеть в
воде-омуте матерь Человеческую, жадно, из последних  сил плывущую к дочери, видеть эти скорбно-уродливые
рты, разорванные окаянными криками, эти глаза, полные  ужаса, то ли собственной смерти, то ли смерти дочери.
Но, скорее всего, дочери, раз тонущая матерь Человече-
 

ская из последних сил, как земная человеческая печаль и  земная человеческая правда, стремится доплыть до
своего человечества, до своего бессмертия. Но доп-  лыть не получалось, омут затягивал ее, и страшен,
безумен был крик ее, стонущий крик прощания с ми-  ром, с дочерью. Есть матери, успевшие доплыть до
своих грудных чад, но добраться до борта, до спущен-  ного трапа сил уже не оставалось, и обе шли на дно.
Но даже в последнее мгновение матерь Человеческая  все еще старается спасти ребенка, высоко, с отчаян-
ным страданием, поднимает над морем; еще немного,  да подержать свое бессмертие в живом мире, и так
матерь Человеческая истаивает в море, высоко вытя-  нув милосердные  руки с ребенком.
Над обезумевшим миром!   
Пароход издал три гудка, поторопил, надо отправ-  ляться в путь.  Конвойные с малиновыми петлицами по-
дошли к борту, и стали равнодушно, без злобы,  расстре-  ливать плавающих людей в море, кто со слезами боли и
отчаяния молил о спасении, о пощаде. Две девочки долго  плыли к борту, и стрелявшие палачи все никак не могли
попасть в живую цель, в живую печаль, словно Бог и ан-  гелы-хранители стремились спасти от казни невинные
существа, кто только-только явился в мир для радости,  а не для окаянной смерти. Но вскоре выстрелы угадали в
голову. Вода окрасилась кровью. Девочки со стоном еще  беспомощно побились на воде-эшафоте тонкими, обес-
силенными руками, и пошли в бездну.
Когда все были расстреляны, на барже ударили в рель-  су. И в мгновение напряглись стальные, буксирные стру-
ны, ; это пароход дернул баржи, и караван со смертни-  ками тронулся в сторону Белого моря.
Обреченный люд загнали в трюм. Он был мрачен,  солнечный свет проникал только сквозь щели. В трюме
были в три этажа настилы из необструганных досок, уз-  кие проходы, ржавые корабельные стены, разделяли его
ребра-шпангоуты. Трюм очень напоминал преисподнюю.
 
С каждым мгновением становилось все теснее, а народ  все прибывал и прибывал, спускаясь с палубы по отвес-
ной стремянке. Его загоняли, как скот на бойню! Стало  тяжело дышать. Мужики во зло ругались, бабы, кто с
грудными младенцами, истошно, ненасытно выли, дети  плакали. Где слышались проклятья, где молились Богу.
Я тоже жила там, где жила толпа, отыскала себе  место у борта, слышно было, как плескалась вода. Меня
сдавили со всех сторон узлами, ящиками, корзинами. Бли-  же к вечеру стали умолкать младенцы, накормленные ма-
теринским молоком; молоко еще было, крестьянки ехали  из деревень. Засыпали и сами измученные матери, зами-
рали спящие старики, вздрагивая, постанывая в страш-  ном сне. Но, может быть, по ту сторону жизни, белыми
ангелами витали человеческие надежды. Я не спала, не  смогла. Ночью трюм напоминал безмогильное кладби-
ще; и был до края переполнен горем людским, страдани-  ем людским. Мужики вскакивали во сне, осматривались,
чесали бороды, было, кто хохотал безо всякой причины,  смех слышался  горловой, пугающий, кто плакал, крестил-
ся на невидимую икону во мгле трюма, пел, выкрикивал  проклятья, и снова валился с ног на соломенную лежанку.
Женщины вели себя без бунта, не вскакивали, не вставали  на колени в сжатом пространстве, а только сдавленно
плакали, выли; бабье вытье можно было сравнить разве  что с воем голодного волка в лесу. С рано растревожен-
ною тоскою, плакали дети.  Страшно все и дико!
Утром вставать было тяжело. Никто не шумел, не  кричал, в каждом оживало грустное безмолвие. В сдав-
ленном, надломленном безмолвии жило одно желание, ;  не видеть мир, в каком оказались. Никто не хотел пости-
гать его суровую правду.
 

Из письма графини ОЛЬГИ:
 
«Теперь мы плыли по морю.
Светило солнце. Над морем летали чайки. Волны в  покое ласкались о борта баржи. Мы ехали на север, туда,
где дули-гуляли ледяные ветры. Нас укачивали волны, мы  тупели от голода и безмолвия. В трюме было темно, но
мы чувствовали друг друга, ибо все испытывали одина-  ковую печаль, одинаковую боль, одинаковое страдание,
и это воссоединяло  одинокие души! С ближним стра-  дальцем еще можно было разделить свои горькие думы,
свои радости. Чужое сердце еще откликалось на чужую  боль.
Плыли долго.
Вскоре трюм перестал быть трюмом. Он обратился  в гробницу, где задули холодные, свирепые ветры. Пер-
выми стали умирать от голода грудные дети. Они без-  молвно, повинно и покорно, как чистые ангелы, уходили из
мира, в какой пришли на радость, так и не осмыслив са-  мого мира и сладости его. Первою умерла девочка Катя.
Когда она перестала дышать, никто не видел. Но все ус-  лышали, как зарыдала мать. Позвали часового. И вскоре
мы все со страхом смотрели в маленькие, прорубленные  в трюме и зарешеченные окошечки-бойницы, как часовой
равнодушно завернул плоть юной страдалицы в паруси-  ну,  швырнул в море. Девочку долго раскачивали волны,
словно стремились понять, как такое маленькое созда-  ние от Бога могло оказаться на эшафоте волн. Крутая
волна накрыла ее, и плоть в парусине ушла в холодную  бездну. Увидев гибель девочки, наконец, осмыслив ее ро-
ковую правду, матерь Человеческая невыносимо громко  закричала-застонала, и крик ее, остывающим эхом, еще
долго густился над морем в стонущем пространстве.  Но это была прелюдия.
Вы оказались правы, чекисты востребовали объясне-  ния: за что судим и сослан на Колыму? И какого сосло-
 
ник выходил на палубу, ему зачитывали приговор. Сбивали  сильным ударом железного прута на палубу. И начина-
лись издевательства. Крепко сбитые и пьяные матросы-  палачи избивали пленника долго, безжалостно и  в сытое
удовольствие. Избивали как буржуя. И, смеясь, распаляя  звериную ярость, кричали: «Говори, сука, сколько народа
загубил? Крови выпил?»
И снова били в звериное удовольствие!
После избиения отрезали уши, выкалывали глаза ;  и сбрасывали в море. Смывали с палубы-эшафота лип-
кую кровь, вызывали из трюма очередную жертву. Если  смертник от страха забивался в угол, матрос пьяно
спускался по железной лестнице, приподнимал за шиво-  рот, как собачку, ласково выговаривал: «Ты чего, ваше
превосходительство, к царю на свидание не идете? Не  рано забыл, кому гимны пел?»
Страдальца-печальника били в лицо, он летел по  трюму, ломал себе ребра, разбивал лицо в кровь. Из люка
уже сладостно, ласково тянулись жилистые руки, вы-  тягивали его на палубу. И начинали избивать князя-му-
ченика железным прутом! Натешившись, выколов глаза,  сбрасывали в море.
Беременным женщинам взрезали животы, сыпали  соль на плод, кормили им обезумевшую матерь Человече-
скую, натешившись, сбрасывали в море.
Жестокость убийц была невероятною. Мучительно  долго убивали молодую интеллигентную женщину за то,
что она преподавала в женской гимназии; учителя, ока-  зывается, по вашему расчету, тоже причислялись к бур-
жуям. Стоны и крики  того, кого убивали, рвали тишину  моря. Мы, загнанные в трюм, все видели и слышали; серд-
ца наши заливались кровью, мы сами заливались слезами,  бесконечно молились. Но не от страха за свою жизнь.
 

От страха того, ; что видели!
От страха того, ; что вы творите!
От страха того, ; что вы делаете с Отечеством!  Женщину, приговоренную к смерти, палачи разлучали
с сыном, дочерью; они брали у матери грудного ребенка,  ; как гадливую, постыдную вещь. И с размаху, брезг-
ливо бросали с борта баржи далеко в море. И игриво  стреляли, упражняясь на меткость. И расстрелянные
дети, того не чувствуя, взлетали красивыми, стыдли-  выми журавлями в чистое, синее небо, где нет стыда и
смерти! Где только радость безмолвия, радость покоя!  Но матери еще оставались, живые матери Человече-
ские, и каждая смерть ребенка уходила в Горе матери,  в Слезы матери, в бесконечную Тоску матери! И жен-
щины, от боли в сердце,  не отдавали детей, жарко,  жадно прижимали к себе. В матери неумолимо жило
одно желание похоронить умершую дочь, как хоронили  предки своих детей, с траурным песнопением хора пла-
кальщиц, с печальными луговыми цветами, с горящими  свечами в церкви, чтобы все было честь по чести! Та-
кая уж судьба у человека! Явился в мир под радостный  благовест, прощаться с миром надо под траурный бла-
говест! Но надо! Никому еще не заказана вечная жизнь  на земле. Каждому путь указан на небо, где, возможно,
есть твоя разгадка Жизни и Смерти, где, возможно,  начнется Разумная Познаваемость Себя под бесконеч-
ные звездные перезвоны! 
Но твои палачи того не слышали!  Человека не слышали!
И матерь Человеческую не слышали; ее боль не слы-  шали, ее печаль, ее слезы!
И надо было видеть, с какою ненасытною злобою,  с какою окаянною ненавистью они оттаскивали детей,
разъединяли две плоти, ребенка и матерь Человеческую!  Были прикладами ружей в обнаженные груди. Но мате-
ри, через немыслимую боль, отпустив ребенка, ползли за  палачами! Ползли на коленях по всему трюму, унижен-
но просили вернуть сына; в земной красавице ничего
 
не оставалось человеческого, а жило только безумие, и  отдельно от безумия, жили ; слезы, рыдающая тоска и
боль страдания, боль  бессилия! Они пытались подняться  на палубу по крутой, скользкой лестнице, залитой слеза-
ми, но палачи, с малиновыми петлицами, не пускали, били  в лицо женщине коваными сапогами! Страшно, страш-
но вдуматься, били коваными сапогами в лицо женщине,  кому вы объясняетесь в любви, в лицо матери Человече-
ской, какая вас явила в мир, ; и еще смели называть себя  людьми! И это называется, вы, большевики, ведете на-
род к Храму Любви? Строите Человеческое Братство,  где будут жить в благости свобода, любовь и чистота
помыслов? 
Ведете через слезы?  Через убиение матери?
Мне было страшно, Платон! Я еще слышала в себе  совесть человеческую! И думала, как же вы сможете
быть властелинами Красивого и Разумного Человеческо-  го Братства на земле, если вы несете могильный холод в
души Человеческие? Вы же в своем бесконечном убиении  перестали быть Разумом и Совестью земли! Перестали
быть Сердцем! 
Вы перестали жить в человечестве!  В совести!
В красоте! 
Я не раз хотела умереть, Платон, ибо перестала ис-  пытывать к вам человеческую любовь, за ваши дары зем-
ные, за вашу Божью милость, какую вы даровали мне ;  за Земное мое Воскресение, Земное Милосердие, Земную
Правду Жизни! 
Под хор плакальщиц!  Под хор горевестниц!
Но теперь, порадую вас, я не хочу умирать! Я не  буду, как сокол, рваться на распятье! Я наполняюсь,
через человеческое страдание, велико сильным жела-  нием ; жить и жить! Наполняюсь любопытством
посмотреть, что же будет с вами, с убийцами? Ваша  Ольга».
 

Из письма графини ОЛЬГИ:
 
«Спешу сообщить, мы плывем по Печоре. Ветер дует  с Ледовитого океана, ветер ледяной, со стоном, совер-
шенно бесприютный, мечется туда-сюда, и не знает, где  остановиться; вокруг все стонало и плакало, ему же хо-
телось отыскать благословенного покоя на земле.
Казни на палубе продолжаются. И молча, равнодуш-  но слушают эти казни вековые берега с корабельными со-
снами, с отвесными скалами, с бесконечными песчаными  плесами.
Сама Смерть плывет между берегов.  Сама смерть!
Мы перестали быть людьми! Мы все были  велико  безвинными страдальцами и велико безвинными мучени-
ками земли!
И все ждали распятья!  Я тоже его ждала.
Ближе к рассвету, когда печали улеглись, неожидан-  но открылся люк, по лестнице спустился матрос и, ста-
рательно освещая трюм фонарем, выкрикнул, читая по  бумажке:
; Ольга Воронцова-Витте, имеется такая?  Сердце мое вздрогнуло. Я отозвалась:
; Да, имеется.
; Просим покорнейше на выход!
О чем будет траурное песнопение под русские гусли,  я уже знала, пришла моя очередь принять мучительную
смерть на палубе парохода. Я даже обрадовалась, окон-  чились мои мучения! Все, кто был в трюме, смотрел на
меня с печалью, пока я шла на эшафот, на свое распятье,  обходя корзины, узлы, чемоданы, живые человеческие
миры, перешагивая через шпангоуты; матрос, на удив-  ление, не ткнул дулом пистолета в грудь, не вытолкнул
на палубу, а вежливо произнес: «Позвольте вашу руку,  мадемуазель!» Я подала ее, и матрос-палач помог под-
няться по скользкой лестнице на палубу. На палубе было  пустынно. Я не увидела солдат с ружьями! Только на
 

корме два  матроса в рабочей робе старательно шваб-  рили палубу, смывали кровь. Стало страшно! Неужели
меня сбросят в море еще живою, даже не застрелят,  не проткнут штыком и не повесят на рее? Меня объяла
свирепая дрожь. Я посмотрела на море, и увидела там,  в море, свой гроб. Он зловеще раскачивался на волнах,
как звал к себе, и я уже как вошла, живым человеком, в  вечную тайну. И еще живою раскачивалась там, в сво-
ем гробе.
Я отчаянно закричала, в глаза ударила молния, весь  мир потемнел, я, было, упала на палубу, но сильные
руки поддержали, не дали опуститься в гробницу. И с  силою заставили выпить спирт. Матросы отвели на
пароход, поместили в уютную каюту, принесли обед. Я  поняла, это твое благословение, но ехать на Колыму
в отдельной каюте не пожелала, сердце не соглаша-  лось с такою несправедливостью: я заключенная, как и
народ на барже, и должна ехать с народом на барже,  где боль, где горе, где слезы и человеческое отчаяние.
Но капитан парохода не отпустил, просил уважить  его гостеприимство; я беспокоилась, его могут обви-
нить в пособничестве к врагам народа! Но он успоко-  ил: каюта для избранных, кого еще чтит ЧК. В каюте
ехала сама Мария Спиридонова, пропутешествовал и  секретарь политкаторжан, эсер Александр Андреев. И
по приятности добавил, в холодном бараке, с народом,  еще наживетесь.
 
Капитан оказался прав. Нас высадили в тайге, бли-  же к Сахалину, где не было никакого жилья. И мы сами
взялись строить себе мужские и женские бараки. На  далеком севере тоже весна. Вокруг засилье лиственниц,
они стоят густою тайгою, но есть, где разбежались по  ущельям, по руслам рек. Вся земля источает немыслимый
запах зеленых лиственниц. Прямо чувствуешь густоту,  слышишь ее в себе. Покрываются листьями березы, сто-
ят в цветении рябинки, только Бог их в небо не подни-  мает, наверное, боится, что замерзнут, оторвавшись
 
далеко от земли; ветры зимою дуют окаянные, ледяные.  Снег еще не сошел, но луга, горные склоны, густо покры-
ваются цветами; им мужества не занимать. Свободно  бегают по тайге горностаи, совсем близко к людям при-
гуливают медведи, поднявшись из берлог.
Заключенные каждое утро, под конвоем, отправля-  ются в тайгу; мужчины пилят лес невыносимо неотто-
ченными пилами, женщины обрубают сучья с деревьев  ужасно неотточенными топорами. Труд непосилен,  люди, не выдержав окаянного напряжения, падают и
умирают, умирают прямо с кувалдою в руке; кто не дает  выработку, того расстреливают. Людей не жалеют.
Пароходы Дальстроя везут рабов караванами. Многие  заключенные имеют наколки: «Я ; раб большевиков!»
Особенно палачи любят расстреливать священников.  Я плыла на пароходе, на Колыму, вместе с отцом Сера-
фимом. Там его не казнили, не дошла очередь. В тайге  он работал честно, в полную совесть, в полную силу. Но
тут присел на пень, надо было отдышаться сердцу, че-  кист-палач лениво вскинул винтовку, лениво передернул
затвор и выстрелил не целясь. Отец Серафим  ощутил  боль, из раненого сердца потекла кровь, он встал, дабы
отдать почести Богу, но прозвучал еще выстрел, ноги  его ослабли, он рухнул распятьем на зеленую траву, на
срубленные сучья, так и не дождавшись благословения  Бога, ибо не успел положить на грудь последнее крест-
ное знамение.
От Петербурга до Колымы, до Тихого океана, всюду ; смерти и смерти! Человеческая жизнь обесценилась
совершенно! 
Не только море, не только ЧК Петрограда, но и тай-  га, безвинная, девственная, первобытная тайга тоже
никак не насытится человеческими смертями.
Выстроив бараки, стали добывать руду. Все голод-  ные, полусумасшедшие. Декабристы с Сенатской площа-
ди, сосланные царем Николаем Первым в Нерчинск, за-  гнанные в рудник, добывали по норме три пуда руды, нам
установили норму, добывать 800 пудов!
 

Люди падали, как хлебные снопы в бурю. Тысячи и  тысячи безымянных мучеников легло в братскую могилу
по имени Колыма!
Золото мы добывали в  Магадане, но сам прииск был в  стороне от Магадана; надо двигаться через Яблоневый
перевал, он высотою в тысячу метров над морем, холод-  ное красное солнце близко-близко, можно дотронуться
рукою, вдоль шоссе лиственницы, лиственницы!   
На золотой прииск мы ходим в кандалах; кандалы  царского времени были легкими, легко снимались с ног,
буревестники и мученики Отечества шли в таких кан-  далах тысячи верст. Это была мера унижения. Наши
кандалы ; тяжелы невыносимо! Идешь, и плачешь! Но  идешь! Зимою обещают снять.
Но куда бежать? Тайга раскинулась во все земное  пространство, птица не перелетит!
Я еще живу! Ваша Ольга».
 
Сказание девятое    ПлатонПривалов навещает любимую женщинув лагере Минуло время Феликса Дзержинского. Народным ко-  миссаром внутренних дел стал Генрих Ягода. Необычно
жестокого председателя ЧК Петрограда Глеба Ивановича  Бокия перевели на работу в Москву, на Лубянку, назначи-
ли начальником отдела, который занимался дешифровкой  секретных радиограмм иностранных разведок, и, вместе
с тем, по воле  Сталина, занимался вопросами бессмер-  тия, в отдел были собраны известные знахари и провидцы
из Якутии, из Салехарда.
В ЧК Петрограда работал коммунистический интер-  национал: евреи Мейнкман, Гиллер, Модель, Иселевич,
Красиков, Ида Розмирович, поляк Козловский, латыши  Мербис и Пайкис, армянин Бухан и даже немец Анвельт.
Но именно Платона Привалова Глеб Бокий перетянул в  Москву на работу в НКВД. Чекист стал работать на Лу-
бянке в Секретно-политическом управлении; началь-  ником его был Вениамин Добродицкий, затем Григорий
Молчанов, комиссар государственной безопасности вто-  рого ранга, заместителем Григорий Люшков.
На очередном совещании в ГУГБ НКВД Генрих Яго-  да, вернувшись из Кремля, известил чекистов: товарищ
Сталин отчаянно недоволен добычею золота, руды и дре-  весины на Дальнем Востоке. Надо проехаться по лагерям
 

и приискам, и взнуздать нерадивое начальство, а где и  отдать под суд, расстрелять. На совещании присутст-
вовал начальник Главного управления исправительных  трудовых лагерей комиссар государственной безопас-
ности третьего ранга Матвей Берман, к кому и обратил-  ся Платон Привалов, выписать ему прогонные на Ко-
лыму, в Магадан, на золотые прииски. Ягода и Берман  возражать не стали, и даже похвалили за инициативу;
выстрел был смертельный, если верховный чекист из  Москвы Платон Привалов не расшевелит владык каж-
дого золотого прииска, и поток золота продолжит течь  в казну Отечества тонким ручейком, то, несомненно,  будет расстрелян сам. Дисциплина в ЧК была жесто-
кая; следователя, кто не мог на первом допросе выбить  показания из заключенного, какие требовались НКВД,
расстреливали в подвале Лубянки. Вместе с самим за-  ключенным, в одной связке; обоих ставили на колени,
стреляли в затылок.   
В Магадан Платону Привалову удалось долететь са-  молетом, но на желанный прииск попасть не мог; закру-
тили метели. Надо было ждать. Но ждать он не мог, не  могла ждать его влюбленная, тоскующая душа. В местном
управлении НКВД он повелел предоставить ему оленью  упряжку, и как его не отговаривали, может замерзнуть в
пути, помчался к любимой сквозь метель, бесконечное  снежное пространство.               
Из письма чекиста ПЛАТОНА:
 
И я отогреваю тебя.  Как могу.
Меня мучают буйство радости и буйство ненависти:  почему, почему мы в разлуке? Почему время, мое земное
время, какое даровано для любви, отбирают чужие и за-  гадочные небесные силы? Во зло мне? Во зло тебе? Во зло
бессмертной любви? Или просто ни в небе, ни на земле не  существует высшей справедливости? Во мне же красо-
та души и целомудрие любви неистощимы! И я не могу  даже капельку перелить в твое сердце,  насытить его
всеми земными радостями, всеми земными благословен-  ными и красивыми чувствами! Куда же все это истает,
и почему бессмысленно истает, если нечаянный выстрел  оборвет мою жизнь? Почему жизнь несет одни печали,
одни печали? Почему моя любовь не может обратить  тебя в белую лебедь, дабы ты могла на время слететь на
озера Москвы, где я бы тоже плавал белым лебедем? Я  так желаю, чтобы ты отдохнула душою!    
Я в печали, я в окаянной печали думаю, как ты, над-  ломленная ветка рябины с красными ягодами,  работа-
ешь ломом до истощения, до беспамятства, на ледяном  ветру под Магаданом, гоняешь по рельсам с золотонос-
ным песком вагонетки на сопку и с сопки? И с ужасом ду-  маю, как чекисты-конвойные столкнут тебя, обессилен-
ную,  ледяною глыбою в бездну. И тело твое расколется
 
«Милая Ольга, если бы ты знала, как я мучаюсь раз-  лукою. Я думаю и думаю о тебе. Пусть думы горестные,
пусть думы сладостные, но я думаю и думаю о благосло-  венной россиянке, кого, по воле Бога, мне удалось встре-
тить на земле, кого удалось полюбить на все времена.  Именно Бог тревожит мои думы, именно он в таинст-
ве произнес: пока ты будешь общаться с милосердно-  жертвенною россиянкою, пусть даже мысленно, писать
письма, ; она будет жить, ибо Ольга, ; замерзшая вет-
 

Колыму, и странствует по печали, как и ты. Понимаешь,  во мне живет несказанная любовь к человеку; я несу в  себе сердце Данко, почему и пошел в революцию. Почему
и желаю по красоте воскресить человеческие души! По-  чему и желаю излучать для людей свет любви и добра,
свет веры и надежды, и, признаться, не знаю, есть ли  что дороже для человека, кого Бог выбрал верноподданно
служить земли Отцов?
Но я одинаково обречен, Ольга! Как ты, как Филипп  Медведь, как еще тысячи чекистов!
Я одинок в Отечестве!
Как ты, как Филипп Медведь, кого, несомненно, рас-  стреляют, раз его коснулась длань из Кремля!
Я ощущал и ощущаю радость и страдание всего че-  ловечества! Я знаю, в человеке живет сладостная чувст-
венность, он умеет принять на сердце радость жизни, я  тоже умею принять на сердце радость жизни, но мы все
обречены на печали! Почему?  За себя я знаю, ; почему?   
Я люблю! И я одинок! И мне не хочется в одиночестве  любить жизнь! Во мне не возникает желания посмотреть
в одиночестве  на солнце, на ромашку, на летящего лебедя  в небе! Я совсем не чувствую, что живу! Не вижу, как
падает с неба снежинка, не чувствую ее кружение, красо-  ту земли, песнопение ветра, не чувствую солнце, и даже
свое прощание с жизнью! Ничего не чувствую! И мне  больно, мне страшно, как же я буду ощущать радость?
И делиться с тобою радостью? Одаривать тебя радо-  стью, осыпать радостью, как Снежную королеву осыпа-
ют снежные ветры? Как же я буду ощущать страдание  всего человечества, если я утратил чувствование жизни,
чувствование времени, чувствование человека?  Вся жизнь в тебе, Ольга!
И все чувства спрятаны в тебе!
И все человечество спрятано в твоем сердце.
Любовь ; волшебный и загадочный ключик к откры-  тию мира! Теперь ты осмысливаешь, я не смогу жить
без любви!
 
И зачем жить без любви?
Мчусь к тебе на свидание, сквозь метель, сквозь бес-  конечное загадочное пространство, меня всего засыпает
снегом, олени с трудом разыскивают знакомую дорогу  каторжан, где, вместе с метельным ветром, слышатся
грустные, тоскливые песни обреченного люда, идущего  на каторгу в цепях и кандалах, слышатся их слезы, ду-
шевные стоны, слышится песнопение и о любви. В каж-  дом жила любовь, в каждом, или к красавице-гимназист-
ке, или к русскому Отечеству.
Да, да, только по любви к Отечеству шли мученики-  буревестники на каторгу.
До золотого прииска рукой подать, так известил якут  возница, повернувшись ко мне, закрытому от метели все-
ми возможными собольими шубами. И чем ближе прииск,  тем сильнее мечутся в сердце грозовые шаровые молнии.
Представляю, как увижу в лагере тебя, и брошусь на-  встречу, обниму, встану на колени, и буду целовать, це-
ловать твои кандалы, чтобы изжить, изжечь всю тос-  ку, какую ты собрала в сердце! И пусть все начальство,
все заключенные с ужасом и удивлением смотрят, как я  люблю тебя! Как я, генерал-чекист, несказанно сильно,
несказанно ненасытно целую свою рябиновую веточку с  красными ягодами. После ; пусть расстрел!
Меня просто измучивает окаянная радость, что  увижу тебя, увижу! На мгновение, да увижу! До слез на
душе и радостно, и грустно! Твой Платон».   

II
Но все получилось не так, как представлялось. Лагерь  был огорожен высоким забором, с венцом из колючей про-
волоки в три ряда, с пропущенным электрическим током.  Забор сдерживал снежную метель. На плахе лагеря шла
обычная жизнь; возвращались с работы заключенные, де-  журные по жилой зоне убирали снег у бараков, везли на
санях ужин с кухни; слышались паровозные гудки.   
 

Платон Привалов вышел из штаба лагеря в жилую  зону порывисто, властно. Его почтительно сопровождала
вельможная свита: начальник лагеря Виталий Сергеевич  Анисимов, начальник режима, отрядные офицеры, надзи-
ратели; все льстиво, заискивающе заглядывали в его глаза,  не гневается ли, доволен ли чистотою бараков, где к его
приезду вершилась генеральная уборка, шел повальный  обыск? Устроила ли кухня, карцеры? Сами заключенные,
и бытовые, и политические?   
Как раз в это время, мимо вахты, по дороге, которая  рассекала жилую и рабочую зоны, гнали колонну жен-
щин-заключенных. Отрядные надзиратели остервенело  покрикивали: «Живо, мать вашу! Совсем обленились!
Не вам  сказано?» Но женщины двигались медленно, еле  передвигая ноги в высоких кирзовых ботинках. Все, как
на подбор, одеты в темно-серые телогрейки, неуклюжие  ватные брюки, и все, как одна, как на траурном параде,
несли на себе серо-желтые, исхудавшие лица. Вскоре он  увидел графиню, она тоже шла в кандалах, и тоже была
страшно исхудавшая. В сердце Платона забились страш-  ная радость и страшная тоска; в глаза, волчицею, ударила
снежная метель, он чуть, было, не лишался чувств. И еле-  еле удержал себя в равновесии.
Конвойные, увидев начальство, зычно, верноподдан-  но, подали команду: равнение нале-ево, и сами пошли
мимо строевым парадным шагом. Платон Привалов по-  просил начальника лагеря остановить колонну. 
Колонна была остановлена, развернута лицом к на-  чальству.
Верховный чекист из Москвы, вглядевшись в лица  женщин, поинтересовался, как и чем они  живут? Но тол-
па как не услышала чекиста со звездою на петлице. И как  отозваться при начальстве? Из карцера не вылезешь! Не
то и расстреляют, при попытке к бегству. Платон Федо-  рович понял свою ошибку, и попросил, если у кого есть
жалобы, записаться на прием, он непременно примет  заключенную. Он еще будет на Дальнем Востоке. И как
раз в это время, по молитве, он увидел тоскующие глаза
 
Ольги, их взгляды встретились, встретились в непороч-  ной красоте, в стыдливом целомудрии, он продержался,
сердце к сердцу, всего мгновение, ; и графиня Ольга упа-  ла прямо на снег, упала, как подкошенная; ее последние
силы иссякли.   
Из свиты немедленно вышла врач, склонилась над за-  ключенною, пощупала пульс.
Подняла голову, сообщила начальнику лагеря:  ; Полное нервное истощение.
Он повелел отнести ее в больницу. Двое санитаров  под конвоем уложили больную на носилки, укрыли одея-
лом, и понесли, под конвоем, по мерзлому, вьюжному  пространству в мужской корпус.
Испугавшись за ее жизнь, Платон Привалов повер-  нулся к свите:
; Нельзя ли последовать следом? Заодно осмотрим  больницу! Мы ее, кажется, оставили на десерт?
; Конечно, ради Бога, товарищ комиссар государст-  венной безопасности третьего ранга! ; угодливо отозвал-
ся начальник лагеря. 
Санитары шли медленно, боялись упасть, ботинки  скользили на обледенелом снегу; зеки понимали, они не-
сут тяжелобольного человека. На генерала-чекиста даже  не глядят. Зеки попались от совести. Но случается, один
поскользнется, носилки теряют равновесие. Путь графи-  ни Ольги равен крестному пути Христа, кого варвары
гнали на Голгофу!  И Платон, каждый раз, слышит в серд-  це неизъяснимые, беспредельные крики и стоны, боли и
тревоги, как только носилки обреченно соприкасаются с  сугробами снега. И все больше понимает, как же отчаян-
но сильно он любит ее! И все больше печалится, опять  графиню надо возвращать к жизни через страдание! За
что тебе выпало столько горя? За что?
Больную нести тяжело; прямо в лицо метут колючие,  хлесткие, морозные метели. Санитары несколько раз ос-
танавливаются. Ставят носилки прямо на землю, на снег.  И снова сердце чекиста люто бьется в тревоге, в страхе
за судьбу ее, за жизнь ее. Чекист хотел, было, снять свою
 

соболью шубу, укрыть ее, но не посмел. Окружение на-  чальника лагеря могло расценить,; как пособничество
к врагам народа! И готов донос! Так что,  милосердие к  заключенной было, ; смерти подобно! И отсюда сердце
просто плакало, плакало и плакало. 
Наконец, Ольгу внесли в здание больницы.  Платон Привалов спросил:
; Почему больную принесли в мужскую больницу?
; В женской зоне больница не работает, развалилась  печь. К утру ее сложим! ; почтительно отозвался началь-
ник режима, и с поклоном отошел в сторону.
В приемном покое процессию встречают надзиратель-  ницы, это грубые бабы, все имеют младшее чекистское
звание. Они одеты в шинели, в приемном покое холодно;  шинели делают их еще толще, чем они есть. Больную раз-
девают сноровисто, но равнодушно, как сфинкса; видно,  что надзирательницы давно привыкли, что зек не человек.
Только присутствие генерала-чекиста заставляет женщин  являть миру милосердие. Сердце чекиста бьется впере-
мешку со слезами. Но лицом он строг, и сам по себе тоже  строг и подтянут. Никто не скажет, что он ; Бог Милосер-
дия, Бог Жалости, и Бог Возмездия; и готов за одно слово,  сказанное Ольге не так, как надо, перестрелять всю зем-
ную сволочность.
Платон Привалов с волнением следит, как заключен-  ную Ольгу  уже раздели до рубашки, и в это время, краем
глаза, замечает в коридоре толпу мужиков-зеков.  ; Это кто? ; спросил строго.
; Больные на выписке, товарищ комиссар государст-  венной безопасности третьего ранга! Пришли издали  по-
смотреть на женщину. Увидеть им, страдальцам,  обнажен-  ную женщину, ; как увидеть богиню любви Афродиту. Они
истощены, но в каждом еще живет, от имени человечества,  творец созидания! ; благосклонно отозвался главный врач. 
; Отправьте в палаты! Не красиво смотреть на сла-  бую, обнаженную женщину.
Пожелание Платона Привалова было исполнено не-  укоснительно, надзиратели в мгновение очистили кори-
 
дор от любопытного люда; по палатам пронесся слух,  лагерь проверяют чекисты из Москвы, вся больница в
мгновение ушла в безмолвие, в траур.   
Верховный чекист осмотрел больницу, прошелся по  палатам. Зашел в ту палату, где лежала Ольга. Поправил
одеяло на груди. Ответил на вопросы врачей. Вокруг было  чисто, ни пылинки. Окна промыты. Полы выскоблены.
Видно, что тщательно готовились к его приезду. Единст-  венная была беда, палаты не прогревались. На градуснике
было 10 градусов тепла, и это при морозе на улице в 50  градусов. И он невольно подумал, как же ты выживешь,
Ольга?
Как выживешь?
Ближе к вечеру в штабе лагеря Платон Привалов про-  вел секретное совещание, где поведал, что Генеральный
секретарь государственной безопасности Генрих Ягода  встречался в Кремле с товарищем Сталиным, и тот выра-
зил прямое недовольство добычею золота заключенными  на Дальнем Востоке. На встрече был и комиссар государ-
ственной безопасности третьего ранга Матвей Берман,  ваш прямой начальник. Полагаю, вы уже получили его
предписания. Надо строго и неукоснительно мобилизо-  вать все силы для добычи золота. Предлагаю прекратить
расстрелы по всем приискам от Потьмы до Барашева.
; Совсем прекратить? ; робко соизволил спросить  начальник режима Александр Буров. 
; Да, совсем прекратить! ; строго повелел вельмож-  ный чекист из Москвы. ; Неужели вы сами не можете
осмыслить простую истину: трудового люда на прииске  не хватает, а вы расстреливаете бригаду золотодобытчи-
ков за любую провинность! Пароходы Дальстроя стоят  на якоре, через классический путь, через море, Влади-
восток-Магадан, заключенных переправить не можем;  море замерзло! Замерзла река Лена, тоже не судоходная!
Этапом гнать рабочую силу с Большой земли на Колыму  не получается; люди замерзают в пути, даже конвойные в
шубе являются в пересыльную тюрьму с отмороженным
 

лицом. Зима у вас длинная, с кем вы останетесь, если пе-  рестреляете всю трудовую силу?
Он помолчал:
; Если бригада не дает выработку, ее тоже не надо  предавать казни! Берите на заметку, пусть по малой вы-
работке, да работает, чем совсем не работает! По весне,  когда начнется наплыв трудового люда, там возвращай-
тесь к своей науке! Пока ваши расстрелы, в науку, я буду  расценивать, как предательство Отечества! Блатные и
урки тоже должны работать! Неукоснительно должны  работать! Довольно им пить водку, играть в карты, ко-
гда политические махают кайлом!  Расчистить карцеры,  пусть не отсиживаются в прохладце, тоже берут кайло и
добывают золото! Я заметил, в больнице прогуливаются  по коридору сильные мужчины! Тоже подобрать под гре-
бенку! Усильте политическую работу с трудными заклю-  ченными, пусть, как граждане послужат Родине!   
Он сказал резко:
; Осмыслите, если прииски не увеличат добычу зо-  лота, через месяцы уже прибудет из Москвы карательная
комиссия во главе с начальником Главного управления  государственной безопасности Михаилом Фриновским, и
начнутся расстрелы, расстрелы! Разве можно идти про-  тив воли Сталина?
После совещания, он попросил начальника лагеря  подготовить  перспективный проект, как вверенные ему
прииски намерены увеличить добычу золота. Я полечу на  соседние золотые прииски, вернусь, как управлюсь. Ваше
писание возьму с собою в Москву для доклада народному  комиссару внутренних дел Генриху Ягоде.
Майор подтянулся:
; Будет немедленно исполнено, товарищ комиссар го-  сударственной безопасности третьего ранга!
Платон Федорович, едва вернулся обратно в лагерь  после прииска в Нерчинске, в первую очередь встретился
с его начальником, востребовал реферат, как прииск на-  мерен увеличить добычу золота.
Ознакомившись, спросил:
 
; Цифры не завышены, Виталий Сергеевич? Вы со-  бираетесь выдать на-гора дополнительно 120 тонн золо-
та! Справитесь?  Майор подтянулся:
; Надеюсь, справимся!
; Но если не справитесь, вас ожидает расстрел.
; Я знаю. Мы провели собрание, так решили и заклю-  ченные, и офицеры штаба! Все пожелали честно послу-
жить Родине!
Платон Привалов пожал ему руку.
; Я рад, что вы разумно оценили политику партии!  Я, непременно, доложу начальству о вашем стремлении
вершить на северной земле великие трудовые подвиги!  Начальник лагеря пристукнул сапогами со шпорами:
; Служу Советскому Союзу!
Вельможный чекист, между делом, спросил:
; Как поживает наша «крестница»? Та, что упала в  строю, в снег? И кого мы так почтительно сопровождали
свитою до больницы?
; Мы ее подкормили, выписали. Заключенная в ба-  раке.
; Нельзя ли со знакомицею Ольгою пообщаться один  на один?
; Ради Бога! Размещайтесь в моем кабинете. Я как  раз еду на прииск, мешать никто не будет.
Платон Привалов согласился, он знал, в лагере все бара-  ки прослушиваются, кроме кабинета начальника, посколь-
ку ведет прослушивание его внутренняя служба безопас-  ности. «Прощупывать» на верноподданность начальника
лагеря, прослушивать его телефонные разговоры, изучать  письма, могут только чекисты в  областном управлении
НКВД, в Магадане. Затем досье ляжет на стол в Москве  начальника ГУЛАГА Матвея Матвеевич Бермана.
; Только пусть все будет в таинстве, не будем сеять  смуту среди заключенных, ; попросил чекист.
; Хорошо-с.
Спусти время надзиратель ввел в кабинет Ольгу, чет-  ко доложил:
 

; Товарищ комиссар государственной безопасности  третьего ранга, заключенная Ольга Воронцова-Витте
доставлена по приказу начальника лагеря.  Платон Привалов отозвался уважительно:
; Хорошо, голубчик. Подежурь у двери, будут идти  заключенные с жалобами, скажи, приму после ужина.
; Так точно!
Надзиратель ретиво отдал честь, по-строевому раз-  вернулся, вышел в приемную начальника лагеря.
 
ла. На севере полюбила. Вокруг бесконечные заснежен-  ные просторы. Морозы суровые, строгие, но прекрасные.
И деревья, закованные в ветры и морозы, смотрятся, как  вдумчиво-любопытные принцессы-невесты. И как кра-
сиво зимнее небо, и раннее утро, которое дарит тысячи  солнц каждой снежинке.
Особенно красив зимою вечнозеленый стланик. Смот-  ришь, и в тебе истаивает одиночество. Совсем истаивает.
Словно повенчалась душою с мужественным существом.  Я не хотела жить. Я искала смерти. Но немножко ожила.
 
Жить мож-  но только в Свое Мгновение, какое разожглось на земле
 
Платон Привалов усадил Ольгу на диван, а сам встал  на колени,  лицом уткнулся в ее бедра, и долго стоял так,
испытывая необъяснимую радость свидания, от молитвы  сладостные чувства. Девушка ощутила его слезы, робко,
отзывчиво, провела ладонью по его волосам.    Поднял голову, не вставая с колен, спросил:
; Как живешь?  ; Не знаю.
; По одиночеству?
; Скорее, по одиночеству.
; Что ж, мы все разбиты на одинокие миры.
; Не все. Когда мы плыли на барже в холодном  мрачном трюме, мы слышали душевную общность
друг с другом. Жили, как один человек. Как одна душа.  Как одна печаль. Как одна надежда. В лагере все пере-
менилось. Нельзя разделить ни с кем, ни радости, ни  горя. Тайна в чужом человеке очень тяжелая, подлец
скрыт в каждом существе. Классически ближний твоя  злобность и ненависть. Исповедь в горе не насладит
твою душу желанным покоем, тебя предадут за овся-  ную кашу. 
Ольга помолчала. И не пожелала дальше огорчать че-  ловека, которого чтила; не ради ее плача он примчался на
свидание за тысячи километров.
; Есть и прелести. Когда жила в Петербурге, я не лю-  била зиму. Зимы в граде Петра дождливые. Я часто боле-
 
бессмертию!
Платон Привалов сопроводил ее к столу, он ломился  от яств: сухое вино, шоколадные конфеты, черная икра,
ветчина, форель, хлеб.
Он разлил в рюмки вино:
; Если бы ты знала, как порадовала меня своим от-  кровением: воистину, умереть можно в любое мгнове-
ние. Жить можно только в свое мгновение! И надо жить!  Надо! Все же, лучше быть, чем не быть, чем пролететь
чужим тающим призраком мимо земли, мимо бесконеч-  ного звездного пространства. И не знать, века, века и
века, что есть земля, есть люди, есть любовь. Но, конечно,  есть и горе! Переживем! Горе не вечно! И твоя каторга не
вечна!
Платон Федорович коснулся ее рюмки:  ; За тебя, Ольга! За свидание!      
Выпив, он стыдливо поцеловал ее; он воистину был  счастлив, что видит свою печальницу; сердце кружилось
в хмельном вихре.
Погладив ее руку, спросил:
; Живет ли в тебе тоска о воле? О свободе?
; Наверное, живет. Тоска о воле, о свободе, живет  в каждом! И я тоскую о Петербурге, о весне с разливом
белоснежных яблоневых садов, о снеге, о лесе. Грущу о  простом мужике, о своем поместье. Наше поместье было
недалеко от Ефремова, где жили брат и мать Ивана Бу-
 

нина. Ощущаю, даже на каторге, как сердце стремится к  добру, красоте жизни, к свободе духа! К тому, прежнему,
где я жила в красоте и простоте, где росла голубая си-  рень, цвели яблони, где деревенские мальчишки гоняли
голубей. Все там было естественно. Теперь естественны  только мои слезы, слезы о красоте, какая исчезла, истаяла
из жизни, но осталась в сердце. 
Хорошо сказала о Руси Марина Цветаева:
Сокол ; перезанные путы!
Слышу, слышу горький плач вдали!  То над родиною моею лютою
Исстрадавшиеся соловьи.
 
посвятил его в звание крестовой сестры Любви и Мило-  сердия! На просвещение народа святая инокиня отдала все
свои деньги, даже золотое обручальное кольцо. В миро-  вую войну она спасла тысячи и тысячи воинов Отечества,
настояла перед царем Николаем Вторым, чтобы раненых  размещали в  Зимнем дворце.
Елизавета Федоровна, зная, что ее могут убить, отка-  залась покинуть Россию в час ее Великой Беды, в час ее
Великого Горя. И каждый раз отправляла обратно в гер-
манское посольство золоченую карету; с фронта шли и  шли бесконечные санитарные поезда с ранеными людь-
ми, княгиня не могла оставить в беде Живое Страдающее  Сердце.
И вы убили ее! Убили гордое и человеческое милосер-
 
В лагере я познакомилась со своими эсерами, брать-  ями-мучениками по партии. Живем коммуною. Гордые
стихотворения Марины передаем из уст в уста, и то с ог-  лядкою.
Ольга помолчала:
; С печалью, по секрету, узнала страшную новость,  в июле 18 года казнена великая княгиня Елизавета Федо-
ровна. Ее и еще шесть княгинь царской фамилии живыми  сбросили в шахту близ уральского городка Алапаевска.
Звери вы, звери! Знаете ли вы, кого убили? Убили чело-  века редкой красоты, благородного сердца. Судьба сурово
обошлась с сестрою императрицы. Ее муж великий князь  Сергей Александрович был убит в Москве в Кремле эсе-
ром Иваном Каляевым. 
Трагическая гибель любимого мужа не сделала ее  богинею Злобного Мщения. Убитая горем, она навес-
тила в тюрьме убийцу своего мужа, ; и простила его,  простила по женскому сердцу! И вышла с прошением
к царю Николаю Второму о его помиловании. Была ли  еще в истории человечества женщина с таким велико
Благородным Сердцем? С таким несказанно Красивым  Милосердием?
После смерти мужа великая княгиня отдала себя слу-  жению Богу. В соборном Покровском храме архиепископ
 
безжалостно сброси-
ли живым земным созданием в шахту! Сбросили в боль,  в долгое страдание. И стоны, кого вы сбросили в шахту,
слышались окрест еще долгое время. И даже птицы на то  время перестали петь, чувствуя человеческую боль, чело-
веческое горе! 
Княгиня не упала в самый колодец шахты, задержа-  лась на плахе прорубленной лестницы. Она и там оста-
лась человеком от Любви и Милосердия! Сама вся до  бесконечности переломана от падения в рудник, голова
разбита, вся в крови, но нашла силы помочь в страдании  не себе, а ближнему, кто лежал в крови рядом. Разорвав
платье, женщина от милосердия перевязывала им раны. И  пела молитвы в успокоение.
И ваши трубадуры все еще кричат с каждой трибуны,  мы строим великое Человеческое Братство!
Ольга тихо, с укором уронила:
; И вы еще оставили мне жизнь!
Платон Привалов смиренно сносил укоры, обвинения.  Его самого измучивали противоречия в душе. Он ждал,
после революции, разлив гармоники на деревенской ули-  це, песен и плясок, воскресения в красоте Души Челове-
ческой, а жизнь ушла в тревожность. Надо пустить паха-  ря с оралом по пашне, пусть поднимает хлебный колос на
 

благо Отечества, а его, пахаря, изгоняют из деревни, на  север, под снежные метели, в бесприютность, на смерть.
Зачем? Строить каналы! Император Древнего Рима Ка-  лигула, сын Тиберия, тоже заставлял народ перекрывать
море, рушить скалы, дабы он не мучился бездельем, не  думал, как свергнуть власть, ибо всего было достаточно
в Древнем Риме, и хлеба и зрелищ! Но наш крестьянин,  почему должен «перекрывать море»? Ему Бог даровал
звание пахаря! Его дело дарить хлеба людям, как дарил  его людям Иисус Христос!
Но не слать проклятья революции, он примчался на
 
Невыносимую любовь!
Ему нужна девичья верность!  Ему нужны девичьи слезы!
Ибо в одиночестве он испытывает в себе, на плахе  земли, только невыносимую казнь чувств, казнь чувств.
До выстрела, казнь чувств!
Полюбит Ольга его, не полюбит, от непорочного серд-  ца, от святой молитвы, от бессмертия?
Платон Привалов попытался, было, погладить ее  руку, однако стыдливо сдержался. Но движение уже было
сделано, и он, желая  скрыть свое устремление, разлил в
 
заснеженное  пространство, на каторгу, к декабристке, графине Ольги
Воронцовой-Витте. Прибыл, как муж ее. Как вернопод-  данный от имени любви. Он ждал, нетерпеливо ждал,
сладостно ждал, когда вернется в империю Любви, в жи-  вое сердце Ольги.
И он вернулся!
Он видит Ольгу, ее глаза, глаза погасшие, но в глу-  бине, в глубине пробивается в жизнь скрытая радость от
явления Платона в лагерь. Видит ее маленькие руки, за-  грубевшие от работы, но сами по себе несказанно милые,
несказанно ласковые, несказанно манящие! Какие так и  хочется целовать, целовать, пока не истает желание цело-
вать, пока не изольешь в себе всю радость, всю нежность  и сладость, какую испытываешь в сердце к любимой жен-
щине, а радости, нежности, сладости хватит на все вре-  мена.
Пока он живет!  Пока дышит!  Пока существует!
В великую радость и сладость видит ее непорочно-  девственные груди, к чему тоже до безумия хочется при-
жаться. Просто прижаться! По мужской стыдливости. По  мужскому целомудрию. И просто бы коснуться ладонью.
До слез просто. До ненасытности просто. До безумия про-  сто. Он еще не слышит в себе мужчину, он только слышит
в себе любовь.
 
рюмки вино, положил на тарелку любимой бутерброд с  черною икрою.
Он коснулся ее рюмки:
; Ты права, Ольга. Революция делается для человека.  Во имя его сердца, его свободы! Пока, пока не все ладно
в королевстве!
Он коснулся ее руки:
; Упав звездами на землю, мне думается, мы угада-  ли в безысходность. Но жить надо! Надо, раз мы попали
на земле в Свое Мгновение! Как генерал-чекист, я нала-  живаю дружеские связи с Михаилом Ивановичем Кали-
нином, изучаю возможности твоего освобождения. Тебе  надо написать письмо на его имя. Я отвезу его в Москву
и лично передам председателю Верховного Совета, еще  жалобы, какие принесут заключенные. Он может поми-
ловать. Но все, конечно, сложно! Сложно!  Ольга проявила упрямство:
; Зачем он может помиловать?  Мужчина обнял ее:
; Я люблю тебя, Ольга! Если сумею освободить, я  покину ЧК, мы уедем в деревню, в маленькое отечество.
Я стану пахарем! Стану писать сонеты в твою честь. Ты  станешь Лаурою, будешь слушать мои сонеты и выпус-
тишь в мир стаю белокрылых лебедей. Думаешь, мы не  настроим жизнь от молитвы?   
; Вы неустанно ищите любви. И я вам неустанно  объясняю, как же я, убитая вами в ЧК Петрограда, могу
 

быть женщиною? Могу любить? Откуда возьмутся такие  чувства? Я пришла к вам в ЧК как жертвенная чистота
земная, желая спасти каждого безвинного мученика, а вы  при мне, при моем сердце Данко, стали убивать на эша-
фоте каждого безвинного страдальца! Вы пропустили  через мое сердце смерть, еще смерть! Я несу на себе в
трауре бесконечные гробы, бесконечные боли, бесконеч-  ные слезы каждой матери Человеческой! Я и теперь еще
слышу в себе невыносимо тоскующий хор плакальщиц и  хор горевестниц! Между нами стоит смерть! И ни одна!
Как же мне через смерть протянуть к вам руку? Как сойти  с крестной дороги, где я несу на себе гробы безвинных
мучеников? Это же я убила! Не вы! Вы же в ЧК при тол-  пе великомучеников объявили, что именно я, именно я,
могу безвинного мученика помиловать, или отправить на  казнь! Старец был разумным существом, а девочка? Де-
вочка Лиза, она же ушла на смерть, думая, в последнее  мгновение, что я ее убила! Ее разум еще не сложился! И
вы смели плетями, как маленькую рабыню, загнать ее в  такие опасные игры! И вы еще люди? 
Графиня Ольга пригубила вино:
; Любить вас, быть ласкою! Ее величеством, нежно-  стью! Но можно ли быть на каторге женщиною? Быть на
сладостной плахе любви, как животное, я не желаю. Пла-  ха любви не будет нести при сближении сладость любви,
а только горечь и горечь! И дети от такого сближения, ни-  когда не станут красивыми, белокрылыми лебедями! За-  чем нам обоим, забыв о любви и человечности, унижать
себя до зверей?
Женщина есть творец земли! После Бога, она созидает  человечество! Ее правда не столько плоть, сколько ; дух!
Я еще девственница, но близкие подруги, когда я училась  в гимназии, делились по секрету, бывает гадко, тоскли-
во, если тобою жили без сердца. Такая любовь, если даже  она несет нечаянную сладость, заманчивое путешествие
в неразгаданное, есть проклятье и для вас, и для деви-  цы-красавицы! Когда я была гимназисткою, в таинстве от
себя я неумолимо желала быть женщиною, дабы скорее
 
испытать  мужскую чувственность, мужскую ласковость,  разгадать Загадку своего бытия! Но жить в браке по на-
силию, я и в то желанное время считала, ; страшным  грехом перед человечеством и бессмертием! Моя душа
еще остается неприкосновенною к греху и пороку. И я  вам кланяюсь по молитве, не просите меня по насилию
занять сладостное плотское ложе, где будет уничтожено  мое сердце, мое человечество.
Помолчав, мужчина сказал:
; В Петрограде мне показалось, вы прониклись лю-  бовью к жизни?
; И к вам?
; Да,; он повинно склонил голову, как на плаху, пе-  ред секирою палача.
; Прониклась, вы правы, правы, ; проявила милосер-  дие Ольга Воронцова-Витте. ; И часто думаю о вас. Раз
за разом переживаю те счастливые мгновения, какие вы  даровали в ресторане Излера, когда катались на лодке по
Неве, слушали под гусли ветра русское песнопение. Осо-  бенно оживает растревоженное вами сердце, как только
начинают измучивать чувство одиночества, чувство бес-  приютности. Очень хочется, чтобы рядом был человек,
который бы умел всматриваться в твое сердце!  Ольга помолчала:
; В такие растревоженные мгновения, в мои думы яв-  ляетесь именно вы, Платон. Но быстро уходите, я не же-
лаю, а вы уходите, и почему, не могу объяснить. Я снова  остаюсь одна. И снова измучиваю себя страшною печалью
бесприютности! И снова чувствую, как в бесприютность,  разрушая ее, врываются в душу Любовь и Нежность! И в
такое мгновение сердцу радостно, что есть вы на земле!  И можно быть с вами! Но неожиданно сердце остывает,
где горел светоносный пламень, равный солнцу, и все ис-  таивает из жизни: Вера, Надежда, Любовь.
И вы истаиваете.
И снова охватывает странная тоска. И равнодушие.     Платон Привалов обнял ее, Ольга не отсоединилась.  ; Нам надо обвенчаться, и ты перестанешь измучивать
 

себя  одиночеством и бесприютностью! Будешь знать, ты  не одинока. И я буду знать, я не одинок! Давай, не будем
больше жить отдельными мирами в звездном, небесном  пространстве!
Ольга тихо спросила:
; Где же будем венчаться? Опять в Исаакиевском со-  боре? Ты же знаешь, Вениамин Петроградский вами рас-
стрелян!
; Да, я знаю, он расстрелян ЧК, по приказу Глеба Бо-  кия.
; Не за наше ли венчание?
; Возможно. Если за наше явление в Собор, то митро-  полит пострадал безвинно!
; Теперь ты хочешь, чтобы безвинно, за нашу любовь,  за наше венчание, расстреляли еще и начальника лагеря? 
; Начальник лагеря знать не будет. Мы обвенчаемся  в таинстве. Я вызову из барака священника, дабы пооб-
щаться. И встанем под иконою святой Богородицы.    Ольга приняла отречение:
; Нет, Платон!
; Почему? Это же будет венчание, а не близость!
; Обождем, пусть останется так, как было. Я люблю  вас, но вы же слышали, чувства не живут во мне, усколь-
зают из сердца, как шаровая молния во время грозы. Бу-  дем жить надеждами.
Она положила голову ему на плечо:  ; И любовью.
Платон Привалов не удержался, и стал неумолимо це-  ловать и целовать ее, словно вошел в половодье безумия.
Сильно-сильно по ласке к россиянке Ольге измучилась  его душа.
 
Сказание десятое    Народный комиссар внутренних дел Николай Ежов
начал отстрел чекистов.Платон Привалов тожеожидает казни,  он тоже поставлен
         на очередь
за смертью к сталину.
Власть в НКВД СССР, на Лубянке, сменилась. Всесиль-  ный император чекистов Генрих Ягода был арестован 27
марта 1937 года. И отправлен в строго секретную, элитную  Сухановскую тюрьму; его обвинили в том, что он является
в стране Советов резидентом адмирала Вильгельма Кана-  риса, начальника военной разведки фашистской Германии!
Почему не раз, не согласовав со Сталиным, и списывал  преступно в черный ящик забвения документы, которые
поступали от разведчиков Зарубежья, изобличающие мар-  шала Михаила Тухачевского в том, что он есть германский
шпион и готовит заговор против Сталина.
Такие документы воистину поступали из Зарубежья  от Игнатия Райсса. Но маршал был еще в чести у Стали-
на, и подвергать сомнению его верноподданное служение  Отечеству, ; подставлять свою голову под гильотину! Да
и не мог маршал Тухачевский готовить заговор, чекисты
 

обступили воина-полководца, как загнанного медведя ;  цепные псы. Телохранители следовали след в след, они
не оставляли маршала одного даже на мгновение, да и те-  лефоны его прослушивались, и каждое слово тщательно
изучалось через язык Эзопа.
Но именно это его верование в чужую душу, и стало  для Генриха Ягодою Голгофою. Получалось, в стране Со-
ветов два шпиона, да какие, он и маршал Тухачевский, кто  воинственно работал на военную разведку Вильгельма
Канариса. Как же было не арестовать Сталину народного  комиссара внутренних дел? И маршала? И не отослать с
гневным обличением на эшафот, под нож гильотины!     Можно только предположить, какое чувствование нес
в себе Генрих Ягода, оказавшись в тюрьме! Велико та-  лантливый литовский еврей сделал для правителя Кремля
больше, чем все чекисты, взятые вместе! Он создал госу-  дарство в государстве и выстроил вместе с личным тело-
хранителем Иосифа Сталина Карлом Паукером, «пауком»,  как его звали в ЧК, такую защиту вокруг Кремля и дачи
в Кунцеве, что никто и помыслить не мог о покушении  на вождя! Вместе с начальником Главного управления
внешней и внутренней охраны Борисом Могилевским и  инспектором пограничных войск НКВД СССР Семеном
Ширвиндтом, он выстроил вокруг Кремля семи полосное  оцепление. Даже самый удачливый террорист, пробира-
ясь к краснозвездному бастиону, мог бы запутаться, как  комар в паутине. Близ Красной площади, в казармах, на-
ходилось 300 тысяч чекистов-воинов, кто по первому тре-  вожному сигналу, ; «в ружье», мог бы встать на защиту
Сталина в мгновение.
И в еду и в питие никто не мог бы всыпать из перстня  даже горсточку яда Сальери; вдоль всего расстояния от
виноградника в Крыму, в Массандре, до самого застолья  вождя в Кремле стояли его особо верноподданные гвар-
дейцы-чекисты, кому он верил больше, чем себе. 
Генрих Ягода, несомненно, понимал, в чем дело? Все  чаще иностранные журналы стали рисовать Иосифа Ста-
лина у Лобного места в граде Петра, он держит за воло-
 
сы  отрубленную голову Кирова, с которой стекает кровь.  Кровь стекает и с топора. Особенно старательно рисовала
Иосифа Виссарионовича в короне палача белогвардейская  пресса: это журнал в Париже «Русская мысль», ее редак-
тировал философ и мыслитель Петр Струве; парижская  газета «Возрождение», журнал «Русская земля» в Праге,
газета «Сегодня» в Риге; Иосиф Сталин внимательно изу-  чал зарубежные газеты и журналы. Да и разоблачитель-
ные частушки уже пошли в народе; так и казалось, выгля-  ни в окно из Кремля, на Александровский сад, и увидишь
поющую братию озорников под гармонь:
Эх, яблочки, помидорчики,  Сталин Кирова убил
в коридорчике.
Иосифу Сталину непременно надо было явить миру непорочную душу. И именно Генрих Ягода должен был
воскресить ее в красоте и непорочности, объявив на пуб-  личном суде, на весь мир, что именно он убил Сергея
Кирова, Максима Горького, Серго Орджоникидзе, и ко-  ленопреклоненно покаяться перед Сталиным, как перед
иконою, за свое злодеяние! Поверят, не поверят, но есть  отчаянно мудрый прокурор Андрей Вышинский, народ в
Отечестве, кто, непременно, осудит безумца! И все лав-  ры убийцы перетекут, с короною палача, к Генриху Ягоде.
Кто, собственно, если мыслить по справедливости, и был  им. Но был не сам по себе, а исполнял тайное желание
вождя, по убиению того же Сергея Кирова, ; вместе с на-  чальником управления НКВД по Ленинградской области
Филиппом Медведем. И Яковом Аграновым-Сорензоном,  кто нежданно-негаданно примчался на колеснице Цезаря
из Москвы в Питер с назначением на должность его за-  местителя. Как раз перед горем народным.   
Как только разжалованного Генерального комиссара  государственной безопасности Генриха Ягоду привезли
в Сухановскую тюрьму, втолкнули в элитную камеру, и  громом с небес, громыхнула задвижка на двери, вместе с
 

закрытым замком, он, оставшись один, заплакал. И стал  биться от обиды, от тоски, головою о каменную стену, с
бурыми пятами крови, и слать, слать проклятья Иосифу  Сталину, чьим пленником он теперь соизволил быть; весь
мир сжимался в одну боль! В одну несправедливость! В  одну тоску и бесчеловечность! В одно злодеяние!  Как
было теперь спасти свою гибнущую душу? Воскресить ее  в красоте? И в красоте выстоять на эшафоте, перед гиль-
отиною?
Печальник обратился в смертельный крик, и бился,  бился головою о стену, словно желал, в жалком и горь-
ком бессилии, пробиться через все каменные преграды,  добраться до Кремля, до Сталина, и в гневе, с обидою,
высказать свою человеческую душу, человеческую боль,  ; велико несправедливому тирану! Пришлось печальни-
ка посадить на цепь, как бешеного пса; как еще было сбе-  речь его жизнь для публичного суда? Так бы он разбил
свою душу о камень.    
С арестом Генриха Ягоды, качнулись качели жизни и  смерти, несомненно, и комиссара государственной безо-
пасности третьего ранга Платона Привалова, и каждого  верховного чекиста в НКВД.
Новая власть в НКВД набирала свою команду.  Прежняя команда уничтожалась.
Сталин давал жить каждому верховному чекисту де-  сять лет. Больше не полагалось. Чекисты были ближе все-
го к таинству его преступного деяния, многое, многое на-  собирали в сокровищницу души, почему и должны были
раньше времени разгадать загадку смерти, покинуть зем-  лю. Свидетели Сталину были не нужны; нет человека, нет
проблем. Тот, кто живет по кровавым законам дьявола, не  любит оставлять свидетелей!
Предчувствуя свою смерть, Платон Привалов неот-  торжимо измучивал себя тоскою. Не смерть страшила
его, смерти он не боялся; работая в ЧК со времен Дзер-  жинского, генерал не раз шел под пули, вся жизнь его,
смерть в смерть. Он по совести  сжился с печальницею,  но считал себя счастливым человеком, ибо нес по жиз-
 
ни две Любви, любовь к революции и любовь к Ольге!  Именно любовь к Ольге, и больше всего, любовь к Оль-
ге, дарила ему нежность и ласку, красоты мира,  красоты  своего сердца! И повелительно звала разгадывать таин-
ства жизни, влюбленно смотреть на кувшинку в озере, на  летящего журавля в небе. Во всем, во всем получалось
обнаженное и целомудренное общение и с эхом грома, и  с падающим снегом, и с радугою над Окою, и с капель-
кою дождя на реснице любимой. И оставалось бояться  одного, как бы ни спугнуть в себе эту красоту общения с
миром, не разорвать бессмертную связь со всем живым  и сущим! Не остаться бы сиротою в мире человеческом!
Но можешь, вполне можешь остаться сиротою, если в  кружении земли истает твоя любовь к Ольге! Истает
любовь, истаешь и сам в мире человеческом, истаешь в  одиночестве, без любви, горьким и скорбным эхом над
землею Русскою!
Любовь к революции дарила радость жития, и веру  в жизнь со смыслом, где люди все же выстроят на зем-
ле Разумное и Справедливое Человеческое Братство! И  как можно жить с такою гордо неумолимою верою, и
печалиться? Нести в себе  бесприютность, горько-мо-  литвенную скорбь? Он был богаче Сократа, ибо фи-
лософ Древнего Рима только искал смысл жизни, а он  нашел его!
И теперь, думая о смерти, неумолимая Человеческая  Скорбь в душе разжигалась именно от Ольги! Страшно
было осмысливать, что взлетая журавлем в небо, он отле-  тит с земли Отцов в дикой сиротливости. Без прощально-
го и благословенного поцелуя ее, без ее ласкового касания  его волос, его щеки, ; никто ее не отпустит с каторги, с
Колымы, в его тюрьму на Лубянке, дабы прижаться ще-  кою к его щеке, по которой будут бесконечно бежать оди-
нокие слезы, слезы боли и слезы печали? Кто разрешит  присутствовать на расстреле? И зачем эти раздумья? Для
собственной тревожности? Для  самоказни чувств? Или  для собственной радости? Пусть в раздумье, на мгнове-
ние, да пожить с Ольгою? Наверное, так. Он любит ее.
 

Очень любит! И не меньше желал бы стать ветром по-  сле расстрела, и примчаться вместе со снегом на Колыму!
Покружить в ласковом хороводе вокруг любимой! И кру-  жить, кружить, пока не истает ее жизнь!
Платон Привалов представил себя на эшафоте, вы-  стрелы в себя! И свое одиночество во все земное про-
странство. И еще раз в печальной сладости подумал, да,  да, он бы желал видеть ее глаза в свое последнее земное
мгновение! Какая сложилась бы красота смерти! Попро-  щаться с любимым человеком, глаза в глаза, перед самым
выстрелом, что еще может быть величие и слаще на зем-  ле?
Но думалось не только о смерти, где шло нервное и  стоическое  расслабление чувств, где измучивала опус-
тошенность души, думалось и о жизни, где он снова  возвеличивал себя радостью на земле! Думалось, ко-
нечно, о свадьбе, о венчании, о сыне. И он, обречен-  ный чекист, не раз видел ее в белом свадебном платье,
как яблоню в цветении, и то, как в обнимку, с поце-  луями, с песнями, мчится на свадебной тройке в еще
не разрушенную церковь, обвенчаться перед иконою  святой Богородицы. Но свадебная тройка, как только
вдали поднимались золотые купола церкви, в мгнове-  ние истаивала, скрывалась в снежной метели. И боль-
ше не возникала!
Куда исчезали вороные кони?  В какое время?
И куда исчезал он сам?  В какое время?
И куда исчезала Ольга, в какое время? Ничего не  оставалось в памяти! Словно свадебная тройка, как на
крыльях, влетала в черную и загадочную тоннель, дабы  выбраться, вырваться оттуда, через многие-многие лета,
в тот же 21 век, где не будет крови и расстрелов, и где они  останутся такими же, какие есть в настоящее время.
И как раз справят свадьбу!  Какая была бы святость!
Благословенность!
 
Как он устал от крови и расстрелов!
Как хочется жить по любви, по целомудрию, а не по  злобе и ненависти!
Жить с Ольгою!
И только с Ольгою!   
И когда в его вещие сны врывалась его Жизнь в облике  Женщины в Черном, он по правде подумывал, не сбежать
ли перед гибелью к Ольге на Колыму? Не попрощаться ли,  на последнее мгновение, глаза в глаза, перед выстрелом в
сердце? Так и так его убьют, будь он в Москве на Лубян-  ке, будь в ледяном, промозглом бараке в лагере; не только
он, все чекисты, все его друзья, поставлены на очередь за  смертью к Сталину. Никого не минует выстрел от имени
злодеяния, и он достанет, где угодно, даже в бесконечном  небесном пространстве, если пожелаешь спрятаться от
секиры вождя на голубой звезде. 
Народным комиссаром внутренних дел Иосиф Сталин  назначил Николая Ивановича Ежова. Он не был чужаком
в империи чекистов! Именно он, секретарем ЦК ВКП (б),  курировал НКВД и военную разведку при Генеральном
штабе Красной армии, какую возглавлял латыш Ян Бер-  зин; в ГРУ, в шифровке он значился под псевдонимом
«старик». 
что  именно к его парадному крыльцу подгонят княжескую
карету с чекистскою эмблемою Щита и Меча, и заранее,  вдумчиво  подбирал себе команду. Из чекистов Фелик-
са Дзержинского и Генриха Ягоды, он приблизил к себе  Якова Сауловича Агранова-Сорензона; больше по на-
стоянию Сталина. Приблизил Станислава Реденса, пала-  ча Кавказа, кто был женат на Анне, родной сестре Наде-
жды Аллилуевой, и по праву почитался родственником  Иосифа Виссарионовича; в то время он был комиссаром
государственной безопасности первого ранга, начальни-  ком управления НКВД Москвы.
 

Был обласкан Ежовым ; Михаил Фриновский, Глеб  Бокий, Борис Берман, брат начальника Главного управле-
ния исправительных трудовых лагерей, ГУЛАГА,  Якова  Бермана. Исаак Ушаков-Ушиминский, кто допрашивал
маршала Михаила Тухачевского, и избивал его нещадно,  все допросные листы, что остались для истории, облиты,
перепачканы кровью. Еще Лев Заковский, палач без стра-  ха и упрека, любивший в пьяной компании прихвастнуть:
«Я и Карла Маркса заставлю сознаться, что он готовил  покушение на бессмертного Бисмарка!» На то время он
занимал должность начальника управления НКВД по Ле-  нинграду.
Из Секретно-политического управления НКВД был  приближен комиссар государственной безопасности
третьего ранга Григорий Люшков; оставлен на троне с  неограниченными диктаторскими полномочиями ; на-
чальник управления НКВД по Дальневосточному краю,  комиссар государственной безопасности первого ранга  Терентий Дерибас.
Всего тринадцать человек, чертову дюжину.
В своем траурном раздумье о жизни и смерти, о вы-  стреле на эшафоте, комиссар государственной безопас-
ности третьего ранга Платон Привалов не ошибался; в  том благосклонно спасительном реестре его имени не
оказалось. Он и все остальные верховные чекисты, вслед  за Робеспьером, отправлялись на эшафот, под нож остро
отточенной гильотины. 
 
В кошмаре бессудных и безрассудных убийств можно  было сойти с ума! Вся земля Русская обратилась в клад-
бище безымянных могил!
Кровь, только кровь оставалась в Отечестве.    Коснулся Ветер Злодеяния и каждого большевика, кто
жил по святцам Ленина, вершил революцию.
Одним нечаянным взмахом трубки, все выброшены  Хозяином, как чертополох, из краснозвездной тачанки
революции, какую сами же разогнали по земле Отцов. И  вот теперь сами сметены в безымянные братские моги-
лы, под свет автомобильных фар, под пьяное сопение мо-  гильщиков. И Краснозвездные Кони Времени, пронесясь
горько-тревожным вихрем над их Земным Мавзолеем, на  все времена растоптали миры, надруганные прикоснове-
нием смерти, миры, переполненные светом луны и светом  берез, любовью и человеческим страданием! Но больше
дьявольскою верою в то, что явились на землю, ; постро-  ить город Солнца, царствие Разумного и Справедливого
Человеческого Братства!  Не построили!
Не успели!
Встали на восходе солнца у братского могильника, пе-  ред палачами и нацеленными ружьями, встали обреченно,
повинно; возможно, с раскаянием за дела свои земные,  греховные. И последнее, что услышали в краснозвездном
Отечестве:
; Целься! По врагам революции, ; пли!
Платон Привалов тоже ждал, когда обреченно вста-
 
Именно с явлением страшного палача Николая Ежова  на Лубянку, и началась самая кровавая эра Великого Тер-
рора. По первому доносу и подозрению в заговоре против  Сталина, бросались в бесчисленные тюрьмы все новые
и новые жертвы. Расстреливали без счета: на Лубянке,  в Лефортово, на Таганке, на берегу реки Яуза; в каждой
тюрьме в Отечестве. Круглые сутки дымились трубы кре-  матория на Донском кладбище, куда бесконечно, беско-
нечно свозили убиваемое Отечество. Горы пепла росли  до неба.
 
нет на чувственно красивом восходе солнце у братского  могильника, перед палачами с красными звездами, перед
нацеленными ружьями. 
И как его могут опричники не загнать секирами на  эшафот, если он тоже пророк и воин революции? И тоже
поставлен на очередь за смертью к Сталину!
Смерть ; мгновение! Она ли страшна? Кем он погиб-  нет?
Верующим в революцию?
Или вероотступником от революции, и, значит, от Ра-
 

зумного и Справедливого Человеческого Братства на зем-  ле?
Мысли были горько пугающие, необычно греховные,  необычно тревожные, и генерал-чекист стыдил и судил
себя, едва они начинали мучить его сердце, сердце чело-  века из Жития Святых!
И все же, и все же, откуда пролился огневой ливень на  пророков революции?
 
мучивать на пыточном колесе? Но как Ольга? Он не мог  застрелиться! Он не мог оставить Ольгу одну на земле!
Оставить в дикой, исступленной сиротливости! Пока он  будет жить, он будет слышать Ольгу, ее душу, ее ласки,
ее сладость любви! И слать туда, в тайгу, на расстоянии,  свою сладость любви, свои ласки, свою душу, и его люби-
мая, несомненно, несомненно, услышит его душу, его лю-  бовь, какие изольются нежным светом над вековечными
снегами Колымы, и одарят ее красотою жизни, вернут в
 
Вытеснят из серд-  ца ненасытно пугающие злые силы, истончат отчаяние
 
Пришла Варфоломеевская ночь и на Лубянку.    Обвинение чекистам от революции, вместе с ордером
на арест, предъявлялось одно на каждого, ; нарушение  социалистической законности!
Первым был арестован Генрих Ягода, такой чести его  удостоил сам начальник Главного управления государ-
ственной безопасности при НКВД Михаил Фриновский,  он же в сладость надел ему наручники. Затем, прямо в
приемной, взяли его всесильного секретаря Павла Петро-  вича Буланова, и мигом отправили на «воронке» на нары
в Лефортово дожидаться суда и расстрела ; под особым  надзором начальника тюрьмы бородача Зимина.
Чекисты Лубянки не стали дожидаться ареста, пыток  на дыбе, унизительного расстрела, вскрывали себе вены,
принимали яд Сальери, выбрасывались из окон во двор  тюрьмы, кто имел именное оружие, стрелялись. Все зна-
ли, к каждому пришла смерть по имени Сталин, и, значит,  нет надежды на спасение, самого спасения.
Комиссар государственной безопасности третьего  ранга Платон Привалов тоже сжался в тоске и боли, и не
знал, как быть? Ждать ли оскорбительного ареста или за-  стрелиться?  Он тоже имел именное оружие, подаренное
ему самим Феликсом Дзержинским, где было выграви-  ровано комендантом ВЧК латышом Дейболом: «Платону
Привалову, за особую храбрость по защите революции и  Отечества». И застрелиться ему ничего не стоило. И сам
Бог велел застрелиться! Велика ли радость дать себя из-
 
и злобу. Пока он будет жив, он будет ее жизнедаритель!
Если же застрелится, он поступит, как трус, как Каин, ибо  предаст свою любимую на миллионы лет вперед! И себя
предаст! И любовь! И веру в жизнь! И саму революцию,  которой будет верен до последнего мгновения, пока жи-
вет на земле, пока на эшафоте не прозвучит выстрел. И  не унесет его тоскующим журавлем в дали необъятные,
в дали вековые, в дали загадочные. И ради Ольги, ее на-  строения, он готов взойти на пыточное колесо, и пусть
злобные силы сжимают и сжимают его в одну ненасытно  мучительную земную боль. Он выдержит! Только бы жить
и жить! Мгновение, да жить! Любовь Ольги, несомненно,  излечит все его муки, какие ему даруют бесконечно об-
манчивая Жизнь и Черные Палачи. Сердце его, поднятое  на дыбу, истекая кровью, будет умирать, умирать, но лю-
бовь Ольги будет снова и снова нести ему воскресение.  Чувствуя ее любовь, он отплывет в вечное таинство,
как в бестревожный сон, ибо всю свою любовь сумеет вы-  теснить, выдохнуть в сторону каторжной Колымы, и Оль-
гу на все времена оставят тоска, холодное равнодушие  к жизни. Это все, что он сможет сделать для любимой,
когда на эшафоте прозвучит выстрел в его сердце и он  истает тоскующим журавлем в небе. И разве не радостно
знать, он покинул землю, а Ольга не будет нести по жизни  свое одиночество, свою земную боль, свою земную си-
ротливость! Он останется в ее сердце светом Данко, све-  том любви! 
 

Платон Федорович сидел в кабинете на Лубянке тише  воды, тише травы. Вдруг в суете расстрельной забудут?
Не забыли! Позвонил  секретарь Вениамин Шапиро, и по-  велел немедленно явиться к народному комиссару внут-
ренних дел Николаю Ивановичу Ежову.
Его повеление прозвучало ; как выстрел.  Как приглашение к смерти.
В тоске вознесся траурный благовест колоколов всего  Отечества; жизнь закончилась. Из кабинета Николая Ива-
новича в жизнь уже никто не возвращался. Прямо там,  на черном эшафоте, чекисты-опричники современного
Малюты Скуратова закручивали руки, надевали кандалы-  браслеты,  провожали через приемную к лифту. И прями-
ком опускали в тюрьму, где надзиратели с лютою злобою,  дабы сильнее унизить,  начинали срывать звезды с мали-
новых петлиц, скручивать ордена, знаки «Почетный че-  кист». Редко кому давали в кабинете Ежова, по милосер-
дию, яд Сальери в бокале с шампанским; именно такой  чести был удостоен начальник Иностранного управления
НКВД Аркадий Аркадьевич Слуцкий.
Платон Привалов вдумчиво погладил звезду на мали-  новой петлице, достал револьвер, положил на стол. Стре-
ляться? Не стреляться? Ответь, ответь по любви мудрая  пророчица Кассандра! Рука с револьвером, сама по себе,
поднялась к виску, сама по себе опустилась. Застрелиться  он не мог! Застрелиться, предать Ольгу Воронцову-Вит-
те, кого любил до безумия!
Он не мог стать ее Каином!  Не мог стать Каином любви!
Он крутанул на столе оружие, по русской рулетке, ре-  вольвер, остановившись в кружении, нацелился прямо в
его сердце черным стволом!  Значит, по жребию ; расстрел!
Он положил револьвер в сейф, и заспешил в прием-  ную народного комиссара внутренних дел.
Тем не менее, секретарь Шапиро укорил его:
; Долго собирались, Платон Федорович,  ; и чинно,  по уважению открыл дверь в кабинет.
 
Платон Привалов благословил себя молитвою, и сме-  ло шагнул в неизвестность. Едва вошел, ощутил, что шаг-
нул не в пространство кабинета, а на погост, так сильно  повеяло могильным холодом.
Маленький человек, похожий на карлика, сидел в ко-  жаном кресле, прямо под портретом Иосифа Сталина; на
столе-монументе высились телефоны, лампа с зеленым  абажуром, в нимбе из кленовых листьев, лежали испи-
санные бумаги с грифом ГУГБ НКВД СССР. Никак не  вязалось имперское пространство кабинета с властно
сидящим в кресле маленьким человечком, даже неволь-  но подумалось, не из царства ли лилипутов залетел он в
строгое, кровавое время?
Едва хозяин кабинета поднял голову, досмотрев оче-  редную секретную бумагу, чекист верноподданно при-
стукнул каблуками:
; Товарищ народный комиссар внутренних дел, ко-  миссар государственной безопасности третьего ранга
Платон Привалов прибыл по вашему вызову!
Николай Иванович Ежов обласкал его пленительным  взглядом фиалковых глаз:
; Рад видеть, дружище! Я буду краток. Едва товарищ  Сталин вверил мне жезл народного комиссара внутрен-
них дел, я глубоко и строго задумался о команде, с кем  придется работать! Вас, Платон Федорович, я бы тоже
желал видеть в своем окружении среди верноподданных  оруженосцев! Вы работали в управлении НКВД Азовско-
Ростовского края, охраняли товарища Сталина в Сочи и  Мацесте; вы любимец его, вождь считает вас верным за-
щитником революции! Во все времена ваш меч победо-  носно разил коварно притаившегося в Отечестве врага, и
мы все надеемся, будет разить победоносно и впредь!  Николай Ежов  обласкал его светом фиалковых глаз:
; Я полагаю, не враг же он себе, обманываться в сво-  ем телохранителе? Как это по молодости, кланяясь строп-
тивой самоуверенности, сделал диктатор Древнего Рима  Калигула, и кого, в результате, телохранители подняли на
острые мечи! Что вы мне ответите?
 

Комиссар безопасности отозвался с высочайшею бла-  годарностью:
; Почту за честь, служить вам, товарищ народный ко-  миссар внутренних дел! И товарищу Сталину! 
Что еще он мог ответить Платон Привалов, комиссар  государственной безопасности третьего ранга? Только в
сердце его в одно время предательски ожили и радость, и  тоска! Радость, что думал о смерти, а вернулся в жизнь!
Тоска же зловеще нашептывала, не верь, все лжет па-  лач-карлик, выйдешь в приемную, и закуют в кандалы,
да еще наденут железную маску, как на брата Людовика  Четырнадцатого! И заточат в темницу на все земные вре-
мена!
Именно так любил поиграть с обреченным на смерть  вельможным посетителем Иосиф Сталин. Принять в
Кремле, обласкать ласковым словом, вверить сладостную  печальницу-надежду на жизнь, даже выпить на посошок
по бокалу любимого мускатного вина «Красный камень»  из Массандры, прекрасно зная, что путь страдальца из
Кремля ляжет по булыжной мостовой не к храму, не к  Богу, а на Лубянку, к зловещему Мефистофелю. Имен-
но так было с Михаилом Тухачевским, кого правитель  принял в Кремле, по-отечески напутствовал, как надо
служить командующим в округе, в какой назначен, лас-  кал его сердцем, пил мускат «Красный камень». Но едва
маршал на  вельможной машине доехал до вокзала, как  был арестован, доставлен на Лубянку, и в мгновение, едва
он шагнул в темницу Малюты Скуратова, началось его  головокружительное избиение. Иосиф Сталин заранее
вывел трубкою для маршала Роковой Круг, откуда живым  еще никто не возвращался, но, прощаясь в Кремле, даже
обнял его, вверив самую красивую надежду, ; он будет  жить, служить Отечеству! Если же окажется на Лубян-
ке, то Иосиф Виссарионович совершенно будет в сторо-  не! Такие уж злодеи, чекисты, совсем не учитывают его
любовь к маршалу! Они, злодеи-чекисты, всю его семью  забрали на Лубянку, кого казнили, кого сослали в лагеря!
Кто спрашивал товарища Сталина? 
 
Потому, наверное, маршал Тухачевский и не разобрал-  ся, в чем дело? И на эшафоте, когда раздались выстрелы
в его сердце, он подумал не о жене Нине Евгеньевне и не  о дочери Светлане, в последнее мгновения своего жития,
он крикнул: «Да здравствует товарищ Сталин!»
В том смысле, он невиновен перед вождем! Зря его чекисты арестовали, били до крови, держали на дыбе, в
стеклянном гробу. Именно с таким чувством ушел в зага-  дочную неизвестность красный маршал!
Сталин же только в довольстве расправил усы.
Как же надо изуродовать человеческую душу, дабы  перед смертью воспевать своего убийцу?
Николай Иванович Ежов его верный последователь.  Тоже любит, перед смертью, обласкать ласковым светом
фиалковых глаз. Поэтому Платон Привалов верноподдан-  но смотрел, верноподданно пристукивал каблуками сапог
со шпорами, но сам жил ожиданием страшного несча-  стья! Его немыслимо измучивал холодный страх, неведо-
мое, еще не испытанное, чувство ужаса! Он так себя рас-  слабил ожиданием смерти, что еле стоял, и мог в любое
время упасть. Самое страшное, ласковые фиалковые гла-  за Николая Ивановича Ежова виделись ему с мучением,
ибо не зрением, а сердцем, видел Платон Федорович, что  смотрели они на чекиста совсем-совсем не ласково, а хо-
лодно, со злою хитростью, а сам он напоминал карлика-  Мефистофеля, кто держал за спиною спрятанную секиру.
Такое видение шло уже от безумия.  Безумие шло от страха смерти.
Страх смерти шел от любви.  От Ольги.
Все сущее в Платоне Федоровиче кричало: жить,  жить, жить!
Кабинет Николая Ежова все больше становился пы-  точным колесом! И он, народный комиссар, как почувст-
вовал его сердце, и колобком, колобком выкатился из-за  стола, в милой простоте обнял чекиста, а глаза его все из-
лучали и излучали медовую ласковость, словно встретил  не генерала-чекиста, а женщину, какую любил.
 

Наконец, в приятности произнес:
; Я знал, что вы так ответите, дружище. Не выпить ли  нам водочки по такому случаю?
; Как прикажите! 
Николай Ежов нажал на кнопку звонка, попросил  Сергея Ефимова, своего личного телохранителя, принес-
ти бутерброды с икрою. Из сейфа достал коньяк, рюмки.  Разлил вино.
; Выпьем за вас, Платон Федорович! Я вам оказываю  высокое доверие, но надо будет хорошо послужить Оте-
честву! Вы готовы?
Платон Привалов подтянулся:
; Так точно, товарищ народный комиссар внутренних  дел!
; Очень хорошо.
Выпив, поговорив за жизнь, за любовь, повелитель  империи чекистов вальяжно подал руку:
; Вы свободны.    
Платон Привалов вышел в приемную, качаясь. Вы-  шел, оперся спиною о стену, достал платок, стал вытирать
пот, и внимательно, угловым зрением осматривать сжатое  пространство, выискивая того, кто должен его арестовать,
надеть наручники?
Но в приемной никого не было.  Он был один.
Да еще секретарь Шапиро, деловито склонившись над  секретною бумагою, писал-расписывал ручкою с золотым
пером очередное донесение народному комиссару.
Часы на стене, спокойно, даже, кажется, в удовольст-  вие, раскачивая золотым маятником, величественно вы-  дали семь ударов.
Получалось, он был свободен!
Платон Привалов облегченно шагнул с эшафота.
 
Сказание одиннадцатое
Почему именно его, роковая и злая судьба, по воле Мефистофеля одарила мученическим венцомпалачачекистов? почему именно его вывелина эшафот для казни собственной души?
Что значит «хорошо послужить Отечеству», Платон  Привалов узнал довольно  скоро. Едва он обосновался в
своем кабинете на Лубянке, как в его дверь постучали;  явился фельдъегерь, он был одет необычно, в хрустящую
кожаную тужурку и черные кожаные штаны. Отдав честь,  вручил пакет с сургучными печатями, попросил расписать-
ся. И в мгновение удалился, как забежал дьявол, и истаял.  Секретный пакет был от народного комиссара. Вскрыв
его, Платон Федорович испытал потрясение. На титуль-  ном бланке ГУГБ НКВД СССР под грифом совершенно
секретно значилось: «Предписываю вам, комиссару гос-  безопасности Секретно-политического управления, при-
вести в исполнение  приговоры, вынесенные Особым Со-  вещанием НКВД, в подмосковном поселке Бутово. Срок
исполнения 17 июня 1937 года. Об исполнении доложить.  Народный комиссар внутренних дел Николай Ежов».
 

Заглянув в роковой реестр, кого надо было расстре-  лять, Платон Федорович побледнел, в списке значились
чекисты центрального аппарата НКВД, с кем он жил, сла-  вил жизнь в застолье, служил революции. Он ощутил, как
по его лицу потекли слезы; почему, почему именно его  одарила злая судьба мученическим венцом палача? По-
чему именно его вывели на эшафот казни собственной  души?
Неужели он может такое исполнить?
Генерал-чекист услышал, как в сердце его необъясни-  мо, неумолимо, ворвались вороные кони, и стали безжа-
лостно истаптывать его ледяными копытами.  Дышать стало нечем.
Он принял рюмку коньяка, воскресил в себе успокое-  ние.
Но легче не стало.
Коньяк только еще больше обнажил его скорбное чув-  ство, приблизил к эшафоту в Бутово.   
Он близко-близко увидел себя, как палача, увидел в  красной рубахе, с топором у Лобного места, ; и чекистов,
которые уже стояли по ту сторону времени, ожидали при-  глашения на казнь, когда оборвется их жизнь, и с гневом,
с презрением, смотрели на генерала-чекиста Платона  Привалова, своего убийцу!
Немыслимо!
Жизнь получалась одна угрюмая, непрерывная мо-  литва!
Молитва-реквием!  Молитва-боль!
Молитва презрения и гнева!  Как жить? Как жить?
Платон Привалов остро желал остановить лютую рас-  тревоженность чувств, выпил еще коньяку, но видение не
ушло, не истаяло в спасительной загадочной тьме. Живой  мир нес ему боль и тоску, без милосердия, нес человече-
ские слезы. 
Он неумолимо видел, как обреченные люди на скорб-  ном эшафоте, едва расстрельная команда нацелила ружья
 
в толпу, стала ожидать его злого, бесстыдного повеле-  ния «Пли!», начали по молитве тесниться друг к другу,
словно все в одночасье убоялись умереть в одиночестве.  Команды на расстрел не было, шли мучительно длинные
мгновения. И обреченные чекисты, не выдержав, упали  на колени, и  по жалости, как безвинные жертвенники,
поползли по скорбной земле к Платону, поползли, как к  пророку-спасителю, и все измученно тянули в молитвен-
ном раскаянии руки, просили о милости, о спасении, и  все несли ему свои слезы, свое горе.
Сердце Платона Привалова побежало взбешенною  тройкою по краю пропасти; было тяжело и страшно
стоять на эшафоте наедине со своими друзьями, где он  каждого желал бы заключить в объятия, но кого должен
расстрелять, без молитвы, без раскаяния и всепроще-  ния!
Лебединою песнею выплыл из Петрограда поэт Ни-  колай Гумилев, он стоял у края могилы, перед самым
расстрелом, докуривал последнюю папиросу в жизни, ;  и на всю землю взорвалось тоскою и громом, его велико
скорбное признание: крикну я, но разве кто поможет, чтоб  моя душа не умерла? 
Из письма генерала-чекиста ПЛАТОНА:
«Милая Ольга!  Я сижу один.
Передо мною револьвер. И ты, великая мученица и  пленница каторги на Колыме! Вокруг меня одна боль,
одна тоска, и еще горят ; поминальные свечи! Я пишу  тебе письмо! Письмо мое есть, непрерывная молитва,
молитва-исповедь, молитва-реквием за нашу любовь, за  нашу жизнь! С печалью, со слезами извещаю: меня назна-
чили начальником расстрела, я должен казнить друзей, с  кем работал в ЧК со времен Феликса Дзержинского! Дол-
жен разрушить первозданный мир, мир печали и радо-
 

сти, который изначально живет в каждом человеке, то  есть, убить его! То есть, разрушить первозданный  мир
печали и радости каждого чекиста!  Страшно все, невыносимо страшно!
Я пишу тебе письмо, и спрашиваю богов земли и неба,  почему я? Почему я избран волею неба палачом?
Я должен убить себя. Убить! И не могу! Думаю о  тебе, и не могу! Как же я убью себя, если очень-очень
люблю милую-россиянку от песен луга, от света берез, и  пленницу-мученицу с каторги?
Но я уже, уже должен сделать выбор, ; или ты, или  смерть!
Милая Ольга, я не ведаю, как справиться с собою?  Пугающе  злые силы измучивают меня! Измучивают не-
насытно, немыслимо! Весь мир сжимают в одну боль!  Если судить по  совести, я непременно должен пустить
себе пулю в висок! Как  еще избежать вечного прокля-  тья богов земли и неба? Только изгнать себя в могильное
безмолвие!
Я знаю, что выберу жизнь!  И боюсь, что выберу жизнь!
Боюсь себя! Боюсь тебя! Боюсь отца и матери Че-  ловеческой, какие меня явили в мир! Во мне бунтует та-  инственная, загадочная жизнь духа! Во мне разлита все-
ленская трагедия человеческой души! Во мне мучается  человеческая совесть, какую я предам, перед какою стану
Каином! На веки стану! На все века уйду в проклятье! И  сам стану проклятьем в Отечестве и там, где странст-
вуют в голубом разливе бесконечные звезды! Представь  себе, если я выберу жизнь, то я должен казнить, непре-
менно должен казнить чекистов, своих друзей ; Именем  Любви к Тебе!
Представляешь? Если да, то представь еще, как я  страдаю? Какую несу в себе скорбную душу? Какую несу
в себе измученную человеческую совесть! Какое несу в  себе проклятье?
Я на страшном распутье, я уже, я уже должен сде-  лать выбор, или ты, или смерть!
 
Просто немыслимо, как испытывает меня жизнь, и  любовь к красавице Ольге!
Не будь тебя, я бы застрелился! Немыслимо страш-  но быть палачом друзей, с кем защищал революцию!
Немыслимо страшно видеть себя на эшафоте Чер-  ным Человеком с топором, с которого стекает живая,
человеческая кровь твоего друга, с кем шел под пули на  арене русского Колизея в схватке Добра и Зла! Зачем я?
Почему я? Разве я испытываю злобу и ненависть к чеки-  стам?
Ольга, милая Ольга, мне страшно!
Моя гордая, мятежная душа близка к смерти! Но все  едино, все едино, со стыдливою и нежною любовью я ду-
маю о тебе!  Как быть?
Остаться с любовью?
Или с совестью и  честью?
Остаться с тобою, с любовью, ; казнить чекистов!  Остаться с собою, с честью, совестью, ; казнить
себя!   
Невыносимо страшно! Все, невыносимо страшно!  Если я останусь жить, то понесу в себе четырнадцать
тысяч гробов! Понесу в сердце четырнадцать тысяч вы-  стрелов! Я буду слышать в Отечестве во всем, во всем,
свое проклятье и хор плакальщиц, и в белой кувшинке в  озере, и в поющем жаворонке в небе, и даже в «Лунной
сонате» Бетховена, что играл на рояли вождю револю-  ции во дворце балерины Кшесинской! 
Не мое ли начнется отпевание?
Не совести ли, какой я служил верноподданно всю  жизнь?
Не офицерской ли чести, какой служу верноподданно  всю жизнь?
Милая Ольга, во мне бьются, мучаются, как раненые  птицы, тысяча чувств, тысячи сомнений, тысячи прокля-
тий, тысячи печалей! И все сцепилось, обуяло меня, и сжи-  мает, как тысяча спрутов! Даже капельки радости в себе
не слышу, только падение в гробницу, и гибель, гибель!
 

Мне страшно!
Я боюсь, сожгу свое распятье с ликом Сталина!    Стану вероотступником!
Я так себя измучил грустными раздумьями, что вижу  себя, как схожу ночами в гробницу! Но только на мгновение!
Мне очень страшно в том ледяном холоде! Одному страш-  но! И я неумолимо,  неумолимо выбираюсь из гробницы, к све-
ту, к солнцу, выбираюсь по скользким кровавым ступеням! И  не могу выбраться! Не достает сил! И я обессилено сползаю
обратно по каменным, кровавым ступеням, туда, в гробни-  цу, в сумерки. Падаю в забытье, в бессилии на пол-помост,
и вижу в зарешеченное оконце-бойницу, как горят мои поми-  нальные свечи, бросая, через оконце, на мой страдающий лик
красноватые, кровавые отсветы! Я боюсь одиночества, я  боюсь, безмолвия гробницы, я боюсь, что моя душа уже уби-
та, убита, и не желаю, не желаю долго лежать в гробни-  це, и видеть, слышать, слышать через сердце, как на Руси в
мою честь, в мое величие горят поминальные свечи! И снова  выбираюсь из гробницы, и снова скатываюсь в гробницу по
скользким кровавым ступеням!
Вижу тебя гимназисткою с розою. И все думаю, ду-  маю, что же, выбрать?
Любовь?
Или смерть?
Целую. Люблю. Обнимаю.  Твой Платон».
 
Солнце золотило в бору корабельные сосны. Заманчи-  во пели птицы. Трава стояла в росе. У соцветья ромашек
вились краснокрылые бабочки, радуясь утренней заре.  Ветер тоже пел под гусли.               
Вокруг, вокруг жила чувственная музыка жизни, му-  зыка любви к женщине.
Умирать в такое время, когда тебе открываются все  чарующие прелести и радости мира, чрезвычайно тяжело.
Крестный путь к Голгофе кажется длиннее, мучительнее.  Неведомая сила не отпускает с эшафота земли просто так,
 
И все думаю, думаю, что же выбрать?  Любовь? Или смерть?
 

без мучительной боли и мучительной скорби. В сердце,  даже после выстрела, после смерти, остаются человече-
ские слезы, как бы ты не был силен духом, непокорен  страху. Любовь к жизни изжить невозможно; испытывает
беспределом ужаса до конца, пока не истончит человека  до последней горькой слезы. 
Офицеры и расстрельная команда с ружьями стояли  на взгорье.
К земному эшафоту, на стрелковый полигон НКВД,  закрытые машины с надписью «Хлеб», подъезжали по
Старокалужскому шоссе одна за одною, они  подвозили  на казнь обреченный люд с Лубянки. Обреченные узники,
ослепшие от тьмы и слез, чувствуя гибель, неизменный  переход в таинство вечности, утрачивали гордость и сми-
рение, не желали спрыгивать на росистую траву, на эша-  фот, сбивались в жалкое стадо, теснились друг к другу, и
всячески отбивались от конвоя.
Их вытаскивали силою, били прикладами ружей, кир-  зовыми сапогами, резиновыми дубинками, травили злоб-
ными овчарками, которые рвали грудь, лицо. И, выстроив  колонною, вели под конвоем в глубину леса, к братской
могиле, ставили у самого ее края цепочкою в ряд.  Сильные духом на свое Лобное место шли сами. Шли
смиренно, но горько-горько печалились, что им тоже по-  дошла печальная очередь упасть в кровавый рассвет, от
выстрела, от пули.
Комиссар государственной безопасности третьего  ранга Платон Привалов стоял на опушке, в святилище
березок, по чувству вглядывался в лики чекистов, кого  знал. И еле сдерживал в себе слезы. Вот стоит на самом
краю рва легенда ВЧК, несказанно бесстрашный Григо-  рий Сыроежкин. Стоит спокойно, вдумчиво, словно всю
жизнь мечтал занять это Лобное место; он совершенно  не испытывает тревожности, не чувствует смерти. И не
случайно лучи утреннего солнца, так и, кажется, ласкают  его, преображают душу.
В свое время бесстрашный чекист работал джигитом  в цирке. Он несказанно красив, пленительно голубые гла-
 
И сам  удивительно похож на русского поэта. Женщины зами-
рали, увидев его. Особенно красив он был, когда гордо  и величественно восседал на белом коне, отправляясь на
битву под Петроград с белыми конниками Петра Красно-  ва! В то время и Глеб Бокий, и он, Платон Привалов, про-
вожали его. Его и еще бравую сотню чекистов-конников.  Бездну ума, бесстрашия и таланта разведчика вложил
он вместе с Екабом Петерсом, с Артуром Артузовым, с  Платоном Привалов в операцию по уничтожению «Союза
защиты Родины и Свободы» и пленению его верховного  правителя Бориса Савинкова.
Это был эпохальная операция.
Окажись Георгий Валентинович Плеханов поумнее,  решительнее, поддержи своим авторитетом Бориса Са-
винкова, и классический террорист мог бы вытеснить из  Зимнего дворца ложно красноречивого Александра Ке-
ренского! И большевики никогда бы не выстроили для  себя в Кремле краснозвездный трон! И никогда бы не пе-
рехватили царский скипетр у горько бездарного правите-  ля Керенского!
Григорий Сыроежкин, по сути, отстоял желанную  власть для партии большевиков, спас революцию, даро-
вал Иосифу Виссарионовичу корону царя всея Руси! И  что правитель? Угостил его рюмкою коньяка? Произвел в
фельдмаршалы? По приказу вождя,  палачи Николая Ежо-  ва безвинно забили державного чекиста до смерти сапо-
гами. Как врага народа! И когда он неожиданно очнулся  на цементном кровавом полу, его еле живого привезли
на расстрел. За что? За преданность революции? Партии  большевиков?
И убьет его не Сталин, а он, Платон Привалов, его  друг, с кем они вместе, сердце к сердцу, маузер к маузеру,
вытягивали из Польши Бориса Савинкова!
Заря еще только-только разгоралась. В бору жила  густая и таинственная мгла. Обреченный чекист, поддер-
живая себя сломанною веткою березы, смотрел на лес,  слушал, как начинали сладостно петь птицы о любви к
 

рассвету, о любви к жизни, как шелестят листья берез и  кленов. Слышал в себе бессмертную связь с Россией. И,
наверное, думал, как упадет в рассвет? Человеком? Или  подстреленным зверем? Минули мгновения, но Григорий
Сыроежкин не изменил себе, не изменил настроению,  смотрел все также гордо, по земной, прощальной кра-
соте, но сам по себе был утомлен и бледен; есенинская  шевелюра его опала, поседела. И в гордом облике героя-
чекиста уже по печали, в глубине души, просматривалось  покорное отречение от жизни. 
 
переосмысление жизни. Вместе с Филиппом Медве-  дем.
Платон Привалов часто бывал в гостеприимном доме  Филиппа Медведя на Палехе. Его премилая жена Роза
Проскуровская с любовью угощала кофеем с коньяком, и  не забывала, со слезою,  жаловаться: муж при чине, гене-
рал, а в квартире нет ванны.
Ивана Запорожца, скорее всего, привезли на казнь с  Дальнего Востока, с каторги! Его и Филиппа Медведя;
он, мрачный, как туча, стоит в стороне и смотрит на все  земные человеческие забавы-чудачества, как Прометей,
 

Платон Привалов невольно подумал: где же теперь
 
Платон Федорович по печали взглянул на Григория.  В лесной  тьме он, палач, еще не был виден, но все едино
было стыдно смотреть на своего друга.  Он быстро и стыдливо отвел глаза.
Но куда отвести глаза?  Куда?
Вот у сосны, уже посеченной пулями, стоит еще один  его близкий друг, Иван Запорожец. Высокий, красивый,
остряк и балагур, тонкий ценитель вина и женщин. Был  эсером в воинстве Марии Спиридоновой. Феликс Дзер-
жинский заслал его в штаб Нестора Махно; он обворо-  жил, обкрутил самого Левушку Задова, начальника его
контрразведки; вора из Одессы. Разложил и привел к по-  ражению самое сильное воинство на Украине, нежелан-
ное для большевиков.
Именно его, удачливого и талантливого авантюриста,  отправил Генрих Ягода в Ленинград исполнить тайную
чекистскую операцию «Консул», дабы Сергей Киров не  перебежал дорогу Сталину, не стал Генеральным секре-
тарем партии большевиков, как того пожелали творцы и  герои революции.         
Выстрел в Смольном, убийство Кирова ; это подарок  Сталину от Ивана Запорожца!
И что, вождь излился милостью? Заковал чекиста  в кандалы и сослал из Питера в Сибирь на каторгу, на
 
без  мужа, уже замерла на земле могильным камнем, а душа ее
стала чайкою, чтобы всласть поплескаться на озере, раз не  удалось поплескаться уютно и всласть в земной жизни.
Рассвет все больше обнажал в золоте землю; обречен-  ный люд все подвозили и подвозили; 17 июня должно быть
расстреляно по траурному реестру 429 человек. Теперь  Платон Привалов пытался разглядеть по чувству своего
шефа, начальника Секретного политического управления  НКВД, комиссара государственной безопасности второ-
го ранга Григория Молчанова. О чем печальник думает?  Осмысливает ли свою страшную, роковую правду, какая
смертельным криком вошла в его Вселенную? Истреби-  лось ли в душе чистое, гордое песнопение о революции?
И будет ли надругана, болью и тоскою, его великая душа  прикосновением человека-палача, когда прозвучит вы-
стрел? И будет ли жалеть, что умирает не святым мучени-  ком, поскольку не отмолил в церкви свои грехи земные,
тяжкие, не провел сердце свое через горькую исповедь и  горькое раскаяние? А надо было бы, надо, перемучиться
стыдом, выстрадать себе прощение за убийства, какие чи-  нил в суровую эру Сталина.
 

И, скорее всего, мысли перетекли к правителю  Кремля. Неужели он не знает, что мы все умираем не-
винные, оболганные, пополняя собою сонм великому-  чеников, умираем вовсе не шпионами Германии и Япо-
нии, как сознались под пытками, а людьми, которые и  перед казнью не истребили в себе преданность партии,
идее революции! И вам, товарищ Сталин! За что же  убиваете?
Горько было вглядываться в глаза Григория Молчано-  ва, переполненные слезами.
Дальше можно было разглядеть грузного, полнеюще-  го, но чрезвычайно подвижного Григория Прокофьева, в
ноябре 35 года Иосиф Сталин присвоил ему самое высо-  кое звание в НКВД, комиссара государственной безопас-
ности первого ранга, назначил заместителем народного  комиссара внутренних дел;  сталинские дары обмывали
все чекисты НКВД в ресторане «Прага», откупив его на  вечер. Его жена Софья Евсеевна сидела, как царица Екате-
рина Вторая в застолье, с довольством, с благословением  посматривая на угодливо пьющую чекистскую рать. И вот
теперь он, разжалованный до самого края, избитый, из-  мученный пытками, покорно ожидает смерти. Был князь,
стал мученик. Еще дальше, сами по себе, на отдалении, в  ожидании смерти, стоят под прицелами ружей, тоже его
прямые сослуживцы. Вот высится на краю вырытого рва  фигура Мирона Гая, начальника Особого управления, он
ведал в НКВД контрразведкою; скорбная фигура Вениа-  мина Добродицкого, начальника Специального управле-
ния, скорбная фигура Исайя Иоффе, начальника Антире-  лигиозного управления, рьяного уничтожителя церквей и
священников. Все чекисты высокого ранга.
Ожидает казни начальник Экономического управле-  ния Самуил Миронов, человек великой души, неискоре-
нимого милосердия. Он был единственным чекистом на  Лубянке, кто, добиваясь признания от заключенного, не
избивал свою жертву резиновою дубинкою, не держал на  дыбе, не загонял на пытку в стеклянный гроб. Это злило
каждого в НКВД, и даже Сталина, злило неизвестно поче-
 
му, просто играли нервы при виде чистенького херувима,  и все, и слада не было. И когда вождю в Кремле приходи-
лось править его допросные листы Григория Зиновьева  Авеля Енукидзе или Павла Дыбенко, он в злобе швырял
ему эти листы в лицо, заставляя унизительно подбирать  на полу рассыпанные протоколы.
Был недоволен, и все.
И попробуй, узнай, почему?
Платон Привалов вспомнил его жену, милую и див-  ную Надежду; с кем только эта ласковая Магдалина не
делила любовь на Лубянке, не изменила мужу.
Этот, казалось, безвольный человек, ожидая казни,  нес в себе превеликое человеческое достоинство! 
И было любо-дорого посмотреть.  Со слезами, конечно.
Подошла последняя машина с заключенными. Пла-  тон Привалов вгляделся в идущую колонну, и ужаснул-
ся: в колонне обреченного люда, боязливо, c оглядкою,  шел Карл Вениаминович Паукер, личный телохранитель
Иосифа Сталина, кто ездил с вождем в одной брониро-  ванной машине «Паккард», ел и пил за одним столом, и
очень пристрастился к мускату «Красный камень». Крем-  левский правитель бесконечно верил ему, даже доверял
брить себя опасною бритвою, где перерезать горло ниче-  го не стоило. Было время, когда Сталин никем не узнавае-
мый ходил по Москве с одним охранником. Им был Карл  Вениаминович.      
Карл Паукер был начальником Оперативного управле-  ния НКВД. Чекисты его отвечали за жизнь членов Полит-
бюро; вели аресты, обыски, тайные слежки. Управление  подчинялось лично народному комиссару внутренних
дел Генриху Ягоде; Паукер, «Паук», каждое утро приез-  жал на машине вождя на Лубянку, и лично Генриху Ягоде
докладывал, чем занимался Сталин в Кремле, и как его  охраняли? 
Обрусевший венгр был веселого нрава, любил лице-  действовать, не раз рассказывал в застолье Иосифу Вис-
 

сарионовичу, как он вел с конвоем на расстрел Льва Ка-  менева и Григория Зиновьева в подвал дома номер 3 по
Варсеньевскому переулку, и как Григорий Зиновьев, кому  Сталин обещал на Политбюро жизнь, если он признается,
что именно он заказал убить правителя Ленинграда Сер-  гея Кирова.
Григорий Евсеевич нашел в себе мужество, ; огово-  рил себя, стал Каином собственной совести, любовь к
жизни взяла свое, и ждал от Сталина милости, но вождь и  не думал взмахивать белым платком из Кремля, даровать
ему жизнь. 
И одаренный лицедей Карл Паукер представлял, как  Григорий Зиновьев, обреченный на казнь, падал на ко-
лени, целовал сапоги охранникам, и все просил, умолял:  «Ради бога, товарищ,  вызовете Иосифа Сталина, вызо-
вете!»
Вождь революции настолько ослабел, что идти совсем  не мог. И плакал. Чекист конвоя заволок его в свободную
камеру, на его Лобное место, и расстрелял. Всю эту че-  ловеческую боль и изображал, с тоскою Петрушки, Карл
Вениаминович, чем смешил Сталина до слез.
И вот теперь сам шествует на казнь, с печалями огля-  дывается, словно никак не разберется, где он? В Крем-
ле, и все ему снится? Или по полной печальной правде  вышагивает на скорбный эшафот? Если снится, то где
же Сталин? Почему он не явится в его сон, не остановит  его страшное и прощальное земное песнопение? Бывший
комиссар государственной безопасности второго ранга  Карл Паукер гладит сердце; перед казнью он трусливее,
чем вождь революции Григорий Зиновьев, над кем лю-  бил смеяться. Но стоило ли смеяться? Григорий Зиновьев
продал душу Мефистофелю, стал Каином собственной  совести. Но жизнь ему не вернули,  обманом вывели на
казнь и расстреляли! Жили бы в Отечестве честь и спра-  ведливость, быть бы ему на каторге, там, где жил Федор
Достоевский.
Каторга ; это жизнь!  Лубянка ; смерть!
 
Над чем же было смеяться Карлу Паукеру? Над его  слабостью? Беззащитностью? Над его верою в слово Ста-
лина? Над революцией, какую он вершил?
Любопытно, о чем же теперь думал личный тело-  хранитель Сталина, кто беззащитно вытряхнул его из
краснозвездной тачанки? Не о том ли, почему его не за-  щитил Василий Сталин, кого он воспитывал и оберегал
все школьные годы? Или о том, зачем было забираться  в заснеженную Россию? Конечно, залетел он снежинкою
не сам по себе. Служил в армии императора Венгрии, по-  лучил чин фельдфебеля! Воевал, попал в русский плен!
Пристроился к ВЧК, да так и остался! Теперь вот выпала  честь подняться по ступенькам на русский эшафот, по-
знать ласковую сладость топора, дабы было тебе, ; пол-  ное чувствование России!
Платон Привалов вздрогнул, на казнь вели уже посе-  девшего, сгорбленного Беленького, личного телохрани-
теля Владимира Ленина. И чекистов, с кем он работал в  Петрограде; весь коммунистический интернационал: ев-
реи Модель, Мейнкман,  Гиллер, Красиков, Ида Розмиро-  вич, армянин Бухан, поляк Козловский, латыши Мербис
и Пайкис, немец Анвельт. В траурной, скорбной колонне,  он, как не приглядывался,  бесстрашного чекиста Иосе-
левича, с кем дружил, не разглядел. Кажется, его минула  кара небесная. 
Солнце уже поднималось над лесом, а чекисты все  шли и шли на свой бесславный эшафот!
Круто поработал революционный трибунал НКВД на  Лубянке.
Платон Привалов взмахнул связным офицерам флаж-  ком, подал команду:
; Ружья изготовить!  Солдаты подняли ружья.
; Целься! По врагам народа и революции ; пли!  Роковым, безжалостным эхом понеслось по сосново-
му бору, от команды к команде: пли, пли, пли!  Раздались выстрелы.
 

Обреченные на казнь люди, истекая кровью, в горь-  ком и жалком бессилии, падали в рассвет, в солнце,
под исступленно секущим огненным ливнем пуль;  кто, молча, кто с криками проклятья, а кто и с кри-
ками любви к Сталину! Когда стрельба прекратилась,  по краю братской могилы пошли палачи расстрельной
команды и стреляли в каждого, кто подавал признаки  жизни. Врачи шли следом, выборочно, по необходи-
мости, спускались в кровавую купель, дабы засвиде-  тельствовать смерть. За врачами угрюмо двигались
могильщики, лениво и равнодушно, не ведая тоски, за-  сыпали лопатами братскую могилу гашеною известью
и землею. За могильщиками, пришельцем-чудищем,  выползал бульдозер, и старательно, очень старательно,
трамбовал гусеницами землю на усыпальнице чеки-  стов, словно боялся, что люди, исчезнувшие в вечной
тьме, неожиданно воскресят себя по жизни, и вытекут  в бор, начнут собирать грибы и  ягоды.
Едва зловещая усыпальница обретала свой вид, па-  лачи и могильщики шли в стрелковое помещение, стави-
ли к стене ружья, обмывали лицо и руки одеколоном. И  садились к застолью, пили водку, говорили о том, о сем,
совсем не чувствуя, что отправили на тот свет тысячу жи-  вого люда.
Шла обычная работа.  Обычная работа.   
 
Было тяжело  видеть людей и ходить среди людей. Каза-  лось, все знают, он палач, палач! Изгой от жизни! От ее
красоты! От ее правды! От ее целомудрия! Где теперь его  яблоня в белом, стыдливом цветении, живущая по чувст-
ву любви к жизни, какую он видел в чистой, непорочной  молодости? Его журавли, летящие по красоте по осенне-
му небу, живущие по чувству любви к жизни! Может ли  он теперь жить по красоте и по нежности? По целомуд-
рию сердца? Может ли теперь смотреть на белоснежную  кувшинку на озере, по чувству любви к жизни? И как
было растревожить в себе красоту и целомудрие жизни,  если там, где жила душа от Бога, теперь живет дикая об-
наженность боли, леденящая обнаженность тоски! Горь-  ко, несказанно горько было осмысливать себя и жизнь, и
те четырнадцать тысяч гробов, которые теперь придется  нести в немыслимо скорбной душе! Были расстреляны
не только его друзья, безвинно погибли и были зарыты в  землю чекисты от таланта, преданные революции, Отече-
ству, кто умел ценить Сократа, Конфуция, Тициана, Раб-  ле, Достоевского, умел чувствовать чужую жизнь, чужую
боль, как учил ее чувствовать Феликс Дзержинский!  Чекисты Феликса, ценою жизни, спасли революцию!
Спасли партию большевиков!
Спасли, дабы выстроить Разумное и Справедливое  Человеческое Братство!
Больно! Он расстреливал не только друзей-чекистов,  он расстреливал партию большевиков, саму революцию
 
выстроить на земле Разумное  Справедливое Человеческое Братство?   
 
Громовыми раскатами отзвучали в Бутово окаянные расстрелы и застыли в густоте над землею Русскою горь-
ким, скорбным эхом.
Чекисты были выброшены, вырваны с Поля Жизни,  как чертополох! В полное беспамятство! В полное без-
молвие на все земное бессмертие!
Неизмеримо скорбным эхом застыли громовые расстре-  лы и в сердце Платона Привалова. Было тяжело слышать
себя на земле. Было тяжело чувствовать себя на земле.
 
ца-  рица Разума и Благословенного Покоя никак не являлась
в душу в безвинном белом одеянии!   
Являлась проклятьем, и мучила, мучила, как на кост-  ре Джордано Бруно, зачем, зачем ты казнил друзей-това-
рищей? Зачем перечеркнул революцию? Зачем наводил  черное дуло в кричащее, стонущее сердце воина-чекиста,
расстреливал и выбрасывал, без молитвы и милосердия, в  велико скорбные братские могильники? Выбрасывал без
 

звезд и крестов на памятнике, без имен, без прощально-  го хора плакальщиц и горевестниц во все Отечество? Без
скорбно-желанного поцелуя любимой женщины в тра-  урной вуали? И даже без возложения на Земную Скорбь
траурных венков от имени Земной Любви и Земного Бес-  смертия?
Зачем? Зачем? Зачем?
И зачем понес четырнадцать тысяч гробов на себе по  земле Отцов, где вершил революцию?
Кто ты?
Зверь, чекист, человек?
Кем же ты будешь сходить с земли, как наденешь му-  ченический венец от имени Сталина? О чем будешь знать?
И будешь ли знать, ; уходя в смерть, ты ушел, как палач,  в черное проклятье, ушел в черное проклятье! Разве там
твое место, не там, где чистое, непорочное бессмертие?  Ты же никогда не слышал в себе радость убийцы! Нико-
гда не слышал радость убийцы! 
И теперь не оживает в тебе радость убийцы! 
Только мучение слышишь, проклятье в себе слы-  шишь!
Зачем же ты расстреливал? Зачем? Зачем? 
Платон Привалов сходил с ума; он никак не мог из-  жить из себя расстрелы, видел и видел в грозовом небе на
золоченой колеснице Илью Пророка, кто грозил пальцем  и раскатывал, раскатывал по небу безжалостные грома. Не
мог освободиться от боли и тоски, от горестного раздумья,  ; и когда мчался рано утром по Москве на Лубянку в рос-
кошном и бронированном автомобиле «Линкольн», грозно  поблескивая черным лаком, не замечая, как милиционеры
на каждом перекрестке, строго и верноподданно подтянув-  шись, отдавали честь; и ночью, когда  оставался один в про-
сторной квартире в высотном доме номер четырнадцать по  улице Горького, куда переехал недавно. До того жил на улице
Мархлевского, рядом со зданием ОГПУ. На одной площадке  с Мишей Трилиссером, в то время начальником Иностран-
ного отдела, и Терентием Дерибасом, кто был теперь началь-  ником управления НКВД по Дальневосточному краю.
 
Там, где жила душа от Бога,  живет леденящая обнаженность тоски.
 

Неужели ему мучиться всю жизнь?
Неужели нести на себе через все бессмертие 14 тысяч  гробов с друзьями-чекистами?
И через всю жизнь нести звание палача?
Народ испокон веку презирал палачей. Петр Первый  заставлял быть палачом провинившегося боярина, жесто-
ко унижая его тем.
Императрица Елизавета Петровна отменила смерт-  ную казнь!
Императрица Екатерина Вторая тоже отменила смерт-  ную казнь! Исключение пришлось сделать один раз ; во
времена восстания Емельяна Пугачева, где были казнены  зачинщики-бунтовщики. 
В деревне, на земле Русской, не раз являлись палачи,  кто за деньги забивал кнутом у позорного столба челове-
ка, приговоренного судом к смерти за провинности перед  Отечеством. Но ему никто руки не целовал, к застолью
не звал, все старались изжить его из деревни; не лежала  душа к убийце души человеческой!
Он же, Платон Привалов, палач, палач!  Надо же, как наказала его жизнь!
За чьи прегрешения?  За свои?
 
душе, в мгновенье открываются все таинства жизни, все  красоты ее, все живые радости ее, все живые надежды
ее. Немыслимо как разжигается неисцелимая, неумоли-  мая любовь к человеку, к правде, к женщине; возникает
обостренное желание жить и жить, жить и размыш-  лять по молитве, по справедливости! И по любви к тебе!
Именно по любви к тебе!
Милая Ольга, как бы я жил, не будь тебя? С кем бы  еще мог поделиться за свою боль, за свою печаль, за свою
жизнь, какая перестала складываться по душевному по-  кою. И по душевному удовольствию. Я совершенно один!
Смотрю на небо, хочу поговорить, небо молчит. Смот-  рю на звезды, хочу поговорить, звезды тоже равнодушны
ко мне! Смотрю на луну, она тоже живет в своем ду-  шевном измерении, заливает и заливает серебром хлеб-
ные поля и озера на Руси, и, кажется, любуется своею  щедростью, но меня не замечает! И облака плывут сами
по себе! Никто не хочет меня слушать и понимать! Толь-  ко тебе, только тебе я еще могу объясниться в любви.
И услышать себя! Услышать, что я еще есть на земле!  Еще живу на земле!
Откуда во мне ожила печаль?  Откуда?
В Петрограде я бился с врагами революции, бился не
 
Из письма генерала-чекиста ПЛАТОНА:
 
«Милая Ольга, я иду по улице среди людей, как по  безлюдью, и плачу. Мне очень тяжело. Как бы я хотел
оказаться с тобою в далекой тайге, на каторге! Только  ты можешь изгнать из души скорбную бесприютность,
воскресить красоту и величие добрых чувств, побудить  думы чистые, непорочные, сладостные.
Как я радуюсь, когда думаю о тебе. И даже, когда  думаю о тебе, я обретаю себя, чувствуя, как в мою душу
благословенно перетекает свет спасения ; свет спа-  сения из твоего сердца, из сердца Данко. И когда этот
 

от Бога! И молиться, молиться по исповеди за грехи свои  земные тяжкие, дабы по благословенному покою лечь под
иконами умирать! Но можно ли жить в таком храме,  плясать, веселиться, пить вино, любить женщин? Мож-
но ли, если знаешь, что Храм Добра и Справедливости  стоит на крови, где все залито человеческими слезами,
где не истаивают, не просачиваются в землю, в спаси-  тельную глубину ее, человеческие страдания? Как же в
таком случае жить сердцу в красоте?
Получается, я утрачиваю веру, что на земле можно  выстроить Разумное и Человеческое Братство?
Получается, моя вера была ложью?
Такое я постигаю через окаянную боль души, через  расстрелы чекистов!
Страшно все осмыслить.  Страшно!
Может и правда мы, чекисты, враги народа, раз  стояли за власть большевиков?
Или только враги Сталина?          Где изыскать правду?
Получается, Сталин прав, если судить от имени совес-  ти, от имени справедливости? Разве мы, чекисты палача-
карателя Генриха Ягоды, не гнали отточенными пиками  безвинные толпы на эшафот, на казнь? Гнали! Теперь, воз-
мездием, Иосиф Сталин гонит чекистов палача-карателя  Генриха Ягоды на эшафот, в то же Бутово; испытай и
ты роковую жуткость окровавленного помоста на Лоб-  ном месте! Ты выбрасывал тысячи мучеников в братские
могилы, без звезд и крестов на памятнике, без свидания с  матерью Человеческою, без прощального поцелуя женщины
в траурной вуали, без траурного напева хора плакальщиц и  горевестниц, без возложения венков от имени Земной Памя-
ти. Теперь и тебя сбрасывают в братские могилы, засыпан-  ные известью, без прощания с матерью Человеческою, без
скорбного поцелуя любимой женщины в траурной вуали, без  памятника со звездою на венце или с распятьем Христа, без
траурного хора плакальщиц и горевестниц, без возложения  венков от имени Земной Человеческой Памяти!
 

Сбрасывают ; возмездием?  Наказанием от Бога?
От имени милосердия?  От имени Отечества?  Кровь за кровь!
Смерть за смерть!
И вполне справедливо краснозвездные Кони Време-  ни  оголтелым вихрем пронеслись над их вечным земным
мавзолеем, навсегда растоптав миры, надруганные при-  косновением смерти?      
Милая Ольга, я знаю, как ты отзовешься? Ты ска-  жешь, Иосиф Сталин прав, он мудрый, он справедливый
самодержец! Он наказывает порок, казнит чекистов за  кровавые злодеяния, которые люто и бесстыдно убивали  народ! Но если призадуматься, опять же, по совести, по
справедливости, разве не он с золоченой  колесницы Цеза-  ря повелевает истреблять его?
Во имя страха! Во имя убиения духа свободы! Во имя  удержания им державного трона! И в таком случае,
справедлив ли он, как судия? В таком случае, мы все вино-  ваты: и Иосиф Сталин, и мы! Но почему в таком случае
палачам-чекистам ; смерть, братская могила, прокля-  тье на все бессмертие от имени совести и Отечества?
А ему, Цезарю, кто с золоченой колесницы возносил над  толпою скипетр власти и повелевал казнить чекистов,
;  безмерное ликование как Мстителю от имени народа,  и угодливые придворные вельможи уже бегут рисовать
новые лики Его на иконах всея Руси?  Где же справедливость?
И почему именно я, Платон Привалов, комиссар  государственной безопасности, должен испыты-
вать боль и тоску, чувство собственной вины за рас-  стрел?
И за Сталина же нести на себе четырнадцать ты-  сяч гробов?
Разве мне не больно?  Не тяжело?
Целую. Обнимаю. Твой Платон».
 
                ***               
ТРАУРНОЕ ПЕСНОПЕНИЕ  ОТ ИМЕНИ ИСТОРИИ:
СКОЛЬКО было расстреляно чекистов и священников  на стрельбище НКВД в подмосковном поселке Бутово,
удалось узнать совсем недавно. Документы были обнару-  жены в Центральном архиве Министерства безопасности
России. Там засвидетельствовано: с 1935 года до 1953  года было казнено ; 30 тысяч человек. Но сколько стра-
дальцев приняли мученическую смерть на самом деле,  никто не считал.   
Без документов уничтожались в Бутово беременные  женщины, старики, дети, кто не мог валить лес, добывать
руду и уран на краю земли. Зачем их было приговаривать  к каторге?         
 
 

женою Глафирою уже разбирался Лаврентий Берия; он  оскорбил ее, и гордая сибирячка плюнула ему в лицо, но
Сталин не дал казнить жену маршала, спас ее и ребенка;  и тиранам присуще милосердие.   
 
Сказание двенадцатое
Свидание с Ольгою
Страшная весть перетекала из кабинета в кабинет на  Лубянке, и каждого одаряла страхом: 13 июня 38 года пе- ребежал в Японию начальник управления НКВД по Даль-  невосточному краю, комиссар государственной безопас-
ности третьего ранга Григорий Самойлович Люшков.  Была создана комиссия. С аэродрома Внуково под-
нялся самолет НКВД, он взял курс на Дальний Восток.  Платон Привалов был в комиссии. Он летел на самолете
НКВД вместе с Михаилом Фриновским и начальником  Политуправления армии и флота Львом Мехлисом; сюда
же следовал поезд с чекистами, конечная остановка Ха-  баровск. Разборка на Дальнем Востоке была крутая. В
управлении НКВД, где работал начальником Григорий  Люшков, было арестовано и расстреляно 16 верховных
чекистов; на Тихоокеанском флоте был арестован флагман  первого ранга, командующий флотом Григорий Киреев,
и еще 66 командиров-моряков. 17 офицеров было пове-  шено на реях. Были расстреляны, как троцкисты, многие
офицеры из Дальневосточной армии маршала Василия  Константиновича Блюхера. Он с обидою телеграфировал
в НКВД Николаю Ежову, что командиры расстреляны не-  справедливо, жаловался на всевластие и произвол чеки-
стов, просил разобраться по чести и совести. Народный  комиссар Николай Ежов разобрался по чести и совести,
приказал арестовать маршала как мятежника! Он был  арестован 22 октября 38 года. И казнен! С его молодою
 
Николай Иванович Ежов еще сидел в седле, он еще  властно размахивал секирою, казнил генералов и марша-
лов, и казнил так, что Клемент Ворошилов лебезил перед  страшным палачом, но трон его, когда Сталину доложи-
ли, что генерал-чекист Григорий Люшков перебежал в  Японию, крепко пошатнулся. 
Николай Иванович загулял.
И загулял тяжело, без милосердия, как диктатор Древ-  него Рима Калигула. Не взирая на свою избранницу Евге-
нию Соломоновну, собирал в дворце-тереме особо при-  ближенных генералов-чекистов НКВД, и спал со всеми,
и с генералами, и с их приятно полными женами; распад  души уже начал измучивать палача.
Он близко почувствовал свою смерть. И утром, выпив  водки,  думал и думал, можно ли снять сталинскую петлю
с шеи? Можно ли еще выжить? И, конечно, казнил себя,  казнил, что дал такую промашку с Григорием Люшковым,
своим выдвиженцем на трон генерала-правителя с неог-  раниченными диктаторскими полномочиями на Дальнем
Востоке.
Он неизмеримо страдал от собственной глупости и  бессилия! Генерал-чекист, кого он ценил и любил, стал
для комиссара ; живою виселицею! Почему, почему он  выбрал его из сановной команды Генриха Ягоды, оставил
жить? 14 тысяч чекистов отправил на смерть, а его, пре-  дателя, оставил!
Ведь Иосиф Сталин, на приеме в Кремле, спрашивал,  вы изучили его сердце, посылая начальником управления
НКВД на Дальний Восток? Ясно же, он не хотел отпус-  кать генерала-чекиста так далеко! Он много узнал о тай-
ном деянии Сталина. Будет жить в Москве, можно казнить
 

в любое время! А на краю земли, достань его! Сбежит, и  ищи ветра в поле! Так и случилось! Вождь прозорливо,
по загадочному чувству, предвидел его возможное бег-  ство в Японию, его предательство! Вождь он пророк, он
каждого видит, как Бог с неба! Нет, он стал выгораживать  Григория Люшкова, защищать его. Показалось, так будет
лучше, чем ждать смерти, если окажешься проституткою  мысли и совести!
Он вспомнил, как бесстрашно посмотрел в добродуш-  но-настороженные глаза вождя. И твердо произнес:
;  Да, я продолжаю настаивать, товарищ Сталин,  на его назначении. Он сильная личность! Кто еще луч-
ше Люшкова очистит от троцкистов армию Блюхера,  Тихоокеанский флот? Ускорит строительство в Но-
рильске мартеновского комбината, Байкало-Амурской  железной дороги, скорее пошлет в Москву эшелоны с
рудою, золотом, лесом, пушниною! И он бесконечно  предан вам, вы о том знаете, генерал Люшков охранял
вас в Сочи!
Получается, он отобрал из команды Генриха Ягоды  предателя за предателем! Где же были его разумность
и прозорливость? Его умение постигать человеческую  душу? Стыд, стыд! 
Одна ошибка, и смерть!  Страшно!
Выжить еще можно, но надо срочно пересмотреть  свою любовь к чекистам Генриха Ягоды, кого он отобрал
в свою команду! И каждого казнить, в искупление вины!  Тогда еще, может быть, уцелеет и своя голова! Прежде
всего, желательно разобраться с заместителями; надо вы-  селить из Главного управления государственной безопас-
ности Михаила Фриновского; он глыба, был начальником  внутренней охраны Сталина, мог поднять «в ружье» 300
тысяч чекистов. Загнал в Сухановскую Генриха Ягоду,  присутствовал, как член революционного трибунала, при
расстреле бывшего Прокурора СССР Александра Акуло-  ва, половодье пострелял троцкистов на Дальнем Востоке,
подвел к смерти флагмана флота Первого ранга, народно-
 
го комиссара Военно-Морского флота Петра Смирнова,  пусть теперь займет его должность. 
Платона Привалова, едва он вернулся с Дальнего Вос-  тока, народный комиссар отправил начальником управ-
ления НКВД в Верхнеуральск. Нельзя его было казнить,  только-только получил орден Ленина за расстрелы чеки-
стов в Бутово, высочайшее благоволение вождя, и уже  гнать под расстрел рановато, рановато. Человеческую
очередь на смерть тоже надо выстраивать по разуму! Дать  ему повыше чин, и пусть служит на стороне! Сталин уже
просчитал, расставил виселицы, кого казнить, кого мило-  вать; комиссар Платон Привалов пока в чести у вождя. 
Начальник Главного управления государственной  безопасности при НКВД СССР Михаил Фриновский был
отстранен от должности и 8 сентября 38 года назначен  народным комиссаром Военно-Морского флота; это было
не просто понижение, это была первая ступень к эшафо-  ту, к казни, к смерти.   
Началась охота на заместителя народного комиссара  внутренних дел, на Якова Агранова-Сорензона. Он ведал
от ВЧК культурою в Отечестве, близко дружил с Юлиею  Брик и с Владимиром Маяковским, и, скорее всего, причас-
тен к его убийству, к убийству Максима Горького и Сергея  Есенина; на Кавказе уже стрелял в великого русского поэта.
Подверг аресту великого режиссера Всеволода Мейерхоль-  да; загадочная смерть его жены Зинаиды Райх, тоже связана
с именем чекиста. Предчувствуя виселицу, генерал-чекист  начинает прятать в тайники документы о преступлениях
Сталина, надеясь, если его арестуют, пригрозить, что все  секретные документы НКВД о вожде будут опубликованы.
Но того не случилось, кому суждено умереть, тому не спа-  стись; был расстрелян на Лубянке.
Повели на плаху Глеба Ивановича Бокия, в свое время  необычно властного начальника ЧК Петрограда; оставил
о себе память необычным изуверством, разрешил кормить  зверей зоопарка человеческим мясом, убитыми людьми.   
По возвращению с Дальнего Востока, Платон Прива-  лов тоже печалился; удастся выжить, не удастся? Побег в
 

Японию Григория Люшкова раскачал судьбу каждого че-  киста в НКВД; челн каждого попал в бурю! Тайное досье
каждого было заново пересмотрено, заново изучено! И  был несказанно рад, узнав о том, что назначен начальни-
ком управления НКВД в город на Урале. Все будет ближе  к Ольге, к Колыме; один перелет на самолете. Можно при
случае и слетать в те края, скажем, пообщаться с началь-  никами лагерей, узнать, как они управляются с заключен-
ными, кому проставлена в приговоре роковая буква «Т»,  троцкист? Просто посидеть в застолье, да мало ли можно
изыскать причин?
И так случалось. Он навещал Ольгу часто.       Поскольку комиссару государственной безопасности
второго ранга удалось удержать паруса и выплыть на чел-  не из бури, он, избежав смерти, стал сильнее, обнаженнее
видеть мир. Свершалось преображение души, он стано-  вился влюбленнее в свою землю. Он все больше чувство-
вал красоту крестьянского поля, видел отца, как он шел  за плугом, слышал, как кружатся в хороводе березовые
рощи, слушал задумчивое песнопение озер, любовался  кружением бабочек над ромашками. Все открывалось в
житейской красоте.
Обнаженнее виделась и жизнь при Сталине.    При первой встрече Ольга спросила:
; Как поживает Москва?
; Поет и танцует, как на кладбище, на краю могилы, в  трауре ночи. Вся жизнь ушла в страх, оскорблена им. 
Он помолчал:  ; Вы как?
; В том смысле, мучает ли Колыма? И страшна ли  дорога страдания? Нет! Я живу ради любопытства! И
свыклась с человеческою болью, с человеческим горем, с  человеческими слезами. Мне страшнее  ; ваше мировое  зло!
; Я опечален вашим признанием.  Графина Ольга приостановилась:
; Опечалены? Почему?
; Я полагал, вы живете ради любви!
 
; К вам?
; К себе, еще к жизни, ; уклончиво отозвался Платон  Привалов.   
Теперь они шли по тайге и молчали. Просто гуляли,  и, казалось, наедине сами с собою. Но это было не так.
Они жили друг в друге, несли в себе бессмертную связь  друг с другом, несли ласки и поцелуи, но в душе, на рас-
стоянии; графиня Ольга не разрешала Платону близко  приближаться к себе, боялась разрушить в себе чистую,
непорочную любовь, какая по благословению начина-  ла выстраиваться в ее сердце. Она помнит, как говорила
в Петрограде Платону Привалову: как же я отзовусь на  вашу любовь? После вашей пытки мне себя не восстано-
вить даже через тысячу лет! Я уже не способна на обык-  новенное человеческое чувство. Все, что жило в сердце,
умерло! Любовь, любопытство, радость жизни, веселье,  совесть, честность. И она была права! Любовь не прихо-
дит богинею Афродитою в пустое пространство души, не  занимает трон, не царствует над другими чувствами. И
как можно повелевать другими чувствами, если они от-  сутствуют? Прежде должны в пространство души вер-
нуться обычные, житейские чувства, какие ведут тебя по  жизни, как человека. Это чувство жизни, чувство радо-
сти, чувство боли и целомудрия, печали и страха за себя.  Жалость к людям. Даже зависть и ненависть заполняют
пустое пространство души чувствами! Даже равнодушие,  если его чувствуешь! И когда возвращаются все эти чув-
ства, тогда возвращается и Любовь в образе богини Афро-  диты, садится на трон Переполненной Чувствами Души,
начинает тревожить  сердце, выстраивать любовь. Как раз  такая любовь и выстраивалась в сердце Ольги.
Медленно, медленно выстраивалась, как разжигался  костер Джордано Бруно. Но пламя его разжигалось не
на гибель человеку, пламя его разжигалось на любовь  к человеку! Любовь чистая, гордая, целомудренная! И
очень-очень сокровенная! Как выразить ее?  Как удивить  ею любимого? Как не показаться навязчивою? Они со-
вершенно разные миры, он генерал-чекист, он солнце в
 

небе, она заключенная, как Золушка у злой мачехи! Рас-  стояние в тысячу световых лет! Как сказать о любви, и
не уронить себя? И еще остаться неприкосновенною, не-  винною березкою на ромашковом лугу! На то время ей
хотелось взять его под руку и произнести по скромности:  в молодости я надеялась встретить человека, кто бы стал
моим зеркалом! Кто бы сумел показать мне  ; какая я, на  ощупь, на вкус, на ощущение красоты жизни, какое во
мне пространство души и мысли, и чем оно наполнено? И  правильно ли, что решила стать судьею каждого, кто нес
Отечеству гибель и несправедливость?
Если вы ответите, я стану вашею. Не ответите, ос-  танусь для вас загадкою! Графиня-россиянка желала бы
порадовать желанного гостя. Но не могла. Сердце не вы-  страивалось на признание.
Платон Федорович тоже бы желал говорить и гово-  рить о любви, как хорошо, что они явились в мир, уви-
дели солнце, увидели человека, увидели его радость, его  горе. И на роковом перекрестье дорог сумели встретить
друг друга! Узнали, как может сердце жить в красоте! И  какая там оживает мучительная сладость любви, если ви-
дишь глаза любимой? Но тоже молчал про свое сокровен-  ное, тоже боялся перешагнуть через все края, где вполне
может половодье, два сердца, две любви, унести во Все-  ленную. И там погасить о звезды.
И раз любовь оказалась в изгнании, то о чем говорить?  Только о жизни.
И он произнес:
; Ты зря, Ольга, казнишь и казнишь меня за миро-  вое зло! И упрекаешь, как злодея, твое зло, твое! Почему
мое? Я чекист Дзержинского! У нас были свои понятия  о чести и единственности Человеческой Жизни! Нам
не требовалось в угоду Цезарю истреблять народ! Мы  были верноподданные идее Октября! Мы были и есть,
люди от совести, и мы еще можем принести себя в Жерт-  ву Раскаяния,  можем очиститься от кровавой карусели,
какую раскрутили, и взойти на Престол Жизни Челове-  ком, ; миг, да поцарствовать им в мире Добра и Солнца!
 
И можем еще Святыми Мучениками Воскресить себя на  земле Отцов, перемучившись стыдом! И милосердием
совести!
Но там, в Петрограде, все было ясно, ясно до слезы  матери, почему убивали? Бились за Разумное и Спра-
ведливое Братство! Мы не дали погасить солнце Ок-  тября! 
Но теперь, зачем убиваем?
Убиваем, гоним в лагеря смерти уже не врагов  Отечества, а сам народ! Разве может народ быть вра-
гом самого себя? И разве может быть чекист, воин  революции, врагом революции? Но, вопреки логике,
Иосиф Сталин вынес каждому чекисту смертный при-  говор! Не скажешь, за что? За любовь к революции
Ленина?
Он посмотрел в глаза любимой, он ждал ответа, очень  ждал ответа, но ответа милосердного, человеческого, от
которого можно было бы разогнать метели в сердце, но  красавица молчала, видимо, ждала, когда Платон Федо-
рович выскажет всю свою боль-печаль души, и пока не  желала обижать его. Он и так жил на острие тоски, а в
глазах жило сумасшествие.
Переждав ее молчание, он снова спросил с ненасыт-  ною болью в голосе:
; Как быть, Ольга? Как жить мне, земному печаль-  нику? Я бы мог застрелиться! Но я люблю тебя! Люблю!
Люблю и несу на себе гроб. Свой гроб, Ольга! И еще че-  тырнадцать тысяч гробов чекистов-друзей? За что? По-
чему? Думаешь, легко сгибаться под такою тяжестью и  смиренно идти по всем земным кругам ада? Я перестал
спать. Я утратил себя, как земную ценность! И все по-  следнее время, как расстрелял чекистов в Бутово, думаю
о себе и о Сталине, и все чаще спрашиваю себя:  неужели  кровавая расправа с народом и есть единственный путь
возрождения Отечества? Неужели надо убивать миллио-  ны во имя коммунистического идеала? Во имя любви и
братства, равенства и свободы? Да еще свой народ, неот-  вратимо добрый, неотвратимо беззащитный, кому от века
 

была присуща тоска по правде и справедливости? Я стал  сходить с ума! Я понес в себе вину великого преступни-
ка! За то, что стал палачом каждого чекиста и великого  народа!
Я боюсь слышать себя на земле!  Я боюсь ходить среди людей!
Я в каждом человеке, в каждом человеке слышу осуж-  дение! Что я палач, палач! Не Сталин, а я! Но разве я веду
заплаканную Русь на расстрел? 
Такое вот сложилось кощунственное глумление над  правдою!
Такое вот свершилось изуверство над человеческим  сердцем, над его жизнью и над его смертью.
Он помолчал:
; Я знаю, я тоже поставлен на очередь за смертью  к Сталину! И он непременно казнит меня на эшафоте
Робеспьера! Казнит,; как убийцу! И известит вернопод-  данному люду: видите, мы казнили вашего палача! И еще
отрубленную голову поднимет за волосы на публичное  осмеяние!
Можешь представить, как возликует народ, бросая в  небо шапки: ура самодержцу, ура мстителю за слезы че-
ловеческие, за слезы народные!  Кем же буду я?
Сталин останется мстителем, а я убийцею!    Присутствует в окаянном разливе смертей такая чело-
веческая справедливость?   
Я не палач, я ; плач Отечества! Плач совести! Плач  убиенной, безвинной женщины в братской могиле! 
За это меня казнить?
Он посмотрел на Ольгу:
; Слышишь меня? Я устал! Устал видеть Россию ;  как черный гроб! Устал ходить по земле, как по кладби-
щу, тонуть по колено в крови, стонать сердцем, измучи-  вать себя тоскою и болью! Устал! Но я живу! Живу, ибо
люблю тебя! Живу во имя Любви! Во имя Ольги? Во имя  сына Платона? Живу и думаю, не слишком ли жестоко
боги Раскаяния, загнали вероотступника на Голгофу, на
 
распятье, где надо убивать, убивать, дабы самому жить и  любить? 
Чекист и Ольга еще прошлись по тайге. Огромное ма-  линовое солнце уже золотило деревья, одевало в царские
одежды корабельные сосны, тополя, кедры, стланик, кар-  ликовые березы, кусты рябины со светло желтыми ягода-
ми. Утро разгоралось чистое, непорочное. Они вышли на  опушку и решили передохнуть. Платон Федорович разло-
жил газету на огромном лиственничном пне; срубленному  дереву, если считать круги, было четыреста лет. Выложил
из чемоданчика вино, царскую снедь. Жить было прият-  но, величественно. Вдали голубела река Лена, с которой
вился туман, уже позолоченный солнцем, и казалось из-  дали, словно по реке бегут красные огненные кони, то
ли в Иркутск, то ли из Иркутска. Вокруг высились горы,  горы сиротливые, как обиженные, без кустарника, без
трав и цветов. И даже без стланика. Все они были, как  сбиты, сложены из скал. Но в солнечном малиновом све-
те смотрелись красиво, величественно, как батыры! С гор  стекала вода, было слышно, как она приветливо журчала
среди камней. Вдали раскинулись сопки, даже, наверное,  не сопки, а мавзолеи. Именно на Колыме в двенадцатом
веке скифы седлали коней, мчались на Дикое поле, откуда  совершали набеги на православную Киевскую Русь, до-
ходили до Твери и Новгорода. И возвращались обратно,  дабы похоронить своих царей и воевод на далеком севере.
И хоронили в мавзолеях.  Со временем скифы породни-  лись с россиянами, справляли свадьбы, за своих степных
дочерей-красавиц брали выкуп золотом, целыми бочонка-  ми, и на свадьбе, чувствуя щедрость хозяевами застолья,
дабы не уронить лицо, быть хуже, тут же пропивали эти  бочонки с золотом. Скифы с русскими воинами ходили
на Батыя. Платону Привалову было приятно чувствовать  в себе бессмертное родство с тем далеким временем, со
скифами. Видеть мавзолеи с захоронением царей и вое-
 

вод. Сближаться сердцем с предками, кто с крепостей  отстреливался от ворогов, кто шел на Киевскую Русь с
Дикого поля. Но современная жизнь была ближе. И она  очень сильно обжигала его сердце.
Очень сильно измучивала его совесть!
Он выпил вина, и продолжил печаль-исповедь, пе-  чаль-реквием собственного сердца:   
; Мне тяжело жить, Ольга! Я чувствую себя беско-  нечно одиноким в империи НКВД Николая Ежова. При-
шли совершенно циничные люди, способные на любые  злодеяния. Им уже наплевать на служение революции,
Отечеству. Дальше карьеры, вина, баб, ; разум в изгое!  Не чекисты, палачи-изверги!
В радости избивают сапогами и плетями обреченного,  пока ведут на казнь. Это зачем? Зачем избивать печальни-
ка-мученика, кто и так уже приговорен к смертной каз-  ни! Зачем так обессмысливать его жизнь? И его смерть?
Уходит человек в вечность! Пусть враг! Но это его про-  щальный и крестный путь на земле, ; еще живым, еще
не улетающим в поднебесье журавлем! Не сострадай, но  помолчи, дай ему послушать церковные колокола благо-
веста, любимую песню в застолье, плач любимой женщи-  ны в траурной вуали! Дай ему пожить в смиренном покое,
наедине  собою, попрощаться с отцом и матерью, с люби-  мою женщиною, пока вышагивает на расстрел! Нет, бьют
в удаль сапогами,  подкалывают штыком: иди, сволочь!  Это зачем? Ему же осталось нести себя еще несколько
шагов! Ему жизни осталось на несколько шагов. Услышь  его сердце, осмысли его боль, осмысли его прощание с
землею, нет, бьют и бьют в удаль сапогами!
Платон Привалов близко испытал боль, погладил  сердце:
; Мы шли за веру! Мы вышли из березовой Руси и  шли на дуэль, на честный поединок! Шли жертвенно, как
на мученический подвиг ; за Отечество, за власть боль-  шевиков! Мы  гибли, разбиваясь о свое солнце, как Ика-
ры! Как было не гордиться чекистами, не сострадать им,  павшим в битве с простреленным сердцем Данко? Мы
 
по боли провожали каждого в прощальный земной путь,  шли скорбно, согбенно, со слезами,  по всему Петрогра-
ду разносилось наше печально-траурное песнопение «мы  жертвою пали в борьбе роковой». Мы несли в себе тыся-
чи простреленных правд, столько было в убитом чекисте!  Над могилою салютовали ему, как воину Отечества! Мы
и были воины, воины революции, ; и убивали ее врагов,  ее врагов, Ольга! 
Платон Федорович в трауре помолчал:
; Теперь я убиваю народ! Мне больно, что в каждом  человеке я вижу ; строгую, обреченную печаль! Но ни-
как не радость жизни!
Мне больно, что народ покорно, как стадо, гонимое  пастухом,  идет на заклание; покорно дает надеть на себя
наручники, покорно садится в «воронки», покорно  под-  писывает лживые обвинения против себя, покорно шест-
вует на казнь! Убивай, сколько желаешь! Человек утра-  тил себя! Красоты жизни! Правду свою земную! Утратил
солнце в себе и в небе! Капельку росы на ромашке на ма-  линовой заре! Он утратил в себе бунтующее сердце, серд-
це Степана Разина!
Убивай, убивай! И его убивают!
По лицу генерала-чекиста текли слезы.
; И никому из палачей на Лубянке не больно, Ольга!  А мне больно! Я сострадаю и плачу. Я не могу убивать
печальника-мученика, кого приговаривают к смертной  казни не от имени Отечества, а от имени Сталина! В руке
ослабел меч, в груди ослабело сердце; я пустил своего  коня в вольное поле. Но как теперь жить? 
Все, все перепутано в Королевстве Кривых Зеркал!
Я сокровенная и драгоценная шкатулка, где собраны  все тайные деяния Сталина! И не только я, все чекисты.
И потому, все они ; заложники Сталина! Все поставле-  ны к вождю на очередь за смертью! И все мы, все мы ;
поляжем в братские могилы, с прострелянными затылка-  ми, с остывшими сердцами, под свет автомобильных фар,
под пьяное сопение могильщиков. И под пение соловьев с  рассветом, какое мы уже не услышим! И не услышим, как
 

с тоскою будут стучаться в наши братские могилы ранние  лучи солнца, чтобы выразить свою боль, свое сострада-
ние и свой траур!
На земле только и были, ; мы и солнце! 
Платон Федорович разлил вино; бережно погладил на  голове короткие волосы Ольги, взъерошенные ветром.
Поднял рюмку:  ; Выпьем?  Ольга спросила:
; За Сталина?  ; За тебя.
; И за тебя.
Генерал-чекист посмотрел сквозь тайгу, туда, где пели  птицы, расселившись в солнечном мире, и скорбно уро-
нил:
; Я правда не знаю, как жить, Ольга. Я устал. Устал  видеть, как бьются кровавые флаги над черным гробом
России. Устал ходить по земле, как по кладбищу, среди  могил, и тонуть по колено в крови, испытывая страшную
боль и тоску, бесконечную печаль жизни. 
Я болен. Болен неизлечимо. Болен страданием к лю-  дям. 
Я не сплю, мучаюсь ночами, ибо знаю, что с наступ-  лением ночи, когда так загадочно светит луна, по Его воле
снова и снова закрутятся пыточные колеса в мрачных ка-  бинетах Лубянки, в Лефортово, на Таганке, в секретной
элитной Сухановской тюрьме, в каждом граде Отечества,  где выстроены тюрьмы. И снова начнутся страшные пыт-
ки и страшные стоны узников-мучеников. И снова палачи  с остро отточенными пиками погонят народ-стадо, на-
род-мученик, на скорбное пиршество смерти, на гибель.  Лампочки в подземелье горят угрюмо. Палачи и жертвы
двигаются, как черные призраки, совершенно не из зем-  ного мира. Тени их на серой стене колеблются  уродливо,
как в дикой пляске духов.  В пляске пауков.
Но снова и снова будут падать с окровавленной плахи,  отрубленные головы. И снова, с тоскою, будут мертветь
 
глаза, омытые горькими слезами тоски и испуга. И губы,  застыв в печальном изгибе, будут снова и снова, с холод-
ною ласковостью, спрашивать во всю землю: «За что уби-  ваете, товарищ Сталин?»
Платон Привалов не сдерживал слезы:
; Ольга, я невыносимо страдаю, ибо, наедине с собою,  слышу злодейские выстрелы в мрачном подвале тюрьмы
на Лубянке, вижу, как падают люди с простреленным за-  тылком, обливаясь кровью. Вздрагиваю от летящей пули,
словно пуля вошла в мое сердце. Я падаю на окровавлен-  ный пол вместе с безвинно расстрелянными мучениками!  И вместе лежу в крови! Я болен, Ольга! Мой разум болен,
пропустив через свое чистилище тысячи смертей! Болен  жалостью, неизлечимо! Палач не должен чувствовать чу-
жую боль! Ибо сойдет с ума!
И пока будет Сталин, так будет и будет, ;  будут вы-  стрелы на рассвете, будут горькие слезы мучеников, горь-
кие слезы вдов и сирот! Будут и будут биться в  горе, в  трауре, черным благовестом церковные колокола над
Отечеством!
И во мне, Ольга!  Во мне!
Все будет во мне, и рассветы, и расстрелы, и слезы  сирот, и слезы народа-мученика!            
Платон Привалов отошел к кедру, в горе и тоске сло-  мал ветку:
; Меня уже сжигает, сжигает раскаленный венец па-  лача! Сжигает, как на костре Джордано Бруно! Я боюсь
просыпаться ночью от кошмаров и видеть себя сгорблен-  но идущим среди кладбищенских крестов и могил, мыс-
ленно просить прощения у тех, кого убил! И шептать,
Мои молитвы-мучения  дошли до предела, и сам я дошел до предела!               
Я вошел в революцию, как Прометей, а стал Черным  Палачом, какого еще не видел свет.
Народный комиссар Николай Ежов, он же Малюта  Скуратов, слышал, несомненно, слышал во мне совесть,
несомненно, видел во мне сердце Данко, несомненно, ви-
 

дел во мне человека, почему и направил убивать чекистов  в Бутово!
Он желал растоптать во мне сердце Данко, до послед-  ней искорки!
И это ему удалось. Там, где было сердце Данко, я те-  перь несу 14 тысяч гробов! 
Я бы мог отказаться от должности начальника рас-  стрельной команды! Но отказаться, значило, самому при-
нять смерть! И я бы принял ее! Я воин! И мне бы ничего  не стоило упасть сердцем на меч, ; как делали побежден-
ные воины Древнего Рима, которые, идя на битву мимо  императора, кричали, вздернув руку к небу: «Цезарь, иду-
щие на смерть, приветствуют тебя!»
Но как я умру, Ольга, ; он взял ее руку, ; если ты ос-  танешься на земле одна? Я не мог себя убить! Я уже дер-
жал пистолет у виска, оставалась самая малость, ; нажать  на курок, и я уже держал палец на курке, так страшно мне
было расстреливать друзей-чекистов, с кем защищал ре-  волюцию, падал подстреленным соколом на израненную
землю!  Но я не мог убить себя! Держа пистолет в руке,  я думал о тебе! Видел твое лицо, твои глаза. Видел, как
мы гуляем с тобою, рука в руку, сердце в сердце, там, где  цветут яблоневые сады, где поют иволги на березах и где
гуляет, густится на земле сама Русь. И мы сами уходим  в малиновые закаты, в березовый свет, в песню иволги,
в ромашку на росном лугу, в хлебный колос, в лунную  ночь.
Я не мог себя убить! Не мог!
 
; Почему?
; Люблю тебя.
Платон Привалов вздрогнул, ему показалось, он ос-  лышался. И он с чуткою осторожностью спросил:
; Любишь?
; Да. Ты достоин любви.  ; Но больше, жалости?
; Наверное, и жалости! И, исповедуя свою боль,  ты ожидаешь сострадания. В тебе живет горе людское.
Твоя душа мучается на костре Джордано Бруно! Тебе  надо оттолкнуть, скорее, оттолкнуть от себя кровавую,
измученную жизнь! Так бы, зачем исповедоваться пе-  ред любимым человеком? Я чту твою исповедь, твою
молитву. Твою коленопреклоненность перед жестоким  миром! И мною, миром милосердия! Но я не могу стать
твоею иконою! Не могу судить тебя! И прощать твои  грехи земные, тяжкие. Почему и молчу, ибо не хочу
обижать тебя! Ты сам все чувствуешь! И сам себя по-  нимаешь! И сам себя судишь! И сам себя возносишь в
святые!
Через раскаяние!
Платон Привалов поцеловал ее руку.
; Ты велико милосердный человек! Я кланяюсь тебе  за твое милосердие! И все же, не надо считать меня хо-
лодным светом звезды! Я еще не погасшая звезда в небе!  И не погасшая звезда на земле! Я еще человек! Я еще тре-
вожу в себе сердце, тревожу в себе волю, тревожу в себе  любовь к жизни, ибо несу в себе любовь к тебе! И не надо
жить со мною по жалости, словно я уже просачиваюсь
 
голубым светом или капелькою дождя в могильное бес-  силие, в могильное безмолвие. Совсем, совсем не надо
 
Он послушал, как весело пели птицы в тайге.  Тихо спросил:   
; Почему ты молчишь и молчишь?  ; Слушаю. 
; И ничего не желаешь мне сказать? И никак не хо-  чешь отозваться?
; Не желаю.
 
мою гибнущую душу,
леть мою человеческую душу! Я жил по правде, а не по  жалости, и теперь желал бы жить правде, а не по жало-
сти, и разговаривать с любимым человеком тоже желаю  по правде, а не по жалости! Ты можешь говорить все, что
пожелаешь, каждое слово твое будет оживать во мне прав-  дою радости, ибо станет обретать плоть в Жития Святых
 

твоей души! И даже через боль, через печаль, если они  будут, я стану насыщать себя ласками земли и неба, и бес-
конечною сладостью любви, в какой ты призналась.
По лицу Платона Привалова текли слезы. Он разлил  вино, угостил Ольгу, поцеловал ей руку, сказал глазами,
мне радостно, что ты есть; во мне еще никогда не было  столько любви и нежности, ибо знаю, по вере пророка,
только ты впустишь в мир красоты и радости, в мир пер-  возданный. 
Графиня Ольга Воронцова-Витте посмотрела на летя-  щую птицу, птицу совсем незнакомую, но очень смелую
и певучую, она присела на ветвь лиственницы и, не пря-  чась, стала открыто, с любопытством рассматривать неиз-
вестных пришельцев на опушке. И петь, рассыпать трели,  с невероятно красивым щелканьем. Ольга протянула ей
руку с хлебом, дабы  вознаградить ее за живое песнопение  в тайге, но таежное существо не рискнуло покидать свою
надежную обитель. И еще попев, улетело в сторону гор.  Ольга взглянула в глаза Платона:
; Что я вам скажу? Там, где вы убивали чекистов, вы  не палач! Они заслужили расстрела, от имени совести,
народа, как бы ни жестоко звучало мое признание! 
Вы палач, Платон, перед крестьянами Александра  Антонова, кто поднялся праведною грозовою ратью за
землю и волю, какую давали им мы, эсеры!
Вы палач, Платон, перед моряками восставшего Крон-  штадта, кто восстал за советы без большевиков, а вы, ;
сами моряк, расстреливали Восставшую Честь и Совесть  Отечества, ; из пулемета! Из пулемета! Кровь текла по
улицам Кронштадта половодьем, текла по моим улицам  из детства, по каким я ходила в школу, по каким прихо-
дила в белом платье гимназистки на корабль к отцу, к ад-  миралу флота, дабы поцеловать его, и дабы он подержал
меня на руках над морем!
Там жили святые люди, жил Иоанн Кронштадтский,  к кому ходила по молитве, коленопреклоненно вся дер-
жава! И все получали от святого служителя церкви исце-  ление и воскресение души, где человек начинал видеть
 
солнце, кланяться ему, как язычник, начинал видеть себя,  ; как человека!
Кронштадт это крепость Отечества!
Каждая улица его, каждый камень свят, а вы все зали-  ли кровью, кровью.
И кровью кого?
Моряков Балтики, кто на своих штыках принес вам  революцию! Вот у кого, Платон, вам надо просить проще-
ние! И перед кем нести свою боль-исповедь, свою боль-  реквием!
И у себя надо просить Прощение!
И у себя надо просить Раскаяние, ибо вряд ли вашу  молитву-исповедь, вашу молитву-раскаяние примет Бог.
Вы святые лики его безжалостно топтали кровавыми са-  погами!               
И все потому, что жили  по Лжи, не там, где жила  праведная земля Отцов! И вам надо было убить каждого,
убить каждого, кто  мыслит не так, кто чтит свободу и  любит Отечество! 
И вы, подняв к небу остро отточенные мечи, помча-  лись убивать и убивать Великие Человеческие Души,
дабы они перестали понимать, что такое революция и что  такое Отечество? Что такое Тоска и  Радость? Что такое
любовь к сыну, к жене, к человеку? Вам нужны были не  люди, не люди-мыслители, а люди-призраки, летающие
над своими могилами! И чтобы все они, обесчещенные  Разумом и Чувствами, кричали с каждой площади: Лож-
ный пророк есть Правда, есть Правда!
Ольга Воронцова-Витте посмотрела, как за горою все  выше и выше поднималось огромное малиновое солнце.
; Ваш Ленин принес народу неисчислимые слезы и  печали! И не раскаялся! Во мне стоическое убеждение: он
был совершенно лишен человеческого в себе! И совсем  его не трогало Познание Добра и Зла, ибо не собирался
он петь гимны Солнцу и Человеку, ; как великой земной  правде!
Платон Привалов испытал волнение, боль, услышав  судейское слово о вожде. Но отозвался по милости: 
 

; Ты, я вижу, осталась не поклонною к вождю рево-  люции! Справедливо ли?
; Было бы странно, если бы я чтила твоего вождя, по  воле которого сижу в лагере смерти на Колыме! Но горь-
кое песнопение мое не столько о твоем пророке! Горькое  песнопение мое ; о тебе, о ЧК! Вот, где моя боль!  Вы
убивали Человека, велико Красивую Земную Правду, спо-  койно, заученно! И нисколько не стыдились, что вы ; па-
лачи! Испытывали сладостное превосходство над людь-  ми, радость самолюбования! Неужели вы были люди?
Неужели вас вскормили матери, святые русские матери,  от века переполненные любовью к чужой беде, к чужому
человеку?
Ольга посмотрела в глаза мужчины, по его лицу текли  слезы. И она смягчила свое судейское слово:
; Вы, Платон, тоже палач, но больше от совести, от  долга! И от заблуждения! Я видела, как вы мучились,
когда пытали меня в Петрограде на Эшафоте Бесчестия,  как великую государственную преступницу.   Там, на пы-
точном колесе, неотторжимая от боли и печали, я видела  ваши слезы, вашу милосердную, человеческую душу. И
это меня тронуло в зловещем Логове Убийц! У вас была  Живая Душа! Вы были жемчужиною в Черной Короне
Императора Зла! Вы, конечно, представляете себе этот  красивый и волшебный камешек? Положишь его с любо-
пытно-трогательным чувством на ладонь, развернешь к  солнцу, и рассматривай себе на радость, через маленькую
драгоценность ; и малиновые зори, и синее небо с жаво-  ронками, и белоснежный хоровод березок, вслушивайся
в удалую гармонь, в сладко-тоскливые песни россиянок  на лугу! В прозрачности камешка, в его чистоте, можно
постичь: зачем мы живем? Почему мы жертвуем собою  во имя Отечества? Почему несем людям радость? Почему
в муке изыскиваем смысл жизни?
Но еще сильнее, еще ненасытнее я прочувствовала  ваши слезы и вашу душу, когда вы, сняв пленницу ЧК
Петрограда с пыточного колеса, привели к себе в кабинет,  и стали мне, измученной пытками и болью, играть на роя-
 
ли великого Бетховена. Я слушала вашу виртуозную игру  и не могла осмыслить, откуда могла взяться у гильотины,
; Живая Душа?
Играя Бетховена, вы старались уверить меня, что вы  не палачи, а воины Октября! И казните врагов Советской
власти ; во имя победы мировой революции, ибо желаете  счастья всему человечеству! Уже тогда я видела у вас ; и
раскаяние, и оправдание Убиению Безвинных Людей! Вы  убивали, и плакали! Я это тоже видела! 
Раскаянием ; Жив Человек! Только, конечно, не Об-  манным Раскаянием! Раскаянием ; от Святой Правды
Сердца! Только тогда начинаешь верить, что в человеке  еще живо милосердие! И, значит, он еще Властелин и По-
велитель ; и себя, и совести, и жизни, и может жертво-  вать собою, нести Отечеству бессмертие!
Теперь вспомните, что сказал Иван Бунин о русской  революции: «Сен-Жест, Робеспьер, Калигула, Ленин,
Троцкий, Дзержинский. Кто подлее, кровожаднее, гадли-  вее? Конечно, московские».
Вот вы где палач, Платон!
Генерал-чекист послушал, как выл, гулял ветер сре-  ди лиственниц, и стал слушать его таежную напевность и
дальше, надо бы отозваться, но он не знал, как отозвать-  ся? То ли не был согласен с Ольгою, и, скорее, не был
согласен с Ольгою, но нес и нес в себе вину, чувствовал  ее. И тревожил ее, тревожил, изгоняя из каждого сокро-
венного закоулка души, желая укротить ее, усмирить. Но  не знал, где икона и где Бог, им распятый, кому можно
было бы коленопреклоненно, по молитве, поклониться и  выразить вину сердца. 
Ольга Воронцова-Витте тихо произнесла:  ; И Сталина ты зря проклинал.
; Зря? ; удивился Платон Федорович.
; Конечно. Разве мало вы в революцию, как палачи,  пролили крови народа? И теперь он, именем совести,
 

именем истории, именем народа, ; казнит вас, как врагов  Отечества! Кровь за кровь! Смерть за смерть!
Генерал-чекист побледнел:
; Ольга, остановись! Нашла мстителя! Иосиф Висса-  рионович слышит только себя, свою правду, свою власть
в Кремле! И отстреливает каждого, кто подступает к его  краснозвездной крепости с мечом! Ты совершенно не
знаешь, что такое чекист, НКВД и Сталин?  Ольга Воронцова-Витте не отступила:
; Мне не надо знать ваш эшафот! Я сама живу на  эшафоте! Ты считаешь, он палач! Да, он палач! Но еще и
великий государь! Он слышит в себе чувство ответствен-  ности за Отечество!
; За русское?  ; За русское!
; Он, грузин? ; не согласился Платон Привалов.
; Да, он, грузин! Он сын Грузии, слышит песнопение  ее гор, ее ветров, а через Грузию слышит в себе Россию;
мы жили вместе по любви века и века!
Вы обещали жить для народа! Но что вы дали на-  роду, кроме слез, боли и страдания? Вы ничего не по-
строили! Вы только со своим пророком ; убивали и  убивали!
Разрушали Отечество и разрушали!
Он же восстанавливает то, что вы разрушили! Дума-  ешь, легко выстраивать внове на пепелище цивилизован-
ное государство по имени Русь?  Ольга помолчала:
; И еще осмысли, Платон, ты не есть его смертник, ты  есть смертник Собственной Совести! Собственного Тяж-
кого Земного Греха! Смертник ее величества Истории!  Платон Привалов взмолился:
; Ольга, не казни! Я сам на страшном распутье, и сам  слышу в себе вину и  нищету совести!
Ольга Воронцова-Витте принимала его страдание. Но  не казнить не могла. И совсем не потому, что испытывала
радость. Просто в ее сердце жила и мучилась правда, ка-  кая вошла еще во времена революции, и какая не желала
 
жить в гробнице молчания, звала к исповеди. И через ис-  поведь вела ; к облегчению сердца. Генерал-чекист сам
просил правды, а не жалости!    Почему и спросила строго:
; Разберись, кто разогнал гибельную краснозвездную  тачанку на Руси? Не от Ленина потекли реки крови по
Отечеству? Не от Дзержинского потекли реки крови по  Отечеству? Не от тебя, не от Платона Привалова потекли
реки крови по Отечеству?
Платон Привалов выкрикнул:
; Ольга, ты казнишь невыносимо. Революцию нельзя  делать в белых перчатках!
Ольга Воронцова-Витте проявила милосердие:
; Пусть так, Платон! Неси свое мнение по жизни! Я  совсем не собираюсь распинать на кресте твое свободо-
мыслие, ибо понимаю: если ты осмыслишь мою правду,  твоя жизнь перестанет представлять земную ценность;
получится, ты жил напрасно!
Мое свободомыслие такое: ваш коммунизм есть ; ми-  ровое зло. Ты же учился в университете, Платон, в Пет-
рограде, и так девственен разумом! Зачем он избранному  народу? Это люди от таланта! Они живут и богатеют в
одиночку! Зачем  им твоя стадность? Твои вожди уже дав-  но живут во дворце, где жили князья и графы, которых ты
старательно отстрелял, ; именем революции!
Неужели, когда вы, рабы, построите Разумное и Спра-  ведливое Земное Братство, цари жизни, живущие в краси-
вое удовольствие, покинут свои роскошные дворцы и ста-  нут жить в хижине дяди Тома? Под соломенною крышею?
Жить в стаде? В коммуне! Вкушать в застолье из одного  корыта с мужиком, в ком никогда не выветрится лень, и
кого всегда будет преследовать запах хлева? И получать  ложкою по лбу от председателя коммуны, если нечаянно
вытащил из котла мясо, когда брать его еще не разреши-  ли? Неужели будут спать с одною женщиною, какую ему
отчислят, как рабу-гладиатору в Древнем Риме, если тот же  царь Соломон имел гарем в 900 наложниц! Думаешь, твои
элитные большевики, считают себя хуже царя Соломона?   
 

Ольга Воронцова-Витте внимательно посмотрела:
; Не считают, Платон! Народ? Кому нужен народ?  Был бы он нужен, берегли бы его! Вы же ложили в гроб-
ницу тьму-тьмущую! 
Она посмотрела горящими глазами:
; Разве не прав Он, теперь вас сметая в братские мо-  гильники без молитвы и покаяния, без прощального по-
целуя женщины в траурной вуали? Выметая вас из тачан-  ки с красными звездами, как сорную траву? Вы принесли
людям горя и страдания на тысячи лет вперед! Поживи  в лагере, где я живу, послушай хор плакальщиц и горе-
вестниц, плач женщин, которых ты осудил по 58 статье  как врагов народа! Матерь Человеческую, которая двига-
ет мир, продолжает род людской, через муки, через боль,  через слезы, ты загнал за колючую проволоку, на радость
самцам-офицерам и похотливым насильникам-надзирате-  лям! Послушай этот плач, такого плача еще не знала со-
весть человеческая!  Генерал-чекист взмолился:
; Ольга, я сам живу в лагере! В моем управлении с  десяток лагерей с заключенными! Разве я не ведаю, как
они живут? Не ведаю их боль? Их стоны?
; Ты живешь не в лагере, а во дворце, в угодливом ок-  ружении опричников, ешь на золоте! Ты отгородил себя
от человеческой боли! Почему и не хочешь вдумчиво  осмыслить свою революцию! Не хочешь вдумчиво разо-
браться: если казнены большевики-ленинцы, кто вершил  революцию ; как враги народа, то может ли их вождь
Ульянов-Ленин быть, ; другом народа?
;  Сталин может? ; заступился за вождя Платон При-  валов. ; Он не был там, на краснозвездной тачанке?
; Может, не может, не твоя печаль! Вождь не слышит  твое сумасшествие, твой сатанинский хохот, твою печаль
страха, твою неумолимую измученность души, твою зем-  лю, какая стала тебе эшафотом, где все люди, убитые то-
бою, стали тебе палачами. И ему не надо, совсем не надо  это слышать!
Плач народа надо слышать тебе! 
 
И только тебе!
Мы, эсеры, придя к власти, не пролили бы даже капли  крови народа! 
Ваша диктатура пролетариата совершенно обесцени-  ла человеческую жизнь! Племя россов, вышедшее загад-
кою из кочевого бытия, поверь, Платон, будет восполнять  себя тысячи лет! И восполнит ли еще? Скопит ли духов-
ность? Вот кого надо пожалеть, ; Обреченный на Смерть  Русский Народ! А ты по чужой, злобной воле,  расстрелял
чекистов в Бутово, и скорбишь! Но разве не справедливо  достал Суд Совести чекистов-убийц, пусть даже и через  Злой Ум Гения?
Прав он, не прав, ты сам должен разобраться! У Ста-  лина своя жизнь, у тебя своя!
Не Он, а ты должен услышать в себе раскаяние! Его  раскаяние живет там, где бессмертие! И там ему воздаст-
ся сторицею за грехи земные, тяжкие.
; Он людоед! ; с болью выкрикнул Платон.
; Ты ему не судия! ; строго отозвалась Ольга. ; Ты  судия себе! Ты сам над собою должен вознести меч!
Твой вождь разрушитель. И ты, воин  революции, тоже  разрушитель. И вместе со всеми горланил, как черное
воронье: весь мир насилья мы разрушим! Разрушим!  Разрушим!
Был он мир насилья?
И кто же вас насиловал? Царь? Мы, эсеры? Твое Оте-  чество было ведущею державою в мире! Все флаги были
в гости к нам на осеннюю Нижегородскую ярмарку, там  именно мы, русские купцы, устанавливали цены и курс
валют во всем мире! На основе золотого червонца! Кре-  стьяне уже не жили в ярме крепостного права, ушли от
помещиков, имели землю, свободно растили колос; рабо-  чие зарабатывали столько, что могли прокормить семью
из семи человек, и жене не надо было работать! После от-  речения царя, на земле Отцов воскресили себя ;  свобода
слова, свобода печати, свобода партий, союзов, собраний  и стачек! Свобода вероисповедания! Отменялись сосло-
вия! Были проведены выборы в Учредительное собрание
 

и органы местного самоуправления на основе равного и  тайного голосования! Каждый гражданин в Отечестве
был истинно свободным гражданином! В чем же твои  большевики увидели мир насилия? 
Вот, какое разумение ты должен положить на свою  скорбную душу, ;  как крестное знамение! И должен вос-
кресить в себе Раскаяние! Слышишь, Платон, воскресить  в себе Раскаяние! 
Разбудишь в себе Раскаяние, начнется твое воскресе-  ние. Начнется твое воскресение, начнется моя любовь к
тебе, красивая и бессмертная!
 
Сказание тринадцатое
Заключенная графиня Ольга Воронцова-Витте принимает любовь генерала-чекиста
Платон Привалов сдал заключенную Ольгу Ворон-  цову-Витте под расписку начальнику лагеря. И в тот же
час отлетел на самолете в Верхнеуральск. Пока летел, му-  чительно думал, неужели права Ольга, что большевики
проиграли спор с историей? Именно это и осмыслил ве-  ликий Сталин с гениальною прозорливостью, что Ленин
не Моисей, завел Россию на трагическое распутье. И стал  на свой лад создавать свою партию, свою религию, пе-
рестраивать Великие Человеческие души. Большевики не  приняли верховенство нового пророка, посчитали, что он
предал идеалы революции!
Но разве не так? Разве не так? ; про себя вскричал  Платон Привалов, и сжал виски, словно испугался, не
услышал ли кто его, хотя в самолете летело всего три  человека, его телохранители; они беззаботно играли в
карты. 
Явившись в свое управление, комиссар государст-  венной безопасности второго ранга Платон Привалов
продолжил в крае истребление инакомыслия. Колесница  смерти носилась безостановочно. И там где она проезжа-
ла, печалью высились могилы, и ледяною скорбью взме-  тывался плач женщин. Брали по трем категориям: кто
 

осуждал Сталина, говорил по печали о Советской власти,  кто общался с воинами Белой гвардии.
Расстреливали по приговорам выездной Военной кол-  легии Верховного Суда СССР, во главе с латышом Васи-
лием Ульрихом, подписи под приговорами ставили судьи  Иван Матулевич, Яков Дмитриев, Иона Никитченко, Ни-
колай Рычков, народный комиссар юстиции; расстрелива-  ли по приговорам Особого совещания управления НКВД,
где подписи ставил Платон Привалов, военных трибуна-  лов, трок. По закону от первого декабря 1934 года всякая
защита исключалась. Сам приговор обжалованию не под-  лежал. Обреченный выслушивал его в течение минуты
и исчезал в подвале тюрьмы, где его ставили на колени,  заученно стреляли в затылок. Шло обычное-преобычное
убивание люда. 
Жизнь была страшнее страшного. Но народный ко-  миссар внутренних дел Николай Ежов слал и слал на
управление НКВД в Верхнеуральске все новые секретные  телефонограммы, где грозно спрашивал, почему мало  раскрыто заговоров против вождя? Почему не расстре-
ляны все троцкисты? Не ослаблять, не ослаблять террор,  мечом и огнем выжигать троцкизм!
Приходилось самим выдумывать заговоры против во-  ждя, пускать под откос поезда с людьми, дабы не останав-
ливать кровавую карусель.   
Платон Привалов изнемогал. Он перестал выезжать  на казни. Его мучила дикая и окаянная печаль: зачем
убиваю? зачем? Душа измучивалась невероятно! Стонал  разум. И как душе не болеть? Только последнее ничтоже-
ство может убивать свой народ! Не слышать его боли, его  слез.
Сердце его плакало. Но в такие мгновения, в мгнове-  ния прозрения и раскаяния, предательски оживала скорбь
обманутой веры, разрушенной надежды. Кто он? И живет  ли в союзе с революцией? Получалось, живет один! Он
оставался один в бесконечном пространстве Отечества и  бесконечном земном времени. И никого вокруг! Совер-
шенно никого! Только безмолвная белоснежная даль, хо-
 
лодное зимнее небо. И звезды, горевшие, как поминаль-  ные свечи.
Над его одиночеством!  Над его землею!
Над его могилою!
Но ее еще не было, ибо не мог себя застрелить.     Во имя Ольги!
Во имя любви!
И убивал, убивал!
Но выжить ему не удалось. Черные коршуны принес-  ли ему с неба черное распятье.
В самом конце марта 38 года, когда в Москве завер-  шился суд над видными большевиками, идеологом пар-
тии Николаем Бухариным, председателем совнаркома  Алексеем Рыковым, творцами революции Крестинским,
Раковским, Шаранговичем. Генерал-чекист Платон При-  валов получил зашифрованную радиограмму из Кремля,
от Александра Поскребышева. Раскрыв ее, с тревожным  чувством прочитал. Там значилось: «Пролетарии всех
стран соединяйтесь! Строго секретно. Всесоюзная Ком-  мунистическая партия большевиков. Центральный коми-
тет. Номер 12-14-107. Товарищу Ежову. Товарищу При-  валову.
В Политбюро поступило заявление от народного ко-  миссара внутренних дел Н. И. Ежова, где он просит ос-
вободить  комиссара государственной безопасности вто-  рого ранга Платона Федоровича Привалова от должности
начальника управления НКВД в уральском округе. И  отозвать его в Москву для работы в центральном аппа-
рате Главного управления государственной безопасности  НКВД. Опросом членов Политбюро заявление рассмот-
рено и одобрено. Секретарь ЦК ВКП (б) Иосиф Сталин.  18 апреля 1938 год».
Платон Привалов скомкал и отбросил роковую теле-  фонограмму. Игра была окончена. Цезарь вынес приго-
вор. Вынес, как император Нерон мудрецу Сенеке, с пра-  вом выбора. Хочешь, прими яд из чаши Иосифа, хочешь
сам застрелись, хочешь, мчи в Москву, где тебя отвезут
 

на Лубянку, поднимут на дыбу, и свои же начнут бесче-  ловечно пытать, мучить, жечь глаза огнем лампы. Обли-
вать лицо бензином, и подносить к лицу горящую спичку.  Поднесут спичку, не скажешь, что требуют, ; и возгорит
все лицо. Не только сердцем, но и ликом станешь похож  на Квазимодо.
Будут долго, очень долго избивать резиновыми ду-  бинками, страшно и дико истязать, пока не зальешься
слезами и кровью,  пока не признаешься, что ты завер-  бован японскою разведкою и служишь как предатель
стране Восходящего Солнца. Подписав протоколы до-  проса, с рассветом поведут под усиленным конвоем на
окровавленную плаху, где в подвале дома номер 3 по  Варсеньевскому переулку и завершится твоя земная
сказка. 
Молись, не молись, но именно так и будет! В колес-  нице Сталина всегда лежит на чекиста остро отточенный
пролетарский меч.
Только вот почему вы должны меня убить, Иосиф  Виссарионович? По какому праву? По праву сильного?
Но разве вы даровали жизнь? И разве жизнь не есть изу-  мительная драгоценность? Она дарована мне, смею на-
помнить, матерью Человеческою! И небесными богами!  Они зажгли мою жизнь из вечности в вечность. Вы кто?
Самозваный убийца, возомнивший себя властелином  моей жизни?
Почему вы должны беззащитно расстрелять меня?  Я ; верноподданный революции!
Я ;  ваш верноподданный!
Почему я должен выходить с вами на дуэль без револь-  вера? Вам неведома честная дуэль? Честный поединок?
Вы привыкли убивать моими руками, убивать, не отвечая  за смерть и слезы людские? Но разве безнаказанность мо-
жет оставаться вечною? 
Комиссар государственной безопасности второго ран-  га еще долго ругал себя, жизнь, Иосифа Сталина. Его тре-
вожила, измучивала несправедливость! Мысли были так  обожжены, что взлетел бы черным коршуном в небо, при-
 
землился в Кремле, стукнулся о мостовую, стал Зевсом-  мстителем, и расстрелял бы правителя из лука калеными
стрелами прямо у парадного крыльца! И только выпив  водки, сумел успокоить себя.
Но стоило остаться наедине с собою, переселиться  в безмолвие, как жить становилось еще страшнее. И
как теперь жить? Как спасти себя? Выстрелить в себя  просто. Он властелин жизни! Пустил пулю в висок и
разрушил свой мир, ушел в вечность. Но выстрелом  в себя, он обрывал не только свою жизнь, он обрывал
свою мысль, обрывал шум ветра в крестьянском поле,  шелест колосьев, луч солнца в Оке, в красоте падаю-
щий лист с березы по осени, при солнце, при люби-  мой. Обрывал поцелуй женщины, ласковый плач сына
в колыбели, обрывал бессмертную связь с землею, на  которую пришел один раз за бесконечные миллионы
лет. Все уносил в вечность, все, и себя, и Вселенную!  Но уносил и пытки, какие его ожидали в Москве на
Лубянке! Уносил боль. Уносил слезы. Уносил тоску  гнева и раскаяния за свою жизнь!
Выстрел, и закружился в музыке звезд!
Сложнее, несомненно, сложнее было оставаться жи-  вым! Но он должен был остаться живым! Пусть даже ша-
гая по колено по распятой, окровавленной земле! Пусть  даже палачом Отечества! Он должен был вырваться из
пламени костра Джордано Бруно!
Пока жива Ольга, он не имел право умирать! Он не  имел права обратиться в могильный ледяной камень! Он
не мог оставить Ольгу одну на земле.
Не мог и сам по себе расстаться с землею. Отлететь  журавлем в одиночестве, в синее поднебесье. Без Ольги
не мог.
Вместе, пусть бы поднялись над полями с хлебным  колосом, над рощами, где не иссякает благословенный,
первозданный березовый свет, над лугами с бесконечною  россыпью ромашек, над красотою озер с кувшинками,
над его деревнею под Тамбовом, над могилами отца и ма-  тери Человеческой, над ее градом Петра.
 

И летели бы, летели, пока бы не высеклась из души  страшная роковая правда бытия, бытия из Жития Святых,
где он обозначил себя палачом. Пока бы не свершилось  преображение души, надруганное звериным прикоснове-
нием жизни. Пока бы снова он не ощутил в себе чистую,  первозданную, бессмертную связь с землею Отцов. Тогда и
можно было бы, с благословением, падать во тьму могилы.  Платон Привалов измучивал себя.
Измучивал.
Он разрывался между Любовью и Смертью! 
И думал, много думал, почему, почему ему выпало  любить, когда жизнь оказалась на разломе?   
 
Платон Привалов выпил еще по горю, как на помин-  ках. И стал собираться к Ольге; арестуют, не арестуют в
Москве, расстреляют, не расстреляют на Лубянке, но по-  прощаться с Ольгою непременно было надо.
Звала любовь.  Звала совесть.  Звала жизнь.   
Не доезжая до лагеря, где его начальник Виталий Ани-  симов стал ему уже другом, он, отпустив машину НКВД,
один пошел по каторжной дороге, где густился и густил-  ся печальный звон кандалов печальников-мучеников Оте-
чества, их тоскливые песни, где ушли в горькое эхо их  радости и надежды. Он шел по дороге, как по зеленому
длинному тоннелю, где по сторонам величественно выси-  лись лиственницы, тополя, кедры. Высились так, словно
в прежней жизни были людьми, воинами севера, оберега-  ли Отечество, и теперь, пронзенные стрелами, по гордой
красоте стояли на земле северной, гордясь, что жили по  совести. И как воины. 
Платон Привалов шел и страдал, словно уже надел  мученический венец и жертвенно взошел на распятье,
дабы приостановить бессмысленное убивание безвинно-  го люда земли Отцов!   
 
Жизнь была окончена. Цезарь вынес приговор.  Мучаюсь, всматриваюсь в революцию,
и не разберусь, почему вы должны меня убить,  Иосиф Виссарионович?
 

И пусть Сталин назовет его, святого мученика, врагом  народа!
Он не испугается пламени костра, где сгорел мучени-  ческою смертью Джордано Бруно, он сам подвигнет себя
в огонь!
В его глазах все увидят свет истины: чекист Дзержин-  ского, это чекист!
Чекист Николая Ежова, это не чекист, а палач!  Ему не стыдно будет сходить с плахи земли!
Не стыдно перед Отечеством!  Перед своим прозрением!
Перед своим раскаянием!
Так разгорячено думал Платон Привалов и шел по ка-  торжной дороге, где густился и густился тоскливый звон
цепей каторжан, их красиво грустное пение, и люди, если  бы увидели генерала-чекиста со стороны, они бы содрог-
нулись перед его страданием.
Они бы пали на колени перед его страданием, как ве-  рующие перед богом Солнца!
Они бы, через сердце и слезы Платона Привалова,  увидели распятое Отечество. И его, идущего в страда-
нии сквозь кровавую метель. Сквозь слезы людские.  Сквозь толпы еще не расстрелянных россиян. Он шел
от горя к горю. От могилы к могиле. От храма к храму.  К тому погосту, где распято его Отечество! И где он
тоже будет распят!
И где уже не возможно было спасти себя.  Спасти можно было только честь и совесть. 
Но разве этого было мало?
Он вернет в сердце свою веру, свою совесть, свою ре-  волюцию, и с тем отлетит тоскующим журавлем в небес-
ные, звездные и бесконечные выси.  И сам с собою!
И с любовью Ольги.
И чего еще было желать? Прозвучал бы еще по со-  чувствию траурный благовест Отечества вслед ему, уле-
тающему тоскующим журавлем в поднебесье, но где его  изыскать, если он разрушил все церкви!
 
Он, Платон Привалов.  Страшно все, страшно.  И скорбно!
 
В каждом лагере на Колыме есть комната для знатных  гостей. Обычно в углу стоят вечно зеленые фикусы, даже
лимонные деревца, плавают золотые рыбки в аквариуме,  для успокоения  после расстрелов и виселиц. Непремен-
но есть бар с богатыми винами. На случай, для чеки-  стов-молодцов, есть внучки богини любви Афродиты. На
срочный, неожиданный приезд комиссара государствен-  ной безопасности второго ранга Платона Привалова она
пустовала. Сюда начальник лагеря и поселил высокого  гостя и заключенную графиню Ольгу Воронцову-Витте;
ее вызвали на допрос, как особо опасную преступницу;  решалась ее судьба, посильнее, чем у Гамлета, быть гра-
фине или не быть? То есть, жить ли еще? Или уже быть  расстрелянною? И заключенные, подружки ее, больше
переживали за ее жизнь, чем радовались, что ее вызвали  к вельможному генералу-чекисту, как им сказали, из Мо-
сквы.   
Ольга Воронцова-Витте не знала, как расценить его  приезд. И когда отрядный офицер привел ее в уютную,
знатную комнату, а сам, отдав честь, ушел, и она увиде-  ла Платона Привалова в парадной форме комиссара го-
сударственной безопасности второго ранга, с кортиком,  его еще ввел для чекистов Генрих Ягода, то растерялась.
И не знала, как себя вести? То ли смиренно, прекрасною  дамою Блока,  приблизиться, положить голову на грудь,
выразив свою радость и любовь, то ли смиренно стоять  у двери и ждать, когда тебя пригласят на бал, на танец;
слишком великая пропасть была между ею и мужчиною.  Он был высок, строен, величав, как Король Королевич,
а она была маленькая-маленькая, была, как божья ко-  ровка на белом лепестке ландыша, которая расправляет,
расправляет крылья, но никак не взлетит в поднебесье со
 

спасительного цветка. И смиренно думала про себя: неу-  жели он и есть, кто несет ее сердцу солнечное свечение и
пиршество любви, чистоту и целомудрие, красоту жизни,  высокое чувствование себя как женщины? И даже будит
зовы греховной любви, где хочется до ненасытности быть  порочною, распутною? 
Платон Привалов подошел сам, обнял ее, прижал к  себе. И долго стоял так, постигая, по чувству, красоту ее
покорного тела, ее души, ее радость и тоску о красивой,  целомудренной любви, и слышал, слышал единение сер-
дец. Надо было бы уже давно отсоединиться от Чистоты  и Целомудрия, но он никак не мог, никак не мог себя оси-
лить, не мог, ибо невыносимо сильно любил ее, и невы-  носимо сильно был измучен разлукою и расстоянием, где
мели метели, метели. И во всю землю северную, и во всю  его душу.
Наконец, он поцеловал ее, поднял на руки, покружил,  и усадил на диван.
Разлил вино.
Он слышал себя, как самую сладкую правду на земле,  но сказал с тоскою, с великою тоскою:
; Ольга, я приехал повидаться с тобою. И попрощать-  ся. Меня в Москву вызывает Николай Иванович Ежов! За-
чем? Не знаю? И кем стану, не знаю? Человеком на дыбе?  Могильным камнем? Но чувствую, иду на прием к на-
родному комиссару ; послом собственной смерти! Меня  могут арестовать и казнить. Время такое, горестное. Все
может быть.
Он пододвинул рюмку к Ольге:
; Выпьем за прощальное свидание. И за тебя. Ты мне  самый дорогой человек на земле.
Ольга выпила:
; Что я должна сделать? Осенить тебя крестом и мо-  литвою? И как странника-печальника земли Русской бла-
гословить на эшафот, как народ Парижа благословил на  эшафот мятежного Робеспьера?
Платон Привалов поцеловал ее руку:  ; Нет, Ольга. 
 
Он достал голубую шкатулку, раскрыл ее, на красном  бархате лежали два кольца:
; Я прошу тебя стать женою.  ; По любви?
; По любви.
; С венчанием?  ; И с венчанием.
;Ты привез с собою священника?
; Я привез две иконы, священника изыщет начальник  лагеря Виталий Сергеевич, мы договорились. Венчаться
станем в таинстве. Знать будут трое: ты, я и священник.  ; Он взял ее руку. ; Я хочу, я очень хочу дать клятву пе-
ред Богом, что ты моя повенчанная жена на все времена,  какие мне остались прожить на земле, ибо очень желаю
иметь от тебя сына Платона. Пусть близко подступила  смерть, пусть сумею, по печали, по горю разгадать ее за-
гадку, но согласись, перед выстрелом в себя, в последнее  мгновение, все же благословенно знать, что я остался в
твоем сердце, в своем сыне. Диктатура Сталина не веч-  на, колесница убивания рано или поздно остановится, ты
скинешь  кандалы, покинешь Колыму, вернешься в град  Питер, станешь вольным человеком, и, вместе с сыном,
принесешь цветы на мою могилу.  Он помолчал:
; Могилы, скорее всего, не будет. Не будет и покаяния!  Не будет и священника! Не и будет прощального поцелуя
женщины в траурной вуали! Миллионы раз умирали на  Руси люди, и все погребались, как христиане, под крест-
ное знамение и под горестные поцелуи женщины в траур-  ной вуали, которая прощалась у скорбного гроба с люби-
мым человеком и благословляла, отпускала его от сердца,  с болью и страданием, в вечное, загадочное странствие. 
Никого не будет у гроба, ни матери, ни мужа, ни жены,  ни сына. Ни слез, ни молитвы. И гроба не будет! Мне на
Лубянке, непременно, наденут горящую Черную Корону  предателя Отечества, даже если я выдержу все зловещие
пытки на пыточном колесе! И, значит, скорее всего, спеш-  но, как Иуду, расстреляют на Лубянке, отвезут на Донское
 

кладбище, прямо в ад крематория, бросят на сковороду-  жаровню, и взлечу пеплом в осеннее дождливое небо.
Страшно все, страшно. 
Он погладил руку графини Ольги:
; Но ты, непременно, приноси с сыном цветы на мою  могилу, ее завязь-зачатие начнется на Лубянке, туда к памят-
нику Дзержинскому, и приноси цветы, и пусть являются с  тобою хор плакальщиц и хор горевестниц, и еще скорбный
плач Ярославны. Ты и есть моя Ярославна! И я оттуда, из  безмолвия, из безымянности, буду видеть тебя и слышать,
ибо я очень люблю тебя. И моя любовь, непременно, непре-  менно, останется на земле и будет все века, все бессмертие
густится эхом над моим великим Отечеством! И ты будешь  слышать ее, пока живешь на земле! Стоит тебе принести
цветы, и моя Любовь окружит тебя солнечным свечением!  И так будет всю жизнь! Там же, если есть жизнь, мы, непре-
менно, встретимся! И будем все времена, все времена летать  двумя белыми верными лебедями над землею, над Отечест-
вом, где явили себя в мир, где узнали, что такое любовь!  Он разлил вино.
Поднял бокал:
; Жду, милая Ольга! Жду и мучаюсь в страхе, при-  мешь ли мое вознесение к тебе по молитве, от имени
Бога? Станешь ли женою?
Графиня Ольга Воронцова-Витте не бросилась в объ-  ятия. Сердце ее жило в страшной муке с собою; Генерал,
властелин каторги, а Заключенная, пленница каторги,  слишком далеко, слишком далеко отступили, раскину-
лись в звездном пространстве две Вселенные.
В мгновение отозваться она не могла, и, оттеснив Лю-  бовь подальше в таинство души, спросила:
; Почему ты решил, что Сталин пожелал тебя убить?  Ты же  любимец его; ; и несешь в себе траурное песно-
пение, траурное песнопение.  Она пригубила вино:
; Ты болен, Платон. И выдумал свою гибель. В тебя  перетекла ложь революции. И эта ложь начинает мучить
тебя страхом смерти.
 
Ты уже не человек, ты уже скорбь и безумие! В тебе  живут палачами, палачами, ; все, кого ты убил. Ты не-
сешь на себе не только 14 тысяч гробов! И сам по себе  живешь на эшафоте! И сам себя казнишь! Отсюда в тебе
печали и  чувство смерти!  Графиня помолчала:
; Смири в себе печальные церковные колокола, кото-  рые траурным и тревожным звоном-перезвоном разносят-
ся в твоем сердце, успокойся. И езжай в Москву. И знай,  боги земли и неба, в страшной муке с собою, вверили тебе
дорогу Любви и Совести, Прощения и Отпущения грехов,  благословив на жизнь, на добрые подвиги. И Москва, воз-
можно, еще не бросит тебя в костер Джордано Бруно.
Он вместе со всеми несет крест.  И слышит, как говорит Ольга:
ты уже не человек, а скорбь!
В тебе живут палачами все, кого ты убил!  Отсюда страх смерти.
Но будем верить, тебя не бросят в костер  Джордано Бруно!
 

Генерал-чекист долго молчал, чувствуя в себе изму-  ченную душу Вечного Страдальца и Вечного Изгоя сво-
его Отечества, наконец, сказал:
; Ты права, Ольга, права! Я болен! Я очень болен! «И  сам не знаю, откуда взялась эта боль? То ли ветер свистит
над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сен-  тябрь, осыпает мозги алкоголь». Так, кажется, у Сергея
Есенина. Стонет и стонет сердце! Я не знаю, как быть?  Все мучаюсь, и не постигну, зачем я? Зачем смерть? И
почему так легко разрушается моя тайная, бессмертная  связь с жизнью? Что же, мне надо сжечь свое распятье?
Стать вероотступником себя и революции?  Он произнес с болью:
; Милая, Ольга! Я палач! Но там было оправдание!  Я был воином! Теперь я убиваю народ, который по воле
Сталина стал врагом самого себя! Теперь мне какое оп-  равдание? Я там вижу Отечество, какое смотрит на меня
с презрением! И теперь вижу Отечество, какое смотрит  на меня с презрением! Как же мне не заболеть разумом?
Изыскать благословенное примирение с самим собою? Я  с каждым, кого убиваю, слышу с тоскою, с человеческими
слезами земную и бессмертную связь! Слышу, что у нас  одна и та же Матерь Человеческая, ; великая Русь! Как
же не заболеть? Я уже до стонущего крика в сердце чувст-  вую измученную печаль своего разума, своего бытия!
Мне стали сниться печальники-мученики, витающие  кровавыми призраками в небе, кого я расстреливаю! И
могут ли не сниться? Могут ли не мучить скорбною прав-  дою смерти они, безвинные люди, чистые и целомудрен-
ные сердцем, как земные боги? Те, кто нес народу правду  и красоту жизни? Все они, все ; виноваты только одним,
что явились в мир в эпоху Сталина, и ему не понрави-  лись.
Велика земля Отцов, а где не ступи, братские могиль-  ники, братские могильники. И все они ; мои, мои!
Мне страшно жить на земле, страшно видеть ее, как  мрачную гробницу, где холод вечности задувает ветром
человеческие жизни, и само солнце! Я неумолимо слышу
 
в себе горькие слезы матерей! И все, все мученики-жерт-  венники тянут ко мне руки с горящими свечами!
Да, Ольга, да, я болен! Сильно болен! Я просыпаюсь,  ближе к рассвету, и слышу, как свершаются казни в каж-
дой тюрьме в Отечестве, слышу выстрелы, выстрелы! И  вижу, вижу совсем близко, по сердцу, по стонущему чув-
ству, как падают люди с прострелянными затылками! Как  льется кровь, стекая по желобу, сквозь решетчатое отвер-
стие, в подземелье. Я вместе с безвинными мучениками  вздрагиваю от пули! Каждая чужая смерть болью и стоном
вселяется в меня! Я падаю и клонюсь в могилу вместе с  расстрелянными узниками! Не раз убитый! Не раз окро-
вавленный! Не раз упавший на цементный пол! Я стара-  юсь исцелить себя от страшного видения, но не могу! Не
могу отыскать мудрую спасительную отрешенность от все-  го земного! Разум мой стонет! Сердце плачет! Пока будет
Сталин, будут бесконечно звучать выстрелы над Русью! И  во мне! Я бесконечно буду слышать печали вдов и сирот,
как бьются в трауре церковные колокола над моим уни-  женным и оскорбленным Отечеством! И постоянно кричит
изорванное от Человеческой Боли сердце! Кричит: разве я  явился в мир убийцею? Не могу жить без крови, без слез,
без человеческого страдания?  Платон Привалов помолчал:
; Я бы ушел из НКВД! Но меня никто не отпустит!  Чекисты все знают о Сталине! Казнят неминуемо! Что
делать? Застрелиться? Да, только застрелиться! И я уже  не раз сидел у могилы и держал револьвер! Держал с од-
ним искупительным желанием, свести все счеты с жиз-  нью! Но каждый раз я видел твои глаза, видел тебя, свою
велико земную любовь, и со слезами, Ольга, со стоном  откладывал именное оружие. И живо отбегал от моги-
лы. Я не могу себя убить, ты ; моя Жизнь и моя Смерть!  Только не станет тебя на земле, и я в мгновение истаю,
как журавель, летящий над землею Отцов по осени в да-  лекое странствие, скрывшись за лесом, за солнцем. Но я
не хочу растворяться в луче солнца, в летящем журавле!  Я уже растворен в тебе! Весь, весь, без остатка! И не смо-
 

гу перелиться в летящего  журавля, в луч солнца. И где  отыскать такие радости, если я весь в тебе? Я весь в тебе!
Я хочу быть с тобою! И только с тобою!
Он поцеловал ее руку, произнес со слезами:
; Что же, нам никогда не воссоединиться? Ты должна  услышать меня! И понять! И простить! Только ты можешь
услышать меня по правде сердце! По правде, по совести и  по милосердию!
Генерал-чекист помолчал:
; Понимаешь, теперь, почему меня вызывают в Моск-  ву? И почему так близко к сердцу приблизилась смерть?
Не оставь меня одного на земле, не оставь!
Он отвернулся, и Ольга в печали увидела, как плечи  его вздрагивали в безмолвном и скорбном рыдании.
 
Чекисты требовали открыть церкви, какие он своим  Высочайшим божественным манифестом закрыл, дабы
не служить Советской власти, и тем взбунтовал народ,  но он не согласился, и выбрал крестный путь жертвен-
ника,  за Бога! Необычно мужественного священника  отвезли ночью, в таинстве, в лес, где  повелели рыть
себе могилу. Как гласит христианская летопись, вели-  комученика из Перми архиепископа Андронника чеки-
сты закопали живьем в землю. Священник Павел был  из его епархии. Почему его в лагере не расстреляли,
никто не знает. Скорее всего, забыли. Такое редко бы-  вает, но бывает. 
Священник, иконописный старичок, борода седая, с  золотистым отливом, как пропитана медом с пасеки. Но
золотистость, скорее, от воска, от горящих свеч в церк-
 
апостола
 
Тайное венчание состоялось в зоне, на самом краю  лагеря, едва на землю-страдалицу опустилась ночь и за-
жглись первые звезды. Заключенные, вернувшись с ле-  соповала, с урановых рудников, были загнаны в бараки;
так бы все, движимые любопытством, сбежались по-  смотреть на необычное  венчание комиссара государст-
венной безопасности второго ранга Платона Привалова и  заключенной графини Ольги Воронцовой-Витте. Такого
еще не было на Колыме. Да и было ли еще, где, на белом  свете?
Священника разыскали с превеликом трудом, все слу-  жители Богу были расстреляны.   
Священник назвался отцом Павлом, служил людям  и Богу в Перми, как раз в то самое время, в 21 году,
когда чекисты издевались над архиепископом Андрон-  ником, кого хотели расстрелять и кого не могли рас-
стрелять; люди, прихожане, толпами приходили на его  защиту. Архиепископа Андронника унижали невероят-
но, из иконы сделали ошейник, накинули на шею, и так  водили по городу, как на повадке взбешенную собаку,
смеясь и заталкивая в рот револьвер, вышибая зубы.
 
на движение легок,
просто удивительно, откуда в старце могла жить такая ду-  ховная сила? Жить уже не человеком, а земным эхом в
лагере, жить на пыточном колесе,  вобрать в себя столько  мук, слез и страдания, ; и оставаться похожим на апосто-
ла Павлом с иконы. Не только ликом, но и духом; он нес в  себе тот дух, который бесстрашно  выводил христианина
на арену римского Колизея, на битву с дикими зверями,  за веру, и устрашал своею мученическою жертвенностью
самого императора Древнего Рима Нерона. Не веришь в  Бога, да поверишь!   
Священнику изыскали потертую золотистую ризу,  остальное церковное одеяние, привезли из Магадана, из
музея, так пожелал Платон Привалов.  Венчание получилось романтичным,
 

лагеря, никто не знал. Скорее всего, церковь разрушили,  крест-распятье  сбросили на стонущую землю, он был из
золота, с золотом разобрались, колокол же был отлит из  меди, его тащили по земле, по распутице, на переплавку,
не осилили и бросили. Колокол стал знаменитостью в ла-  гере, как царь-колокол в Кремле. В медном колоколе не
был изломан даже язык.
Священник все делал чинно, ладно. Подняв распятье,  он с печалями посмотрел на небо, тихо произнес:
; Видишь, Господи, зришь, грех кружит над зем-  лею! И разгоняю его я, отец Павел, прости мое свя-
тотатство, смилуйся, ибо во благо я воссоединяю две  страдающие души! Отгони злого духа, пусть покинет
суету земную, всяческую, дабы восторжествовало че-  ловеколюбие, и венчанные рабы твои прожили жизнь в
добре и любви!
Он общался с Богом, как прорицатель-оракул, и при  каждом случае клал широкое крестное знамение.   
Генерал Платон Привалов и графиня Ольга Ворон-  цова-Витте стояли под звездами смиренно, по гордости
чувствуя друг друга. В свое время графиня училась в  институте благородных девиц вместе с дочерью Анны
Керн, в кого Пушкин был влюблен и кому посвятил бес-  смертное стихотворение «Я помню чудное мгновенье».
Не раз она зазывала студенток к себе в дом, где пили на  веранде чай, говорили о любви, о поэте. И в те времена,
через дочь,  рождалась невольная душевная и бессмерт-  ная связь с великим Пушкиным, с Анною Керн, душа
переселялась в то время, И теперь, мысли графини не-  вольно обратились к Пушкину, те мысли, которые вели
ее в церковь, где венчался поэт с Натали. Она близко ви-  дела его, он стоял перед священником смиренно, держал
горящую свечу, стоял без шляпы, венчальная корона еще  не была одета на его голову, рядом с горящею свечою
стояла его Натали, в белом подвенечном платье, в бе-  лой фате, которая сливалась прозрачными и шелковыми
ручьями до плеч, до спину; фату венчал венок из рома-  шек, и Ольга Воронцова-Витте, снова чувствуя в себе
 
Тайное венчание.
 

душевную и бессмертную связь с великим поэтом,  увидела его близко. И близко увидела фату Натали. Бе-
лого подвенечного платья у Ольги не было, не было  и белоснежной фаты с венцом из ромашек, но, через
Пушкина, через Натали, она увидела себя и в белом  подвенечном платье в белоснежной фате! Такая была
жизнь, такая была судьба. Все приходилось домысли-  вать на венчании, видеть через мысль, дабы прибли-
зить себя к правде венчания, видеть близко-близко и  церковь за зоною, за лагерем, за колючею проволокою,
какая освещалась редкими фонарями. Видеть не толь-  ко клирос, но и стоять на клиросе, видеть горящие
восковые свечи, слышать церковное песнопение, бла-  гословенный запах ладана, деревянного масла.
И она зримо, как с неба, слышала вещий глас священ-  ника:
; Раба божья Ольга Михайловна Воронцова-Витте,  согласна ли ты взять в мужья раба божьего Платона Фе-
доровича Привалова?
Тайное венчание, как и в самом деле, вершилось на  небе. Именно с неба графиня слышала свой голос. Имен-
но с неба он опускался и разносился сладостным эхом во  всю землю:
; Согласна, согласна! 
Ее и в самом деле не было на земле. Сердцем, слад-  кими, красивыми чувствами она жила там, где светили
звезды и где светила луна. И где смиренно плыли облака,  облака-свидетели ее венчания.
И именно с неба она, опять же, услышала вещий глас  прорицателя-оракула:
; Ты, раб божий, Платон Федорович Привалов, согла-  сен ли взять в жены рабу божью Ольгу Михайловну Во-
ронцову-Витте?
И снова с неба упало, чистое, милосердное, перво-  зданное:
; Согласен, отец Павел! Согласен!
; Поцелуйтесь, и обменяйтесь кольцами! Я надеваю  на ваши головы короны Мужа и Жены!    
 
Наложив крестное знамение, священник в печали  уронил:
; Надо бы вас записать в церковную книгу, что вы  теперь муж и жена, но книга таковая сожжена, а церковь
разрушена.
Он посмотрел на Платона Привалова:
; Вы, кажется, имеете икону святой Богородицы?
; Так точно, отец Павел, ; по-военному отозвался  генерал-чекист. Священник взял иконы, и волею Бога,
написал на одной иконе, что Платон Привалов является  мужем Ольги Воронцовой-Витте, а на другой иконке на-
писал, что она является женою Платона Привалова. И как  печать, прислонил свое распятье.
; Берегите иконки!
Они несут вам бессмертную любовь!  Живите счастливо!
И выпускайте в желанный мир больше белоснежных  гусей-лебедей. Венчание, это клятва перед Богом, что вы
будете жить только по любви,  не зная ссор,
разлада,  разлуки!
Измените клятве и Богу, вознесетесь на все времена  скорбящим эхом над землею! Только единение, единение,
единение!
Он поцеловал Платона Привалова, наложил крестное  знамение.
Поцеловал Ольгу Воронцову-Витте, наложил крест-  ное знамение. 
Генерал-чекист пригласил отца Павла к себе, в на-  чальственную комнату, усадил за стол, налил чарку вод-
ки. Священник сел без торопливости, степенно. Пере-  крестил рюмку, прошептал, Господи, прости, грешен, ;
и в удаль, в сладость выпил ее. Был он голоден, досыта,  скорее всего, не ел с того времени, когда его, служителя
 

Богу, закованного в цепи каторжника, увезли черные кони  печали из Перми, пока сидел в лагере, но ел не спеша,
вдумчиво, любовно собирая хлебом все крошки с домо-  тканой скатерти.   
Платон Привалов щедро одарил священника хлебом-  солью. Вызвал конвойного и повелел срочно отправить
его в одиночную камеру, в карцер; так было оговорено  заранее с начальником лагеря. Священнику за тайное
венчание грозила виселица, начальнику лагеря ; полное разжалование. Все печали взял на себя офицер режима
Петр Осипович Сикх, сам он был эстонец, его отец воевал  командиром орудия на «Варяге» в Японии с адмиралом
Воронцовым-Витте, почему и решил уважить ее дочь. 
За колючею проволокою, за лагерем, прямо на ка-  торжной дороге, у опушки леса молодую необычную
пару ожидала свадебная тройка, запряженная в старую,  дворянскую карету, брошенную у избушки лесника еще
в давние времена, скорее всего, княгинею или графинею,  какая мчалась из Петербурга к осужденному на каторгу
декабристу; повстречались, и зажили в семье, по любви,  в деревне по имени Аргуновка, что стояла на реке Ангара,
недалеко от рудника; а в карете, куда поедешь? Лошадей  выпрягли, а карету бросили. Была она выделана мастера-
ми от имени Левши из мореного дуба, обита железом, и  простояла на Колыме, можно сказать, самое-самое долго-
летие; никто ее не осилил, ни строгие метели, ни дожди,  ни молнии. Сами мягкие сидения распались, на сиденье
бросили тулуп русского ямщика. Платон Привалов, под-  саживая в карету свою возлюбленную, даже разглядел на
дверце герб: летящие птицы-соколы, церковь с крестом,  поле с хлебным колосом. Платон Федорович был из кре-
стьян, в геральдике не разбирался, спрашивать у Ольги не  стал; разницы не было, из какого графства или княжества
карета? Он сам теперь, если поразмыслить, и по стыду  признать ; граф! Он понимал, это расстрел. Он понимал,
что, как мятежный Робеспьер, шагнул на свой эшафот,  под нож гильотины! Но в Москве, на Лубянке, его так и
так ожидала смерть! Разве кто бы смог оценить его чис-
 
тую, целомудренную любовь, его сердце, переполненное  солнечным свечением? Он не мог поступить иначе, никак
не мог! Он должен был, прощаясь с жизнью, простить-  ся и с Ольгою, самым дорогим существом, какое было в
мире! Он не мог оставить Ольгу одну, даровать ей зем-  ное сиротство! Не мог и себя обречь на сиротство и зем-
ное одиночество! Не мог не оставить на земле сына! Все  же жизнь кончалась, завершалась, и перед схождением в
гробницу, он должен оставить о себе память.  Через любовь.
Через сына.
За кучера был офицер лагеря Петр Сикх. Генерал-че-  кист тепло обнял Ольгу, попросил, ; трогай, брат.
И свадебная тройка понеслась по бесконечным про-  сторам каторжной державы по имени Колыма, где от века,
от века густились тоскующие песни ее пленников-муче-  ников, печальные звоны  кандалов. Где шли по четверо,
повязанные цепью, правдолюбцы Руси святой и при царе,  и без царя, и большевики Ульянова-Ленина, и меньшеви-
ки Цедермана-Мартова, и эсеры Виктора Чернова и Бо-  риса Савинкова, и боевики «Земли и Воли» из племени
Ивана Каляева и Софьи Перовской.
Но каторжные песни Платон Привалов петь не поже-  лал. Он припомнил себя юношею, когда ходил по деревне
с гармонью, приодевшись в городской пиджак, в ситцевую  косоворотку, в картуз, закинутый на затылок. И как весело
наигрывал плясовые. Обычно парни и девушки собира-  лись  у озера, под березками. Наигравшись, устав от пля-
сок, шли молодою, озорною толпою в соседнюю дерев-  ню, распевая песни. Шли по полю, по скошенному лугу,
по лесной тропинке, по бревнышку, пересекая маленькие  речки. И заново в той деревне сзывали под удалую гар-
монь молодцов и красавиц-россиянок, и молодость огнен-  но отплясывала свою радость, да с частушками, с частуш-
ками,  до самой зарницы, до пения птиц-камышевок. Едва  прислонив голову к подушке, шли на пашню, на косьбу
трав и ржи. В радость была жизнь, в радость.
 

В солнечное песнопение.
Именно с радостью и пел песни Платон Привалов, и  Ольга, где могла, где знала, тоже подпевала тоненьким го-
лосом. И тоже радовалась жизни.
И когда получалось слаженно, Платон, по случаю,  целовал ее, целовал смиренно и скромно, и счастливая
графиня не отклонялась, в довольстве принимала сладо-  стные поцелуи.
Никто еще, никто не раскатывал на свадебной тройке  под звездами и луною! Именно они, и только они, будили
в сердце и Платона и Ольги неистово нежный и загадоч-  ный  марш Мендельсона. И именно им согревались влюб-
ленные человеческие души, переполненные чистотою и  целомудрием, красотою жизни и бесконечным таинством
чувств, зовом любить и себя, и каждого человека на зем-  ле, с кем выпало жить в одно время.       
И жалеть, что жизнь конечна!  Господи, неужели?
Неужели?
 
Павла, пригнали лошадей для свадебного путешествия.  Зачем потребовались Платону Привалову лошади, конеч-
но, никто не знал?
На свадьбе в лагере гуляло все верховное начальство.  Опять же, о свадьбе только шептались, никто о свадьбе
не знал, а кто знал, не верили, дабы генерал-чекист мог  жениться на заключенной? Женский лагерь был у самого
рудника, рудник у реки Лены, где были раскинуты уще-  лья и овраги, и где снег лежал, слитками серебра, и зимою
и летом. До лагеря ехать с километр, бери любую внучку  любви Афродиту, играй свадьбу, пой песни, кричи «горь-
ко», а поутру, суженую, вези обратно; не сошлись харак-  терами. Верховное начальство не обижало себя девица-
ми-красавицами, каждый лагерь, где  жили заключенные  женщины, они рассматривали как свой гарем. Чем они
были хуже царя Соломона, кто держал гарем наложниц?    Так что, и свадьба была повязана тайною.
И все люди были повязаны тайною.
В красном углу сидел не Платон Привалов с невес-  тою, а начальник лагеря.
 
Ближе к полуночи, Платон Привалов наладил засто-  лье. Деликатесные продукты привез из Магадана, поку-
пал в особом магазине для чекистов при Магаданском  управлении НКВД, где его хорошо знали и помнили.
Всего год, как он с высшим начальством из Москвы, с  начальником Главного управления государственной безо-
пасности Михаилом Фриновским и начальником Поли-  тического управления армии и флота Львом Мехлисом,
прилетал на Дальний Восток. Шел разбор, как сумел  ге-  нерал-чекист Григорий Люшков предать Отечество, пере-
бежать в Японию, где попросить политическое убежище?  Разборка шла ножевая. Зарыли в землю тьму чекистов,
воинов армии Василия Блюхера, моряков Петра Смир-  нова. Комиссар государственной безопасности третьего
ранга Платон Привалов  разбирался с чекистами Магада-  на. Расстрелян никто не был, почему они и чтили генера-
ла, а в генерале его справедливость. Продуктов нагрузили  полный воз, чекисты же разыскали ему священника, отца
 
поднял рюмку:
; Друзья! Наши рудники сиротеют мастеровыми! На-  чальник управления НКВД на Урале Платон Привалов
привез документы, согласованные с Москвою, по кото-  рым с Урала прибудет тысяча заключенных, пока не нача-
лось движение пароходов на Лене. Выпьем за его мило-  сердие, за его здоровье, за его любовь, ; он вознес рюмку
в сторону Ольги. ; Отметим, так сказать, его приезд и  отъезд! 
Все встали, дружно выпили. Спустя время, заиграл  патефон, сначала играли плясовую, и отчаянно веселые
плясуны отыскались, вышли в круг, под цыганочку, вы-  шли с заходцем, отбив дробь, ; и пошли отплясывать на
всю Ивановскую, приседая, выкидывая коленца, с воль-  ными частушками, стуча сапогами о половицы, которые
не выдерживали сладостной тяжести, прогибались. И  все вели пляску с частушками, с частушками. Вышли в
круг заманчивой радости и девицы-красавицы, ; сест-
 

ры милосердия, приглашенные из больницы,  они тоже  закружились в хмельном солнечном танце, в отчаянной
красоте застучали тонкими каблуками туфелек. Дальше  пили без тостов, кто сколько хотел, вина были разные, на
каждого гурмана, как в богатом застолье у великого князя  Киевской Руси Владимира Красное Солнышко, ; и водка
своя, и коньяк из Франции, какой начали выдерживать во  времена Людовика Четырнадцатого; на конец царствова-
ния казна его была пустая, но желанное вино было.  Неожиданно хмельный голос, как заблудился, разнес-
ся в застолье:  ; Горько!
Кому крикнули в застолье? Зачем крикнули? Для кра-  соты? Для содержания? Просто так? Но понеслось, по-
неслось хмельное половодье голосов:  ; Горько, горько!
Платон Привалов и Ольга встали, поцеловались, им  налили полные рюмки вина, и все потянулись своими
рюмками к молодым, желая выразить свое приятное сви-  детельство. Девицы запели свадебную песню, какую пе-
вали их бабушки в каждой деревне. Песня была грустная,  прощальная, поскольку невеста слетала белою лебедуш-
кою с  доброго подворья отца и матери и перелетала в  чужое гнездовье, к своему лебедю, и не знала, будет ли
он ее любить, как отец-мать? Или не будет, как обещал на  гумне у стога, когда целовал ее, а в синем осеннем небе
летели журавли в загадочные края? Не бросит ли на чуж-  бине одну, с тоскующим сердцем, с перебитым крылом?
Не отдаст ли на растерзание соколу, кто давно-давно ле-  тает в ожидании добычи за полем с хлебным колосом, над
лесом черным? 
Графиня Ольга, не замечая того, по печали вытерла  белым платком нечаянно проступившие слезы, слезы, ка-
кие знала каждая невеста в Отечестве.    
Песню девицы спели красиво, звонкими, слаженными  голосами, спели так, словно не было лагерей и смерти.
Спели, и забыли. И о песне, и о свадьбе. И снова заиграл  патефон, на этот раз поставили пластинку с русскою пля-
 
скою. И снова комната пошла ходуном, закружилась в  хмельном переплясе, где бойко отплясывали радость жиз-
ни и офицеры лагеря, уставшие от боли и скорби челове-  ческой, от расстрелов. И сестры милосердия, тоже устав-
шие смотреть в глаза умирающего заключенного, где, у  его погоста не стояли матерь Человеческая с прощальны-
ми слезами, любимая женщина в траурной вуали, дети с  живыми розами, без чего покидать землю было страшно
одиноко, страшно грустно. И страшно бесчеловечно.     Ольга Воронцова-Витте тоже не чуралась пляски,
тоже отплясывала ее весело и бойко, как могла, конечно,  ибо несла в себе такую же тоску, как и все, оказавшись по
ту сторону жизни, ; и тоже задорно кружилась в танце,  вместе с сестрами милосердия,  помахивая над головою
белым платком; глаза ее горели молодым задором, и об-  жигали радостью каждого, кого видела перед собою. 
Устав, изленившись, все гости, рассевшись поудоб-  нее, обняв внучек любви богини Афродиты, в удоволь-
ствие слушали с патефона, с пластинки, велико красивые  и душевные песни Анастасии Вяльцевой и Александра
Вертинского.
Пошел последний день пребывания в лагере.
Платон Привалов открыл глаза, его обласкали лучи  солнца, он в удовольствие расправил плечи, ; жить было
хорошо! Свершилось преображение в душе, он стал сво-  бодным и бессмертным. В том смысле, что миновал свою
смерть, не ту, какая ожидает в Москве на Лубянке, он ми-  новал ту смерть, какая была страшнее всего, смерть под
ножом гильотины в одиночестве, в земной сиротливости!  Он теперь не один, и может смело прощаться с жизнью!
На земле останется его сын! И сын, несомненно, будет  излучать лучи солнца, они, несомненно, проникнут в его
могилу, и в солнечном свечении, он близко-близко увидит  красоту крестьянского поля, рек и озер, березовых рощ,
саму Русь святую, где жил и с какою расстался. Будет так,
 

не будет, но именно с таким чувством он теперь вознесет  себя на эшафот, истает болью и печалью в небе!
Жизнь истает, но ее благоденствие красоты останется,  ибо останется на земле его сын!   
Скосив глаза, он увидел Ольгу, и удивился, когда же  она встала и когда спала? Его любимая разожгла кресть-
янскую печь, в избе пахло печеным хлебом, или казалось  в сладости, что пахло. Огонь весело гудел в печи. Ольга
не забывала подкладывать березовые поленья. Подложив  дрова, смотрела, взялись ли, загорелись, и после размеши-
вала в чугунке картофель с мясом, она готовила завтрак.  На сердце Платона было мило, очень мило! Печь была из
детства, запахи топленого молока и выпеченного ржаного  хлеба, тоже из детства. И матерь Человеческая Лукерья Ва-
сильевна с ухватом у печи, с чугунком, тоже из детства.    Он порадовался за Ольгу, не белоручка, не приверед-
ница, ласково бы жили! Жена в милой приятности оттор-  гала от прежней, расстрельной жизни.
Графиня Ольга быстро накрыла на стол, повелела  мужу вставать, умываться, садиться к застолью. Едва
приподнявшись, Платон игриво изловил ее, обнял, пова-  лил на кровать, и стал неумолимо целовать ее, целовать;
Ольга еле вырвалась из мужского пленения.
Платон Привалов разлил сухое крымское вино в два  бокала. Тихо произнес:
; За тебя, Ольга! За любовь! За сына!
Они по любви соединили свои бокалы, издав утончен-  ный, мелодичный звон, и оба со вкусом выпили.
Ольга пересела на кровать, прижалась к мужу. С тос-  кою произнесла:
; Я чувствую твою смерть, Платон!
; Я тоже ее чувствую. Ее чувствуют все в России. Но  моя судьба  не решена, еще только запущена « русская ру-
летка». Я пока не вижу для себя роковой эшафот, на какой  взошел Робеспьер! Каждого генерала-чекиста казнить
нельзя. Кто же будет на Лубянке выстраивать очереди в  гробницу Сталина? Я любимец его, могут и в самом деле
дать верховную должность в НКВД.
 
Ольга решительно не согласилась:
; Не могут, Платон! Не могут! Зачем себя обманы-  вать? Тебя заберут в Москве и казнят!
; С чего так решила?   
; Я уверена, и в Кремле, и на Лубянке, уже просчита-  ли твое сердце! Ты в палачи не годишься. Твое сердце жи-
вет страданием. Ты всю ночь в безумии кричал, стонал:  «Сколько в Отечестве убитых! Тьма и тьма! Куда не ступи,
кровь и братские могильники! Зачем убиваем народ? Чем  он провинился перед Иосифом Джугашвили? Где твой
Брут, народ? Почему не седлаешь коней, не берешь мечи,  не идешь на Сенатскую площадь? Почему даешь покорно
убивать себя? Я убью его, как убили тирана-императора  Калигулу в древнем Риме его телохранители! Разве я не
вправе спасти свою Россию, снять ее с креста?»
; Неужели кричал? ; изумился Платон, чувствуя, как  его всего обдало жаром. ; Не может быть, любовь моя!
; Душа твоя кричала, вы затопили кровью все под-  валы Лубянки, все Отечество! Не звери же вы, чтобы не
чувствовать чужую смерть!
; Звери, Ольга! Звери! Нет нам прощения!  Он откинул со лба русую прядь волос:
; Я одно не понимаю, почему люди живут, как живут,  а я мучаюсь и мучаюсь болями людскими? Кому нужна
моя печаль? Почему никто не слышит, а я слышу пыт-  ки, расстрелы, как страдают в горе женщины! Как плачут
дети, как бьются над землею в траурном звоне церков-  ные колокола, разносится скорбный человеческий плач
над землею Отцов, ; словно неистово тоскующий, горь-  ко неудержимый плач Ярославны? И почему, почему на-
род так покорно садится в черные «воронки», смиренно  терпит пытки, толпою, с удивительным бесстрашием, не
зная вины, идет на расстрел? Покорно и смиренно, опять  же, не зная вины, уходит в безмолвствующие могильные
камни, словно сам, по  воле сердца, пожелал уничтожить  себя? Пожелал быть там, где звезды и беспредельная веч-
ность, где безымянность, а не там, где начертал им Бог, ;  быть на земле?
 

Он может и не казнить! Кто же будет на Лубянке  выстраивать очереди в гробницу Сталина?
 
Почему никто не ценит свою единственную жизнь?  Что случилось с тобою, человек? Почему не идешь
на Сенатскую площадь? Не седлаешь коней от Кубани до  Дона? Почему, смиренно и  покорно даешь самозванному
тирану чинить над собою суд и расправу? Даешь убивать  себя? Где твои бунтари, народ?
Ольга положила ему голову на грудь:
; О чем ты, Платон? О какой Сенатской площади пе-  чалишься? Разве не ты убил в народе бунтующую душу
по воле пророка? Не ты рассек мечом чекиста великий  мятеж в его сердце?
; Ольга, ты снова начинаешь печалить мое сердце, я  убивал врагов революции, ; взмолился Платон Федорович.
; Кто были ваши враги? Мы, эсеры? Те, кто восстал  против пророка, залетевшего чудищем с Чужой земли,
дабы сеять вокруг смерть, печаль, горе? Те, кто шел на  каторгу за правду, за землю и волю?
Почему ты считаешь, что твои палачи с Лубянки, пала-  чи Феликса Дзержинского и Глеба Бокия, должны нести в
себе не гибельное чувство смерти, а радость воскресшего  Христа, снятого с распятья? По какому Евангелию будет
такая правда? От имени какой веры? Какого страдания?  Какого стыда? Какого материнского горя?
Смерть за смерть!  Кровь за кровь!
Разве здесь не просматривается человеческая спра-  ведливость Сталина?
Теперь ты плачешь о Сенатской площади! Кому вы-  ходить? Кому? Вот и спроси себя, кто ты ; как чекист?
Сын народа? Сын из бессмертия? Ты даже забыл, что ты  есть Сын Своего Отца, кого зарубили шашками красные
комиссары только за то, что он был офицером! Офицером  от храбрости в Севастопольскую битву!
И твои чекисты, ; кто? Сыновья своего народа? Сы-  новья, которые убивают свою матерь Человеческую?
Она помолчала:
; Почему неумолима к тебе? Только потому, что тоже  люблю! Люблю твое сердце! Твои глаза! Твою силу! Люб-
 

лю тебя, ; как человека! И именем любви заклинаю  тебя, желая по милосердию донести, ;  Русь есенин-
скую уже не спасти! Ты ее убил! Но себя спасти мож-  но! И одно тебе прощение будет, если перед расстре-
лом, перед собою, когда полетят в тебя огненные пули,  ты увидишь не только мои страдающие, тоскующие
глаза, залитые слезами, но услышишь еще в себе вину  ; за убиение люда! К сердцу  Отечества тебе уже не
прислониться со сладостью любви, ибо ты расстрели-  вал безвинность, насиловал свободную человеческую
мысль! И до края убивал его! Ты это зло не должен  забирать с собою, ты должен осудить его, пусть перед
собою, пусть в таинстве, но осудить!
Пусть твое Зло ходит по земле Проклятьем!
И пусть люди, твой сын, видят это Зло и это Прокля-  тье, и больше не допускают его в Отечестве!
Ольга помолчала:
; Я бы очень хотела, чтобы ты жил! Но что делать,  если мы явились в мир в такое жестокое время?
Графиня поцеловала ему руку:
; Не важно, сколько мы любили! За свадебные дни  я узнала твою любовь! Я счастлива, что близко видела
твои глаза, слышала тебя в себе. И слышала радость со-  единения. Я еще не стала женщиною, но уже ощущала в
себе гармонию, где удачно, по любви, по бессмертию, со-  шлись, соединились две одинокие, разрозненные души.
В лагере я неумолимо слышала в себе стонущий крик,  крик тоски гибнущей женщины, обреченной не только на
каторгу, но и на беспредельное одиночество. И чувство-  вала смуту в себе, ужас скорби! И сердце, переполненное
страхом и ужасом, не раз падало в бездонность, в необъ-  ятность, в вечную ночь. Целуя твою грудь, я искала лас-
ки и утешения, надеясь смирить все свои печали, убить в  себе весь траурный благовест скорби, дальше отодвинуть
от себя каторгу с таинством смерти. С правдою боли, горя  и печали! 
И я нашла в тебе утешение.  И смирение.
 
Что делать,
если мы явились в мир в такое жестокое время?
 

И я поняла, почему? Наша любовь велика и бессмерт-  на! Сын по радости будет жить на земле Отцов.
Платон Привалов обнял ее.
; Я не зря тебя любил, Ольга. Ты святая. Зная, что  ты есть и еще останешься на земле, мне будет легче раз-
рушить жизнь, там, на эшафоте, стоя перед ружьями. Я  постараюсь с молитвами, как на исповеди перед Богом,
повиниться перед Отечеством, что мечом разрушил его  мир красоты и целомудрия, впустил силы зла, где теперь,
по моей вине, в страдании мечется горе людское, гибнет  земля моя!
Платон Привалов выпил бокал вина. 
Бьется и бьется в тоске его сердце, без жалости бьет-  ся! Сжигает его вина, как на костре Джордано Бруно! И
нет покоя в себе! И нет жалости к себе! Есть только горе,  горе-прозрение, горе-презрение и горе-раскаяние!
Как же хочется сбежать от себя! Сбежать от стыда! И  сбежать, куда угодно, только больше не слышать себя, не
чувствовать себя!
Куда угодно сбежать, в церковный звон!  В траурный благовест!
Ольга, я повинюсь перед Отечеством, но возможно ли  будет исцелить себя?
Воскресить убитую душу?       Ольга обняла мужа:
; Я слышу твою боль, Платон. Твою печаль. Я с то-  бою. Я в твоем сердце, я ушла в твои глаза, в твои сле-
зы, в твое раскаяние, в твои печали. Это очень ценно,  слышать себя. И чувствовать себя. Но не менее ценно,
слышать еще вину. И человека! И отсюда, чувствовать  свое милосердие, свои молитвы, свои слезы. Поверь,
Платон, мне знакомы такие загадочные чувства! Я тоже  убийца! Как и ты, как вы, чекисты,  но, убивая, я плака-
ла. Мое сердце  сжималось от боли, ибо я видела, через  сердце видела, ; я убивала не палача Петрограда Глеба
Бокия, а человека! Убивая, я была палачом для себя! И  казнила только свое сердце! Вы убивали не человека, а
народ! И страшно признать, я сама видела, пропустила
 
через сердце, ; вы не слышали его боли, его совести,  его печали! 
Но вы были не только палачи Отечества, Платон! Вы  были еще палачи  Разумного и Справедливого Братства на
земле! Вот что страшно! Вы Извратили Сущность Социа-  листической Революции! И преступно напугали ею все
народы на тысячелетия, ибо оставили после себя убий-  ства и кровь! Убийства и кровь! А есть ли что на земле
прекраснее справедливости?
Твой пророк и великого писателя Льва Толстого при-  общил ко лжи, назвав его «Зеркалом русской револю-
ции!» Писатель на дух не принимал лживо-утопическое  суждение о социализме Карла Маркса. И писал: «Если
бы и случилось то, о чем предсказывает Маркс, то наси-  лие власти просто бы переместилось, ; от капиталистов
к социалистам, которые бы  чинили деспотизм от имени  рабочего класса».
Чувствуешь, какую великую правду он явил челове-  честву?
Лев Толстой был гуманист больше, чем все большеви-  ки Октября, взятые вместе! И он никак не мог быть зер-
калом русской революции, он мог быть только совестью  Души Человеческой! Ибо не желал в державе дурачить
народ лживыми флагами!
Так что, пусть будет твое раскаяние от сердца.  И за себя, и за Льва Толстого!
Ничто на земле не вечно. И земля не вечна. И Вселен-  ная! Все, что обрело жизнь, то ли по воле Бога, то ли по
воле случая, все имеет свое завершение. Откружится земля,  падет в бесконечное мрачное пространство холодною звез-
дою, и, наконец, истает в движении, в падении, рано или  поздно перестанет жить движением Вселенная, остановит-
ся ее любопытство, и сама она остановится, и сожмется  опять в маленькую материю. И будет снова собирать в себе
звезды, пока снова не взорвется от переполнения чувств.
 

Подошло к печальному завершению и свадебное пу-  тешествие Платона Привалова.
Все может выдержать человек, даже самую страшную,  мученическую пытку на пыточном колесе, но осмыслить
скорую и вечную разлуку с женщиною, какую неистово  любишь,  было страшнее страшного. В тебе еще живут
сладостные ночи, сладостные ласки, сладостные поце-  луи, и все по чистоте, по целомудрию. В тебе еще живет
солнечное свечение, каким одарила тебя на все бессмер-  тие женщина от целомудрия, еще мучаются, ворочаются в
тебе, от имени любви, велико загадочные чувства. И надо  все оборвать. И шагнуть на свой эшафот, в смерть.
Ты любишь, неумолимо любишь, ты переполнен лю-  бовью к себе, к жизни, к первой женщине, какая ушла в
твое сердце, в твои слезы, в твою печаль, в твою радость,  ; и надо теперь все это увидеть с Лобного погоста.
И себя увидеть у Лобного погоста!  Право, право, легче застрелиться!
Платон Привалов, испытывая невольное волнение,  спросил начальника лагеря, не смогла ли заключенная
Ольга Воронцова-Витте проводить его до Магадана?  Дело в том, что совсем недавно Иосиф Сталин расстре-
лял Глеба Бокия как врага народа, того самого, кто был  начальником ЧК Петрограда и в кого стреляла эсерка Во-
ронцова-Витте. Желательно было бы в управлении НКВД  Магадана изучить ее личное дело,  пересмотреть приго-
вор, но прежде убрать лиловую печать в личном деле, ка-  кая обрекает заключенную на особо бдительное внима-
ние начальства.
Начальник лагеря Виталий Анисимов отказать вер-  ховному чекисту не посмел, но попросил написать про-
шение на его имя, дать расписку-обещание, что заклю-  ченная Ольга Воронцова-Витте вернется в лагерь в строго
указанное время. Сам он подписывать прошение не стал,  каждое милосердие к  заключенному расценивалось как  пособничество врагу народа. За что полагался расстрел.
Выручил, опять же, Петр Осипович Сикх, офицер ре-  жима, он  подписал прошение. И уверил начальника ла-
 
геря, что риска  никакого не предвидится. Он так и так  собирается ехать в Магадан, надо сдать конюху управле-
ния НКВД Василию Аникееву, лошадей. Заключенную он  берет с собою как помощницу. В чем и расписался.               
Свадебная тройка лихо мчалась по каторжной дороге,  весело позванивая колокольчиками под дугою. За кучера
снова был верный сын Прибалтики Петр Сикх, он нето-  ропливо погонял лошадей, напевал каторжную песню:
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,  Горная стража меня не поймала.
В дебрях не тронул прожорливый зверь,  Пуля стрелка миновала.      
Платон и Ольга ехали в княжеской карете. Сидели,  сладостно прижимаясь друг к другу.
Ольга смотрела в окно и говорила:
; Смотри, смотри, где я живу? Колыма это миллионы  рабов. Колыма ; это смертный приговор. Сюда везут на
избиения, на голод, на расстрелы. Но красота вокруг не-  обозримая. Видишь, вдали горы, где снег белеет на солн-
це? Это Усть-Кара, рядом протекает река Шилка. Там бес-  численные золотые прииски. Там стоят виселицы. Утаил
грамм золота, вешают, за оскорбление конвоя, вешают,  вышел из замершего забоя на мгновение раньше, веша-
ют! И доходяги-заключенные играют им, на прощание,  в чувственное оскорбление, вальс Амурские волны. При
царе повесили пять декабристов, еще пять народоволь-  цев, как Андрей Желябов, Софья, Перовская, Александр
Ульянов, Николай Кибальчич, ; и сколько было плача в  Отечестве, сколько бросали каменьев, называя царей кро-
вавыми царями, а сами, что творите? Я вспоминаю Древ-  ний Рим. Восстание Спартака. Там, когда Марк Красс
победил Спартака, виселицы с повешенными рабами,  стояли до Древнего Рима на десятки километров! И мир
от милосердия, от чувственной красоты души, века и века  помнит такое злодеяние, ужасается ему! Вы же повесели
 

на Золотистом прииске столько современных рабов, с 17  года, что можно виселицы с повешенными рабами дваж-
ды окружить вокруг земного шара!
Ольга, увидев его строгую тоску, ушла в молчание,  повинно произнесла:
; Извини, я не о том желала бы тебя известить на про-  щание; просто болит и болит за свою землю сердце. Еще
раз посмотри в сторону Золотого прииска, видишь тайгу?  Я там не раз гуляла, собирала ягоды. Под конвоем, есте-
ственно. Начальство пожелало полакомиться ягодами. Я  и собирала с женщинами. Чего только там не красуется?
Малина, смородина черная, смородина красная, земля-  ника, брусника, голубика, жимолость. И грибов полно,
косою коси. И ручьи текут в каждой пади, чистые-пре-  чистые. Все, как в Отечестве. Только весна не бывает с
половодьем рек, с половодьем ледохода, с ломкою льда, с  разливом ручьев, с разгулом грозы, с падением молний, с
радугами над реками и озерами. Но преображение в душе  все едино ощущаешь!
Она помолчала:
; Я очень хочу вернуться в свое Отечество; минуло  время тревог, но живет и живет во мне его утрата, его му-
чительная смерть. И моя мучительная смерть. Я приби-  та бурею, как подстреленная лебедь, ; к чужой земле; я
есть потерпевшая крушение. И все чаще вижу, с Колымы,  как солнце скатывается за русские поля Каплею Слезы. И
закатные лучи его, что черные паучьи лапы, обвивают в  красоте и покое плывущие облака, гасят голубиную кро-
тость неба. И сумерки ткут и ткут черную паутину ночи  над дальним севером, надо мною! Я живу вами и жду, ко-
гда с моей земли схлынет черная звериная накипь. И мы  вновь почувствуем себя Разумными Существами! Слу-
чится такое?
Платон Привалов потер виски, не отозвался.  И Ольга, без обиды, продолжила:
; Вы, наверное, подумали, какая у меня странная  душа? Не правда ли? То я плакала, что она переполнена
тоскою, и где теперь изыскать исцеление ее? То мучилась,
 
желая себя наполнить силою любви, силою духа, силою  женщины, что желание быть любимой, тоже надо выстра-
дать. Теперь мучаюсь, верно, ли я сделала, что впустила  вас к себе, в свое таинство, в свое тело?
И все же, я решилась. Почему? Я чувствую, в тебе  есть множество разгадок для меня! Ты уже, через любовь,
отобрал у меня дорогу горя, слез и могил. Ты взял мою  боль. И я перестала мучиться. Чем? Одиночеством! Зем-
ною сиротливостью!
Ольга стала женщиною, матерью Человеческою, ее  покинула ледяная холодность земли, земная бесприют-
ность, сошла молитвенная скорбь о жизни, и вошли в  сердце самые милые,  загадочные чувства, какие только
могут быть в мире, и какие могут являться к влюблен-  ному человеку только один раз за миллионы лет. Она
воскресла! Она вошла в чудо-жизнь, со всеми ветрами,  со всеми песнями, со всеми радостями и надеждами, со
всеми сладкими печалями и любовью. Она стала земным  созданием, слилась с вечностью!       
И теперь, ласково, тоскующим лебедем, прижавшись  к любимому, с кем расставалась, скорее всего, на все вре-
мена, торопилась и торопилась излить свои неземные чув-  ства, где хотелось целовать все, что попадалось на пути,
гуляющий ветер, зеленые травы, каждую пробегающую  мимо гордую лиственницу.   
Она говорила больше себе, чем Платону, она, скорее  всего, очень желала узнать себя, через любовь, через жен-
щину, через матерь Человеческую, кто она есть на земле?  И есть ли она на земле? Не двойник ли ее странствует по  земле? Не печаль ли ее странствует по земле? Не смерть
ли ее странствует по земле? Заблудиться в себе очень  просто! Кто ты, зверь, человек, птица? Надежда с челове-
ческим ликом? Горе с человеческим ликом?  И она торопилась, торопилась говорить:
; Платон, услышишь меня, веришь ли, в душе еще  никогда не было столько нежности и любви к человеку.
Я очень люблю тебя! И радуюсь, что люблю! Но не знаю,  как выразить свое сердце? Мои мысли, ; сгорающая мол-
 

ния! Мои мысли, и ; летающие черные коршуны! Все,  все на земле теснит мое сердце, все кружится, как вихрь,
я все ищу и ищу слова, и плачу, что не могу изыскать, ка-  кие живут во мне, какие горят костром Джордано Бруно!
И сама я стою на костре, ; как мученица! И твоя люби-  мая!
Она промокнула платком слезы:
; Нет, ничего не получается, сколько не стараюсь.  Одно скажу, мне светло и радостно от сознания, что вы
есть, что можно быть с вами!
Мужчина прижал ее к себе, расстегнул платье, поло-  жил  ладонь на обнаженную грудь, и так они, слившись с
молчанием, слившись с вечностью, ехали до самого Ма-  гадана.
У трапа самолета, прощаясь, говорил уже Платон  Привалов:
; Если не подам весточку, не печалься! Я живу, как  на эшафоте! У Лобного места! Меня могут расстрелять
в самолете. Надеть кандалы на вокзале, в квартире, едва  я вернусь в Москву. И бросить в застенок Лубянки. И
там, милая Ольга, я  узнаю, что такое страдание, Твое  Страдание, какое ты испытала в Петрограде в ЧК. И
пропущу все через свое сердце! Но будет и разница! Ты  желала умереть, и по молитве, коленопреклоненно про-
сила смерти у меня, своего палача! Я же буду бояться  смерти, бояться больше всего! Ибо люблю! Люблю тебя!
Я не боюсь пыток, не боюсь страдания, даже буду ра-  доваться, что меня отправляют на пыточное колесо, что
я страдаю, ибо на это время, я еще буду жить! И знать,  что живешь ты! И знать, что живет моя любовь! Ради
тебя, Ольга, ; он поцеловал ее, ; ради любви я готов  страдать! И, поверь, не будет страшно! Не будет страш-
но! Страшно на земле для Платона Привалова, комисса-  ра государственной безопасности второго ранга, только
одно,; смерть, и то, что больше тебя не увижу! Нико-  гда-никогда! Даже через миллионы лет! В ту же жизнь,
где звезды, бесконечное пространство, куда я взлечу  тоскующим журавлем, я не верю! И печалюсь, что не
 
верю, ибо на эшафоте, перед расстрелом, в последнее  мгновение, я бы жил по сладостному обману, что встре-
чу, непременно, встречу свою Беатриче там, где звезды,  ; и умирать было бы в радость.
Мужчина обнял ее.
; Если меня расстреляют, сына назовешь Платоном,  пусть я еще побуду в земной жизни! Я же на Лобном по-
госте умру с твоим именем!
Прощаясь, Платон Привалов, в печаль и сладость, по-  целовал ее. Графиня Ольга, теперь уже венчанная жена,
сладостно прижалась к любимому.
В Тюмени Платон Привалов пересел в поезд, так  повелел народный комиссар внутренних дел Николай
Ежов, подав зашифрованную телефонограмму в управ-  ление НКВД по Северному краю Александру Финкель-
штейну; Сталин не любил, когда высшие чины летали  на самолете. И пока поезд отстукивал его, возможно,
последнее время на земле, думал и  думал: зачем вы-  зван в НКВД? И что ожидает у народного комиссара?
Повышение по службе? Пытки в тюрьме на Лубянке?  Или легкая смерть, милосердная, ему в кабинете Нико-
лая Ежова подадут яд Сальери в кубке с шампанским?  Именно такую смерть пришлось принять начальнику
Иностранного отдела Аркадию Аркадьевичу Слуцко-  му. Его посчитали виновным ; за побег генерала-че-
киста Александра Орлова, он же Лейба Фельдбин, из  Испании, где он был резидентом зарубежной разведки,
в Соединенные штаты Америки; встали под знамена  Троцкого, не пожелали вернуться в СССР его зарубеж-
ные разведчики Вальтер Кривицкий и Игнатий Райсс.  Да мало ли  еще было провалов? Тот же роковой, пре-
дательский побег генерала-чекиста Григория Люшкова  в Японию, кто тоже не пожелал отдать себя на заклание
Иосифу Сталину, погибнуть на эшафоте под отточен-  ным ножом его гильотины!
 

Никто из чекистов не ведал, когда его отведут на эша-  фот? Но ведал, отведут непременно! Все были поставле-
ны на очередь за смертью к Сталину. Казни шли безоста-  новочно.
В Москву вызывались, раз за разом, начальники  управлений НКВД, в основном, как указывалось в теле-
фонограмме за подписью Николая Ежова, для работы в  центральном аппарате НКВД, но стоило им оказаться на
вокзале, как чекисты арестовывались, им надевали наруч-  ники. И в воронке везли на страшные пытки на Лубянку.
И ; на расстрел.
По такому крестному пути прошли генералы-чекисты,  начальники управлений НКВД: по Азово-Черноморскому
краю ; Фридберг, по Северо-Кавказскому краю ; Файви-  левич, по Свердловской области ; Шкляр, по Горьковской
области ; Абрампольский. Да, кого не назови, все легли  на плаху Иосифа Сталина! Спустя время, лег на плаху и
Финкельштейн, с кем Платон Привалов общался на севе-  ре, кто пересаживал его на поезд. И с кем они пили конь-
як. Его заменил Ритковский. Его тоже казнят, но уже при  Лаврентии Берии. Чем же он, Платон Привалов, генерал-
чекист, был лучше или хуже? Он даже на мгновение не со-  мневался, что его не возьмут на вокзале! Возьмут, наденут
наручники, и, как пленника, на черном «воронке» доставят  в пыточную на Лубянку! Он имел при себе именное ору-
жие, ампулу с ядом, гранаты-лимонки, и мог бы красиво  умереть, как воин Пересвет на своем Куликовом поле. Но
как умереть, если Ольга жила и жила в его сердце? Куда ее  деть? Снова отбросить в гибельное земное сиротство? В
слезы? В печаль? В тоскующий крик одинокого журавля,  кто не может взлететь в поднебесье, в загадочные края, с
перебитым крылом?
Оставить Ольгу ; одну, он не мог. Пусть чувствует,  он еще живет, еще не исчез в круговороте смерти! Еще
держится на земле, и Ольга, его любимая мадонна, пусть  тоже держится на земле, изгоняет из души великие скор-
би, великие печали, обретает сердце и любовь матери Че-  ловеческой, растит сына Платона.
 
Ольга Бог-создатель его королевства!
В ее королевстве, где все переполнено любовью, он  слышит себя человеком, а не скорбящим эхом на земле.   
Спасти себя, избежать виселицы на Лубянке, можно.  И Ольгу можно спасти. И сына. Всего и надо, повернуть
лошадей, выкрасть в лагере Ольгу, и перебежать во Фран-  цию, попросить  политическое убежище. Почему он дол-
жен принять смерть на плахе Сталина? Чем он провинил-  ся? Мало убиваю? Да, мало, да я плачу, когда убиваю, да,
я измучиваюсь совестью и милосердием, когда убиваю  свой народ! Но почему я должен его убивать? За какую
провинность? Как врага народа? Разве может народ быть  врагом самого себя?       
Платон Привалов посмотрел в окно. Мимо пролета-  ли, укутанные паровозным дымом, леса, деревни, луга со
стогами сена, речки, березовые рощи. Думы от обиды, го-  рячили его. Он во всем видел несправедливость.Но жить
было надо. И жить было надо по разуму, по совести. И  жить было надо человеком, даже если стоишь у могилы-
усыпальницы, перед нацеленными ружьями палачей.  Комиссар государственной безопасности второго
ранга потер виски, отпил глоток вина. Ему на мгновение  стало стыдно; куда занесли его разгоряченные думы? Во
Францию! Надо украсть невесту Ольгу у Отца-Отечест-  ва, и на тройке увезти ее в Париж? Господи, есть ли еще
страшнее раздумье, как стать предателем Отечества? Да  возможно ли такое, даже во имя Ольги, его Любви, его
сына, даже во имя собственного спасения?
Скорый поезд Москва-Владивосток прибыл на Казан-  ский вокзал без опоздания. Комиссар государственной
безопасности, не отдергивая в купе занавеску, вдумчи-  вым взглядом разведчика просмотрел всю платформу,
стараясь в толпе пассажиров рассмотреть боевиков Пав-  ла Судоплатова, кто арестовывал, а надо, и убивал, гене-
ралов-чекистов и в Москве, и в Зарубежье, если они не  возвращались в СССР по зову народного комиссара внут-
ренних дел.
 

Боевиков не было. Он бы узнал боевика за версту.  Комендант Лубянки Яков Любович снаряжал боевиков
в одно казенное платье: шляпа, костюм, брюки, черные  ботинки. Наблюдательный человек, тем более, те, кто
покушался на жизнь Сталина, могли бы очень просто  разглядеть каждого секретного чекиста с Лубянки. Едва
Иосиф Сталин выезжал на бронированном автомобиле из  Кремля на Ближнюю дачу в Кунцеве, и его кортеж машин
вылетал на Арбатскую улицу, в мгновение выстраивались  вдоль улицы, на каждом перекрестке секретные сотруд-
ники, похожие друг на друга по одежде, как близнецы-  братья.
Платон Привалов вошел в здание вокзала. Опять ни-  кого не было. Странно! Не верилось, никак не верилось
в свою свободу! Неужели его не возьмут? Неужели думы  были впустую, от страха смерти?
Но стоило ему покинуть здание вокзала, прилежно  прикрыть за собою дверь, как внезапно, словно воскрес из
ветра, подошел человек крепкого сложения, отдал честь:  ; Капитан государственной безопасности Леонид
Фишман. ; Он показал удостоверение. ; Вы есть на-  чальник управления НКВД по Северному краю?
; Так точно!
; Ехали в скором поезде Москва-Владивосток в седь-  мом вагоне, в пятом купе? 
; Так точно!
; Народный комиссар внутренних дел Николай Ежов  попросил встретить вас и отвезти на улицу Горького, к
дому НКВД, где вы живете.
Роскошный и бронированный «Линкольн», ласково  поблескивая черным лаком, стремительно мчался по ве-
черней Москве. Платон Привалов с интересом рассмат-  ривал пробегающие мимо улицы, площади, освещаемые
гирляндами лампочек, витрины продуктовых магазинов;  нескончаемые, величественные портреты Иосифа Стали-
на в лучевом свете прожекторов. На улице народу мало,  не слышно песен, гармоники. Такое ощущение, вся жизнь
с улиц ушла в безмолвие; люди живут тревожно, несут
 
великую печаль  в сердце, словно слышат и слышат в себе  нескончаемые и скорбно-мучительные стоны с Лубянки
любимого мужа, униженный плач от боли и безумия  сына, кого безвинно пытают на пыточном колесе.  Слы-
шат на рассвете зловещие выстрелы, эхо которых не  об-  рывалось и не истаивало в безмолвии подвалов, где рас-
стреливали, не спотыкалось о камень стен, а вырывалось  на волю, на безбрежье, и всюду по земле Русской кружил
дикий вихрь. Кружил так, что в страхе и гневе раскачивал  над улицами плененной Москвы гирлянды огней, разго-
няя, как на дыбу, мрачные волны Москвы-реки, гоняя в  безумстве и суете,  без надежды на смирение, и опавшие
листья на бульваре.
Да, да, было такое ощущение. Но это было больше его  ощущение, Платона Привалова, ибо именно он и слышал,
через боль в сердце, дикий вихрь в Отечестве, стоны и  плач каждого безвинно пытаемого на пыточном колесе на
Лубянке, зловещие выстрелы в подвале тюрьмы; до слез  чувствовал угрюмость улиц, угрюмость в сердце.
Народ, похоже, не слышал себя.
Если слышал, то в таинстве, и печалился в таинстве, и  плакал в таинстве.
Прячась от жизни.
На перекрестке у Кузнецкого моста, вблизи Лубянки,  постовой милиционер, увидев «Линкольн», в страхе под-
тянулся, отдал честь, и так стоял каменным изваянием,  смотрел испуганно вслед проезжающей машине. Увидев
серое здание НКВД, Платон Привалов с неумолимою  прозорливостью понял, его привезли на Лубянку, обма-
нув его бдительность, и теперь держат под пистолетом,  где шаг вправо, шаг влево, считается побег. Пошевельнул-
ся, и в тебя полетели все пули со стороны конвоя. Сердце  его горько-горько заплакало, он, как упал в бесконечную  тьму; то ли он упал во Вселенную, то ли она упала на его
сердце, придавив тяжестью его самого, разбросав по его  земле разбитые, расколотые звезды неба.
Он вошел в свое кладбище,  В свою могилу.
 

Еще мгновение, и «Линкольн» свернет к первому  подъезду Лубянки. И ; он в тюрьме, он пленник ее, плен-
ник пыточного колеса. Но машина, развернувшись на  площади Дзержинского, помчалась на скорости на улицу
Горького. Его довезли, как обещали, до высотного дома  НКВД, въехав во двор через арку. Капитан государствен-
ной безопасности услужливо открыл дверцу, спросил, не  надо ли что, и, услышав, не надо, отдал честь, ; и машина
опять, через арку, вынырнула на улицу Горького.     Платон Привалов еле-еле поднялся на третий этаж,
дрожащею рукою достав ключ, он долго не мог открыть  дверь. Кем он был на то время, непонятно? То ли ; серд-
цем Ольги, то ли ; сердцем сына, то ли молитвою матери  Человеческой Лукерьи Васильевны, то ли паутинкою в
осеннем небе, то ли спасенным белым лебедем в Отече-  стве! Душа его плакала! Горько плакала! Как же надо из-
мучить себя, унизить себя, дабы каждое мгновение жизни  ждать смерти, ждать смерти! Господи, неужели никогда
не истает в его сердце страх за свою жизнь, пока будет на  земле Ольга?
Пока будет на земле сын?  Пока будет на земле он?
 
Сказание четырнадцатое
Прогулки по Москве      или                почему он видит девочку      с красной площади              на иконе Святой Богоматери?                И почему готов,             искуплением,                встать на колени перед                живым страданием?
Платон Привалов проснулся рано. Он долго обмы-  вал себя под ледяным душем, освежая тело, успокаивая
нервы. Из ванны вышел с приятным ощущением покоя в  душе.
В покое и подумалось, если его на вокзале не взяли,  не заковали в наручники, не отвезли в «воронке» на Лу-
бянку, на пытку, то, может быть, не все так плохо? И права  ли была Ольга, когда говорила, что чувствует его смерть?
И саваном будет покрыта его земля? Ольга ; женщина,  а в каждой женщине живет страдающее сердце, сердце
Ярославны, чей плач о муже Игоре разносится уже мно-  гие века. 
Возможно, на приеме у народного комиссара внутрен-  них дел Николая Ежова, его ждет не смерть, а повыше-
ние?
 

Он в сладость позавтракал, посмотрел на часы. До  приема еще оставалось время, и он решил прогуляться по
Москве, свободно пожить с гуляющим людом, полюбо-  ваться красотою улиц и площадей. Даже, если его ожида-
ет эшафот Робеспьера, все едино надо погулять, пожить  там, где живут люди, а после уж, спуститься по каменным
ступеням туда, где живут палачи.   
Комиссар государственной безопасности надел бе-  лую сорочку, парадный китель с орденами, генеральский
кортик. Положил в карман маузер. Закрыл на ключ квар-  тиру, отдал на выходе честь дежурному милиционеру. И
решительно пересек просторный двор, вышел на улицу  Горького, втиснулся в людское шествие. Гулять было при-
ятно. Страха гибели не было совершенно. Жизнь вокруг,  жившая в своей обычности, ничего не несла: ни скорби,
ни тревожности. Все было на земле, как было, ; вчера,  иль тысячу лет назад. 
Платон Федорович остановился у памятника Юрию  Долгорукову. Светило солнце. Вокруг плескались крыль-
ями голуби. Хорошо ли он жил? Кто знает? И кем был?  Защитником революции? Палачом? Человеком?
Он в приятности присел на скамью. Мимо шли  люди, наполняя дивный мир ликующе беспечною раз-
ноголосицею, мчались автомобили, тяжело и гордели-  во цокали копытами лошади, вызванивая под дугою
нежные и сладостные мелодии. Они невольно брали за  душу и уводили в детство, в деревню Приваловку под
Тамбовом, где он жил с отцом и матерью. Он близко  увидел разливные луга, себя еще мальчиком; он стере-
жет в ночном стреноженных коней, а сам сидит у кост-  ра, прутиком мешает на угольях картофель. И смотрит
на все с любопытством, как жертвенно и беспечально,  не думая о гибели, гаснут на ветру искры, как сытые
кони с достоинством припрыгивают к возлюбленной,  ласкаются, нежничают. И как мило, в радостном разли-
ве звенят бубенцы-колокольчики, привязанные к шее.  Такие же бубенцы были на гармошке и у дяди Мирона,
только высекали и разливали мелодию еще звучнее,
 
медовее, словно опускались на долы небесные пере-  звоны колоколов-звезд.
Едва первый парень на деревне приходил на берег  озера, в елочки, взбадривал разливные басы, в мгнове-
ние, сбегались окрест девчата и парни. И до утра лихо,  забубенно отплясывали-выплясывали буйную радость,
водили хороводы, любили, затаенно целовались, прячась  в березовые чащи с пением соловьев. У кузнеца Мирона
он тоже научился играть на гармони. И тоже, когда под-  рос, играл на вечерке удалые,  плясовые. Еще мальчиком
впервые коснулся упругой груди Галины, переполненной  соком любви, ожиданием мужской ласки. Но остался це-
ломудренно чистым, с душою праведника. Просто он рев-  ниво поглядывал на деревенскую красавицу, и та сжали-
лась, в шалаше обнажила груди и позволила поцеловать.  Ее любил пастух Иван. Выгоняя коров на пастбище, он,
из ревности, так огрел пастушьим кнутом мальчика, что  на всю жизнь запомнились первые поцелуи; не трогай до
времени молочно-сладких  девок, не трогай чужое.  Первый парень на деревне гармонист Мирон Веденеев
и красавец пастух Иван Переяслов ушли в крестьянскую  освободительную армию Григория Антонова, бороться за
власть Советов без большевиков; были зверски зарубле-  ны конниками маршала Михаила Тухачевского, как и его
отец, Федор Федорович.
Его первая любовь Галина тоже ушла к Антонову, была  врачом, пулеметчицею. После разгрома восстания, ушла
на Украину к батьке Махно. Сказывают, Нестор Махно  женился на Галине, явил миру дочь. Не та ли Галина, не
его ли первая любовь, одарившая первым поцелуем?    Если не та, то где нашла благословенное успокоение?
Многие, многие ушли по ту сторону жизни без имен!  Без крестов! И без траурной музыки Моцарта. Теперь вот
подошла его очередь.
К Сталину.                За смертью.
Признаться, горько постигать тайну смерти, ее роко-  вую загадочность. Быть, жить, видеть солнце. Чувство-
 

вать любовь. Чувствовать сына  ; в таинстве любимой  женщины! И вдруг самому в мгновение вознестись таин-
ством над землею, бесследно исчезнуть в звездной глуби-  не, отлететь в тревожное молчание, в бессмысленность.
 
взрослому вопросу. Она как ворвалась в затаенные, со-  кровенные таинства его души, куда он сам редко загля-
дывал, ибо стыдно, превелико стыдно было спрашивать  себя,  много ли он убил врагов народа? И откуда он знает?
Разве подсчитывал? В революцию были враги; убивал,
 
При Сталине,  рода? Но тоже, убивал, убивал! 
 
они враги на-
 
Комиссар государственной безопасности второго ран-  га надел фуражку, поднялся со скамьи, и пошел на Крас-
ную площадь, на Красную площадь. Он долго кружил  вокруг Кремля, мимо древних стен, крепостных ворот; в
удовольствие слушал, как бьют часы на Спасской башне.  Вокруг стояла патриархальная тишина; казалось, власть
времен не коснулась Кремля. И можно еще услышать вла-  стный голос Ивана Грозного, повелевающего сбросить с
Красного крыльца опального боярина на «расправу чест-  ную», услышать, как Петр Первый казнит стрельцов на
площади; увидеть юродивого у церкви Василия Блажен-  ного, услышать, как он гремит цепями и грозит царям ка-
рою лютою за бедность народа!   
; Дяденька, что вы все ходите? Не любите голубей?  Платон Федорович от неожиданности вздрогнул. Он
настолько углубился в странствие по столетиям Руси, что  не в мгновение осмыслил, где находится?  Разобравшись,
что обращаются к его персоне, он увидел девочку лет  пяти. Она заботливо кормила с ладони голубей.
Он присел на карточки.
; Люблю. А почему ты спросила?
; Боятся вас голуби. Вы ходите, а они разлетаются и  разлетаются.
; Прости. Больше не буду. Как тебя зовут?
; Светлана. ; Девочка ковырнула в носу. ; А вас?  ; Дядя Платон.
; Вы военный?
; Раз в форме, значит, военный.  ; Много врагов народа убили?
Комиссар государственной безопасности второго ран-  га с удивлением посмотрел на девочку, удивившись ее
 
Он невольно пригладил свои малиновые петлицы со
звездою. И попытался по другому пути повести броне-  поезд. 
; Войны еще не было, кого убивать?  Девочка стала серьезною:
; Войны не было, а моего папу убили. Пришли но-  чью военные в вашей форме и увезли в машине. В тюрь-
му. Там ; и убили. Мы с мамою принесли ему передачу,  а в окошечке грозный дядя  сказал: «Возьмите передачу
обратно! Ваш муж скончался от сердечного приступа».  Мама заплакала, и я заплакала.
; Разве так не бывает? ; попытался очень чутко спро-  сить Платон Привалов. 
; Наверное, бывает, ; задумчиво отозвалась малыш-  ка, прикусив палец.
; Почему же ты решила, что его убили?
; Все во дворе так говорят: мой папа ; враг народа!  Вот его и убили. А про сердечный приступ придумали,
; простодушно разъяснила девочка, рассыпая хлебные  крошки птицам. ; Он добрый был. Мы зимою на каток
в парк «Сокольники» ходили, в зоопарк. С кем я теперь,  рука в руку, туда пойду? И как жить без папы?
Платон Федорович ощутил в себе слезы. Попытался  погладить девочку по волосам, но она уклонилась от лас-
ки, чем еще больше огорчила его.  Он сдержанно спросил:
; Очень любила его?
; И теперь люблю. И долго-долго буду любить, пока  меня тоже не убьют.
Генерал-чекист попытался, было, улыбнуться, обер-  нуть все в шутку, но не смог.
 

Спросил серьезно:
; Кто тебя должен убить?
; Те дяденьки, которые папу забрали, ; беззастенчи-  во ворковала взрослая девочка-старушка, не забывая кор-
мить с ладони лениво-вельможных голубей.  ; И за что же?
;Я дочь врага народа. Придут, заберут. И убьют. И я  стану голубкою. Вот и кормлю божье существо. Может,
и меня кто потом покормит, когда я стану девочкою-пти-  цею.
; Кто тебе так сказал?  ; Мама.
; Твоя мама глупая.
; Умная, ; воинственно заступилась малышка. ;  Мою маму не трогайте! Я люблю ее.
Привалову все же удалось погладить девочку:
; Я вижу ты добрая. Папу любишь, маму любишь.  Голубей любишь. Еще кого любишь?
; Товарища Сталина.
; Его за какие коврижки?
; За мое счастливое детство.
Генерал-чекист ощутил, как его глаза наполнились  слезами, а сердце обволокла печаль. Надо было сказать
девочке ласковые-ласковые слова, успокоить ее малень-  кое сердце, которое рвалось в тоске по убитому отцу, му-
чилось, что только-только начинает жить, а уже не будет  знать мужской ласки, будет жить в земном сиротливом
одиночестве. И сама уже стала не девочка, а девочка-ста-  рушка! Почему? Чья вина? Не его ли, не Платона Прива-
лова?
Пока он раздумывал, на Красную площадь вихрем  влетела миловидная женщина, с сеткою яблок. Увидев ге-
нерала-чекиста с Лубянки, в быстром рывке подняла дочь  на руки, испуганно прижала к себе, как спасая от смерти.
И стала с откровенным страхом, словно стояла перед па-  лачом, смотреть на мужчину в форме.
; Ты о чем с дядей говорила? ; потребовала она не-  медленной правды.
 
Девочка насупилась.
; Объяснялась в любви.
; Кому? Дяде? ; вышепнули по молитве ее бледные и  дрожащие губы; явилась надежда, неужели так и было?
Но девочка еще не умела хитрить. И не умела чувст-  вовать опасность.
И произнесла с наивною простотою: 
; Тебе объяснялась в любви. Товарищу Сталину объ-  яснялась в любви. А дяде, зачем стану объясняться в люб-
ви? Он нашего папу убил, ; малышка покрепче обняла  маму за шею.
Молодая женщина побледнела. Она в тоске и бессилии  посмотрела на строгого и незнакомого военного, словно
нежданно-негаданно оказалась на краю могилы, готовая  и покорно выслушать его приговор, и ценою собственной
жизни вымолить прощение дочери, защитить ее от беды.  И в то же время пыталась ласковым взглядом, как лучом
солнца, проникнуть в его мрачные, пугающие думы, и  силою Ильи-пророка с золоченой колесницы растащить
грозовые тучи, сжечь их молниями, и высвободить от чер-  ного савана ; чистое, голубое небо. Не получится, упасть
в рыдающей молитве на колени, отдать все, что пожела-  ет генерал-чекист, даже себя, но только спасти, спасти от
смерти свою дочь.   
; Извинись перед дядею немедленно! ; властно по-  требовала матерь Человеческая. 
; Не буду, ; заупрямилась девочка, капризно надув  губы.
; Разве  он убил твоего папу?
; Он! ; топнула девочка и разрыдалась, уткнувшись  в мамино платье, судорожно обнимая ее колени.
Расстроенная женщина тревожно посмотрела на При-  валова, глаза ее молили о милосердии. Но взаимного
милосердия она не находила. И тогда молодая мама, не  скрывая тоски и горя, крикнула, сколько было сил:
; Кому сказала, извинись, негодница! ; и так ударила  упрямицу, что малышка плашмя упала на камни площа-
ди, распугав голубей.
 

Привалов как очнулся, вышел из тяжелого забытья.
; Не трогайте ее. За что ей извиняться? Вдруг она и  права? ; произнес задумчиво и с болью. ; Мне надо на
колени встать, за ее счастливое детство! ; со смыслом  вымолвил он.
И, не выдержав, поднял девочку, прижал к себе, вытер  платком ее заплаканное лицо, нежно поцеловал. Поцело-
вал, испытывая и чувство вины, и чувство горя, и чувство  необыкновенной нежности к сиротливому маленькому
существу, и чувство  раскаяния.  За грехи свои земные.
За грехи тяжкие.
Он поставил ее на землю, подал руку:
; Прощай, красавица! Расти, и не печалься! Может, и  правда будет еще у тебя счастливое детство, где не станет
больше врагов народа, расстрелов. Не будет слез девочки  по убитому отцу! Не явилась еще в мир идея, какая цени-
лась бы дороже, чем слеза ребенка!
Он ласково провел ладонью по ее щеке, отдал честь.  И властно пошел по брусчатке к Историческому музею, к
площади Дзержинского, к зданию Лубянки.      
 
безвинность? На всю бесчеловечность? На всю боль и пе-  чаль? И теперь, сколько сирот осталось!
В чем же дело?    Почему он плачет?
Почему слезы?
Почему боль и печаль?
И почему он видит девочку с Красной площади на  иконе Богоматери, какая висела в его избе в деревне При-
валовке, и на какую молилась его бабушка Василиса Про-  копьевна? И почему так хочется печальником-мучеником
упасть на колени перед  девочкою с иконы Богоматери? И  по молитве, по милосердию, с горьким чувством стыда и
с горьким чувством раскаяния, просить прощение у каж-  дого ребенка, кого он оставил сиротою на все сиротливое,
заплаканное Отечество, будь он сыном князя, священни-  ка, офицера, или сыном того, кого Сталин объявил врагом
народа.
Откуда такая обнаженность чувств?  Такая боль?
Такое чувство раскаяния?
Впервые все, впервые. Ничего такого он раньше в  себе не замечал и не слышал. Были, были с Ольгою горь-
кие раздумья о революции, о пророке, но все шло ; от  жизни, от естества; все великие говорили, сомневайся во
 
Он шел по измученной земле, протискиваясь сквозь  живую людскую толпу, и плакал, и слышал, что плакал,
плакал горько и покаянно. Нечаянная встреча с девочкою  взволновала его, принесла незнакомую боль, ощущение
безвозвратной виноватости, мучительной печали. Он, ко-  нечно, стремился обрести в себе волю, крепость ее, стать
властелином себя и своего сердца, но никак не получа-  лось изгнать из сердца тревожность, исцелить свои мучи-
тельно-печальные мысли, освободиться от остро разбу-  женной жалости к маленькому беззащитному существу,
кого так рано коснулась беда. И совершенно безвинно.  Хор плакальщиц, какой он слышал в себе, был ему
непонятен. Разве он не убивал, пусть и буржуев, не ос-  тавлял детей сиротами? Сиротами на всю землю? На всю
 
не поймешь,  что не прав. Гегель говорил: если все мыслят одинаково,
значит, никто не мыслит! 
Но такая обнаженность впервые. Почему? Не смерть  ли застучалась в его светлицу? Не саваном ли покроет-
ся его земля? Такое чувство, ; уже идет по краю моги-  лы! Потому, наверное, и казнит жизнь, на суде Земном,
Страшном ;  за грехи земные, тяжкие.  Только от имени кого?
Бога?
От имени девочки с Красной площади, а теперь с ико-  ны Богоматери?
Но в любом случае он видит ее заплаканное лицо, ее  взгляд, полный презрения, к офицеру НКВД, видит ее мо-
 

литвенно-целомудренную любовь к Сталину, кто убил ее  отца, видит трагически-бессильный страх матери, теперь
вдовы. Осталась без мужа, без любви! По вине Сталина,  но виноват в ее одиночестве, конечно, он, ибо он убий-
ца ее мужа! И еще Каин, ; и себе, и девочке, и молодой  мадонне, кому, по его вине,  выпало жить всю жизнь в
одиночестве, по тоске и печали!
И свои печали, ненасытные, жгучие печали обжигают  и обжигают несказанною болью, словно он уже вошел в
костер Джордано Бруно.
Вошел в самое-самое пламя.   
 
Едва Платон Привалов пересек площадь Дзержин-  ского, остановился у здания НКВД, как ощутил страх и
окаянную земную бесприютность. И еще услышал в себе  предсмертный крик, полный боли и жалости, ; и выстре-
лы, выстрелы, словно уже стоял на эшафоте и падал в  свою молитвенную скорбь, в смерть. Мысленно помолив-
шись, он вошел в здание с первого подъезда, где входили  только народный комиссар внутренних дел, верховные
чекисты. Предъявил дежурному офицеру удостоверение  личности, телеграмму о вызове к Николаю Ежову, от-
дал по требованию личное оружие, и поднялся в лифте  на третий этаж. Было еще время, и он решил прогулять-
ся по сиротливо-пустынному коридору, дабы успокоить  себя, разогнать волнение, но жить по покою не получа-
лось, нервы его слабели, виделся и виделся коридор, как  гробница, а люстры, горевшие ярко-ярко, виделись, как  поминальные свечи.
Платон Привалов остановился у портрета Дзержин-  ского; он был изображен художником на Красной площа-
ди, стоял в накинутой на плечи шинели, защищая собою  Кремль,  Советскую власть. Растревоженные думы, какие
мучили, потекли сами собою, звали к исповеди. И он с  болью, как близкий друг его, спросил: Феликс, скажи, как
быть? Я чувствую себя одиноким, страшно одиноким, в
 
Войны не было, а моего папу убили.
 

империи НКВД, какая создана Ежовым. Все твои чеки-  сты варварски убиты в Бутово, выброшены в братские
могильники без имен, без крестов, без тоскующего и про-  щального поцелуя любимой женщины в траурной вуа-
ли, и без единой слезинки матери Человеческой! И кем  были убиты? Мною! Твоим чекистом! Ратником-Перес-
ветом революции! Я каждому стал Каином! И  Брутом! Я  стрелял в сердце того, с кем в 17 году вышел на Кулико-
во поле! И палачом повелел мне быть сам народный ко-  миссар внутренних дел Николай Ежов! То ли испытывал
на верность Сталину, то ли решил надругаться над моим  сердцем, услышав, чутьем зверя, мою человечность, мое
милосердие!
Я не желал идти палачом на эшафот, где должны были  казнить  драгоценную россыпь страны Советов! Я желал
принять отречение, и застрелиться! Но не мог, не мог за-  стрелиться, ибо люблю! Бесконечно люблю! Словно лег
черный и загадочный рок в мое сердце с самого неба, от  самого Бога.   
Любовь должна осветлять человека! Я же, именем  Любви, становлюсь палачом! Разве так бывает в жизни?
И почему так было в жизни? И почему так стало именно  со мною?
Я палач, я Каин, ибо люблю!
Но не люби я, я бы убил себя! Безжалостно бы убил!  Безжалостно бы прозвучал роковой выстрел в Отечест-
ве!
 
выстрела, от смерти человека! Молодую девушку, при-  говоренную к смерти, насилуют всем скопом, пока ее не
казнят!
Феликс, я устал убивать! Я устал слышать по ночам  выстрелы, горькие и скорбные крики мучеников, кто без-
винно умирал в крови на холодном полу. Я устал жить  в красной рубахе палача! Разве я явился на свою землю
злодеем? Не испытываю тоску и совесть, если убиваю  безвинный люд? Скажи, как быть?
Феликс Дзержинский молчал, он тоже не знал, как  быть? В свое время большевики-ленинцы прочили его в
вожди; вместе с тем, он не ладил со Сталиным, и не раз с  удивлением спрашивал в своем окружении, откуда в пар-
тии взялся этот уголовник?
Не спроси, жил бы дольше.
Вождь чекистов молчал, он не пожелал стать его про-  роком, ибо сам не знал, как ему быть, и только смотрел с
портрета на Платона Привалова, строго и вдумчиво.
Генерал-чекист вошел в приемную народного комис-  сара внутренних дел в строго назначенное время. Началь-
ник  секретариата Шапиро, внимательно изучив докумен-  ты, попросил обождать, Николай Иванович Ежов занят;
освободится, примет немедленно.
Кивнув, вельможный чекист опустился в кожаное
 
И я бы ушел человеком!  С земли!
С грешной земли!
Помолчав, смирив слезы, комиссар государственной  безопасности по любви посмотрел на Дзержинского, про-
должил в исповеди измучивать свое сердце.
И как служить в ЧК? Служить верою и правдою? В  святое воинство пришли совершенно новые люди. Им
уже наплевать на идеалы революции! Дальше вина, карь-  еры, грудастой бабы,  фантазия не возвеличивает себя! И,
страшно сказать, испытывают радость, наслаждение от
 
кресло. Сел вольготно, небрежно, словно на душе не  было стонущего воя метели, а была озерная гладь, где на
утренней заре плавали белые лебеди. В приемной густи-  лось, мучилось гробовое безмолвие. Секретарь сидел за
столом, как загадочный Рок. Настенные часы с золотым  маятником, сдержанно отбивали время, и невольно несли
в душу, растревоженную страхом, бесконечные печали,  словно пророчески вызванивали реквием по его жизни.
И в самом деле, зачем вызвал Ежов? Что его ждет? Ра-  дость? Повышение по службе? Арест? Пытки на Лубян-  ке? Смерть? Хотелось верить в красоту жизни, в красоту
 

солнца, в красоту белых роз, что стояли в хрустальной  вазе! Но все, что жило вокруг, тревожило мрачное пред-
чувствие. Нет ничего страшнее, как стоять на эшафоте,  под ножом гильотины, ; и еще надеяться на жизнь! Не
сломается ли гильотина? Не напьется ли пьяным па-  лач? 
Надо было бы собраться, но не получалось. Нервы со-  всем расслабились, и жили сами по себе, как кричащая
боль! Как неистощимая, стонущая боль! Было и бесстыд-  но-радостное ощущение, что остался один на кровавой
арене римского Колизея, как Спартак, как гладиатор-по-  бедитель, повергнув в битве друзей. Стоял с мечом, из-
раненный, весь в крови, и ждал, что решит толпа? И сам  Цезарь? Куда повелительно укажет его палец? Если вверх
;  ожидает Солнце! Если вниз ; ожидает Могила! Что же  будет жизнь или смерть?
Не смерть страшила Платона Привалова, страшило расставание с Ольгою! На кого ее оставит? И как он будет
жить в холодном пространстве, в холодной тоске, зная,  что его любимая останется на земле? Он просто истает
там последнею Слезинкою. Последнею Печалью. По-  следнею Тоскою. Мучительно истает  Любовью.
Зазвонил телефон. Шапиро снял трубку. И вежливо  сообщил Привалову:
; Товарищ народный комиссар просит вас к себе!  Платон Привалов смело вошел в кабинет. И ощутил,
как повеяло могильным холодом, словно вошел в мрач-  ную гробницу. Николай Иванович Ежов, обер-палач Ста-
лина, перед кем в страхе трепетали и угодничали самые  могущественные вожди в армии и государстве, сидел в
кресле за письменным столом, и с красным карандашом  просматривал секретные донесения разведчиков из Зару-
бежья.
Ярко горела настольная лампа в нимбе из жестяных  листьев по абажуру, высвечивая портрет Сталина и вдум-
чивое лицо народного комиссара.
Едва он поднял голову, генерал-чекист подтянулся,  прищелкнул каблуками:
 
;  Комиссар государственной безопасности второго  ранга Платон Привалов прибыл по вашему вызову!            
Хозяин кабинета отозвался благожелательно:
; Рад видеть, вас дружище, как самого верного ору-  женосца партии! Рад, рад! Прошу садиться.
Едва генерал-чекист сел в углубленное кресло, Ни-  колай Иванович Ежов в довольстве осветил его взглядом
фиалковых глаз, и неожиданно посмотрел в самую-самую  бездонность души, словно желал прощупать ее гибельны-
ми щупальцами спрута до самого края Вселенной, дос-  тать все, что спрятано в человеке даже от Бога.
; Скажите, Платон Федорович, какую тайну вы несе-  те в себе?
; Я? Тайну? Не понимаю, о чем вы, Николай Ивано-  вич? ; чекист попытался невинно улыбнуться, но улыбка
получилась печальная, как сквозь траурную вуаль.
; Понимаете, все вы понимаете, комиссар! ; уверил  его Николай Ежов. ; Вы разведчик от Бога. И умница не
меньше Гегеля. Но скрываете свою правду, не чувствуя  вины и раскаяния! Как с вами общаться? Я считал вас ис-
кренним человеком! Ошибался?
Всесильный правитель империи НКВД обласкал его  светом фиалковых глаз:
; Кто такой Сергей Кузин?
; Лейтенант чекист, оперуполномоченный Особого от-  дела. 
; Он еще жив?
; Покончил жизнь самоубийством.  ; Почему? ; спросил цепко.
; Не сложилась любовь. Девушка изменила.
; Лукавите, Платон Федорович, ой, как сильно лука-  вите!
Николай Ежов достал из сейфа письмо чекиста Кузи-  на, оно было залежалое, скомканное, и он долго, стара-
тельно разглаживал его ладонью.
; Я вам зачитаю его предсмертное письмо. «Дорогая  мама! Когда получишь письмо, твоего Сергея уже не бу-
дет живым в горьком и скорбном мире, но ты не плачь,
 

моя родная! И никого не вини! Я ухожу из жизни сам, по  собственной воле и по собственной печали! Ты вырастила
меня честным человеком, повелела любить свою землю с  ее разливом васильков и ромашек, любить людей. И я так
жил, чтил в человеке его земную правду, его единствен-  ность жизни!
Но все изменилось, едва по путевке ЦК комсомола  меня направили на работу в органы НКВД, где я стал,
мама, страшно сказать, ; палачом! Я избиваю безвинно-  го человека, гордость земную, резиновыми дубинками,
избиваю до смерти, пока не потечет кровь! И кровь льет-  ся, как водица! И стоны боли разносятся черным трауром
на всю тюрьму! Нам следователи говорят: убивай, раз не  сознается, что он враг народа! И мы убиваем! За что? Чем
они, божьи люди, провинились? Никто не знает. Но полу-  чен приказ и мы, как звери, забиваем жертву до мучитель-
ной гибели! Слышишь, мама, до отчаянно мучительной  гибели! Забиваем безвинные, красивые, человеческие
души! Больно, мама! Разве ты родила меня извергом? По-  верь, ты бы прокляла меня на все века, если бы увидела,
что я делаю с людьми!  И отреклась.
Но я еще не думал о смерти. Однажды ночью привели  под конвоем на кладбище мучеников, кого Особое Сове-
щание при НКВД, приговорило к смертной казни. Толпою  поставили у вырытой могилы, и стали расстреливать. Не-
ожиданно, откуда узнали, прибежали из города родные,  матери Человеческие, женщины с грудными младенцами,
старики и старушки, дети, прорвали цепи заграждения,  и стали с великим горем в сердце, со слезами отчаяния и
скорби,  прощаться с обреченными на казнь, кого мы еще  не успели расстрелять!
Мама, что было! Не описать! Плачут матери, плачут  жены, плачут дети, плачут сами приговоренные. И мы, кто
охранял эшафот, саму казнь, увидев человеческую боль,  боль народа, тоже плачем! И я плачу! Невыносимо, как пла-
чу, мама! Ибо больно, невыносимо больно, мама!  Родст-  венники, живое человеческое милосердие, упали на коле-
 
ни, ползут к начальнику расстрельной команды, именем  Бога просят о помиловании! Офицеры-командиры кричат
толпе: разойдись! На наше оцепление бросаются с пис-  толетами: почему, сволочи,  пропустили толпу на погост,
на место казни? И грозятся  расстрелять каждого! А как  ее, толпу, человеческую боль, сдержать? Как сдержать
живое милосердие? И чем? Пушками? Разве можно пуш-  ками убить в человеке любовь к человеку? Убить живое
милосердие?
Мы стали стрелять вверх, как гласит устав. Толпа не  расходится! Люди встают рядом с обреченными! Тогда
приказали выкатить пулеметы,  ; и стали расстреливать  каждого, каждого, и кто был приговорен к смерти, и со-
всем невинные живые существа! Совсем молоденькие де-  вушки, в ком богами земли заложено чувство жизни, чув-
ство бессмертия, кого еще не совсем убили, выползают из  могилы, все в крови, радуются, что спаслись, в надежде
на жизнь, шепчут: «Мы живы! Мы живы!» Мы же, по ко-  манде, озверело, штыками  докалываем земную красави-
цу, а они, как назло, живут и живут! И даже, поддетые на  острие штыков, со слезами, по милосердию причитают:
«Не убивай, брат! Разве мы виноваты? Мы пришли про-  ститься с отцом, кого вы должны убить! Неужели я, дочь,
не могу проститься с отцом, с кем расстаюсь на  всю зем-  ную жизнь?»  Но мы убиваем! Убиваем! И убиваем!
Мама, я не выдержал и пришел утром на Лобное ме-  сто, где мы казнили Человеческую Боль, Человеческую
Совесть, Человеческое Милосердие,  пришел со слезами,  с обожженною болью. И увидел, просто удивительно, ;
там, где мы казнили Человеческую Боль, Человеческое  Милосердие, Человеческую Любовь к Жизни, был возне-
сен крест! Кто мог вознести его за одну ночь Поминове-  ния? Прямо, как боги неба по милосердию опустили его
на кандальных цепях на Великую Боль! На Великую За-  плаканную Русь! Я присел рядом, и стал плакать, мама!
И понял, дальше я жить не смогу! И как жить? С каким  сердцем? С сердцем палача? Прощай, мама! Твой люби-
мый сын Сережа».
 

В обитель просторного кабинета ворвалось горестное  безмолвие;  стало тихо. Скорбно тихо. Могильно тихо.
Ежов угрожающе посмотрел:
; Вас, товарищ комиссар государственной безопасно-  сти второго ранга еще не измучивают такие мысли?
Привалова бросило в жар:
; Избави Бог, ; поспешил заверить он и преданно по-  смотрел в злые, фиалковые глаза.
Народный комиссар тоже жгуче холодно посмотрел в  глаза генерала-чекиста, выверяя, насколько он правдив,
насколько лжив; он не верил в целомудрие человеческо-  го сердца; все лжецы, все душою Квазимодо. Он, как и
вождь, никому не верил: ни жене Евгении Соломоновне,  ни большевикам, ни красному командиру, ни Богу! И за-
чем верить? Веришь, обманут! Не веришь, кто обманет?  В то же время, Вера в Человека, в его святость, трево-
жит Жалость, мучает Милосердием, и можно ли будет  отсылать на казнь тьму и тьму большевиков-ленинцев,  командиров, если верить в Человеческую Святость, в
Человеческую Совесть, в Человеческую Правду? И где  она Святость, Совесть и Правда? Большевики свершили
революцию, расстреливали буржуев, а теперь сами ста-  ли буржуями! Графские особняки, вельможные машины,
жены-княгини, дочери-принцессы, дачи в сосновом бору,  курорты на берегу Черного моря, лечат профессора! Он,
Николай Ежов, рабочий! Что ему досталось от револю-  ции? Только диктатура пролетариата, и то ее забрали в
дар, те, кто поселился в Кремле. И правят власть от его  имени! Где же Святость? Где Правда?
Случаем, и его вынесло в Кремль, в секретари ЦК  ВКП (б), а так бы всю жизнь, как вол, крутил жернова, на
заводе в Питере, во благо буржуя!
Не любил он, никак не любил большевиков-ленинцев;  прозорливый Иосиф Сталин  мудро разгадал его душу, и
не зря, не зря назначил председателем Земного Страшно-  го Суда, чего Бога ждать, слетит с голубого неба, не сле-
тит, явится с секирою, не явится, а грешная жизнь уже  подошла к краю. 
 
Николай Ежов прервал в себе благостное раздумье.  Спросил с грозою:
; Скажите, товарищ Привалов, письмо чекиста Сер-  гея Кузина работает на авторитет НКВД?
; Вы правы, не играет, ; угодливо отозвался Платон  Привалов, привстав.
; Видите, как вы умно рассуждаете. Прямо, как про-  рочица Кассандра! Теперь представьте, как люди узнают
о расстреле безвинного человечества? В кого мы обратим-  ся? В палачей-зверей? Вы знаете, как на Руси отозвались
Ленские расстрелы, по воле царя? Народ поднялся на воо-  руженное восстание! Вы расстреляли Безвинное Мило-
сердие, вы возмутили народ и обрекли его на восстание!  Вы желаете свергнуть Советскую власть? На какую раз-  ведку вы  работаете? На германскую? На японскую?
Генерал-чекист ощутил, как его залило жаром, слов-  но бросили в доменную печь, в самое пламя; сжималось
платок,  стал вытирать им пот: после такого общения с народным
комиссаром, голубое небо можно увидеть только с висе-  лицы! И про себя просчитывал, зачем вызвал злобный и
воинственный карлик? Куда клонит?
За каждым словом, и ласковым, и траурным, слыша-  лось одно: смерть, смерть, смерть. Неужели ему выпало
по черному жребию рухнуть подстреленным злодеем-  коршуном на землю Русскую, на свою могилу? Он стра-
дал от неизвестности! Но больше страдал ; от подлого,  презренного страха в себе, который снова забрался зме-
ею в сердце, и невыносимо, неумолимо измучивал его!  И он уже пожалел, что не застрелился, получив вызов от
Генерального комиссара государственной безопасности!  Тот, кто получает вызов в Москву, ему вручается как бы
пиратская метка, знай, ты приговорен к смерти! Так уже  повторялось тысячи раз! И чего он приехал в Москву? За-
чем? И тут же отверг роковое, мучительное желание. Он  не мог застрелиться! Его, на земле, в злобном мире, дер-
жала Ольга! И, наверное, хорошо, что держала! Так бы он  уже не жил! Не видел бы солнце, какое с любопытством
 

рвалось в окно, не слышал, как площади звенят трамваи,  точь-в-точь, как звенели колокольчиками, в его детстве,
стреноженные кони, пасясь в ночном, не слышал бы да-  лекого людского многоголосья на бульваре.
Не слышал бы жизни!  Себя!
Ольги, своего сына!  О чем печалиться? 
Николай Ежов, несомненно, был безраздельным вла-  стелином его жизни! Ему ничего не стоило загнать его
Мечом Чекиста на эшафот! И казнить! Генерал слышал  в себе обреченность! Но теперь, на краю могилы, о чем
печалиться, о чем сожалеть? И сколько можно себя из-  мучивать в страхе? Гибельные качели, которые носят
его в злобном мире между Жизнью и Смертью рано или  поздно оборвутся, поскольку он сердцем, милосерди-
ем, отбивается от страшной стаи, куда его загнали Злые  Ветры революции, ибо боги земли и неба вверили ему
Любовь! И именно через Любовь оживили, переполнили  его сердце ; милосердием! Вытеснили из сердца всю
ледяную, окаянную бесчувственность, какую он вобрал  в себя, оказавшись в Диком Поле под злым, метельным
ветром!
О чем сожалеть? О чем?  О любви? О милосердии?
 
;  У начальника управления НКВД по Саратовской
области Родиона Пилара отправлено в лагерь и казнено  30 тысяч троцкистов, у начальника управления НКВД по
Ленинградской области Льва Заковского ; 34 тысячи! У  наркома внутренних дел Белоруссии Льва Леплевского
изыскано ; 70 тысяч троцкистов!» И Сталин, в благо-  дарность, даровал ему орден Ленина и вернул на рабо-
ту в Москву, в народный комиссариат! У вас же, Платон  Федорович, у начальника управления НКВД  по Верхне-
уральску, отправлено в лагеря и казнено, ; он взглянул  в документ,; семь тысяч врагов народа! Скажите, как
расценивать ваше милосердие? Воинство Льва Троцкого  укрылось в подполье, ожидает часа, дабы залить кровью
Отечество, убить товарища Сталина, а вы, верховный те-  лохранитель его, кому по службе, по зову совести и офи-
церской чести, выпало защищать Иосифа Виссарионови-  ча, допускаете преступное милосердие! Утратили святую
веру в революцию? Продали душу Мефистофелю? Вы,  любимец Сталина?
Платон Привалов произнес сдержанно:
; Ваше обвинение несправедливо, товарищ народный  комиссар внутренних дел! Я не могу продать душу Мефи-
стофелю-Троцкому, ибо по чести офицера служу револю-  ции! Но если вы считаете, ваше обвинение справедливо,
позвольте застрелиться!
Николай Ежов смягчил свое сердце:
 
Я бы желал  знать, почему вы смягчаете сердце к врагам народа? Вы
 
Похоже, Николай Ежов сам еще не знал, что делать с  чекистом? Но угадывал на расстоянии его сердце, насла-
ждался страхом его гибели.
; Я вижу, вы молчите! Не желаете открываться, на ка-  кую иностранную разведку работаете? Что ж, посмотрим
сводку по разоблачению врагов народа!
Он достал папку с титульным золотым тиснением  «НКВД СССР», ниже было выгравировано каллиграфи-
ческим почерком «Совершенно секретно».  И стал читать:
 
За Советскую власть  вы готовы были под траурный марш Бетховена гнать на
Голгофу весь род человеческий! Теперь же к троцкистам  проявляете милосердие за милосердием! Даже перестали
выезжать на расстрелы! Почему? Надоело присутствовать  на расстреле врагов Отечества как начальнику управле-
ния НКВД? Желаете присутствовать на собственном рас-  стреле? Как враг народа?
Правитель всесильной империи НКВД тяжело, пыт-  ливо посмотрел:
 

; И когда прикажете вас расстрелять за утрату клас-  совой ненависти?
Платон  Привалов молчал, что он мог ответить черно-  му пауку, кто ткал и ткал ему паутину?
Николай Иванович долго стоял у окна, наблюдая, как  разворачиваются на площади трамваи, с шиком пролета-
ют машины, с молитвенным спокойствием прогуливают-  ся по улице люди.
Наконец, сказал:
; Я сожалею, но для работы в Москве вы еще не со-  зрели. Я назначу вас заместителем начальника управле-
ния НКВД по Дальневосточному краю! Полагаю, това-  рищ Сталин одобрит мое представление!
Николай Иванович присел к столу.
; В свое время, с моего соизволения, вы ездили с  Михаилом Фриновским и Львом Мехлисом на Дальний
Восток, разбирались с подпольем Троцкого! Вы тогда  хорошо постреляли врагов Отечества! Теперь вам надо
будет вплотную заняться маршалом Василием Блюхе-  ром, его воинством! Выяснить, чем он живет? Каким
настроением? Живет же он как падишах в Персии. При-  ласкал молоденькую красавицу-северянку Глафиру, об-
рел семью, плодит детей. Пьет горькую с командирами!  А воинственная Япония уже выкатила танки и пушки
к нашим границам, к реке Холкин-Гол! Служить моло-  денькой мадонне надо! Любить детей надо! Но кто будет
Родине служить?  Генерал-чекист подтянулся:
; Совершенно справедливо! На Дальнем Востоке, не  извольте беспокоиться, я верну вашу любовь, товарищ
народный комиссар внутренних дел!
Николай Ежов, не скрывая любви к вельможному че-  кисту, на прощание обнял его.
; Счастливо, дружище!
Платон Привалов по-военному четко развернулся. И  пошел к выходу. Он радовался невероятно. Да можно ли
было такое представить? На Колыме страдает его Ольга,  а лагеря Колымы входят в империю Дальнего Востока!
 
Это же будет возможность видеть ее! Будет возможность  облегчить ее жизнь!
О, какая в его велико милосердную душу ворвалась  сладостная нежность! Неужели? Они на далеком засне-
женном севере будут вместе! Какие же боги земли и неба  поднесли ему такой  подарок? Он только одного и желал
на земле: видеть близко страдалицу Ольгу! И идти по  земле, рука в руку, сердце к сердцу, и не слышать больше
гибельные стоны, человеческую боль, выстрелы на рас-  свете.
Но слышать человеческую боль еще придется!  И расстреливать еще придется!
Во имя любви к Ольге!  Во имя любви к сыну!
Кто еще так мучился на костре совести?
Но покинь он костер совести, костер Джордано Бру-  но, перестань ; убивать, убьют его! В мгновение убьют,
в мгновение выбросят из краснозвездной тачанки в вы-  рытую могилу, как чертополох, и красные кони в удаль
пронесутся над его траурною землею!
Генерал-чекист вышел в приемную, достал платок,  желая вытереть пот. Но не успел; подошел начальник ох-
раны народного комиссара внутренних дел, Сергей Афа-  насьевич Ефимов, еще двое в штатском, известили, он
арестован, и живо, до боли, до хруста завернули за спину  руки. Защелкнули наручники. Подвели к двери в глубине
помещения, втолкнули в лифт. И через мгновение чекист-  пленник уже был во внутренней тюрьме Лубянки.
В тюрьме стояло могильное безмолвие. Над камерами  горели лампы, свет был мал, невесел, и они больше напо-
минали лампадки перед иконами. По мрачному коридору  прохаживались, с бесстрастными ликами, ; воинствен-
ные стражники Князя Тьмы. Плененного чекиста ввели  под конвоем в  бокс, где не было излишеств, а стояла
только каменная скамья, влитая в пол. В боксе его ждали
 

два стража; они стали злобно, осатанело срывать с узни-  ка малиновые петлицы со звездою, ордена Красного Зна-
мени, ромб «Почетный чекист», заставили снять сапоги,  ремень, все одеяние. 
Платон Федорович  не издал ни крика, ни стона. Толь-  ко ощутил в себе великую тоску и великую обреченность,
и еще горько-бесконечное отчаяние великого грешника.  Вскоре, достаточно унизив, его отвели под конвоем в оди-
ночную камеру-гробницу.
Туго, как выстрел, захлопнулась железная дверь, хо-  лодно, нервно, проскрежетал ключ, ; жизнь, где живут
боги солнца, где поют и танцуют в обнимку Печаль и Ра-  дость, завершилась. Он ; в темнице Князя Тьмы! В же-
лезной маске! Наедине с собою. И со смертью. На сердце  на все времена опущен черный саван.
Пленник Лубянки лег на тюремные нары, сцепил  ладони под затылком, прикрыл глаза. Все сложилось по
Библии: одним пришло время жить, другим умирать!  Цезарь не пожелал держать на свободе вероотступника,
который Сжег Свое Распятье. Палачи с Лубянки сумели  разглядеть его милосердие. Его плачущее сердце. Его
любовь к людям. Да и как спрятать слезы, какие льются  сами по себе на расстрельном погосте, где по воле Цезаря
казнят Русскую Совесть, Русскую Мятежность, Русскую  Прекрасность!
Из письма генерала-чекиста ПЛАТОНА:
 
венная скорбь, одна земная бесприютность! Надо бы на-  сытить его Добром и Любовью! Но как? Ты, наверное,
тоже слышишь, через северный ветер, какой благовест  радости взметнулся над бесконечными снежными про-
сторами, ; я еду к тебе! Но, Ольга, милая Ольга, ты,  наверное, слышишь во мне и над бесконечными метель-
ными просторами, какой еще благовест-реквием, бла-  говест печали расстилается в стонущем плаче гуслей?
Я еду не праведником земли Отцов, я еду палачом земли  Отцов! Вот такое мне снова выпало распятье, где ты
переполнен любовью, любовью не только к тебе, моя бес-  смертная избранница, но и любовью, страшною, неумо-
лимо гордою любовью к жизни, к каждому человеку! И я  должен его убивать!
Представляешь?  Люблю, ; и палач!  Люблю, ; и убийца!
Не нес бы любовь, не был бы палачом!
Как задумаюсь, страшно, страшно. И снова врыва-  юсь в то Время, где одна молитвенная скорбь, одна зем-
ная бесприютность!
Мчу к тебе, мчу к тебе, милая Ольга, и успокаиваю  себя: не мною, не мною разогнан траур-реквием над Оте-
чеством, где еще долго будет литься человеческая кровь,  и долго еще будет мучиться над землею эхо человеческой
 
«Милая Ольга! Знала бы ты, какое я испытал в себе  песнопение, когда император Николай Ежов известил:
я назначен наместником на Дальнем Востоке. И даже  были уже вручены им верительные грамоты, с неогра-
ниченными диктаторскими полномочиями, и даже было  уже княжеское застолье. Я еду к тебе! Я мчусь к тебе!
Представляешь, мчусь к тебе, как северный ветер, кто  только и ласкает тебя в дальнем краю, целует твое лицо,
твое тело! Мчусь, дабы наслаждаться близостью, де-  литься ласками и нежностью, стонами любви, каждым
 

Я уже не палач!
И никогда больше им не буду!    Но я люблю!
Люблю!
Такая вот жизнь, милая, Ольга, то страшно, что па-  лач, то страшно, что люблю!
Я один. Камера без окна. Чистая гробница. Только на  потолке лампочка в плетеной сетке, ; как бы одно живое
существо. И то чужое. Свет ее горит не жар-птицею,  а еле-еле, дабы надзиратель мог видеть узника, и разо-
браться, кто он, еще житель или уже улетающий жура-  вель в небо? Теперь, как я полагаю, ночь. И представляю
себе звезды, луну, плывущие облака. И даже вижу березы  у озера. Как же они красивы березы у озера, в русском
Отечестве! Только из тюрьмы можно увидеть всю кра-  соту берез, и всю красоту прочувствовать.
Только из тюрьмы.
Милая Ольга, я лежу и думаю о тебе. И не знаю, что  лучше?
Любить, и быть Палачом, это видеть тебя, видеть!  Любить, ; но не быть им, это тебя не видеть, не
видеть, не видеть!
Как же я измучиваю себя на пыточном колесе!
Во мне расположилась вся земная сладость чувств,  какими Бог одаряет человека от любви! И вся земная го-
речь чувств, какими одаряет король дьяволов Мефисто-  фель! Шагну влево ; горю на костре! Шагну вправо ;
горю на костре!
Как же хочется пожить в мире любви и милосердия,  где бы ни было горько-стонущей боли человеческой, кро-
ви человеческой, где бы ни слышались неумолимые, беско-  нечные проклятья палачам!
И сами выстрелы!    Выстрелы!
Выстрелы как ; ощущение Страшного наказания  мне!
Твой Платон».
 
Сказание пятнадцатое Предъявлено обвинениев измене Отечеству,где приговор  по 58 статье                один-смерть                Тюремщик открыл камеру:  ; На допрос! Живо!
Узника Лубянки ввели в кабинет следователя; была  ночь, венценосные окна зашторены. Светоносно горела
люстра, удачно освещая портрет Сталина. За солидным  письменным столом сидел красивый человек, с сединою,
в мундире капитана государственной безопасности. В пе-  пельнице лежала трубка.
Он поднял голову: 
; Меня зовут Иван Карлович Кузенец-Романов, я сле-  дователь Особой следственной части НКВД СССР. Буду
вести ваше дело.
И прямо заявил:
; Вы обвиняетесь в измене Родине! И арестованы как  шпион Германии и Японии! Вместе с тем, вы обвиняетесь
в том, что готовили покушение на жизнь товарища Ста-  лина. Вы, гражданин Привалов, полностью изобличены и
будете расстреляны!
Следователь вдумчиво посмотрел, выверяя, как силь-  но  напугал генерала Лубянки, а теперь пленника Лубян-
ки, ; и потребовал, если он собирается жить,  поведать  все по совести, почему предал Родину? Кто вверг в пре-
 

ступное деяние? Его сообщники? Скрывать вам нечего,  мы все о вас знаем!
Платон Федорович отозвался вежливо:
; Но если вы сумели изучить мое пространство души,  то сумели и увидеть, я честный человек!
Следователь полистал папку с обвинениями:
; Разочарую вас, Платон Федорович. Изучая ваше  пространство души, мы как раз не нашли, что она чис-
та и целомудренна,  переполнена благородным желанием  служить социалистическому Отечеству! Ее сжимают чер-
ные круги траура, ибо продана за тридцать серебреников  германской разведке еще в 1919 году, в то время, когда вы
работали в ЧК Петрограда! Расскажите, каким образом  вас завербовала Ольга Михайловна Воронцова-Витте ра-
ботать на буржуазную Германию?  Платон Привалов отозвался угрюмо:
; Я не знаю Ольгу Воронцову-Витте!
; Не знаете? ; выразил удивление следователь, не  скрыв насмешки.
; Не знаю. И решительно отвергаю обвинение в госу-  дарственной измене!
Капитан государственной безопасности благожела-  тельно раскурил трубку:
; Я вижу, вы совсем не представляете себе, Платон  Федорович, в какую попали метель, и на какую свадьбу
занесла вас забубенная тройка? Вы же генерал, любимец  Сталина, отправили на виселицу тьму-тьмущую печаль-
ников-мучеников! Как же вы для себя не желаете осмыс-  лить, если вы сами назовете имена сообщников, то я сни-
му вас с Голгофы, с распятья, как воскресшего Христа, и  вы снова сможете жить, любить Ольгу Воронцову-Витте!
Но если не вы, ; а я назову ваших сообщников, то вас  приговорят к смерти уже безо всякого помилования!
Следователь Иван Карлович был прав. Признание  могло даровать жизнь! Но назвать имя Ольги он тоже не
мог! Ее тоже казнят, как и его! Казнят как жену! Ольга и  так живет, как на плахе, ее в любое время могут казнить
как графиню и как боевика от партии эсеров! Пока он был
 
генералом НКВД, он отбивал щитом и мечом, все стрелы  Робин Гуда, которые летели в его земную избранницу. Но
теперь? Теперь?
Он думал не только о себе! Себя уже не спасти! Он  думал, как спасти красавицу Ольгу, зачатую его сыном!
Вербовка в шпионы, когда он служил в ЧК в Петрогра-  де, это ход следователя, дабы подвести его к расстрелу.
Можно ли вывернуться? Спастись?  Спастись ему, ; спастись Ольге!
Но надо знать, кем он арестован, загнан на пыточ-  ное колесо? Николаем Ежовым? Самим Сталиным?
Если вождем, то спасения уже не будет; он повел от-  стрел генералов-чекистов! Будут забивать до смерти,
как забивали до смерти  Всеволода Мейерхольда, ве-  ликого режиссера, оставят живою только руку, чтобы
мог подписать протоколы. Расстреляв его, убьют и его  жену Зинаиду Райх, ту, что в свое время была женою
Сергея Есенина!
Сталин дает чекистам с Лубянки жить десять лет!
Не с того ли, что палач дольше жить не должен? Не  роскошество ли получается? Разбросал бесконечные
братские могильники по Земле Печали, а сам живет? Пьет  шампанское! Целует в сладость любовницу! Получается,
Платон Привалов воистину зажился! И все же, умирать,  умирать никак не хочется! Хочется жить и  жить! По воле
любви он переполнен всеми земными загадочными чув-  ствами! Кажется, не вычерпать себя, свою любовь к жиз-
ни, свою любовь к ромашке на лугу, к закату на озере,  любовь к россиянке за миллионы лет! Он весь растворен
в любви! Хорошо бы умереть, когда исчерпаешь себя, ко-  гда проживешь-изживешь все на земле, чем переполнен!
Какая же сладость, чувствовать жизнь, какую любишь, и  какая кончается!
Так и хочется бежать на солнце и кричать: жить, жить,  жить!
Капитан государственной безопасности прервал раз-  думье узника Лубянки, поторопил:
; Вспомнили, кто такая Ольга Воронцова-Витте?
 

; Через мой строго политический отдел в ЧК Петро-  града прошли тысячи эсеров! Могу ли я поименно пом-
нить каждого? 
Иван Карлович медленно подошел к пленнику, сильно  ударил его. Налетели палачи-чекисты, сшибли на пол, и
стали усиленно  избивать резиновыми дубинками; чело-  век провалился в боль, в стон, в избиение.
Но терять себя было нельзя, в мире убиения, надо  слышать себя! Свое сердце, свою совесть! Думать, что ты
одинокий парус в море! Одинокая звезда в небе! Одинокая  ромашка на лугу, сломанная копытом лошади! Переста-
нешь плакать, стонать, забьют! Больно, не больно, живи и  живи с собою; ты любишь! Ты не выдашь любимую! Она
твоя ; песня сольвейг, песнь бессмертия! И боги любви  будут поддерживать тебя, вселять силу воскресения!
Платона Привалова били по пяткам резиновыми ду-  бинками. Такая пытка казалась сильнее, чем сжигание
мученика на костре Джордано Бруно!  Каждый удар изу-  верски обжигал окаянною болью, проникал, как горящая
молния, через все тело, через все чувства, через все мыс-  ли. Неумолимость боли была бесконечною.
Безжалостно избиваемый пленник дико кричал, нис-  колько не стесняясь богов совести, гордого мужского дос-
тоинства, какое  бросал, на радость палачам, под колес-  ницу собственной боли! Крики  от безумия помогали не
исчезнуть из империи Разума и Сердца, нести и нести в  себе человека.
Как велико земную правду!  Как трубача Вселенной!
 
;  Вспомнили, кто такая Воронцова-Витте?
Узник Лубянки с печалью посмотрел. Качнулся на сту-  ле. Его поддержали. Надо бы говорить; оттянуть время.
Еще одного избиения он бы мог не выдержать, потерять  себя. Но выдать любимую, опять же, не мог, можно пред-
ставить, какую бы палачи, выбивая признание, разогнали  кровавую круговерть.   
; Я не знаю Ольгу Воронцову-Витте!
Следователь понял, избивать стоика бессмысленно!  Можно его окровавленную голову поднести на золотом
подносе Николаю Ежову, но он и тогда не откроет свою  загадочную и бесценную истину, кем ему приходится
Ольга Михайловна Витте? Узник не готов выдать Оль-  гу, стать ее Каином, и Каином любви! И будет ли готов?
Скорее, примет смерть на распятье, как Христос принял  смерть за веру, но Каином не станет!
Вдумчиво посмотрев на избитого пленника, Иван  Карлович изменил направление допроса!
; Имя Артура Артузова-Фраучи вам тоже ничего не  говорит?
; Почему? Во времена Феликса Дзержинского он  служил начальником зарубежного отдела ВЧК, мы вме-
сте разрабатывали операцию по поимке известного вождя  эсеров Бориса Савинкова. И были оба награждены Ека-
бом Петерсом именным оружием.  Капитан  не скрыл удовольствия:
; Я вижу, вы не весь сотканы изо лжи! Знаете ли вы,  что Артур Артузов на совещании в НКВД, назвал чеки-
стов палачами, а великого Сталина обычным убийцею?  Платон Федорович, несомненно, знал. Он сам при-
 
Капитан государственной безопасности  повелел пре-  кратить избиение. Платона Привалова усадили на стул,
по лицу его текла кровь, кровь он вытереть не мог, не  было сил.
Иван Карлович вытер ему лицо платком, брезгливо  отбросил его в корзину:
 
сутствовал на том совещании начальников управлений  НКВД на Лубянке, где мятежный генерал, с пленитель-
ным бесстрашием поднял меч гладиатора и вышел на рус-
ский Колизей, желая сразить в  поединке чудовище, чье  имя Лубянка! Он прилюдно назвал Николая Ежова и его
окружение черными палачами! 
Генерала-вероотступника арестовали прямо на сове-  щании, на лифте спустили в тюрьму, в бокс, где его из-
 

бивали дубинками Михаил Фриновский, Яков Агранов,  вся остальная палаческая знать. Самосуд приостановил
Николай Ежов; надо было провести следствие, и казнить  вероотступника по законам офицерской чести, в науку ос-
тальным.
Платон Привалов вытер кровь, она текла по щеке:  ; Да, знаю.
; И вы, конечно, так не думаете о Сталине, как он? ;  продолжил пытку офицер госбезопасности.
Узник побледнел:  ; Нет, не думаю.
; Странно! ; удивился Иван Карлович. ; Ваш же  друг Артур Артузов уверяет, что вы замышляли убить
Сталина!
; Замышлял убить Сталина? Вы в разуме? Я реши-  тельно отвергаю ваше обвинение! ; властно произнес
обреченный пленник, сердцем чувствуя наброшенную  петлю, ее роковую, бесстыдную тяжесть. 
; И вы не встречались с Фраучи в Одессе в Доме от-  дыха Разведовательного управления НКВД? Не гуляли
вместе в  сосновом парке на прибрежном крутояре?
; И встречался, и гуляли. В Одесском санатории на-  бирают силы только разведчики, с кем же еще, прикаже-
те, общаться? Я там общался с Клементом Ворошиловым,  мы даже выпили, вспомнили Петроград, где он был гра-
доначальником, а я пахал в ЧК! Разве на то время Артур  Христианович был врагом народа? 
; Представьте себе, Платон Федорович, был. Уже в  то время генерал нес скрытую ненависть к Иосифу Вис-
сарионовичу! И вы несли! И стали вместе обговаривать,  обдумывать, ; как его убить?
Пленник Лубянки еле держался в седле, была бы сила  взмахнуть саблею, срубил бы голову злодею, но только
тихо  уронил:
; Я не обговаривал в Одессе с Артуром Артузовым  убийство вождя! Для меня это было бы кощунственно.
; Артур Артузов свидетельствует, обговаривали!  ; Ложь!
 
Следователь не согласился:
; Обговаривали, да, да, Платон Федорович! ; умиль-  но произнес он. ; Уж как обговаривали, не надо лукавить!
Именно вы, назвали в Одессе, на берегу моря, Сталина ;  гением от убийства! И величайшим злом Руси великой, ко-
торую он обратил в кладбище могил! И жить не должен!  Пока он будет оставаться в Кремле на краснозвездном тро-
не, Отечество не устанет заливаться слезами и кровью!  Он вдумчиво посмотрел:
; Считаете, Артур Христианович снова лжет?  ; Да, он лжет!
; Побойтесь Бога, Платон Федорович, ; беззлобно  укорил его следователь. ; Разве можно так оскорблять
гордого соратника Дзержинского? Унижать правду его  сердца? И с чего бы ему лгать? Его допрашивает следо-
ватель Рубинштейн, вы его  знаете, праведник, на дыбу  узника не поднимает, резиновыми дубинками не бьет;
ваш друг живет, как в раю. Он даже возомнил себя Мике-  ланджело, и, как великий художник, расписывает стены
одиночной камеры кровью: «Каждый честный коммунист  должен убить Сталина!» Каково?
Вдумайтесь, какая коварная хитрость заложена в его  гениальном творении; если ты честный коммунист, то
должен убить Сталина! Если не убил его, значит, ты уже  не честный коммунист! И носишь партийный билет с изо-
бражением Владимира Ленина ; как Иуда!
Капитан государственной безопасности спросил не-  ожиданно:
; Вы считаете себя честным коммунистом?
; На бюро НКВД меня лишили партийного билета.  ; Но коммунистом вы остались! В душе?
; Несомненно.
; Честным коммунистом?
; Несомненно, честным коммунистом!
; И что же, не желали убить Сталина ; как честный  коммунист?
Узник тюрьмы Платон Привалов страшно побледнел.  Спрошено было с изумительным коварством!
 

; Не желал, ; на нервном пределе отозвался он, не  желая скрывать мучительную горечь в сердце.
; Значит, вы не были честным коммунистом, раз не  желали убить Сталина! ; продолжал юродствовать следо-
ватель, посмотрев на узника, как верховный жрец-иезуит  на Джордано Бруно, обвиняя его во лжи и приговаривая
к сожжению на костре.
Выждав время, он спросил:
; Станете и дальше разгонять вьюгу в поле? Или при-  знаете, что вместе с Артуром Артузовым готовили поку-
шение на жизнь товарища Сталина?  Платон Привалов жестко произнес:
; Я требую очную ставку с Артуром Артузовым, хочу  посмотреть в его глаза, насколько они лживы, насколько
правдивы. 
Капитан госбезопасности вежливо отозвался:
; Будет вам очная ставка, Платон Федорович! Несо-  мненно, будет! Но еще раз поразмыслите, наедине с со-
бою, если вы сами изволите признать свою вину, что вы  готовили покушение на жизнь товарища Сталина, то вам
смертную казнь могут заменить каторгою! И отправят на  Колыму, к той же Ольге Воронцовой-Витте! Если же я до-
кажу вашу вину, а Артур Христианович ее засвидетельст-  вует, то вам уже расстрела не избежать! Идите и здраво
подумайте; как бы вам не перешагнуть Рубикон Цезаря?  И неожиданно ударил пленника резиновою плетью!
Он упал на пол. Слетелись палачи, и  стали дико избивать  его сапогами и  дубинками.
 
напоминало крестьянскую избу. Узник как шагнул в свою  избу, ; и невольно увидел отца, он стоял у окна, смотрел
на березы, слушал песню иволги, и ждал сына в гости из  Питера; мать сидела за веретеном, тянула кудель.
Виденье оборвал грубый окрик:
; Арестованный, сядьте на стул! Живо!
Надзиратели, не дожидаясь, со злобою усадили его,  строго встали по бокам.
Вскоре конвоиры ввели пленника-мученика Артура  Артузова. Ожидая его, Платон Привалов испытывал пре-
великое волнение. Любопытно было взглянуть, глаза в  глаза, как же он, чекист Дзержинского, посмел вознести
его на распятье? И со злобною волею разбойника, бро-  сить копье в его сердце?
Это же смерть!
Неминуемая смерть! И ему, и Ольге, и сыну Платону!  Но, увидев его, ужаснулся. Чекиста Дзержинского
было не узнать. Всегда веселый,  остроумный, вдумчи-  вый, чьи глаза каждому излучали святой огонь правед-  ника, словно был он сыном Бога, и с кем, пообщавшись,
можно было насытить себя верою в жизнь, правдою  и  красотою революции, ; он теперь являл собою разру-
шенного и измученного человека. И человека ли? Не  существо ли то было из Затерянного Времени, где он
утратил  ощущение, кто он, и в каком веке живет? Про-  зрачно голубые глаза смотрели угрюмо, испуганно, где
уже давно погасли лучи солнца, играющие в озере, по-  гасло свечение берез, с пением иволги. Да и вся жизнь
погасла!   
 
В дверь камеры сильно постучали:
; Заключенный, Привалов, на очную ставку! 
Узника Лубянки привели под конвоем в уютную ком-  нату. На столе стоял самовар. В  углу высился бронзовый
бюст Феликса Дзержинского. На подоконнике венценос-  ного окна чередою расположились горшочки с геранью.
Стол накрыт белою, домотканою скатертью. Помещение  360
 
пленник Лубянки не утратил.  Увидев друга из времен Дзержинского, живо, весело за-
метил:
; Вы, однако, выглядите совсем, как я!
Платон Привалов рванулся, было, обнять пленника-  мученика, ощутить его сердце. Измученности посочувст-
вовать, но конвойные повелительно вернули его на трон,  на дыбу. И только поостыв, в страхе понял, какую он мог
совершить великую ошибку в жизни: враг народа увидел
 

врага народа, и как же не обрадоваться? Значит, ткали,  ткали паутину-заговор против Сталина! Хотели его убить!
И не раскаялись, совсем не раскаялись! И в тюрьме живут  тем же желанием, раз радуются друг другу, словно увиде-
ли себя на Сенатской площади.
В комнате, где царило безмолвие, оглушительно раз-  дался глас следователя Самуила Рубинштейна:
; Заключенный Артур Артузов-Фраучи, сядьте на  свободный стул!
Услышав щелканье бича, мученик Лубянки испуганно  втянул голову в плечи, стал затравленно, как зверь в за-
падне, осматриваться вокруг. Ему было сложно освоиться  во времени и пространстве. Он прислонил палец к щеке,
стал вдумчиво припоминать, какую волю и чью волю он  должен исполнить?
Надзиратели довели страдальца, как слепого старика,  до стула, усадили. И строго встали по бокам.
Капитан государственной безопасности Иван Карло-  вич спросил у каждого по чисто формальному протоко-
лу, имя, фамилию, чем занимались до ареста? И знают ли друг друга?
Пленник Артур Артузов кивнул, да, я его знаю.  Пленник Платон Привалов тоже кивнул, да, я его
знаю.
; Находитесь ли вы в ссоре?
Оба ответили: нет, не находимся.  Он продолжил допрос:
; Заключенный, Артур Артузов-Фраучи, признаете  ли вы себя виновным в заговоре против Сталина?
Он испуганно посмотрел на следователя Рубинштей-  на, как заученная собачка на дрессировщика с кнутом, и
согласно закивал:
; Да, да, признаю.
; Вы, заключенный Платон Привалов, признаете себя  виновным в заговоре против Сталина? И в покушении на  его жизнь?
; Было бы кощунственно признать такую ложь! ; с  человеческим достоинством отозвался Платон Федоро-
 
вич; он знал, достоинство не ценилось на Лубянке, чти-  лось, как вызов, как дерзость, но плененный генерал-
чекист знал и то, на очной ставке не избивают; можно  пожить и в короне Человеческого Достоинства! Свою
злость следователи еще сорвут, как только завершится  очная ставка; загонят узника в камеру, и на человеческую
беззащитность набросится волчья стая.    Следователь Рубинштейн высокомерно спросил:
; Артур Христианович, расскажите о преступных  связях с врагом народа, которого видите! Живо! Я жду! ;
слова щелкали, как удары бича.
На измученного страдальца было жалко смотреть; он
выверял каждую мысль,  пересказывал те показания, какие выбиты следователем
и записаны в протоколы, со следами крови, со следами  слез. Плененный чекист Дзержинского сдался. Сдался на
милость палачу-победителю, чтобы больше не били! Он  восстал против Сталина! Его, несомненно, казнят! Так за-
чем еще терпеть немыслимую боль? С каким смыслом?
невольно  съеживаясь от каждого слова, являя его в жизнь:
; Да, в Одессе, в Доме отдыха разведчиков, мы с Пла-  тоном Федоровичем говорили о Сталине, называли его зло-
деем, за казни народа! И думали, как убить его? Мы  хотели  установить пулеметы на крыше ресторана «Прага» и вести
огонь вдоль Арбата по кортежу Сталину. Затем думали, бро-  сить бомбы под его «Паккард» на Кутузовском проспекте.
Следователь Рубинштейн спросил:
; В то время в Одессе отдыхал маршал Михаил Туха-  чевский, кто был расстрелян, как шпион! Он мог встре-
чаться с Платоном Приваловым?  ; Вполне мог.
; Мог? Или встречался? Уточните, пожалуйста, ;  вежливо попросил следователь Иван Карлович Кузенец-
Романов.
; Встречался, да, да, встречался. Они не раз вместе  прогуливались по побережью Черного моря, ; поспешил
заверить следствие Каин-мученик.
 

; Могли они как два шпиона Германии, обговаривать  заговор против Сталина?
; Возможно, могли.
; Возможно? Или могли? ; снова зазвучали на всю  тюрьму удары бича.
Артур Артузов испуганно взглянул:  ; Могли, могли! И обговаривали. 
Выслушивать вымученные лживые показания Плато-  ну Федоровичу было невмоготу. Ужас откровения убивал
его. И совесть, и человеческое достоинство его кричали:  как же можно опуститься до Каина великому чекисту, че-
кисту из бессмертия?  Хорошо, ты обрек себя на смерть!  За смертью уже пустота, ни человека, ни боли! Но зачем
еще одного человека уводить на казнь? Безвинного чело-  века! Платон Привалов ощутил в себе страшную оскорб-
ленность, страшную разгневанность, чекист Дзержин-  ского убивает чекиста Дзержинского, куда еще дальше?
Он  привстал, желая разгневанно бросить слова-мщения  в лицо обезумевшего лжеца, и даже ударить Каина! Но  остановил себя. Он увидел, как на глаза узника-велико-
мученика набегают живые, человеческие слезы. И сердце  его остыло от гнева и ненависти. Чекист Артур Артузов
уже не был  живым, он шел по кладбищу, среди могил,  траурных венков, грустного ветра.
И хор плакальщиц пел ему сладостно-прощальную  песнь на земле.
Следователь Кузенец-Романов спросил вежливо:
; Вы согласны, Платон Федорович с изложенным  против вас обвинением?
Но прежде он пожелал уточнить у Артура Артузова:  ; В какое время мы вершили с вами заговор против
Сталина?
Тот покорно произнес, как было записано в протоко-
 
ренних дел Генрих Ягода направил меня в управление  НКВД по Азовско-Черноморскому краю, где я раскручи-
вал заговор казаков в Ростове-на-Дону против Советской  власти. Позже с комиссаром государственной безопасно-
сти второго ранга, телохранителем  вождя Николаем Вла-  сиком, готовили дачу Сталина к его приезду на отдых в
Сочи! И быть в Одессе никак не мог. О чем вам может  засвидетельствовать сам Иосиф Сталин!    
Измученные голубые глаза Артура Артузова в страхе  погасли, сам он съежился, ожидая страшного избиения от
следователей Вениамина Дейча и Самуила Рубинштейна,  но тот невозмутимо спросил у гордого узника-стоика:
; Когда же вы были в Одессе в Доме отдыха развед-  чиков? Изъяснитесь, Платон Федорович?
; В июле 35 года.
; Значит, все было в 35 году! Мой свидетель мог пе-  репутать время. Вы, Платон Федорович, есть Каин Ста-
лина, о чем на очной ставке мы сумели доказать и засви-  детельствовать.
Артур Артузов-Фраучи с угодливою готовностью  подписал протоколы очной ставки.
Платон Привалов отказался. 
Следователь Иван Карлович плетью приподнял его  подбородок:
; Не подпишешь?  ; Не подпишу.
; Кровью умоешься, белогвардейская сволочь!
Он закурил трубку. Палач-чекист с петлицами лейте-  нанта сильно ударил кистенем стоика-пленника. Он вих-
рем слетел со стула. И его стали избивать. Били трое. 
От боли, какую не измерить, Платон Привалов изви-  вался ужом на полу, закрывал лицо руками, защищаясь
от ударов, но только еще больше разжигал злобную не-
 
; В августе 1936 года.
Платон Федорович  вежливо произнес:
; Вам изменила память, Артур Христианович. В ав-  густе 1936 года на то время еще народный комиссар внут-
 
а
Били в лицо, в сердце, в печень, в пах,
ками, стальными прутьями! Видя, что его убивают, обре-  ченный узник все пытается встать на колени, подняться
в рост, дабы принять гибель, стоя, со щитом и мечом, как
 

воину-Пересвету на Куликовом поле. Но снова и снова  получал удары сапогом в лицо. Его снова  сбрасывали на
пол ; горьким и жалким распятьем. И жестоко, изуверски  избивали.
И не стихают, совсем не стихают безжалостные во-  просы следователя Кузенец-Романова, гибельные, как
стрелы Робин Гуда:
; Подпишешь протоколы, белогвардейская сволочь?  Подпиши! Не упрямься! Забью до смерти! Все на Лубян-
ке знают, ты собирался убить Сталина! Убить Сталина!  И снова избиение, избиение. 
 
же касается отца, я не могу нести обиду, ибо не знаю, кем  он расстрелян!   
; Знаете, Платон Федорович, знаете! И мы знаем, что  вы были на кладбище, хоронили его! Вдумайтесь, вы ;
большевик, воин революции, и со слезами хороните бан-  дита, который воевал против Советской власти!
Платон Привалов удивился, все разузнали, и боль-пе-  чаль его вековую из солнечного колодца достали! Было,
было. Едва Александр Антонов был застрелен вместе с  братом Дмитрием в перестрелке с воинами Михаила Ту-
хачевского,  он приехал в свое маленькое отечество, и  с трудом разыскал отца. Он лежал на сырой траве, око-
 

Платона Привалова убивали. С того времени, как его  арестовали, не существовало на земле ни света, ни тьмы.
Были только Боль и Ожидание Боли!
Ему не давали побыть наедине с собою, исцелить  боль, воскресить силы. Только отправляли в камеру. И
снова вызывали на допрос. И сквозь избиения слышались  голоса, а, скорее, сатанинский хохот: «Это кто? Платон
Привалов? Да его уже пора трижды расстрелять за пре-  ступления! Кто он, чекист? Это же граф! Вымирающий
класс!»
Узник-мученик, кажется, стал сходить с ума. При оче-  редном допросе, когда его, положив на пол, избивали по
голым пяткам резиновыми дубинками, он поднял голову,  и в полуобмороке увидел, как Сталин на портрете, кото-
рый висел над столом следователя, ожил, в блаженстве  раскурил трубку, спросил на грузинском языке:
; Ну что, сынок, будешь еще предавать Родину?  Да, дело шло к сумасшествию.
На очередном допросе следователь Кузенец-Романов  вежливо  спросил:
; Сказать, почему вы изменили Ленину? Ваш отец  был расстрелян большевиками. И вы затаили обиду. 
; Ложь! Я несу Ленина в сердце! Его и революцию! И  Разумное Человеческое Братство, какое мы строили! Что
366
 
ло студеного ручья,  искололи штыками,
в нижнем белье, весь в крови, грудь и спина исколоты  штыками. Он насчитал восемнадцать ран. Голова была
срублена ударом шашки и еле держалась на кожице. Он  обнял отца. И долго плакал. И под хор плакальщиц, кото-
рый вознесся в страшном трауре над Русью, неторопли-  во, со слезами зарыл родную плоть в землю. На взгорке,
у могилы лежала сестра Катерина; подол ее платья был  вздернут насильниками на живот. Девственные груди
были вырезаны. Он тоже по печали опустил ее в земной  мавзолей.
Могила отца всю жизнь напоминала ему о его духов-  ной связи с землею, где он родился. О духовной связи с
Отечеством. 
Следователь продолжал витийствовать:
; Спев лебединую песнь отцу, вы поступили по за-  конам любви и человечности! Но вы забыли, Платон
Федорович, что земля расколота на две державы! Про-  явив милосердие к отцу-бандиту, кого зарубили саблями
большевики, вы понесли ненависть к революции! Нена-  висть стала мучить, звать к отмщению! И вы невольно,
неумолимо, услышали в себе желание убить Сталина! Во  зло революции, во зло Отечеству! Чем же не прав Артур
Артузов-Фраучи, когда признал на очной ставке, что вы  стали выстраивать заговор против Сталина?
 

Иван Карлович полистал протоколы очной ставки:
; Будете подписывать протоколы? Или снова желаете  побыть на пыточном колесе?
Узник Лубянки строго спросил:
; По какому праву вы считаете моего отца банди-  том? 
; Ваш отец Федор Федорович Привалов, батенька,  воевал в банде Александра Антонова на Тамбовщине!
; Ложь! Мой отец не мог воевать в банде Александра  Антонова!
; Скажите, какие познания, ; невинно удивился сле-  дователь.
; Да, он старик, ему было 82 года!
; Ваш отец  был донским казаком-есаулом. Но воевал  он в роте пулеметчиком! Ротою командовал капитан цар-
ской армии Фрол Сазонов, ; он подал ему документ. ;  Ознакомьтесь, это выписка из повстанческого штаба, из
отдела кадров.
Платон Федорович изучил документ, и долго смотрел  в пространство, словно видел там свою страшно-грехов-
ную жизнь, обессмысленную кровавыми убийствами, и  свою гибель, которая уже стояла рядом в образе богини
Мщения и богини Возмездия, и холод могилы уже окуты-  вал его, будил боль и слезы.
Революция расколола Отечество, и они с отцом оказа-  лись по разные стороны баррикады!
Скорбь человеческая!
Кузенец-Романов вежливо поинтересовался:
; Вы снова не готовы честно подписать протоколы  очной ставки?
Платон Привалов отвернулся.
; Мне жалко вас, ; посетовал Иван Карлович.
По его знаку, вошли конвойные, сильным ударом  сбили узника-мученика на пол, на погост. И стали
бить его, лежачего, долго и старательно. Били дубин-  ками, сапогами, пока  к пленнику не пришло тяжелое
забытье. Он стонал, и все не мог осмыслить, ; кто он,  зверь, человек или птица? И почему его избивают?
 
Но одна мысль жила непоклонною царицею, ничего  не  подписывать, подписал, вынес себе приговор.
Длительные избиения не сломили гордую душу Пла-  тона Привалова. Так и не заполучив подписи для прото-
кола, капитан государственной безопасности, взбеленив-  шись, повелел раздеть гордого узника и бросить в карцер.
Из каби-  нета его унесли на носилках, и, раздев догола, избитого,
окровавленного,; бросили на каменный пол. Снежный,  могильный ветер дул со всех сторон.  Гордый узник воло-
ком-волоком докатился до угла, взобрался на скамью. Она  тоже была из камня.   
Его тело пожирал огонь.  Его разум пожирала боль.
За что же его избивают и  убивают? Не за  грехи ли  земные, тяжкие? Только кто тебя судит? Совесть Отече-
ства? Совесть истории? Совесть народа? Совесть Любви?  Сама Ольга, кого ты мучил в ЧК, убивал в ЧК! Или ; сам
себя судишь?
Размышлять было тяжело. Мысли мешались. Бились  о боль, о боль. Только о чем размышлять? Надо высто-
ять, не оговорить себя, не оговорить Ольгу! На душе  была дикая печаль. Но была и радость, он бьется еще
на поединке с царством Зевса, за свою веру, за свою лю-  бовь, и еще не сдался! Но бить еще будут, несомненно,
будут! Надо было крепить свою душу! И он стал читать  наизусть стихи Александра Блока. Первым выплыла
из памяти революционная поэма «Двенадцать». Затем  воскресли в памяти стихи Николая Гумилева, его по-
эма «Шестое чувство». Читал свои сонеты, написанные  Ольге.
И тем выживал.
Платона Привалова привели на очередной допрос.  Следователь раскрыл папку, где лежали фотокопии писем
к Ольге.
 

; Мне нравится ваше стоическое упрямство, Пла-  тон Федорович! Только зря вы себя измучиваете. В Ре-
волюционном трибунале НКВД уже лежит вам приговор,  с приглашением на смертную казнь. То, что вы шпион
Германии, авторитетно свидетельствовали Артур Арту-  зов-Фраучи, и такие зарубежные разведчики, как Вальтер
Кривицкий, Игнатий Райсс, Александр Бармин.    Он показал фотографию:
; Вам знакома эта красавица?
Привалова обдало страхом. Он ощутил полную об-  реченность; с фотографии смотрела Ольга. Теперь уже,
сколько не беги от кровавого эшафота, увидишь синее  небо с виселицы. Неужели палачи сумели проникнуть в
самые-самые солнечные глубины его души, где жила че-  ловеческая радость? И человеческая любовь? И где те-
перь растекалась все пугающая тоска?  Скорбь человеческая!
Палачи, сердцем Иуды, проникли в самое его сокро-  венное, какое он мученически берег, опасаясь разоблаче-
ния и расстрела! В то самое таинство, какое не достичь  никакими пытками, и какое человек уносит с собою в мо-
гилу, в бессмертие! И что теперь? Бездна и ночь, кресты  и траур, могильный и холодный ветер вокруг, ; только
этим теперь насыщено все пространство его души!  Следователь поторопил:
; Впервые видите? ; он не скрыл насмешки.  Играть в таинство было нечего.
; Знакома.  ; Ее имя?
; Ольга Михайловна Воронцова-Витте!  ; Ее сословие?
; Графиня! Дочь адмирала!
; Где познакомились? И известно ли вам, как сложи-  лась ее судьба?
; Познакомились в ЧК в Петрограде. Эсерка Ольга  Витте покушалась на жизнь председателя ЧК Глеба  Бо-
кия!  Революционный трибунал ВЧК вынес эсерке-терро-  ристке смертный приговор. Ее могли расстрелять, могли
 
помиловать, сослать на Соловки. Дальше мне ее судьба  не известна!
Иван Карлович, чувствуя превосходство, наделил  пленника ласковою улыбкою:
; Лукавите, Платон Федорович! Снова лукавите! Вы  прекрасно знаете, Ольга Воронцова-Витте не была рас-
стреляна! Не объясните, почему?    Узник поднял глаза:
; Я могу, конечно, предположить, почему эсерка не  была расстреляна? Она помогла раскрыть повстанческие
штабы в Петрограде, на крейсере «Республика», изыскать  Бориса Савинкова. Признаться, не вижу ничего странно-
го в ее помиловании? Через мой секретно-политический  отдел в ЧК прошли тысячи эсеров! Я вел допросы эсеров
Григория Семенова и Лидии Коноплевой, кто стрелял в  Ленина. В Ленина, заметьте! Их ждала смерть! И совсем
неожиданно от Дзержинского пришла секретная теле-  фонограмма: освободить Семенова и Коноплеву. Скорее
всего, оказали неоценимую услугу Советской власти.  Были вывезены из Петропавловской крепости; стали
большевиками. После восстания эсеров, была арестована  Мария Спиридонова, я тоже вел ее допросы. Естественно,
ее могли казнить. Но, опять же, из Москвы, из народного  комиссариата юстиции за подписью комиссара Иосифа
Штейнберга, пришла секретная телефонограмма, разуме-  ется, согласованная с ВЧК, ; председателя партии левых
эсеров выпустить! Эсеры те же революционеры! Народ  мог не правильно истолковать ее казнь. Эсерка Мария
Спиридонова тоже еще жива!    Следователь похвалил узника:
; Логично, Платон Федорович! Логично!  И неожиданно спросил:
; Удачно не расстрелянная графиня Ольга Воронцо-  ва-Витте вам ; кто? Жена?
Выстрел был смертельным. Платон Федорович впал в оцепенение. Если он скажет, Ольга его жена, обрушится
все его царствие любви! И сам он обрушится в крик ужаса  и боли! Смерть грозит безоговорочная! Никто, даже вели-
 

кий адвокат Федор Плевако, не смог бы защитить его! Он  Иуда! Он предал революцию! Он предал Разумное и Че-
ловеческое Братство на земле! Как еще можно расценить  любовь большевика к обреченному классу буржуазии?
Только как измену! И себе! И революции! И Отечеству!  Но разве он для себя страшится смерти? Ольгу, Ольгу
привяжут к колеснице Цезаря, и погонят плетями туда,  где в красоте и целомудрии простираются луга и поля, си-
ние озера, густые леса, и будут волоком тащить по пням,  пока не изотрут красавицу-россиянку до пыли.
Следователь Иван Карлович смотрел на пленника и  ждал его признания. И таил в себе звериную хитрость;  он
весь жил ожиданием тайны.
; Просто заключенная, если Воронцова-Витте еще  жива, ; посмотрел в глаза узник Лубянки. 
; Лукавите, Платон Федорович! Лукавите! Думаете,  ваша ложь, во благо? Во спасение, ее и вас? Вы, несо-
мненно, несете в себе тайну любви к графине! Откройте  ее! Удивите мир! Думаю, народ удивится вашему сказа-
нию!
Он не стал дожидаться от узника вразумительного  объяснения. Внес ясность:
; Ольга Михайловна Воронцова-Витте ваша жена! И  вы, коммунист, богоборец, страж революции, венчались с
графинею в таинстве в Исаакиевском соборе под иконою  Пресвятой Богородицы у архиепископа Вениамина Пет-
роградского!
; Преувеличение, ; не согласился он. ; Я не венчал-  ся в церкви в Петрограде у архиепископа с Ольгою Ми-
хайловною Воронцовой-Витте! 
Капитан государственной безопасности спросил стро-  го-надменно:
; Не венчались?
; Да, не венчались.
Иван Карлович с дикою злобою ударил узника. Он отле-  тел далеко к окну, ударился о батарею, рассек лицо до крови.
Сам подняться не мог. Палачи-надзиратели, как мешок с ов-  сом, подняли его, усадили на табурет, привинченный к полу.
 
; Снова не венчались? ; угрожающе спросил следо-  ватель, полагая, что битьем вразумил ослушника.
Но узник отозвался, как отозвался:  ; Не венчались.
Иван Карлович снова, с силою, ударил пленника,  брезгливо вытер руки о платок, скомкал его, и с гневом, в
унижение, бросил ему в лицо.  И во зло сказал:
; Своим сановным упрямством, Платон Федорович,  вы будете во мне звериное желание, расстрелять вас. И я
расстреляю вас в камере, как лжеца, если, не дай Бог, Ре-  волюционный трибунал НКВД не вынесет вам смертного
приговора!
Он взял со стола документ:
; Я имею честное свидетельство чекистов Петро-  града, Козловского, Моделя, Иды Размирович, кого вы в
Бутово расстреляли. Они, на запрос Феликса Дзержин-  ского,  сообщают: в июне 1919 года Платон Привалов
вызвал в ЧК верховную церковную власть, архиепи-  скопа Вениамина  Петроградского! Допросы его никто
не вел. Он был лоялен к Советской власти! Да и Ленин  наказал, не накалять печали с церковью! Мы, чекисты  шутили, скорее, Нарцисс-Платон влюбился в графиню,
хочет стать графом, почему и вызвал попа для венчания!  На допрос была вызвана и графиня Ольга Воронцова-
Витте!
Следователь отложил бумаги.
; Что вы на это скажите, сударь?
Платон Федорович молчал. Он был разоблачен. И об-  речен! За любовь к графине Ольге, его усиленно гнали  к
смерти. Подняли даже архивы ЧК в Петрограде на Горо-  ховой улице.   
Он страдал, вся душа его была переполнена стонами  боли и печали! 
Вся его вина ; его любовь!
Вся его измена революции ; его любовь!
Вся его измена диктатуре пролетариата ; его лю-  бовь!
 

Но, разобраться, где измена? В чем? Он так же верно-  подданно служил революции, шел под пули, был ранен;
воевал комиссаром под Царицыном! Не они бы, не чеки-  сты, не такие, как Платон Привалов, никогда бы револю-
ция не удержалась на земле Русской! В чем же измена? В  том, что  полюбил графиню? Но явись с такою красотою
души, с таким же чистым и жертвенным сердцем пастуш-  ка с луга, полюбил бы и пастушку! Какая ему разница,
пастушка или графиня?
Разве любовь спрашивает твое сердце? Любовь ; от  Бога! Его дар, не человека! И на Перекрестье Жизни он вел,
Ее и Его, дабы встретились, обрели единение душ, в сладо-  сти и печали продолжили Человеческую Жизнь в бессмер-
тие! Как обороть Бога? Его силу? Его любовь, дарованную  на все бессмертие? Горы раздвинь, моря высуши, все звез-
ды в небе сорви и разбей о землю, останется любовь в серд-  це, если это любовь! Не изгонишь ее! Нет такой силы! Ибо
сила в тебе живет неземная! Что ж, ему, чекисту, раз полю-  бил графиню, остается вывести ее на погост и расстрелять?
Но разве в живом Человеческом Сердце может жить такое  злодеяние? Ты получил дар Бога на все бессмертие, и по-
шел, расстрелял графиню, ибо полюбил ее!  Что ж, казните!   
Но только вина его не в том, что полюбил!
Любовь к графине Ольге растревожила в сердце ми-  лосердие к людям!  Ты расстреливаешь, ; и плачешь, ибо
пули летят в тебя! Летят в твое сердце! В твою совесть! В  твою печаль! В твою человечность! В твое милосердие!
В колыбельную песню матери! В само заплаканное Оте-  чество!
Думая о любви к Ольге, неся в себе любовь к россиян-  ке Ольге, он не мог быть в Отечестве палачом!
Вот и вся его вина.
И все же он не мог, красиво и гордо, как Робеспьер  лечь на плаху, любовь измучивала до края. Он знал, что
будет расстрелян, но надеялся на помилование. И на  свидание с Ольгою! Пусть на Колыме, в тайге! Пусть в
кандалах, пусть будет стоять по колено в ледяной воде,
 
как те, кто вышел на Сенатскую площадь! Он рвался и  теперь рвется к Ольге гордым, тоскующим журавлем, как
рвалась к декабристу-мужу в Сибирь Мария Волконская,  кого любила от имени Бога и бессмертия, но только с раз-
ницею, Мария Волконская неутоленно рвалась к мужу, а  он, Платон Привалов, к жене! Могут, вполне могут об-
речь его на пожизненную каторгу, и на пожизненное сви-  дание с Ольгою. Любовью жил, с любовью умер, под хор
плакальщиц и хор горевестниц!
Следователь поторопил:  ; Решили молчать?
; Боюсь, моя правда вас не порадует!
; Явите ее миру, я оценю, ; с веселым настроением  отозвался Иван Карлович.
; Я не приглашал в ЧК архиепископа Вениамина Пет-  роградского, дабы обговорить венчание с графинею Оль-
гою в Исаакиевском соборе!
Да, я полюбил ее! Меня тронула ее чистая, девствен-  ная душа! Она сама юность, моложе, чем Софья Перов-
ская, ; и ушла на битву и гибель за свободное Отечество.  Эсерка стреляла в чекистов, но стоило ЧК объявить, что
будут расстреляны заложники, она явилась на свой эша-  фот! Пожелала принять смерть, дабы были спасены без-
винные люди. Ее явление в ЧК Петрограда было равно  восхождению на распятье!
Первозданная, гибельно-жертвенная душа мадонны  не могла меня не тронуть! Я решил спасти ее, и можно ли
было отдать на откуп смерти дочерь Совести? Ольга не  хотела жить! Из Ольги ушла жизнь! Все желания жить,
выбил я, именно я пытал ее, добиваясь выдать повстанче-  ские штабы в Петрограде и на каждом корабле, и, видит
Бог, я хорошо старался.
Но я не желал ее смерти! И попросил стать моею  женою; предложил повенчаться в Исаакиевском соборе,
куда мы явились во время прогулки.   
 

; Значит, венчание ваше в Исаакиевском соборе,  было? ; прицельно посмотрел Иван Карлович.
; Было бы, но того не пожелала Ольга!  Следователю стало страшно весело:
;  Получается, все ваши сонеты, какие вы изволили  сочинить мадонне Ольге Воронцовой-Витте, и какие рас-
певали под гусли под ее балконом, не дали сладостного  результата? Гордая мадонна вас отвергла, ; как плебея!
И предателя революции! Пожелала умереть, но не стать  женою плебея-Каина!   
Неожиданно он принял облик зверя:
; Только лжете вы, лжете, ваше графское сиятельст-  во! Если Ольга Воронцова-Витте вам не жена, то почему
вы, при каждом удобном случае, навещаете прииск «Гор-  дое племя»? 
; Странно! С чего вы взяли, что на Золотом прииске  я навещаю именно Ольгу Михайловну Воронцову-Витте?
Я не раз летал на Дальний Восток по наказу Сталина и  народного комиссара Николая Ежова, я и Михаил Фри-
новский, ; выверить революционный порядок у границы  с Японией. Фриновскому выпала Дальневосточная армия
маршала Василия Блюхера и Тихоокеанский флот под на-  чалом народного комиссара Военно-морского флота Пет-
ра Смирнова. Мне выпала империя Дальстроя, добыча  золота и руды, леса и рыбы, и все лагеря, тюрьмы, прича-
стные к прииску, на расстоянии от Потьмы до Барашева.  Арест в декабре 1937 года Эдуарда Берзина, начальника
Дальстроя, был санкционирован мною! В августе 38 года  он был расстрелян.
Там на Золотом прииске, на Колыме, я и встретил не-  чаянно свою «крестницу» Ольгу Воронцову-Витте.
; Нечаянно? ; посмотрел пауком Иван Карлович.  ; Да, случайно!
Плененный генерал-чекист, безусловно, таил правду.  Им  владело молитвенное желание увидеть Ольгу! Да,
он спешил к любимой, спешил! Не будешь же объяснять  следователю, что несказанно желал увидеть жену Ольгу
Воронцову-Витте? Разобраться, любовь Платона Прива-
 
лова, не входит ни в одно революционное объяснение! Не  объяснит и Карл Маркс, как быть? Карать за любовь? Не  карать? Миловать? Не миловать?
; Почему вы запретили расстрелы в лагере, проявили  странное милосердие к врагам народа? Вам хотелось по-
хвастаться силою генерала-чекиста перед женою Ольгою  Воронцовой-Витте?
; Ольга мне не жена! ; еще раз отбился узник.  Но следователь произнес повелительно:
; Вы не слышите мои вопросы?
; Да, я запретил расстрелы! Заключенные Колымы  дают стране Советов золото, никель, олово, руду, лес,
нефть, пехотные мины, а отрядные офицеры на разводе  ведут  расстрелы по100-200 человек! Не троцкизм? Я дал
телефонограмму Фриновскому о саботаже! Он приказал  арестовать и расстрелять в лагере каждого второго отряд-
ного офицера! Я исполнил его волю. Казни прекратились.  План по золоту возрос. В сокровищницу Отечества по-
текли тонны и тонны олова и никеля, руды и нефти! Был  бы я шпион Германии, желал бы укрепления Красной ар-
мии и флота?
Иван Карлович его не услышал.
; Какие послабления вы требовали для врага народа  Ольги Воронцовой-Витте у начальника золотого прииска
Виталия Сергеевича Анисимова?
; Я? Послабления? ; повелительно не согласился уз-  ник тюрьмы на Лубянке. ; Вы меня изничтожаете, гра-
жданин следователь! На Дальний Восток мы прибыли с  чекистами наводить революционный порядок; были аре-
стованы и казнены тысячи троцкистов! Вся верховная ла-  герная власть на Дальнем Востоке трепетала в гибельном
страхе! И что же я попросил? В каждом лагере врачи-зеки  и сестры милосердия-зеки живут в больничном корпусе,
по три человека в комнате! Почему бы так не сделать и на  прииске «Гордое племя», спросил я у начальника лагеря?
Он пристукнул сапогами: будет исполнено! Зимою врачи  и сестры перешли жить в здание, как и сестра милосер-
дия, заключенная  Ольга Воронцова-Витте! Уют там не-
 

велик: когда в тайге 50 градусов мороза, то в комнате семь  градусов тепла; и это считается за роскошь! Какое же я
совершил преступление?   
Иван Карлович обошел его вокруг, при этом хромовые  сапоги зловеще поскрипывали:
; Милостивый государь, вам еще не надоело звенеть  цепями, как юродивому у церкви Василия Блаженного?
На прииске «Гордое племя» отбывают наказание особо  опасные преступники, те, у кого проставлена в личном
деле роковая буква Т; троцкист! Они осуждены не на ка-  торгу, а на гибель. Их можно убивать, как комарье в тайге,
они пожизненные враги Иосифа Сталина, а вы им создае-  те графские условия! 
Следователь взял плеть:
; Говорите живо, кем вам приходится Ольга Воронцо-  ва-Витте? Почему разгуливали с преступницею по тайге?
Договаривались, как передать военные секреты Герма-  нии? Нашли с кем разгуливать! С графинею! С классо-
вым врагом! Вы же были генералом-чекистом, гордостью  Отечества, и обратились в исступленного самца! И с кем?
С гордо почившим классом, кто тысячелетие сосал кровь  у народа, приковав цепями к пашне-барщине! Неужели
вы ни разу не почувствовали боль народа, стон народа?  Стыдно! Просто стыдно!
Он пожелал было ударить заключенного плетью, но  воздержался.
; Еще раз спрашиваю, кем вам приходится Ольга Во-  ронцова-Витте? Если снова не раскроетесь, как цветок
хризантемы на луч солнца, кто вы, на какую разведку ра-  ботаете, кто вам эсерка, и если не подпишите протоколы
допроса на очной ставке, я вызову заключенную Ольгу  Воронцову-Витте из лагеря в Москву, и расстреляю ее на
ваших глазах!    Пленник вздрогнул:  ; Расстреляете?
; Как Отче наш!  ; За что же?
; За вашу ложь! За вашу любовь к врагу народа!
 
; Так меня и расстреляйте! Ольга Воронцова-Витте, с  какого края будет виновата?
; Вас я распну на кресте, дабы лучше видели, как я  буду высочайше расстреливать ее графское сиятельство!
Но прежде отдам ее на сладостное удовольствие конвою!  Ясно тебе, свинья! ; и он кулаком ударил пленника-му-
ченика в лицо. 
Платона Привалова снова избивали без жалости, сколь-  ко желали. Сердце его уже давно стучало с перебоями,
пульс то проступал, то пропадал. Он перестал чувствовать  боль; скорее, научился, не чувствовать ее! Его били, а он
видел себя, то в деревне, ; на завалинке сидит его мать  Лукерья Васильевна, теребит лен, а он, лежа на поляне,
собирает землянику, и ест, ест, одна за одною, красные  ягоды. По приятности смотрит, как пчелы суетливо облю-
бовали ветви цветущего боярышника, и жужжат, жужжат  в самое свирепое удовольствие. И сладостные земные
силы, возвращаются по милосердию в измученное тело;  он даже может теперь встать на колени, и с колен соби-
рать сладкие, заманчивые, красные ягоды. И с колен же,  как с царского трона, посмотреть на белоснежно цвету-
щий куст боярышника с гудением пчел.
Но одна беда, едва он отрывается от земли, встает  на колени, радуется, что может с земного трона, съесть
горсть ягод. Но следует удар, и земля снова опрокидыва-  ется навзничь, и он, следом за землею, уже не раз  падает
на поляну, облитую красными ягоды земляники. И все не  может понять, куда падает? В жизнь? В смерть?   
Но, скорее, падает в мучительные раздумья: вечна ли  боль?
Бессмертны ли стоны?
Бессмертны ли человеческие мучения?
Неужели никогда не явится ему богиня любви Афро-  дита со своею стражею? Не заступится за мученика, кто
любит? Не перенесет на ковре-самолете в тайгу  к люби-  мой Ольге?
Не одни же боги Боли и Мучения живут на земле?   
 

Иван Карлович с любопытством смотрел, как от боли  извивался узник в змеиной судороге, кричал в беспамят-
стве. И все ждал, когда упрямец сдастся, запросит поща-  ды. Но сломить мученика не получалось. Платон Прива-
лов имел великую силу духа. Он мог быть трибуном, даже  Моисеем и вести рабов сорок лет по дороге к свободе. 
Но силы сдавали. Он все больше утрачивал память.  И до смерти боялся одного, сойти с ума, в беспамятстве
подписать протоколы очной ставки, какие все оставались  девственно чистыми, где он значился, по свидетельству
плененного генерала-чекиста Артура Артузова-Фраучи,  что он шпион Германии и в троцкистском подполье гото-
вил покушение на  Сталина!  Тогда ; расстрел!
Неминуемый расстрел.

Капитану государственной безопасности Кузенец-Ро-  манову было совершенно безразлично, кем приходится
узнику Лубянки эсерка Ольга Воронцова-Витте, отбы-  вающая наказание на  Колыме! Там, где женские лагеря,
давно прописаны публичные дома. И нет на севере на-  чальника лагеря, кто не пожелал бы на время стать царем
Соломоном, не иметь гарем в 700 невольниц! Там, где с  рассвета до заката, смерть и смерть, чувства совести и це-
ломудрия отдаются дьяволу Мефистофелю.
Известно, Николай Ежов назначил начальником Осо-  бого управления НКВД Золя Залпетера; был Мирон Ильич
Гай, его расстреляли. Он долгое время работал в ВЧК на  Кавказе вместе со Станиславом Реденсом и Лаврентием
Берия! Был особо знаменит на Лубянке тем, что сильно  любил свою жену Тоси, и так сильно, что позавидовал бы
сам Петрарка! И случилось так, совсем безобидно назвал  в застолье народного комиссара Николая Ежова, ; Ва-
силием Блаженным! И тот его расстрелял! Оскорбился!  Были чекисты, кто просил помиловать Золя Залпетера, ;
именем его Любови к грузинской мадонне, которая была  несравненно красивее царицы Тамары, царицы Грузии!
Ежов не пошел на помилование!
 
Чего стоит Любовь в Отечестве, если с каждым рас-  светом, тысячами и тысячами, затухают во Вселенной че-
ловеческие миры, как жнивье на пожаре!
Капитану государственной безопасности Ивану Кар-  ловичу Кузенец-Романову одинаково было безразлично,
кого любил Платон Привалов и с кем венчался под ико-  ною Пресвятой Богородицы, под бессмертные речитати-
вы священника от имени Бога и сладостно-божественное  пение херувимов.
Ему надо было подписать протоколы очной ставки,  если протоколы очной ставки Платон Привалов не под-
пишет, то весь его труд следователя окажется бессмыс-  ленным, Особое совещание при НКВД СССР не станет
выносить приговор,  отправлять на казнь. Такова была  воля Иосифа Сталина, он разрешил пытать узника Лубян-
ки. Но судить человека-узника, если он не подписал про-  токолы, не признал вину, было никак нельзя; виновного
следователя ожидал расстрел.
Почему следователь и добивался так усиленно, кто  Платону Привалову Ольга Воронцова-Витте? Жена? Лю-
бовница? 
Если жена, то можно через любимую женщину, через  пытку ее, через насилие ее, через смерть ее, выманить его
на честную дуэль общения, ; и заставить подписать!  Если же северная мадонна ему никто, с кем просто
переспал, то и вести великие игрища на скорбной дуэли  было совершенно бессмысленно!
Пытками же Платона Привалова не сломить. Кость  казацкая, деды пришли с Дона, завязь рода от Ивана Бо-
лотникова.
 

Сказание шестнадцатое Узника лубянки       Платона Привалова  приговаривают к расстрелу                за покушение на жизнь       товарища Сталина
Платон Федорович очнулся в карцере. Он был один.  Лежал на цементном полу; подняться на скамью уже
не мог, постоянно скатывался в пропасть, как с горы  Эльбрус. Вокруг дули ледяные ветры. И куда не по-
смотришь, во все земное пространство, ; снега и сне-  га. И кровавое солнце. И туда, к солнцу, как Икара, его
усиленно мчит собачья упряжка. Куда? На спасение?  На гибель?
Его убивали. Он, несомненно, упадет распятьем на  Русскую землю Отцов с простреленным сердцем в мрач-
ном подвале тюрьмы на Лубянке! Выбраться живым он  уже не рассчитывал.
Так и случилось.
Ближе к рассвету, вошел надзиратель и повелел гото-  виться к расстрелу.
Из письма узника Лубянки ПЛАТОНА:
 
на землю, где есть я, Ольга и солнце. И как было страш-  но, как было страшно умирать.
Дикие пытки продолжались. Меня убивали несколько  раз! И несли Воскресение Душе Человеческой, Душе Изму-
ченной несколько раз! Но пытка расстрелом не удалась.  Она не сломила мою волю. Мою любовь! И, наконец, про-
били копьем сердце.
Я упал. Куда, не могу вспомнить?  То ли в твои объятия?
То ли ; в смерть?
Ольга, неужели я еще живу? Наверное, живу, если  чувствую любовь! Только, окунувшись в смерть, понима-
ешь, как я люблю жизнь! И как хочется быть с тобою!  Меня расстреляют без вины!
 
«Милая Ольга, я снежинкою лечу к солнцу, лечу, как  Икар. Я отмучился, мое пыточное колесо остановили. Не
добившись признания вины, что шпион Германии и поку-
 

Милая Ольга, испытав печали тюрьмы, я думаю: прав  ли я был, что даровал тебе жизнь, впустив вживую в ад
Данте? Там Беатриче, спускаясь с любимым по девяти  кругам ада, совершенно не испытывала душевного муче-
ния, ибо в «Божественной комедии» не жизнь, а фило-  софия о жизни и смерти! Тебе же пришлось «вживую»
пройти через все земные страдания и в Петрограде, и в  лагере смерти на Колыме!
Как же не скорбеть?  Как же не скорбеть?
Тебе было страшнее! И это моя любовь? Слезы, сле-  зы человеческие, и все же, я радуюсь, что живу, что люб-
лю! Прости мое спасение!
Но, скорее, я не виноват! Великие чувства вручила  Богиня Любви ; Лада, пророчески увидев из  языческого
времени, бессмертную Любовь на земле, твою и мою!  Твой Платон».
 
Меня убивали за любовь к тебе, Ольга! За сына!
 
Иван Карлович был очень сильно огорчен, что пытка  расстрелом не удалась.  И пока он раздумывал, как сло-
мить волю и мужество узника, надзиратели доложили:  узник Лубянки кричит в безумии: Ольга, я люблю тебя!
Люблю!
Ключ к разгадке был нащупан. Он повелел выстроить  в пыточной камере распятье. И вызвать из лагеря с Колы-
мы заключенную графиню Ольгу.
Взглянув на распятого Платона Привалова, капитан  государственной безопасности поинтересовался:   
; Как себя чувствуете, батенька?  ; Великолепно.
; Ваше графское высочество, покусились на мои чины  и карьеру! И потому я решил, во имя забавы, поднять вас
на распятье, и расстрелять!    ; За любовь?
; Именно ; за любовь к графине Ольге! За любовь  загадочную, таинственную! И чрезвычайно преступную!
 

Большевик, и связал свою судьбу с врагом народа! За такую  дикость надо не только расстреливать, а живьем в костер
бросать! Да не раз! Вынуть. Пока не сгорел, снова бросить!  Снова вынуть, и ; снова бросить! Где это видано, в какие
времена? Большевик-ленинец полюбил графиню-помещицу,  кто веками пил кровь из страдающего сердца народа!
Не странно ли? Не загадка ли из бессмертия?
Ленин графиню Ольгу Воронцову-Витте приговорил  к смерти, а вы, Платон Привалов, защитник революции,
ее полюбили, приласкали, даровали жизнь!
Не мятеж против революции? Против Советской вла-  сти? 
Он холодно посмотрел: 
; Получается, не за любовь мы вас расстреляем, ба-  тенька, а за измену революции и Советской власти.
Пожив в ледяной холодности, вежливо спросил:  ; Вы желали бы увидеться с Ольгою?
; Перед расстрелом?  ; Перед расстрелом.
; Да, вы палач! ; по лицу узника Лубянки потекли  слезы.
; Я не палач, я волшебник, батенька.
Он нажал на звонок, надзиратель ввел Ольгу Ворон-  цову-Витте.
; Входите, входите, ваше графское сиятельство! ;  пригласил он ее в рыцарском поклоне, словно принцессу
Снежного королевства.
Ольга с опаскою вошла, и ужаснулась. Она увидела на  распятье обнаженного человека. В венценосные окна уже
стучался рассвет, светоносно одаряя комнату-пытку лучи-  стым светом, и можно было уже разглядеть, на распятье
был ее любимый, ее венценосный муж, отец ее сына.  Иван Карлович угодливо спросил:
; Надеюсь, узнали, ваше графское величество? Это  ваш Петрарка, Петрарка-великомученик; пока он закован
в кандалы и цепи! Как только признает, что вы его вен-  чанная жена, мы его раскуем и вручим гусли, и все вместе
послушаем его сонеты из бессмертия! 
 
Заключенную Ольгу подвели к распятью. Узник  Лубянки, увидев Ольгу, дико закричал. И рванулся к
северной мадонне с силою измученной, израненной  птицы, но достичь ее не удалось, не пустила колю-
чая проволока; ее иглы до боли, до стона впились в  тело, разорвали его, из ран потекла кровь. Вскоре он
перестал избивать себя о колючую проволоку, он ра-  зобрался,  это была не Ольга, это был призрак. Его
видение. От собственной мысли. Он много думал об  Ольге в тюрьме на Лубянке, и вот она явилась! Кто
ее выпустит из лагеря, с Колымы живым человеком,  попрощаться с любимым? Только призраком, только
стонущим криком гибнущей женщины, только молит-  венною скорбью! 
Иван Карлович спросил с изысканною красотою:
; Скажите, графиня Ольга, вам знаком этот человек,  кто сам себя загнал на крест Печали?
Ольга кивнула:
; Да. Он был чекистом в Петрограде, вел мое дело.
; Вам, Платон Федорович, известна эта милейшая  леди?
Узник тюрьмы Платон Привалов мало-помалу вер-  нулся к себе; мир, оказывается, не жил в черном при-
зраке, мир был реален. И Ольга не жила плывущим об-  лаком в небе. Была наяву. Изувер следователь вызвал
ее на очную ставку, где будет добиваться, кнутом и  ласкою, кто ему Ольга? Любовница? Жена? Просто за-
ключенная? Венчались ли в церкви у священника? И где  венчались? В Петрограде? В Уссурийской тайге? Если
признать,  венчались, Ольга ему жена, значит, можно бу-  дет признать, что он есть сподвижник Троцкого, шпион
Германии; у графини в том краю тьма родственников,  начиная с Вильгельма Великого. Тут колобком подкатит
и обвинение в заговоре, в покушении на жизнь товарища  Сталина!   
С хитрецою Сократа повел на казнь следователь.  Значит, и ему пока не стоит обнажаться по совести пе-
ред зверьем. Но признать правду следует.
 

; Да, знаю. Это эсерка-террористка Ольга Михайлов-  на Воронцова-Витте. Я вел ее дело в ЧК в Петрограде.
Следователь посмотрел на заключенную:  ; Вы являетесь его женою?
; Нет, не являюсь.
; И в церкви в Петрограде не венчались?  ; Не венчались.
; И в лагере на Колыме не венчались у священника?  ; Нет, не венчались.
; Какую же свадьбу вы играли у начальника лагеря  «Гордое племя» Виталия Сергеевича Анисимова, где вы
и комиссар государственной безопасности второго ранга  Платон Привалов сидели вместе, и вы были в подвенеч-
ном платье, в венке из ромашек?
; Я не играла свадьбу, я была приглашена на про-  щальное застолье, устроенное генералом-чекистом из
Москвы, как сестра милосердия, на случай, если случит-  ся несчастье с гостем.
Иван Карлович раскрыл папку, показал фотографию:  ; Посмотрите внимательнее, это вы или не вы сидите
вместе с комиссаром государственной безопасности вто-  рого ранга на свадебном троне, как молодые влюбленные,
в застолье у начальника лагеря?
Ольга посмотрела фотографию, вернула ее:  ; Я не знаю, кто?
Следователь Иван Карлович подошел к распятому уз-  нику Лубянки, показал фотографию:
; Теперь вы посмотрите, и скажите, вы сидите на сва-  дебном застолье вместе с Ольгою Воронцовой-Витте у
начальника лагеря! Или не вы?  Пленник отозвался эхом, как Ольга:
; Возможно, я. Но я не уверен.
Иван Карлович не замедлил похвалить его:
; Прекрасное признание, двуликий Янус вам поза-  видует. Есть еще письма, какие вы писали Ольге Ворон-
цовой-Витте как жене! Простите, что вторгаюсь в вашу  личную жизнь, но государственная безопасность превы-
ше всего! Это ваши письма?
 
Скажите, Ольга, разве не вы
сидите на свадебном троне у начальника лагеря?
 

Платон Привалов отвернулся.
; Ваше молчание, красноречивее любого признания!  Следователь подал знак; надзиратель поставил заклю-
ченную Ольгу на колени, приставил к ее виску пистолет.  ; Обвиняемый, Платон Привалов, если вы не скажете,
кто вам приходится Ольга Воронцова-Витте, и где венча-  лись с лагерною шлюхою, я расстреляю ее в мгновение! 
Платон Привалов не мог убить любимую женщину, ма-  терь Человеческую своего сына. Тюремщику ничего не стои-
ло нажать на спусковой крючок! Но он не знал, как спасти  любимую? Они оба с Ольгою загнали себя на эшафот лжи,
на эшафот скорби. На эшафот гибели. Надо признаться, и  взять вину на себя. Пусть расстреляют его одного. Ольга Во-
ронцова-Витте поняла его жертвенность, призналась сама:  ; Венчались! У священника в лагере! 
Платон Привалов не мог говорить, слезы ручьями тек-  ли по лицу; его мучило одно желание, в сладость поцело-
вать свою северную мадонну, свою загадочную любовь,  дабы ощутить ее ласку, ее нежность, ее прощальную лю-
бовь. Ибо через мгновение раздадутся выстрелы, и Ольга,  его Ольга, ляжет распятьем у его ног, у его распятья, и
больше не издаст ни одного живого слова, ни одного жи-  вого чувства!
Палачи добились правды!
За правдою следовала ; смерть!
Но Платон Привалов не мог наклониться к Ольге, его мучительно сильно держала на распятье Христа колючая
проволока, и он мог только с распятья отозваться ласко-  вым взглядом и мысленно послать поцелуй.
Последний поцелуй на земле!  Прощальный поцелуй!
Поцелуй расставания на все земные времена,  поце-  луй тоски и боли, поцелуй от имени бессмертной люб-
ви. Надзиратель посмотрел на Ивана Карловича и поднял  револьвер. Мужчина закрыл глаза, ожидая выстрела в
Ольгу, дабы не видеть ее безвременной гибели,  кому он  даровал жизнь, ; даровал, как Бог, от имени солнца, от
имени любви.
 
Но выстрела не прозвучало.
И не могло прозвучать. Игра еще не была окончена.  И страх выстрела в Ольгу жил больше в сердце узника
Лубянки, чем в живом мире. Он прозвучит позже, когда  траурным благовестом разольются колокола церквей Оте-
чества.   
Ольга стояла у распятья смиренно.
Иван Карлович произнес неумолимо строго:
; Больше оспаривать не станете, что вы муж и жена?  ; Да, мы муж и жена.
Он посмотрел на Платона Привалова:
; Вы согласны, что ваша жена Ольга Воронцова-Вит-  те есть классовый враг?
; Я не выносил эсерке приговор.
; Считаете ли вы, что председатель Революционно-  го трибунала Иосиф Берман был прав, когда вынес Ольге
Воронцовой-Витте смертный приговор, как врагу Отече-  ству, ибо эсерка бросала бомбы в революцию?
Платон Привалов не стал таиться:
; Наверное, прав, раз эссерка отбывает пожизненное  заключение в лагере на Колыме?
Следователь стеганул по столу плетью:
; Теперь разъясните, почему Революционный трибу-  нал выносит Ольге Воронцовой-Витте смертный приго-
вор, а она преспокойно отбывает пожизненное заключе-
ние в лагере на Колыме? ; Он выждал. ;Затрудняетесь  ответить? Я вам скажу, почему? Вас, чекиста Петрограда
разложил классовый враг! Подстелил себя! Объяснил-  ся в любви! И вы, ослабев душою, стали прислуживать
разведке Германии, адмиралу Канарису и Вальтеру Шел-  ленбергу! Революционный трибунал НКВД вынесет вам
смертный приговор за измену Родине! И завтра на рассве-  те вас расстреляют!
Неожиданно капитан государственной безопасности  произнес:
; Но вы еще можете спасти себя, если примите отре-  чение от жены Ольги Михайловны Воронцовой-Витте ;
как от жены, покаетесь, вы совершили ошибку в жизни,
 

связав свою судьбу с классовым врагом! Революционный  трибунал НКВД СССР может сохранить вам жизнь.   
Платон Привалов не принял спасение:
; Я не собираюсь каяться! И не собираюсь писать от-  речение от жены Ольги Воронцовой-Витте! Я люблю ее!
И умру с ее именем!
Иван Карлович надменно пощелкал плетью; посмот-  рел на Ольгу:
; Сударыня, вы слышали неразумную исповедь узни-  ка Лубянки? Он приговаривает к смерти не только себя,
но и вас, поскольку, если мы расстреляем Платона Прива-  лова как врага народа, то расстреляем и его жену! Скажи-  те, какое дикое своеволие к чужой жизни! Я иду в гроб,
и ты иди за мною! И вы такого эгоиста-убийцу любите!  Устыдитесь, сударыня!
Он взял ее руку:
; Надеюсь, вы окажетесь благоразумнее! Вам всего и  надо  принять отречение от мужа Платона Привалова, и вы
останетесь жить! Жизнь это жизнь, пусть и на Колыме!    Ольга Воронцова-Витте медленно подошла к распя-
тью, обняла, поцеловала его ноги с кровавыми ранами  ;  как Мария Магдалина обняла, поцеловала ноги Христа с
кровавыми ранами. И села рядом с распятьем.  Иван Карлович не скрыл злобы:
; Будет вам смерть!
 
Доказывать свою правду, свою невиновность было  бессмысленно.
В камере смертника спать-лежать разрешалось в  любое время. Всякая жизнь в тюрьме скроена по свят-
цам боли и несправедливости, как и на воле: когда  очень-очень хочется спать, спать не разрешают, когда
спать уже бессмысленно, спи, сколько угодно.  Плененный генерал-чекист прилег на нары и стал
смотреть в зарешеченное окно; за крепостною стеною, за  колючею проволокою, угадывались живые лучи солнца.
Смерти он не боялся, ожидал ее, даже просил, но когда  смерть явилась живою, неумолимою правдою, он услы-
шал в себе крик ужаса. Полная опустошенность обсту-  пила его, полная ледяная холодность, полная, стонущая
обреченность. Стало жалко себя! Таинство смерти никак  не манило его. И он заплакал, горько, обнажено!  Как еще
было освободить сердце от боли и скорби?  Одна ночь осталась до казни, одна ночь!
Самое время, вознести исповедь перед собою и Бо-  гом, так ли жил? Умирать тоже надо с хорошим чувством!
Если все было разумно, то вышагивать на эшафот ;  мило  и благородно, и смерть примешь по совести, ибо станешь
слышать себя, ; как гордую земную правду! Тогда и вы-  стрелы не страшны, и смерть не страшна! Даже можешь
пожалеть себя, ты яблонька в белом цветении, а тебя  срубают под корень! Пришли варвары-лесорубы, и сру-
 
и не дождавшись сладко-хмельные  яблоки! Он и жил на земле, дабы такие дары разносить-
 
Следователь Иван Карлович Кузенец-Романов ис-  полнил свою угрозу, доказал вину узника Лубянки. По-
становлением Особого совещания НКВД СССР Платон  Привалов был приговорен к смертной казни, за связь с
классовым врагом, за измену революции и Отечеству.    Ольга Воронцова-Витте была признана невиновною,
ибо проходила по уголовному делу, как свидетель. И была  отправлена, с добавлением срока, на Колыму. 
Одиссея жизни Платона Привалова завершилась. Ос-  тавалось дождаться рассвета, когда уведут на расстрел.
 
раньше време-
скорбь, в смерть?
Но если жил по злу, по ненависти к человеку, не нес  песнопение роду человеческому, то, как вставать под пули
по красоте души? Понесешь на эшафот только печаль о  прожитой жизни, и, несомненно, несомненно, до боли, до
слез, до скорбного, стонущего крика во всю Вселенную,  захочется остаться на земле, исправить то Время, где жил
неправедно! Горько, горько умирать, зная, что жил непра-
 

ведно! И несказанную горечь-боль уже не убрать, и Зло в  себе не выжечь, не выправить! И как выжечь-выправить,
если еще несколько шагов по земле Отечества, ; и про-  звучат выстрелы!
Выстрелы прозвучат, а вопросы все остаются! За что  же вы, товарищ Сталин, казните чекистов? Неужели и
правда, чекисты ; враги народа, раз стояли за власть  большевиков? И вы, как судия от Бога, по справедли-
вости, казните каждого чекиста именем Обманутого и  Униженного Народа, именем Истории, именем Отечест-
ва!
 
Ольга обняла его ноги с кровавыми ранами,  как Мария Магдалина ноги Христа; и села рядом.
 
Вы вывели на эшафот тысячи и тысячи чекистов! Они  все мои друзья, и, значит, вы вывели на плаху Отечества
мое сердце, мою правду, мою жизнь, отданную револю-  ции! 
Вы, товарищ Сталин, совсем запутали меня!  И революция запутала!
Вы гоните меня на расстрел, а я не знаю, за что по-  гибну?
За любовь к революции?  Или ; за слезы народа?
За печали и страдания народа? 
Что же я должен подумать в последнее мгновение? Я  есть Каин, если земля Отцов казнит, как палача? И с ка-
ким сердцем  умирать? С гордо-красивым сердцем, что  жил, как человек? Или с горько-тоскующим сердцем, что
жил, как дьявол в Отечестве?
Народ и Отец шли в одну сторону!  А Сын его шел в другую сторону!
И кем же я предстану перед отцом Федором и мате-  рью по имени Лукерья Васильевна, перед сыном Плато-
ном, когда буду сходить в гробницу, в загадочную, пугаю-  щую тьму?
Праведником?  Палачом?
Отец, милый отец, во мне разбужен хор плакальщиц и  хор горевестниц, ибо вошел я в печаль-вину, как в костер
Джордано Бруно, и теперь, когда до расстрела, рукою по-
 

дать, чувствую, оживает во мне раскаяние. Я вижу и вижу  ваши тоскующие глаза, пропитанные, измученные молит-
венною скорбью! Они неумолимо судят меня и казнят, ;  за убиение матери Человеческой, отца, сестер Катерины,
Шуры, Василисы и Нины! Я постоянно вижу вашу мо-  гилу! Это я убил вас! Вы умерли с голоду, постеснялись
послать ходоков к сыну в Петроград в ЧК, просить хлеб  и сахар. Виновен! И от себя ; виновен! Не мог выбрать
время, приехать в Озерки, проведать отца, мать, сестер!  Дал вам умереть. Уже отсюда ; достоин ли я жизни? Дав-
но, давно пора застрелиться! От стыда! От лютого, ди-  кого стыда! И от любви к тебе, отец Федор Федорович,
дорогой мой человек, кому выпало биться в Севастополе  вместе с графом Львом Толстым! Семь раз разрывались
на бруствере ядра, и семь раз ты был ранен! Но убили  тебя не в Севастополе! И убил тебя, ; сын! Это он, он
пришел в свободное Отечество в нимбе палача, возомнив  себя праведником от народа!
Я не знаю, отец, воевал ли ты у мятежного вождя  Александра Антонова за Землю и Волю, за Советы без
большевиков, но я был с тобою, отец! Ибо все больше  постигаю, не заслужил ли пророк Отечество? Не явил-
ся бы он, и ты бы жил! И матерь Человеческая Лукерья  Васильевна жила бы! И сестры Шура, Нина, Катерина,
Василиса были бы живы! И еще миллионы бы жили! И  не надо было бы убивать чужую матерь Человеческую,
чужого отца, загонять в могилы голодную сестру, голод-  ного брата! Все бы жили, и каждого бы целовал поутру
луч солнца, ласкал бы ветер, а  иволги бы в роще берез,  напевали песни о любви к жизни, о ее красоте, восхва-
ляя ее хмельную, молитвенную правду! Но явился ; и  все обрушил! Там, где могло жить песнопение рода че-
ловеческого, ожил траур, ожил хор плакальщиц, ожил  хор горевестниц! Разрушены миллионы Человеческих
Жизней, брошенные на кровавую плаху Отечества, и  сброшенные в могильники!
Во имя чего?
Во имя чего разрушена гармония в народе?
 
Во имя чего он разбит на отдельные, страдающие  миры?
В угоду кому? 
Пророк и его апостолы обещали мир хижинам. Где  он? Обещали землю! Где она? Обещали свободу совести,
печати! Где они? За какую же революцию я боролся?  Отец, я стою на плахе Под ружьями!
Прости за молитвенную скорбь! Прости, что стал па-  лачом тебе!
Прости и ты, матушка, Лукерья Васильевна, что по-  зволил умереть от голода!
Простите и вы, сестры, что и вас не сберег!  Правильно, правильно, что расстреляют!
Из письма узника Лубянки ПЛАТОНА:
«Милая Ольга! Снежные метели, как свадебные  тройки, на мою печаль, снова унесли тебя в скорбное
Снежное королевство. Я остался один, и снова я ;  мо-  литвенная скорбь, гибнущая обреченность, и одинокий,
стонущий крик на земле, кому с рассветом надо будет  взлететь над Отечеством не лучом солнца, а эхом скор-
би, эхом обреченности, эхом стонущего крика на земле.  Ты уже знаешь, я приговорен к смерти. Ты тоже про-
сила, чтобы и тебя приговорили к смерти, и вывели на  эшафот вместе со мною. Ты великая женщина, надо же,
как мне повезло, встретить тебя на земле Русской, на  перекрестье Времен!
Мне тяжело, закрою глаза, и вижу себя в образе бе-  зумного Гоголя, и то, как меня усиленно черные палачи-
пауки заталкивают в гроб, в красное жилище, а я не же-  лаю, цепляюсь за края, не даю забить крышку, ; боюсь,
очень боюсь истаять скорбною молитвою во тьме! Но  палачи не отпускают, бьют плетями, заталкивают в
гробницу! Но я и там не живу в покое, а стучу и стучу  головою о крышку, прошусь на волю, к любимой женщине,
к тебе! И рыдаю, хохочу, как безумец!  Милая Ольга!
 

Я выбираюсь в жизнь! И не желаю выбираться в  жизнь! Моя бессмертная связь с человечеством распа-
лась. Я стал чужд миру,  мир же стал чужд мне!    И все же, и все же, я несказанно хочу жить!
Несказанно!
И даже в то время хотел жить, когда палачи при-  носили меня с допросов и бросали окровавленного на ка-
менный пол, едва я возвращался к себе, к разуму! Как  же я хочу быть с тобою, Ольга, моя Ольга, погулять
вместе по тайге! Поверь, если бы разрешили боги земли  и неба, я бы на коленях дополз до тебя,  по камням, по
пням, от Москвы до Колымы, до твоего женского бара-  ка. Все во мне кричит, ; жить, жить и жить! И я не
знаю, как спасти себя? И возможно ли будет изыскать  спасение?
Милая Ольга! Живу одним, увидеть тебя еще раз  перед казнью,  поцеловать на последнее прощание ; и
умереть! Умереть с чувством, я был на земле, я любил!    Милая Ольга! Меня неистово мучают раздумья, и от
печали и от радости! Я рад, что Николай Ежов разгля-  дел во мне милосердие,  человечность. И мою усталость,
убивать! Я совершенно не испытываю гнева к народному  комиссару, и даже мог бы поцеловать перед смертью, ;
он лишил меня звания Палача!  Вернул мне совесть!
Мою честь!
И спас во мне Русь, мою, девственную, бунинскую, в  красоте необозримой, какую я заливал кровью!
Разве это не радость?
Разве это не спасение перед человечеством и бес-  смертием?
Разве это не единение Одной Человеческой Души со  всем Земным Пространством, со всем Звездным Про-
странством!
Я слышу, слышу в себе гармонию с миром, какая была  разрушена Пророком и в народе, и во мне!
Значит, я оживаю!  Оживаю!
 
Почему вместе с Радостью еще повелительно муча-  ет Печаль? Земная бесприютность? Земная ледяная хо-
лодность? Крик ужаса гибнущего человека, обреченного  на беспредельное одиночество? Надеюсь, догадаешься!
Он, убив во мне палача, спас во мне Человека!    Но не спас мою любовь!
Милая Ольга! Помнишь, там,  в Петрограде, в ЧК,  ты сказала, если я тебя расстреляю, ты полюбишь меня,
полюбишь на то мгновение, пока будешь идти по крест-  ной, траурной дороге к эшафоту; будешь любить это
маленькое мгновение.   
Теперь я понесу Любовь к тебе, пока буду идти по кре-  стному, траурному пути на расстрел, как ты несла Лю-
бовь ко мне в Петрограде, идя на эшафот, на смерть!
И буду нести каждое мгновение, каждое мгновение,  нести целомудренно и светоносно, как сын солнца!
Дверь камеры открылась. Надзиратели внесли Артура  Артузова-Фраучи, и бросили на пол. Он был на заседании
Особого Совещания НКВД, и тоже приговорен к смерт-  ной казни. Но был настолько ослаблен дикими пытками,
что двигаться самостоятельно уже не мог.
Беспредельная жалость объяла сердце Платона, не-  смотря на то, что он предал его, подвел к гильотине. Он
с трудом перетянул чекиста Дзержинского на нары. И не-  вольно, в горечи подумал: как же он будет идти гордым
 

чекистом на расстрел? Идти с толпою надо далеко. Надо  спуститься по каменной, кроваво-скользкой лестнице в
подвал тюрьмы. И по слабо освещенному   подвалу идти  к дому номер 3 по Варсеньевскому переулку, в ту сторону,
где расположено здание Военной коллегии Верховного  суда СССР.
Плененный генерал Артур Артузов лежать долго не  стал, открыл глаза. Приподнялся, опираясь о каменную
стену. И так сидел, не шевелясь, как скульптура Мике-  ланджело, стараясь выверить, где он? И кто он? Человек?
Или уже раскрошенная  льдинка в половодье? Глаза смот-  рели в пространство, он пока еще не чувствовал ни ка-
меры смертника, откуда печальники-мученики, помолясь  Богу, что отмучились, отправляются в прощальный зем-
ной путь к эшафоту, ни решеток на окне, ни еще одного  обреченного узника-пленника.
Платон Привалов с тихою жалостью смотрел в  мо-  литвенно-голубые глаза друга, измученные пытками и
слезами, глубоко впавшие, дикие и страшные. 
В ВЧК при Дзержинском он был начальником отдела  разведки и контрразведки, одним росчерком пера гнал
на казнь тысячи людей. В оскорбительной насмешке  перевернулось его царство! Была жизнь великою мило-
стью, и сам он был хозяином земли Отцов, а стал эхом  грома, на кровавом эшафоте! Еще не стал, но дыхание
осени близко!    
Артур Артузов, кажется, пришел в себя. Стал осмыс-  ливать  пространство. Они долго смотрели друг на друга;
оба великие чекисты Дзержинского, оба люди совести,  оба призваны защищать революцию. Оба поднимались
комиссарами под Красным знаменем в атаки, под пули,  за трудовой народ! И оба будут повержены, как упавшие
грома на землю, под синие стрелы молний! 
Платон Привалов первым не выдержал скорбного  взгляда, спросил:
; Вынесли гильотину?  ; Как Робеспьеру.
; Что чувствуешь перед смертью? 
 
; Ничего. Мне отбили то, чем человек чувствует! Не  слышу, как мчат мои гонцы смерти! Не слышу женского
хора плакальщиц и женского хора горевестниц! И смерти  не чувствую! Ее, скорее всего, придумали. Выстрел всего
лишь короткая боль, падение в рассвет, где уже, помимо  тебя, начинается праздник единения с бессмертием, пока
ты летишь журавлем в поднебесные выси. Будут идти по  земле века и века, но и через тысячи лет я не буду знать,
когда жил? И когда умер? И жил ли? И умер ли?  По его лицу потекли слезы:
; Еще обижает покорность народа! Цезарь велико-  душно дарит «чашу Иосифа» с ядом, и все покорно при-
нимают ее из рук убийцы, смиренно пьют! Никто не же-  лает восстать в бунте за себя!
Платон Привалов вспомнил Ольгу, ее суждение:
; Да, народ смиренно выплясывает на эшафоте земли  Танец Смерти! Но кто опустошил его от чести и совес-
ти? Не мы с тобою сделали из народа покорное стадо! И  теперь, когда выпала самим смерть, удивляемся: как же
так, жили, как бессмертные боги, были владыками над  каждою судьбою человеческою, казни, вешай любого,
а оказалось, ; мы не боги из бессмертия! Ты виноват в  смирении народа! И я виноват в смирении народа! Спро-
си себя, сколько по твоим приговорам легло на кровавую  плаху великомучеников?
Он строго посмотрел:
; И с кого ты теперь хочешь исчислять вину, что Оте-  чество стонет от боли и тоски? И стон этот, как стон са-
мого народа, разносит и разносит в печали ветер по белу  свету, как плач Ярославны!
Артур Артузов не согласился:   
; Ты не прав, Платон! Мы, чекисты Дзержинского,  верноподданно служили революции и Отечеству! Чеки-
сты Иосифа Сталина, это люди с искалеченною психи-  кою. Они оберегают не народ и державу, а кремлевского
деспота, оберегают его трон.  Мир пауков!
Мир безумия! 
 

Я первым надел на себя мученический венец! И те-  перь я не боюсь смерти, ибо ухожу не в проклятье народа,
раз восстал против страшного тирана! 
Платон Привалов не перебивал узника, давал выго-  вориться, облегчить душу. То были его последние слова
на земле, тревожные и горестные, выстраданные в по-  следнюю ночь перед казнью, какие он оставлял вечности.
Тем более, Артур Артузов еще не совсем осмысливал  пространство, и кто он сам? Человек еще? Или уже за-
тухающая свеча на ветру? Он был весь избит, и сидел, не  шевелясь, ибо пошевелиться, повернуться на бок,  стоило
большого усилия, вызывало сильную боль и стон. Молит-  венно-голубые глаза его смотрели в потолок, на лампоч-
ку, закованную в решетку, как и он сам в тюрьме на Лу-  бянке, в одинокой камере. Сердце его источало обильные
слезы. 
Он был на исповеди. Перед собою. Перед совестью.  Перед небом. Перед Богом. И ему была необходима чест-
ная исповедь, ; зачем жил? Зачем все было? Почему не  сошел с ума от тысячи смертей, которые прошли через
его сердце? От крови, которую проливал? От человече-  ских слез? Ему очень хотелось умереть праведником! Ос-
тавить о себе добрую память в народе.
Но возразить возразил, ибо знал, не существует в жиз-  ни святого пророка, кто бы, даже через молитву и испо-
ведь, простил его грехи земные, тяжкие, и нет того наро-  да, кто бы прощал своих убийц:
; Боюсь, Артур, из костра Джордано Бруно, мы, все  же, как не казни себя, уйдем с тобою не в бессмертие на-
рода, а в проклятие народа!
; Так считаешь? ; спросил мятежный чекист.
; Я считаю, лучше себя не обманывать! Опуститься  в могильную тьму, в безмолвие ледяного холода такими,
какие мы есть! Жили ; по лжи! И смерть примем ; по  лжи! Мое сердце, чувствуя близость могильного холо-
да, не желает жить по святцам лжи! Ты, как хочешь! Но  поздно, поздно уже разбираться! Мы уже стоим с тобою
у вырытой могилы, у безымянного распятья! Смирен-
 
но ждем черных гонцов смерти! И смиренно пополним  собою сонм великомучеников! И, несомненно, мы оба,
исчезнув из мира, унесем в себе великую несправедли-  вость! За что вы убили, товарищ Сталин?
Я понимаю, я виновен! Но я хочу, хочу видеть рас-  светы, слушать песни иволги, видеть, как слетают ли-
стья березы в озеро на закате! И любить, любить! Ты не  представляешь, Артур, сколько я унесу с собою в землю  любви и жизни! Во мне воистину погибнет бесконечная  Вселенная чувств!
Чекисты Николая Ежова спасли меня, ; как палача!  Но не спасли мою любовь! Я спас ее в себе! Не осла-
бил страхом гибели! И понесу с собою на расстрел!  Во власть смерти!
Почему, не во власть жизни?
Справедливее бы, ; во власть жизни, раз мое сердце  так светоносно переполнено любовью!
Но была ли на земле справедливость?
Ближе к рассвету, в двери угрюмо провернулся ключ.  В камеру вошли корпусной надзиратель в черном мунди-
ре тюремщика, конвойные с винтовками, молодая, бело-  курая врач в белом халате и саквояжем, на котором вытес-
нен красный крест. 
Пожилой тюремщик достал из кармана список с фа-  милиями смертников.
Навесил очки, зачитал:
; Артур Михайлович Артузов-Фраучи, бывший ко-  миссар государственной безопасности второго ранга. Кто
будет?
; Я, ваше благородие, ; казалось, с удовольствием  отозвался узник Лубянки, бесконечно измученный на пы-
точном колесе.
; Изготовиться к казни.
; Давно ожидаю, как милость!
Тюремщик из-под очков посмотрел на Платона При-  валова:
; Вы кто будете?
 

Платона Привалова обдало могильным холодом. Он  ушел в тоску. В молитву. В необъяснимый страх. Закру-
жился на ветру, как березовый лист по осени! Правда  смерти приблизилась вплотную. Неужели все? Неуже-
ли? А как же Ольга? Почувствует, не почувствует, когда  зазвучат выстрелы и пули на все времена остановят его
страдающее, любящее сердце? Вздрогнет ли? Увидит ли,  как с неба упадет голубая звезда? И в последнем росчер-
ке погаснет? Это погаснет над землею Отцов он, Платон  Привалов! Погаснет его звезда!
Невыносимо, невыносимо забилось сердце любовью  к жизни! Все сущее в Платоне кричало: жить, жить, жить!
Было жалко, было очень жалко, терять солнце, падающий  снег над озером, табун лошадей в ночном, журавлей, что
летят над полем, саму землю! Все это есть, живет в его  сердце, в его жизни, в его бессмертии, а через мгновение,
когда прозвучит выстрел, все исчезнет! И глаза Ольги ис-  чезнут! И ее любовь! И он сам! Какая несправедливость!
Быть ; и не быть! На всю жизнь! На все времена!  Узник невольно подтянулся:   
; Я буду, Платон Федорович Привалов, бывший ко-  миссар государственной безопасности второго ранга.
И, не дожидаясь приглашения к смерти, сам шагнул к  двери. И чего ожидать? Он тоже стоит в очереди за смертью
к Сталину. И тоже, как Артур Артузов, осужден Особым со-  вещанием НКВД на смертную казнь. Шагай, не жди кнута.
Но тюремщик, просмотрев список обреченных на  казнь, не нашел его фамилии.
; Еще обождите, господин хороший! Кажется, ваша  очередь не подошла. Еще поживите! Порадуйтесь жизни,
себе. Своим приятным думам!
Конвойные вынесли осужденного Артура Артузова в  коридор тюрьмы.
Дверь закрылась.
Платон Привалов остался один. Как в гробнице. Слия-  ние жизни и смерти не произошло.
Он заплакал, и плакал долго, как мужчина, горе которого  не объять, и ни какими печалями-скорбями не измерить.
 
Страшно думать! Страшно жить! Случилось так, как  на казни декабристов, что вышли на Сенатскую площадь.
Стали вешать мятежников Отечества, а веревка обор-  валась. Меня тоже, можно сказать,  повесили, но петля
оборвалась. По всем земным законам, обреченного уже  не вешают. Меня же, несомненно, повесят; с оборванною
петлею на шее! И не знаешь, в радость ли еще прожить  сутки, еще мгновение, до очередного рассвета, или в ве-
ликую печаль?
Снова начнут измучивать горько-сладостные мысли:  а вдруг придет спасение?
Комиссар государственной безопасности второго ран-  га Артур  Артузов-Фраучи, близкий и великий сподвиж-
ник Феликса Дзержинского, был расстрелян 21 августа  38 года. Когда его увозили на расстрел на катафалке, он
написал собственною кровью на стене камеры: «Каждый  честный коммунист должен убить Сталина!»
Из письма узника тюрьмы на Лубянке, пригово-  ренного к смертной казни ПЛАТОНА:
«Милая Ольга! 21 августа меня должны расстре-  лять, но не расстреляли! Скорее всего, расстрельные,
траурные свитки, где вписана моя фамилия, еще не дош-  ла до Сталина. Он даровал мне звание комиссара госу-
дарственной безопасности второго ранга, он должен и  разжаловать! И приписать, как классически писал на
приговоре Сената царь всея Руси Николай Первый: каз-  нить, нельзя помиловать!
Без его строгого повеления, колокола Отечества бла-  говест-траур по мне  вызванивать не станут! 
Получается, боги неба позволили мне пожить еще  мгновение! Надо дождаться еще одного восхода солнца!
Я не знаю, радоваться, печалиться? Так бы я уже жу-  равлем отлетел в небо, как поверженный воин Отечест-
 

ва, а теперь надо снова и снова верноподданно думать о  тебе! Это и сладостно, и  по молитве скорбно! Жить и
любить! И с очередным восходом солнца, не жить и не  любить! От боли, от слез, от страдания, во мне прока-
тывает вся Вселенная, и давит тяжестью звезд и тя-  жестью бесконечного раздумья!
Думаешь не только о любви, думаешь о себе, о жиз-  ни, о революции; мысли бегут, как волны к берегу, одна
за одною; неостановимо, неумолимо! Я вспоминаю Нико-  лая Бердяева и Петра Струве, русских мыслителей, кого
должен был сжечь на костре Джордано Бруно.  Они же  били в колокол, предвещая с мудростью пророчицы Кас-
сандры, ; на крови, на убиении люда не выстроить храм  Разумного и Справедливого Человеческого Братства, где
бы с колокольным благовестом на все бессмертие расте-  калась человеческая радость до самого неба! Кто при-
слушался? И кровь потекла дальше, в империю Сталина,  и дальше!
Петр Струве теперь в Зарубежье, выпускает в Па-  риже литературный журнал «Современные записки»,
где печатают свои произведения Иван Бунин, Иван Шме-  лев, Александр Куприн, Марина Цветаева. Приятно было
бы поговорить с мыслителем за революцию! Я верил в  Ленина! И святую, молитвенную веру эту в себе унич-
тожить не могу! Она вошла в сердце. Растворилась в  сердце. Убить же сердце невозможно! Убьешь сердце,
погибнешь сам!
Пророка нельзя изжить из бессмертия!  Из сердца!
И все же думы-горевестницы начинают измучивать:  кто я?
Если Ленин ; пророк, то он, Платон Привалов, ;  праведник революции!
Если Ленин не пророк, то он, Платон Привалов, ; па-  лач!
Вот ведь, какие дерзкие мысли вытанцовываются пе-  ред гибелью?
Не горько? Не печально?
 
Закрою глаза, и вижу, как фарисеи ведут на казнь  Христа! Но, всматриваясь в страдальца-мученика, я
вижу, ведут не его, а меня! Он свое отстрадал! Мне  еще предстоит отстрадать! Я чувствую тяжесть
распятья, ибо несу на себе, а путь на Голгофу еще до-  лог. Я изнемогаю, прислоняюсь к  стене Кремля. Не
Иисуса, а меня ударил палкою Агасфер в облике Ста-  лина, и зло повелел: «Иди, убивай народ! Нечего отды-
хать!»
И я снова повел на казнь народ, стал его убивать!  И снова стал видеть, как он падает, обливаясь кровью,
с прострелянным сердцем. И в страшном кошмаре, в  страшном стоне просыпаюсь!
И снова думаю, как же можно не испытывать боль  за убиение народа? Скажи, легко ли нести в душе тыся-
чи гробов? Кому  удавалось нести по жизни такое клад-  бище! Я несу! Я сгибаюсь под тяжестью боли, Сталин
не сгибается!  Неужели он лишен сердца? Не чувству-  ет, что убивает,  не слышит смерти? Не слышит боли,
стонов, не слышит выстрелов? И не видит, как с Лоб-  ного места, с плахи скатывается окровавленная голо-
ва?
Голова своего друга, Ноя Жордания?
Голова родственника, Александра Сванидзе, Стани-  слава Реденса?    
Полная бесчувственность!  Неужели так бывает?
Царь Иван Грозный варит живьем в котле людей,  и сладостно смотрит, как они, страшно мучаясь, ис-
таивают, как люди! Откуда такая бесчувственность  в человеке? Неужели человеческое сердце может так
опустошить, осиротить себя от печали и милосердия?  Мое очищение, это ты, Ольга! Мое воскресение, это ты,
Ольга! Истает твоя Любовь, истаю я! Не истает твоя  Любовь, не истаю и я.
Буду жить бесконечно! В тебе, в сыне! И в Отечест-  ве! Я прошел в тюрьме на Лубянке через такую окаянную
боль и такое окаянное страдание, что вполне воскресил
 

в себе по совести ; Раскаяние и Покаяние. И имею право  на Прощение! 
Жду рассвета, и боюсь его. Боюсь солнца. Солнце  принесет мне смерть. Как раз, когда его лучи будут бить
в мои тоскующие глаза, в меня понесутся пули!  Целую. Твой Платон».
 
Из письма узницы Колымы ОЛЬГИ:
 
«Оставь Его, Платон! Не в оправдание ему, поверь,  но Зло выбивается только Злом! 
Тебе тяжело, я знаю, ты был в Отечестве вершите-  лем каждой Судьбы Человеческой, а теперь вершат над
тобою суд и расправу! Но мне не легче! Я слышу, как тан-  цуют красные бесы, держа за волосы наши отрубленные
головы! Ты представляете себе такую карнавальную пля-  ску у черного гроба России, где танцуют бесы, держа за
волосы наши отрубленные головы? Головы Ивана Буни-  на, Павла Флоренского, Петра Струве? Иванка Каляева,
Егора Сазонова, Диоры Бриллиант, Софьи Перовской? Я  схожу с ума, Платон!   
Ты убивал народ! Ты, и только ты!
Да, о человеческом чувстве еще можно поразмыс-  лить! И посчитать себя чище, красивее, целомудреннее,
чем Ульянов-Ленин, чем Иосиф Сталин, чем Иван Гроз-  ный, чем властелин мира Чингисхан, ибо убивая, они не
слышали свое человеческое сердце! И не слышали, что  убивают единственность жизни; не чувствуют, что са-
погом палача гасят Вселенную! Если  чувствуют, то не  смерть, а радость! Тот же Марк Аврелий, кому выпало
после гибели Юлия Цезаря, вместе с императором Древ-  него Рима Октавианом, кто назвал себя впоследствии
Августом, владеть миром, ; приказал казнить Цицеро-  на: «отсечь ему голову и правую руку, которой оратор
писал речи против властелина мира». И был счастлив,  увидев во дворце Египта это посмертное  творение.
Заклинаю, ты не в праве судить своего вождя, что  стал палачом Отечества и народа!
 
которая вырвала тебя из тьмы, из Вселенной, опустила  Голубою Звездою на землю Отцов! А ты, воскресив себя
Человеком, пошел в черные палачи! И стал казнить свое  Отечество!
Прими смерть с такою правдою! Иди на эшафот сме-  ло, я люблю тебя! Ты был на земле единственным, кого я
любила. И когда тебя расстреляют, я тоже убью себя, я  не стану жить в земной сиротливости! Сына Платона
пристрою.
Люблю. Прощай. Твоя Ольга».
Платон испытал потрясение. Ольга, во имя любви,  приняла отречение от жизни. Ее надо было спасать! 
Ольга великая жертвенница. Она, несомненно, убьет  себя, как только его расстреляют. Но если даже не убьет
себя, ее так и так расстреляют! Кто ее защитит? Эсерка,  боевик партии эсеров, и еще жена врага народа! Кто ее
оставит на земле? Даже на далеком, каторжном севере,  где метут вечные метели?
Значит, надо было спасать свою жизнь!  Спасти свою жизнь, спасти Ольгу!
Можно ли было спасти себя? Или вороные кони его,  неумолимо, неостановимо, уже несутся к пропасти, ;
сбросить ездока в черную бесконечность, на камни, на  гибель?
Если все вдумчиво просчитать, то Надежда на спасе-  ние была.
 

Ее мог даровать Сталин. 
Народный комиссар внутренних дел Николай Ежов  сам по себе  не рискнул бы с велико угодливым  бесстра-
шием гнать в подвалы Лубянки величие ВЧК, ; Михаила  Кедрова, Артура Артузова, Иосифа Уншлихта, Карла Пау-
кера, Станислава Реденса, Терентия Дерибаса. Владими-  ра Балицкого, кто был народным комиссаром внутренних
дел Украины, наконец, его, Платона Привалова.  Сталин мог спасти.
Сталин мог убить!
Осужденный на казнь, узник Лубянки близко знал во-  ждя. Он охранял его жизнь в Сочи и Мацесте. И мог бы
разжалобить его! По сути, он будет казнен ; за Любовь!  То, что он шпион Германии и Японии, следователь Иван
Карлович не доказал, протоколы им не подписаны. 
Но мыслимо ли пробраться в чертоги Кремля? И пи-  сать письмо  с милосердным прошением о помиловании,
; уже поздно! Да и  поможет ли еще  Иосиф Виссарионо-  вич? Не жалует он просителя!
Его близкий друг, Аркадий Павлович Розенгольц, на-  родный комиссар внешней торговли, был арестован че-
кистами Николая Ежова за земные прегрешения. Почув-  ствовав судьбу висельника, пленник Лубянки, с велико
человеческою надеждою, сел писать письмо правителю в  Кремле, просил принять его и скинуть наброшенную пет-
лю, смирить траурное песнопение в оскорбленной душе.  Но Великий Кавказец, не раз желавший ему на княжеском
застолье долгого земного жития, в гневе обрушился на  помощника Александра Поскребышева: «Как вы посме-
ли впустить в Кремль Аркадия Розенгольца? Этот изверг  пришел меня убить!» И умная голова Розенгольца, отсе-
ченная ножом гильотины, скатилась в траурную корзину  с опилками, прямо у Кремля. 
Первый секретарь ЦК ВКП (б) Украины Павел По-  стышев, тот самый, кто вместе с народным комиссаром
внутренних дел Владимиром Балицким в 32-34 годы,  жестоко отбирал последнее зерно у пахаря, обрекал на
страшную голодную смерть миллионы крестьян на Ук-
 
раине, тоже был другом Сталина. И тоже оказался на  Лубянке; выразил сомнение, а надо ли убивать мил-
лионы, чтобы жили колхозы? И тоже сел писать письмо  Сталину, где просил о помиловании. И еще поговорить с
вождем за человеческую жизнь! Иосиф Виссарионович  не стал читать покаянное письмо; Павел Постышев был
казнен. И жену его казнили, думай, красавица, за кого  выходишь замуж.
Попросил о личной встрече в Кремле и Александр  Георгиевич Белобородов; тот самый Александр Бе-
лобородов, кто в должности председателя Уральско-  го областного Совета подписал приказ о казни царя
Николая Второго и его семьи. После смерти Феликса  Дзержинского, стал народным комиссаром внутренних
дел России. Он тоже, в тоске и скорби, услышал за со-  бою удары бича погонщиков Николая Ежова, которые
загоняли его за красные флажки, и по молитве попро-  сил Сталина принять его! Как не принять человека из
истории, из бессмертия? Но и на этот раз не услышал  Иосиф Виссарионович мольбы о пощаде! Повелел
расстрелять!
Поневоле призадумаешься, не именем ли царя и его  безвинных принцесс-мучениц, казнил он черного палача
с Урала?
Не именем ли исторического Возмездия?  Не именем ли Отечества?
Рвался за милосердием в Кремль к Сталину еще один  народный комиссар внутренних дел Владимир Николае-
вич Толмачев. Был казнен! Просили об аудиенции маршал  Михаил Тухачевский, командарм Иона Якир, ; на его мо-
литвенном письме Сталин начертал: «Подлец, и прости-  тутка». И тут же полетела его голова с помоста-эшафота
в корзину с опилками; просили о помиловании  вожди ре-  волюции Григорий Зиновьев, Николай Бухарин,  Влади-
мир Александрович Антонов-Овсеенко, тот, кто известил  миру о смене эпох, арестовав Временное правительство
слезоточивого недоросля от политики Керенского, и кто  затем был главнокомандующим Южного революционно-
 

го фронта; не раз приезжал в Царицын к Сталину, как к  другу, где устраивали застолье.
И все расстреляны, расстреляны, расстреляны!
Где там друзья? Погнали на расстрел в подвалы  Лубянки родственника Сталина, начальника Москов-
ского управления НКВД, комиссара государственной  безопасности первого ранга Станислава Реденса; он
был женат на Анне Аллилуевой, сестре Надежды,  жены Сталина. И Павел Аллилуев, брат Надежды,  по-
пытался спасти его от расстрела, так Иосиф Висса-  рионович и его не соизволил принять. Все его родст-
венники сошли на эшафот. Остались только родители  Надежды Аллилуевой, ; Ольга Евгеньевна и Сергей
Яковлевич. 
Чего же добьется он, Платон Привалов, письмом к то-  варищу Сталину? Смерти! И только смерти! Такая полу-
чится обратная связь! И его расстреляют, и Ольгу!    Не жизнь, одна Голгофа!
Милая Ольга, я не вижу спасения! Я плачу! Гибнет  великая человеческая душа, переполненная солнечным
свечением любви! 
 
Знал и то, если пришел прокурор с надзором, это все, с  рассветом  расстреляют!
Какие там жалобы? На кого? Выскажи жалобу на три-  бунал, до расстрельной стены не доведут, конвойные за-
бьют сапогами.
; Жалоб не имею, ; отозвался по молитве.
; Вы изобличены, ; продолжил прокурор, ; в измене  Родине! Вместе с тем, как шпион Германии и Японии, вы
вместе с Артуром Артузовым-Фраучи готовили покуше-  ние на Сталина. Вы согласились с предъявленным обви-
нением?   
; На следствии я виновным себя не признал.
; На Особом Совещании НКВД, когда предстали пе-  ред офицерским судом чести?
; Тоже не признал.
; И вы сумели доказать свою невиновность?  ; Не сумел.
; Следователь оказывал на вас давление?
Платон Привалов углубился в молчание. Оказывал,  и что? Он и теперь еще, словно горит на костре Джорда-
но Бруно! Только кому жаловаться на пытки? Они уза-  конены самим Сталиным! Еще в то время, когда Пла-
 
тон Привалов в 36 году работал в управлении НКВД по  Азово-Ростовской области,  поступила строго секретная
 
Профессионально, со скрипом повернулся ключ в  двери, и в камеру смертника вошли надзиратель и чело-
век в форме прокурора, на вид интеллигентный, с дис-  циплиною в сердце, черные, красивые глаза косили. Он
попросил надзирателя выйти, сел на табурет, достал из  портфеля папку с золотым тиснением «Генеральная про-
куратура СССР». Внимательно посмотрел на синие, раз-  битые губы, на разбитое лицо, почерневшее от ударов,
вежливо произнес:
; Я должен оформить протокол надзора. Жалобы  имеете?   
Платон  Привалов знал прокурора. Это был Валентин  Самойлович Эрлинг, с кем общался на Лубянке, когда в
качестве следователя НКВД вел допросы арестованного.
 
которая  разрешала пытки к врагам народа! Такие же директивы
были разосланы всем первым секретарям ЦК ВКП (б)
Украины, Белоруссии, Грузии, России; каждого Ста-  лин привязал к разогнанной краснозвездной колеснице
смерти.
Так кому жаловаться на пытки? Иосифу Сталину?
В то же время он знал, все эти надзорные прокурор-  ские проверки в тюрьме НКВД, да и в каждом лагере на
Колыме, на Соловках ничего не значат. Одна формаль-  ность!
Всюду шло обычное убиение человека!
И все же спросил, по сердцу, по надежде, сдерживая неумолимый страх смерти:
 

; Скажи, Валентин, если пожаловаться на пытки,  можно ли рассчитывать на пересмотр приговора о смерт-
ной казни?
Прокурор отозвался по-человечески:
; Мой друг Платон, ты привлечен к уголовной ответ-  ственности по статье 58, пункт 1-а Уголовного кодекса
России, то есть, обвинен в государственной измене. Это  расстрел! Если тебя еще  не расстреляли, то только по-
тому, что расстрельные документы на тебя отправлены  Иосифу Сталину на визирование позднее, чем на Арту-
зова!
; Валентин Самойлович, спаси! Я люблю! Мне нель-  зя умирать! Спаси!
; И ты знаешь, как?
; Перешли мое письмо Сталину! Я не виновен! Един-  ственное обвинение ; любовь к графине! Заступись, по
старой дружбе в ЧК! Ты же имеешь такое милосердное  право как прокурор!
Прокурор Эрлинг закурил.
; Ты чего, Платон, не в себе? Твое письмо к Иоси-  фу Сталину  будут читать в Особом отделе НКВД. Нрав
комиссара государственной безопасности второго ранга  Льва Леплевского, ты хорошо знаешь! Он за Белоруссию,
где был наркомом внутренних дел, получил орден Лени-  на; тысячи положил в гробницы троцкистов. Тебя рас-
стреляют в мгновение. Не такие, как ты писали письма  Иосифу Сталину! 
; Меня и так на рассвете расстреляют, ; не сдавался  узник Лубянки. ; Я стою на очереди.   
; Получается, и меня надо с тобою расстрелять? Как  пособника врагу народа? 
; Ты работаешь в прокуратуре СССР у Андрея Вы-  шинского! И как прокурор независим от НКВД!
; Платон, ты меня удивляешь! Ты же 20 лет носил  эмблему щита и меча, дважды Почетный чекист! И все
звенишь в наивность, как юродивый цепями у церкви Ва-  силия Блаженного! Я такой же заключенный, как и все в
Отечестве! Ты же знал прокурора СССР Акулова? Чело-
 
век от совести! Сталину он нравился; но проявил воль-  ность,  самостоятельность, и вождь взмахнул трубкою!  Ваш Начальник Главного управления государственной
безопасности Михаил Фриновский его расстрелял, 8 ок-  тября 1937 года.
Он помолчал в трауре:
; И Арона Сольца ты знаешь, защитника народного,  работал в наркомате юстиции. Стоял за справедливость.
Отвезли на Канатчикову дачу, как сумасшедшего. И вско-  ре убили.
Прокурор опять помолчал в трауре:
; Но профессора Дмитрия Сергеевича Парфентье-  ва ты не знаешь. Я учился у него советскому праву. Он
был прокурором в Челябинске, затем в Карелии. Проявил  милосердие, не стал подписывать ордер на арест первого
секретаря ВКП (б), посчитав его честным человеком, и  сам оказался на Колыме.   
Прокурор Валентин Эрлинг полистал уголовное дело  Платона Привалова:
; Подожди, в твоем уголовном деле я не вижу приго-  вора, ; троцкист! Это меняет дело. Видишь ли, на арене
Колизея бьются  не на жизнь, а на смерть два воина-тита-  на: Иосиф Сталин и Лев Троцкий; Пересвет и Челубей! И
бьются за то, кто будет править в Отечестве?     Лев Троцкий был выслан!
Думаешь, он прекратил битву?  Сдался на милость победителя?
Да, Сталин бьется и за свой трон! Но он не юдофоб;  у Молотова,  у Калинина, у Ворошилова, у Кирова, у Ан-
дреева, у Куйбышева, у Александра Белобородова, жены  еврейки. И что Иосиф Виссарионович? Дышит на каждо-
го ненавистью?
Битва идет с мировым Сионом! Иосиф Сталин сра-  жается не на жизнь, а на смерть с троцкистами, которые
захватили господствующие посты в партии и в государ-  стве.   
Все это ; тайные воины Льва Троцкого, посаженные  им на вельможные троны еще во времена революции.    
 

Прокурор горячо обрушил:
; Только если победит Сион, только если у Стали-  на покачнется трон, троцкисты в мгновение вызовут из
дальних палестин своего вождя Льва Троцкого, и там уж,  поверь, твое Отечество так умоется кровью, что истает
бесследно, как Атлантида на дне морском!  Платон Привалов спросил:
; Думаешь, Троцкий на то бы пошел?  Прокурор нервно прошелся по камере:
; Нет, Платон, тебя надо скорее расстрелять! Неу-  жели ты, работая в НКВД СССР, не читал в строго сек-
ретной библиотеке о ноябрьском Пленуме ЦК ВКП (б),  где Иосиф Сталин предложил исключить Льва Троцкого
из партии? В заключительном слове Лев Давидович бес-  страшно произнес: «Исключайте! Вы есть ; группа без-
дарных бюрократов! Если встанет вопрос о судьбе совет-  ской страны, если начнется война, вы будете совершенно
бессильны создать оборону, защитить ее, добиться побе-  ды. И когда враг будет в 100 километрах от Москвы, мы
свергнем ваше бездарное правительство, возьмем власть,  и расстреляем всю вашу тупую банду, какая предала рево-
люцию! Да, мы это сделаем!»  И он бы сделал! 
Прокурор посмотрел:
; Впервые о том слышишь? Теперь спроси себя, кто  ты есть, раз стал проявлять преступное милосердие к
мировому Сиону? Ты ; Каин! Потому и подлежишь рас-  стрелу! А куда тебя еще? Тебе Иосиф Сталин даровал чин
генерала за поимку Бориса Савинкова, за верноподдан-  ную охрану его в Сочи, в Мацесте, а ты стал прислужи-
вать Льву Троцкому!
; Чем прислуживать? ; выразил гордое сомнение  смертник Лубянки.
; Тем, что ослабил революционную бдительность ;  громко, на пределе произнес прокурор.
Успокоив себя, спросил:  ; Отец у кого воевал? 
; У Антонова воевал, ; повинно произнес узник.
 
Прокурор Валентин Эрлинг достал листы бумаги, по-  ложил ручку:
; Пиши прошение о помиловании! В память о твоем  отце!
У Платона Привалова проступили слезы:  ; Кому писать? Сталину?
; Вождь не милует, вождь казнит! Милует Верховный  Совет СССР! Пиши на имя Михаила Ивановича Калини-
на. Он передаст его Сталину. Я прослежу.   
Плененный генерал-чекист, ожидающий расстрела,  знал премудрости Лубянки. Вельможного смертника не
ставили к стенке. Спрашивали, будете ли вы писать про-  шение  о помиловании председателю Верховного Совета  СССР Михаилу Ивановичу Калинину? Приговоренный к
казни соглашался, его вели под конвоем в кабинет Очной  ставки, давали бумагу, ручку, он склонялся над письмом,
с превеликою надеждою начинал сочинять его, ; и полу-  чал пулю в затылок. 
И теперь он подумал, прокурор пришел его застре-  лить. И со скрытым страхом спросил:
; Где писать о помиловании? Идти с тобою?    Валентин Эрлинг понял его тревожность. 
; В камере пиши! Надзиратель не станет беспокоить. 
Оставшись один в камере смертника, присев к столу,  взяв ручку, Платон Привалов, как ни странно, прежде все-
го, подумал: а стоит ли писать письмо Сталину? Если его  помилуют, кем он станет?
Несомненно, он желал, он очень желал вернуться бе-  лым лебедем в империю Любви, ощутить живое сердце
Ольги. Зачем еще жить? Но если его помилуют, не рас-  стреляют, то его не отпустят на вольные хлеба, заставят
снова быть палачом. Значит, снова придется нести на себе  бесконечные гробы, испытывать страшную тоску, безмер-
ную бесприютность в мире. И после каждого расстрела в  тюрьме, плакать и плакать.
 

Но если расстреляют его, убьют и Ольгу! Не сложись  жизнь по трауру, он бы никогда не стал просить защиты
у Иосифа Сталина. Лег бы смиренно в братскую могилу,  как 14 тысяч чекистов, что были расстреляны им в Под-
московье в Бутово! Лег бы возмездием! И прощением пе-  ред Отечеством!
Но он будет просить у диктатора Сталина помиловать  его, ; во имя любви к Ольге, во имя ее жизни!
Как, кто проклял его!
И в пляске, в дикой, мятежной  пляске пляшут и пля-  шут два паука!
Пляшут друг перед другом, ; это он пляшет, расколо-  тый на двойников!
Пляшет ; перед Любовью.  Пляшет ; перед Сталиным. 
Всего и надо крикнуть палачу, стреляй, брат!  Ибо стыдно, стыдно!   
И неожиданно Платон Привалов услышал вальс, тот  самый, какой звучал в ресторане Излера на дальнем ост-
рове от Петрограда, когда они танцевали с Ольгою. И вот  они снова кружатся в танце, стыдливо и нежно касаясь
друг друга, но не в зале с прохладным фонтаном, а на  дивном, пространном лугу, среди ромашек и берез. Они
разгоняются в танце с исступленным ликованием, все  сильнее, стремительнее, одержимее. И вскоре он исчеза-
ет с земли, за березками, летит к солнцу, как Икар, только  не Икаром, а тоскующим журавлем. Летит в самое-самое
таинство неба. В таинство своей гибели.
Нет, стреляй, палач! Я подставил тебе тоскующее  сердце, где еще живет по милосердию Русь!
Я не имею право жить!
Но откуда в умирающем сердце все звучит и звучит  вальс,  какой звучал под Петроградом на дальнем острове
в ресторане Излера, и он все танцует и танцует со своею  любимою Ольгою, и танец этот, и музыка эта заполняют
все земное пространство, повелевают всем миром. И на  все бессмертие рвутся слова песни: «Умру ли я, и над мо-
гилою гори, сияй, моя звезда».
 
Сердце Платона Привалова разорвалось.  Он будет писать письмо Сталину.
Плененный генерал, обреченный на смерть, обмакнул  перо в чернильницу, и стал излагать печали сердца:
«Дорогой товарищ Сталин! Я обращаюсь к Вам за мило-  сердием из камеры тюрьмы на Лубянке. Если Вы не прояви-
те его, меня расстреляют на рассвете. Пусть мои слезы чело-  веческие, слезы боли и отчаяния, достигнут Вашего сердца.
Спасите! Я страдаю безо всякой вины. Только за любовь к  женщине! Меня привязывали колючею проволокою к распя-
тью, и били, пытали. И я, мучаясь от страшной боли, желал  увидеть на Голгофе Лонгина Сотника, того самого разбой-
ника, кто нанес копьем в сердце Иисуса Христа «удар мило-  сти», дабы он не мучился на распятье. Но человека с копьем
от милосердия не оказалось!
Дорогой, Иосиф Виссарионович, я оберегал Вашу жизнь  в Сочи и Мацесте, когда работал в управления НКВД по Рос-
товско-Азовскому краю. Я ходил по Вашему следу с автома-  том, тревожась-отзываясь сердцем на каждый шорох в лесу,
на каждый особо тоскующий крик чайки, когда Вы купались  в море! Меня же убивают за то, что я хотел Вас убить! Зачем
же так издеваться над честным Человеческим Сердцем?  Еще я люблю! Мое сердце переполнено любовью к
женщине! Во мне цветут яблоневые сады, венценосные  зори над землею Отцов, во мне поют иволги в каждой бе-
резовой рощице! 
Как можно человека, вся вина которого в том, что он  любит, любит по молитве, целомудренно, ; вести под
конвоем на эшафот и расстреливать? Неужели можно рас-  стреливать за любовь? Если вы не помилуете, то позволь-
те за все доброе, что я сделал для страны Советов, попро-  щаться перед расстрелом с любимою женщиною Ольгою
Михайловною Воронцовой-Витте и сыном. Преданный  вам Платон Привалов».   
Написав последние строки, он призадумался, стоило  ли упоминать в письме Ольгу Воронцову-Витте? Не вы-
свечивает ли он ее? Не отдает ли в руки палачам-мучите-
 

лям? Не лучше держать ее на расстоянии от себя, держать  в таинстве? Стоит ли тревожить колокола, что он ее муж?
Было бы, безусловно, благом, позволь Иосиф Виссарио-  нович проститься с женою Ольгою перед расстрелом! Он
бы сумел ее убедить, не стреляться! Растить сына! Но по-  лучится ли, стоя на эшафоте, поцеловать любимую жен-
щину в траурной вуали?
При царе даровалось свидание.  Даже убийце!
При Сталине? 
Алексей Иванович Рыков, кто после Ульянова-Лени-  на стал председателем Совета народных комиссаров, был
приговорен  Военной коллегией Верховного суда СССР  к смерти. В письме он попросил у Сталина попрощаться
перед казнью с женою. Не дали. Отдельно, в тюрьме на  Лубянке, расстреляли Алексея Рыкова, отдельно в Лефор-
тово расстреляли его жену Нину Сергеевну.
Не дали проститься перед казнью всемогущему пра-  вителю города Ленина Григорию Зиновьеву с женою, чье
имя Злата Ионовна Лилина? Его тоже расстреляли на Лу-  бянке, а Злату Ионовну увезли в столыпинском зареше-
ченном вагоне на Дальний Восток, в Акмолинский лагерь  для жен изменников Родины, где замучили и расстреляли.
Леонид Серебряков, член Политбюро при Ленине,  секретарь ЦК, тоже не мог проститься перед казнью с Га-
линою Серебряковой; она написала книгу о Марксе, как  о Прометее, кто похитил огонь для социализма; писатель-
ницу мучили в тюрьме в Лефортово.
Не дали проститься перед казнью с женою народному  комиссару внутренних дел Владимиру Николаевичу Толма-
чеву. Он тоже просил у Сталина попрощаться на эшафоте  с женою, поцеловать ее, даровать веру детям Владимиру и
Сергею, ; не дали! Его расстреляли в подвале дома по Вар-  сеньевскому переулку. Его жену Варвару Афанасьевну тоже
расстреляли в подвале дома по Варсеньевскому переулку.  Сказывают, в один рассвет! Но проститься не разрешили!
Чекисты не были исключением. Не разрешили попро-  щаться перед расстрелом с женою заместителю наркома
 
внутренних дел, полнеющему Григорию Прокофьеву. Он  был расстрелян у братской могилы в Бутово, и Платон
Привалов слышал, как он в печали перед смертью про-  шептал: прощай незабвенная Софья Евсеевна! О том же
самом по-человечески просил попрощаться перед казнью  с женою и комиссар государственной безопасности вто-
рого ранга, начальник Экономического отдела НКВД Са-  муил Миронов. Любил он свою Наденьку-Надежду бес-
конечно, красавица была несказанная, на Лубянке слыла  христовою Магдалиною.
Не выпало попрощаться перед казнью с женою и  председателю Ленинградского управления НКВД Фи-
липпу Медведю, казненному на Колыме, после убиения  Кирова. Где и как завершила жизненный путь его жена
Роза Проскуровская,  не известно. Но попрощаться им на  расстрельном, гибельном эшафоте не дали.
Платон Привалов двадцать лет в ВЧК, и может еще  долго  перебирать человеческие жизни, какие не сложи-
лись, как надо, перед казнью. 
В том же минувшем веке, когда Александр Ульянов, по-  кушался на жизнь царя Александра Третьего, то мать его
Мария Ильинична, куда только не выходила с прошением  о помиловании, и всюду ее, привстав,  выслушивали. И уж
проститься матери с сыном перед казнью, никто препятст-  вий не чинил, несмотря на то, что сын ее был особо опасным
преступником; он  шел не против царя, он шел против наро-  да! Какие там могут быть помилования? Но ведь выслуши-
вали Марию Ильиничну царские чиновники, чинно-починно  выслушивали! И дали проститься с сыном перед казнью! 
Зачем теперь такая повелевающая скорбь к человеку,  кто верноподданно служил Отечеству?
Взять того же Михаила Тухачевского! Да, виновен!  Но и армию крепил! Маршал! Почему бы не осмыслить
его сердце, его вину, и не дать проститься перед казнью с  дочерью Светланою, с женою, чье имя Нина Евгеньевна?
Александру Ульянову можно, а ему нельзя? Почему?  Все же завершается жизнь! Единственная жизнь! Послед-
няя, прощальная! Порадуйте человека перед смертью!
 

Все мы, как говорил философ Сенека, не живем, а дела-  ем одни ошибки. Ушли без поцелуя женщины в траурной
вуали и командармы Ян Гамарник и Иона Якир, кому не  разрешили попрощаться с женою Сараю Лазаревною, и с  сыном, ; Петром Якиром!
Даже Николаю Бухарину, идеологу партии большевиков,  не удалось выпросить у Сталина свидание перед казнью с
женою Анной Лариной! Про Артура Артузова-Фраучи и  вспоминать нечего: одинаково ушел в траурное путешествие
без прощального поцелуя жены Инны Михайловны! И она  ушла без его прощального поцелуя в загадочные дали. 
Листья опали.  Журавли улетели.
Почему же ему, Платону Привалову, Иосиф Сталин  разрешит перед расстрелом попрощаться с любимою
женщиною Ольгою Воронцовой-Витте?
Не стоит, не стоит ее отдавать в руки палачей!
Но если подумать, не Иосиф Сталин, а член Полит-  бюро Вячеслав Молотов,  председатель Совета народных
комиссаров своим указом запретил свидания с обречен-  ными на казнь!
В указе Вячеслава Молотова была своя логика. И свое  оправдание. Дело в том, что родным о расстреле мужа не
сообщали, а  извещали, что он приговорен к заключению,  без права переписки, и сослан в лагерь на Колыму, хотя,
на самом деле, давно уже был расстрелян.  С кем прощаться перед казнью?
С каким мужем? 
Но если заглянуть правде в глаза, никакого Указа и не  требовалось. В то время воля партии была превыше Закона!
Расстреливали, сколько желали, и мужа, и жену, и сына, и  дочь! Убили царя Николая Второго, убили его жену Алексан-
дру Федоровну, убили их детей, кого не удалось застрелить,  докалывали штыками! И вершил это злодеяние больше-
вик-ленинец Александр Белобородов! Он первым разогнал  колесницу смерти на Руси по убиванию мужа, жен и детей;  отдав приказ убить царя и семью председателю ЧК Федору
Лукаянову, а тот первому расстрельщику Якову Юровскому.
 
Бывший «царь-наместник» Свердловской губернии  Александр Белобородов работал в Москве народным ко-
миссаром внутренних дел. Был арестован. Перед казнью  коленопреклоненно просил Сталина помиловать жену,
сына, доказывая, что расстрелять должно только его, как  виновного, а семью оставить в неприкосновенности! Но
правитель не вслушался в такую музыку под гусли! И  не дал ему попрощаться с женою! Казнили его! Казнили
его жену Франю Яблонскую! И сына Петра не пожалели,  тоже казнили!
А как еще быть, скажите? Бумеранг есть бумеранг.    Убиваешь ты чужую жену!
Убивают твою жену!  Убиваешь ты чужого ребенка!
Убивают твоего ребенка!  Кровь за кровь.
Смерть за смерть.
Русское Отечество ; колыбель милосердия, но не та  колыбель, где прощают злодеяние!
Есть свидетельство, в одно время Иосиф Сталин «вос-  стал» против указа Вячеслава Молотова о расстреле жен
врагов народа! Когда казнили командующего Дальнево-  сточной армией, маршала Василия Блюхера, то погнали
на эшафот и жену его Глашу Блюхер. Лаврентий Берия  попытается на допросе склонить ее к любви, но северная
мадонна плюнула ему в лицо. Народный комиссар внут-  ренних дел Лаврентий Берия приказал немедленно рас-
стрелять жену врага народа, но Иосиф Сталин заступился  за Глашу Блюхер, не дал казнить ее и ребенка маршала. И
в злодее, порою, оживает сердце.   
Подумав, Платон Привалов дописал письмо и передал  его прокурору Валентину Эрлингу, что будет, то и будет.
Он сумел успокоить себя. И свершилось неожиданное, он  был вызван в Кремль к Сталину.
 

Сказание семнадцатое                Сталин раскурил трубку:                - Ми за любовь                не расстреливаем                Николай Иванович Ежов вышел из здания НКВД  СССР на крыльцо. Постоял, посмотрел на небо, на птиц.  И подошел к  черному бронированному лимузину, со
стеклянным флажком и  звездочкою. Вскоре из третьего  подъезда вышел его начальник личной охраны Сергей
Афанасьевич Ефимов. Он сопровождал плененного ге-  нерала-чекиста Платона Привалова; он был одет в  гим-
настерку без знаков различия, чисто выбрит, в наручни-  ках.
Уже в машине народный комиссар поинтересовался:  ; Волнуетесь?
; Так точно.
; Правильно делаете. Я каждый раз волнуюсь, как еду  к Хозяину в Кремль. И все гадаю, кем вернусь на Лубян-
ку, народным комиссаром или узником ее? Попечалюсь,  и Бог спасает.
Всесильный император Лубянки совершенно не знал,  зачем Сталину понадобился пленник, кому на Особом
Совещании НКВД уже вынесен смертный приговор? То  ли казнить, то ли, миловать? Не знал, и как вести себя с
обреченным узником? И правильно ли сделал, что аре-  стовал его? Платон Привалов был его телохранителем в
Сочи. Иосиф Виссарионович не раз отмечал его заслуги
 
перед Отечеством; вручил три ордена Красной звезды. Не  поторопился ли он с арестом его? 
И теперь, как не суди, а в Кремле у Сталина решалась  не только судьба плененного генерала-чекиста Платона
Привалова, но и его жизнь! Мог он, вполне мог вернуть-
ся в железной клетке Емельяна Пугачева на Лубянку! Но  сам по себе Николай Иванович пугливую лампадку перед
иконою не зажигал. Крепил сердце, крепил дух!
Удобно усевшись в мягком кресле, доверительно по-  учал:
; Близко к Сталину не подходите. В полемику не  вступать. В глаза не смотреть.   
Платон Привалов тихо отозвался:
; Я не раз был на приеме у Сталина.
; Знаю, дружище, знаю. Но напомнить не лишнее.  Ежов пригладил на гимнастерке звезды Генерального
секретаря государственной безопасности, спросил:
; Неужели вы так сильно влюблены в графиню Ольгу  Воронцову-Витте, что на распятье отреклись от жизни?
; Да, люблю.
; И, считаете, любовь ваша равна бессмертной любви  Петрарки?
; Не знаю.
; Эх, эх, удумали в кого влюбиться? В буржуйку! Мы  ее сечем  мечами, как вымирающий класс, а вы ей ручку
целуете? И еще повинные письма пишите в Кремль! Ио-  сиф Виссарионович, сын сапожника, узнает, что вы есть
графское сиятельство, секирами на эшафот погонит!  Он помолчал:
; Где женщины, там кладезь проблем! С вами, чеки-
стами, легче! Вызвал на ковер, допросил, ; и на Лобное  место, где стоял Емельян Пугачев, ожидая казни! Отру-
бил голову, и сердце не болит. Представьте себе, Платон  Федорович, я тоже люблю, свою благоверную Евгению
Соломоновну, а она мне изменяет! И знаете, с кем? С  Исааком Бабелем! Писателишко, а не трус! Знает, подлец,
я могу на его лик обезьяны надеть железную маску, за-  крыть в стеклянный гроб, и держать, пока не обратится в
 

кузнечика! Я Калигула в империи НКВД, а он меня уни-  жает! Неужели любовь и смерть ; всегда рядом?
; Любовь и смерть, властелины жизни, ; философ-  ски заметил Привалов.
; И кто же сильнее?    ; Любовь.
; Что же вы свою Ольгу Воронцову-Витте, раз так ее  любите,  обрекли на каторжные работы на Колыме? Мог-
ли бы и в Петрограде ее оставить, при себе.   
; Не мог. Она бросала бомбы в здание ЧК на Горо-  ховой улице, покушалась на жизнь друзей-чекистов. Со-  весть не позволила помиловать ее, ; даже Именем Люб-
ви! Эсерка просила застрелить ее, и я бы застрелил, но я  уже полюбил велико гордую жертвенницу, и не мог за-
стрелить.
Николай Ежов пожелал остаться правым:
; Чистую ересь вы сочиняете, дружище. Никак не  может быть любовь сильнее смерти! Сильнее ее ничего
не бывает! За выстрелом, за гибелью, все истаивает в  загадочной тьме! И мир, который мы случайно посети-
ли, и Солнце, и Женщина, и Любовь! Но, впрочем, я не  стану разочаровывать вас и Бабеля в  бессмертной люб-
ви! Выстругаю ему крест. И жене Евгении Соломоновне  выстругаю крест. И пусть несут в обнимку на свою Гол-
гофу! И там, на Голгофе, пусть убедятся, сильнее смер-  ти бывает только смерть! Любовь никак не может быть
сильнее ее!
Николай Ежов сдержал свое слово, казнил Исаака Ба-  беля и поднял на распятье свою жену Евгению Соломо-
новну, как она не взывала о пощаде!
 
ро распахнул дверцу. Чекисты ступили на площадь. Была  ночь. Но она не чувствовалась. Вся территория Кремля
ярко освещена. Слышно, как за кремлевскою стеною  плещется волнами о набережную Москва-реки. Вокруг
вооруженные люди, и в форме, и в штатском, все прогу-  ливаются, как с любимою в парке, но глаза вдумчивые,
каждого человека выверяют, ощупывают проницатель-  ным взглядом.
Народный комиссар по брусчатке шел быстро, с гор-  дым, надменным видом. Платон Привалов вышагивал
рядом, еле поспевая за гордым карликом. В его вольном,  красивом движении никто и увидеть не мог, что он есть
обреченный узник мрачной тюрьмы на Лубянке. И уже  приговорен ОСО НКВД СССР к смертной казни. Все
знали, ночные гости идут на прием к Иосифу Виссарио-  новичу. И вся охрана Кремля, все телохранители, увидев
Генерального секретаря государственной безопасности,  вытягивались в струнку, отдавали честь, хотя  ему не под-
чинялись, а только лично Сталину.
У входа в правительственное здание Николай Ежов  предъявил дежурному офицеру удостоверение, он озна-
комился, кивнул, ; и чекисты вошли в уютно-роскошный  вестибюль, ярко освещенный люстрами, с надраенным до
блеска паркетом. И стали степенно подниматься по бе-  ломраморной лестнице, по ковровой дорожке на второй
этаж. И пошли по коридору. От люстр падал свет огром-  ной силы. Коридор мучительно длинен. Кажется, ему не
будет конца. И не будет свидания со Сталиным. С печаль-  ною очевидностью кружит смерть. И по сердцу. И вокруг.
На каждом повороте стоят зоркие, вооруженные офицеры  НКВД; стреляют на уничтожение, едва заметят подозри-
 

Платон Привалов шагал по коридору с чувством про-
 
Вельможный лимузин въехал через Спасские ворота в  Кремль. И остановился у Большого Кремлевского дворца,
недалеко от садика, где была расстреляна Фани Каплан,  покушавшаяся на жизнь Ленина. Энергичный и удиви-
тельно преданный телохранитель Сергей Ефимов быст-
 
гонят сквозь
шпицрутены.  Он не раз был на приеме у Сталина в зва-  нии генерального комиссара государственной безопас-
ности второго ранга, и теперь никак не мог освоиться с  короною обреченного узника тюрьмы на Лубянке, кого с
 

рассветом выведут на расстрел. Только и останется пред  смертью, ему, измученному пытками, стонами,  молит-
венно и с болью крикнуть на всю землю: прости, Россия,  меня расстреляли на рассвете!
Но страх смерти не мучил. Оживала бесконечная тре-  вожность: что ожидает в кабинете Сталина?
Вскоре они вошли в просторную приемную вождя.  Народный комиссар подошел к письменному столу с пя-
тью телефонами, за которым в черном, кожаном кресле  сидел, перебирая бумаги, коренастый, бритоголовый
Александр Поскребышев, начальник личной канцелярии  Генерального секретаря. Изучив приглашение на прием к
Сталину, отнес его в кабинет вождю.
Привалов осмотрелся. Несмотря на позднее время,  приемная была наполнена народом. Сидели на стульях
вдоль дубовой  панели между венецианскими окнами го-  сударственные деятели. Все одеты строго под Сталина: во
френчи, бриджи, сапоги. Сидели тихо. Разговаривать не  принято. Каждый жил наедине с собою, был сосредото-
чен. Бесшумно, с волнением прохаживался военный с че-  тырьмя ромбами в петлицах, держа в руке туго набитый
портфель. В углу дремал худой человек в сером пиджаке,  в роговых очках; своим пугливым, встревоженным видом  очень напоминал суетливого птенца-воробышка, выпав-
шего из гнезда.   
Платон Федорович сидел без волнения.
И безо всякого раздумья о жизни и смерти.  Что будет, то будет!
Ольга его любит.
После расстрела, на земле останется его сын. Тоже  Платон. И, значит, его жизнь продолжится в Отечестве!
 
Иосиф Виссарионович долго прогуливался по ковру,  вдумчиво курил трубку, наконец, остановился, и с любо-
пытством посмотрел на Платона Привалова:
; Значит, вы считаете, товарищ Привалов, мы вас расстреляем не по закону? Хорошее сомнение! Закон в го-
сударстве превыше всего. Есть закон, есть порядок! Есть  дисциплина в душе! Но вот народный комиссар юстиции
Николай Крыленко, кто должен защищать его величество  Закон, пишет: «Закон ; предрассудки! Право из буржу-
азной морали! Мы должны судить каждого гражданина в  России, исходя из классовой справедливости!» Вы думае-
те, он один выстраивает жизнь по классовой ненависти?  Ему вторят генералы-чекисты, латыши Лацис и Петерс:
«Мы истребляем буржуазию! Не ищите на следствии до-  казательств, что обвиняемый действовал против Совет-
ской власти. Спросите, кто он, офицер? Учитель гимна-  зии?  Князь? ; и убивайте!» 
Каково? Глаза Иосифа Сталина налились гневом, стали  желтые, тигриные, в такие мгновения можно было ожидать
только выстрела в сердце. Он погулял, покурил, успокоил  себя. И проницательно посмотрел на узника Лубянки:
; Вы думаете, товарищ Привалов, это просто пусто-  цветы на златом поле революции? До революции Елена
Размирович была секретарем Заграничного бюро ЦК,  личным секретарем Ленина, затем стала меченосцем
ВЧК! На ее совести тысячи безвинно загубленных жиз-  ней! Все приговорены к расстрелу без суда и следствия,
по святцам классовой ненависти!     Вождь покурил:
; Мы расстреляли Елену Размирович и Николая  Крыленко, ее мужа! Перед казнью они писали товари-
щу Сталину, по какому закону их арестовали? Каково?
 
Всю революцию исповедовали, Закон на Руси ; пред-  рассудки, а теперь вспомнили о законе! Я отозвался, по
 
Раздался телефонный звонок. Поскребышев поднял  трубку.
И показал Николаю Ежову взмахом руки: товарищ  Сталин приглашает в кабинет.
 
Им не понравилось!
Самим убивать без закона человека нравилось, а самим  восходить на эшафот, ; по закону классовой ненависти
не понравилось!
 

Еще один идеолог беззакония генерал-чекист Михаил  Кедров, тоже пишет письмо товарищу Сталину, по какому
такому закону его арестовали чекисты? И мучают на Лу-  бянке? Я большевик, чем  провинился перед Отечеством?
Сталин покурил:
; Он не знает! Святая наивность и невинность! Миха-  ил Кедров имел добрую жену, Ольгу Августовну Дидри-
киль, и жил, как человек. Но рассорился. Взял в избран-  ницы Ревеку Пластинину, она же Раиса Майзель, палач в
юбке. И какое же беззаконие чекисты Михаила Кедрова  творили с невинными людьми на севере, в Михайло-Ар-
хангельском мужском монастыре! И в Рыковском жен-  ском монастыре? Были арестованы учителя, священники,
врачи, газетчики, агрономы, офицеры! Судили по клас-  совой справедливости! Вырезали народ, как бандиты, се-
леньями! Мне было страшно читать в то время секретные  донесения из Архангельска! Палачи-чекисты вырезали
у мучеников перед расстрелом половые органы и дава-  ли его в руку, как свечу! В насмешку! Как собственное
поминание! Ставили горящие свечи под половые органы!  Чекисты Кедрова вбивали ржавые гвозди в лоб безвинно
арестованным людям, прибивая к стене-кресту, офицерам  перед расстрелом, выкалывали глаза; беременным жен-
щинам штыком вырезали кресты на животе, вспарывали  его, и плод, на глазах еще живой полубезумной матери
жарили на сковороде, на огне, и выбрасывали в окно со-  бакам, в овраг!
Офицерам прибивали к плечам эполеты! Возили за-  щитников Отечества на завод, привязывали цепями к дос-  кам, и бросали в пылающую доменную печь! Чем возму-
тили даже рабочих завода!
В одиночной камере монастыря истязали и насилова-  ли каждую девушку перед расстрелом. Первым ее насило-
вал чекист Лейба Фридман, возомнив себя царем Соломо-  ном, а весь женский Архангельск своим гаремом. Жутко
изнасиловали учительницу Василису Домбровскую и ее  двенадцатилетнюю дочь, тела изрубили топорами и вы-
бросили в овраг собакам!
 
Сама Раиса Майзель-Кедрова расстреляла 187 офи-  церов, но прежде любила выкалывать глаза. Неслыхан-
ное злодеяние чекистов Михаила Кедрова, привело к  восстанию Шестую революционную армию под коман-
дованием Александра Самойло! Народ северного града  Архангельска встречал хлебом-солью, со слезами радо-
сти англо-американские войска, как избавителей от без-  закония ВЧК и  большевиков! 
Вождь взмахнул трубкою, веско произнес:
; Даже великий Ленин, кто был люто беспощаден к  врагам революции, ужаснулся садизму Михаила Кедрова
и его чекистов! И повелел немедленно отозвать с севера  изуверов! Напомните, товарищ Привалов, кто издал та-
кой закон, чтобы девочку семи лет вздергивать на штык,  если даже она из класса буржуазии? Разбивать о камень
головы грудным младенцам? Взрезать животы женщинам  и заливать плод самогоном, ставить свечи под половые
органы? Бросать в доменные печи офицера? Кто издал та-  кой закон? Не знаете? Его издал Михаил Кедров, для кого
«закон ; предрассудки, право из буржуазной морали!»  Он помолчал:
; Еще напомню. В 21 году мы победили белую Добро-  вольческую армию в Крыму. Главнокомандующий Южно-
го фронта Михаил Фрунзе от имени партии большевиков,  пообещал  воинам Белой гвардии сохранить жизнь, если
они добровольно сложат оружие! И мужественные вои-  ны, поняв бессмысленность побоища, поверили больше-
викам! Сложили оружие! Но красный комиссар Розалия  Землячка, для кого закон ; предрассудки, право из бур-
жуазной морали, порушила и осквернила Честное Сло-  во Партии Большевиков, повелела расстрелять пленных!
И вы, чекисты, весь берег Крыма залили человеческим  горем! Море покраснело от стыда и крови! Вы положи-
ли в кровавые, горько несправедливые могилы 40 тысяч  воинов-пленников Белой гвардии! По какому праву? И по
какому закону?      
Я вам скажу, товарищ Привалов, на Кавказе волки,  вступая в битву за право обладать волчицею, более чело-
 

вечны, чем вы, чекисты! Волк, став в стае победителем  за право любить избранную красавицу, не убивает волка,
которого победил, хотя он покорно подставляет победи-  телю свою шею. Можно в мгновение перегрызть ее, но
волк-победитель не казнит его, отпускает на свободу, ибо  жив милосердием, человечностью. 
Иосиф Сталин вдумчиво покурил:
; Революционная законность нарушалась на каждом  шагу! Иона Якир входил с полком в станицу и объявлял:
обнаружим оружие, расстреляем каждого второго! Шла  гражданская война, как же у казака не будет оружия?
Знаете, сколько он расстрелял казаков? И теперь, когда  начинаешь разбираться с убийцами, все пишут письма
товарищу Сталину! Пишет Иона Якир, он не виновен!  Пишет Михаил Кедров, он не виновен, пишет Иосиф Ун-
шлихт, он не виновен, пишет Глеб Бокий, он не виновен!  Расстреляны миллионы, и никто не виновен! Разве так
бывает, товарищ Привалов?   
Разве Сталин расстрелял царскую семью?  Уничтожал Донское казачество?   
Разве Сталин разрешил Феликсу Дзержинскому само-  му  арестовывать, самому судить, самому казнить!
Он посмотрел в окно, на гуляющий люд у Александ-  ровского сада:
; Я знаю, вы, чекисты, считаете товарища Сталина  диктатором Нероном, а себя великими гуманистами, рав-
ные Сенеке! Но разве не чекисты убивали при Ленине ты-  сячами, без суда и следствия? И теперь спрашиваете у то-
варища Сталина, если пришла смерть, то почему она без  христианского погребения? Без священника, без иконы
Божьей матери? Без прощания с женщиною в траурной  вуали? Без прощания с сыном? Вы у кого спрашиваете?
У товарища Сталина? Почему у товарища Сталина, а не  у себя? Не у совести? Вы со своим ненасытно-строгим
Дзержинским обесценили не только человеческую жизнь,  но и смерть! Как же будут судить о нас потомки, ради кого
мы живем? Что мы были обычные убийцы, кому было все  дозволено в революцию?
 
Вождь вдумчиво погулял по кабинету, остановился  напротив узника Лубянки:
; Вы все поняли, товарищ Привалов?  ; Так точно, товарищ Сталин!
; Как же вы осмелились писать письмо товарищу  Сталину, если вы, как чекист, нарушали социалистиче-
скую законность на каждом шагу? Вершили неслыханное  злодеяние в Архангельске вместе с Михаилом Кедровым?
Вас не только миловать, вас расстрелять мало! 
Платона Привалова обдало страхом; правитель Кремля  не милует его, а казнит, и на Лубянке узника, в мгновение,
с первым рассветом расстреляют. Со Сталиным спорить  нельзя, Сталин всегда прав, даже если ошибается. Счет,
жизнь-смерть, жизнь-смерть, мчится на секунды, вождь  уже поднял трубку, дабы известить, как Илья пророк с зо-
лоченой колесницы, встреча  завершена, вы свободны. И  плененный генерал-чекист  позволил себе возразить:
; Я не вершил неслыханные злодеяния с Михаилом  Кедровым и Раисою Мейзель на севере в Архангельске, в
Михайло-Архангельском мужском монастыре. Скорбные  письма-жалобы на дикое своеволие и беззаконность изу-
веров-чекистов пришли не только к товарищу Ленину, но  и в ВЧК к товарищу Дзержинскому! Он направил меня
для разбора! Изучив все злодеяния в Архангельске, я на-  писал рапорт председателю ВЧК Феликсу Дзержинскому,
и предложил немедленно судить Михаила Кедрова и его  команду судом революционного трибунала!
Владимир Ленин написал на моем рапорте, согласен.    Иосиф Виссарионович пережил неприятные мгнове-
ния, но сумел смирить в себе бунт, с интересом посмот-  рел на узника Лубянки:
; За что же Особое совещание при НКВД СССР суди-  ло вас и приговорило к смертной казни?
; За покушение на вашу жизнь! Такую оскорбитель-  ную вину  вменил мне следователь Иван Карлович Кузе-
нец-Романов! Как же я мог покушаться на вашу жизнь,
 

товарищ Сталин, если я долгое время, верноподданно, ох-  ранял вашу жизнь в Сочи и Мацесте. И каждое мгновение
был готов умереть за вас!
; Вы признали свою вину?
; Нет, ; подтянулся Платон Привалов.   
Сталин был полноват, казалось, малоподвижен, но  двигался по кабинету неуловимо быстро, гибко, как
рысь.
; Скажите, товарищ Ежов, ; остановился он у народ-  ного комиссара внутренних дел, ; Платон Привалов мог
меня убить в Сочи, когда стоял с автоматом у дачи, охра-  няя от врагов?
; Не мог, товарищ Сталин!  ; Почему?
; Он был вам предан?
; Мог, товарищ Ежов! Мог! Он, мой телохранитель,  и, несомненно, мог убить! Мы жили на расстоянии од-
ного дыхания! Почему же он не убил товарища Сталина?  Комиссар государственной безопасности второго ранга
не желал меня убить! Он сын крестьянина! Я вижу его  душу! И вашу душу вижу, товарищ Ежов! И всего народа
вижу душу! Чувствую ее! Платон Привалов верноподдан-  но служил Отечеству! И можно ли было меня убить, то-
варищ Ежов? Убить, как убили телохранители императо-  ра Древнего Рима Калигулу? Если можно, то объясните,
кого же вы посылаете в Сочи охранять товарища Сталина,  если его так просто можно убить? Его и  товарища Моло-
това, и товарища Ворошилова, и товарища Жданова? Мо-  жет быть, не Платона Привалова, а вас следует заковать
в кандалы и отправить этапом на каторгу в Туруханские  заснеженные просторы? Вы там еще не были?  Я был, и
скажу, жить можно.
Николай Иванович Ежов побледнел, его трон импера-  тора всесильной империи НКВД пошатнулся:
; Плененный комиссар государственной безопас-  ности второго ранга Платон Привалов, сказал не всю
правду, товарищ Сталин. Он в Петрограде предал дело  революции, пошел в услужение классу буржуазии. Влю-
 
бился в графиню Ольгу Воронцову-Витте, в эсерку, кото-  рая вместе с Борисом Савинковым готовила восстание в
Петрограде, в Ярославле, в Муроме. И в ЧК смягчил ее  наказание. Революционный трибунала  приговорил ее к
смертной казни за покушение на жизнь председателя ЧК  Глеба Бокия, а он, властью ЧК, отправил ее на каторгу,
на Колыму! И женился! Стал то ли генералом-чекистом,  то ли его сиятельством графом! И, будучи коммунистом,
в таинстве венчался в церкви у священника на Колыме,  под иконою Пресвятой Богородицы! У Воронцовой–Вит-
те в Германии, что ни человек, то родственник! Можно  ли быть уверенным, что он не стал, в угоду графине, при-
служивать разведке Германии, тому же Вильгельму Ка-  нарису?
Сталин спросил узника Лубянки:
; Графиня Воронцова-Витте? Ее отец не был адмира-  лом в Кронштадте, на Балтике?
; Был, товарищ Сталин! Пал смертью героя в Япо-  нии, в Цусимской битве. Ее взял к себе его брат. Но она не
пожелала жить в графском особняке, ушла в революцию!  Иосиф Виссарионович призадумался. Вспомнил свою
любовь, Людмилу Николаевну Сталь. Она явилась в мир  в городе Екатеринославле, отец ее Николай Николаевич
был князем, крупным фабрикантом. Дочь получила хо-  рошее образование, играла на рояли Моцарта, Бетховена,
знала языки, умная, обаятельная, ; ничем Бог не обидел.  Могла бы разгуливать в Париже по роскошной улице Руа-
яль, по бульвару Сен-Мишель до самой Сены под ручку с  князьями и принцами, сидеть королевою в кафе Монмар-
тра с поэтами, писателями,  наслаждаться стихами, жиз-  нью. Но юная княжна пренебрегла всеми благами, ушла в
революцию. Не раз ссылалась на каторгу, не раз бежала.  Познакомились случайно, когда вместе бежали с каторж-
ного севера, из Иркутска. И на всю жизнь полюбили друг  друга. Это была красивая любовь.   
В гражданскую войну, хрупкая, но мужественная  женщина была красным комиссаром. Поднимала в атаку
полки моряков на белогвардейские цепи.
 

Со временем Иосиф Сталин обрел семью, взял в жены  Надежду Аллилуеву, но с первою любовью не расстался.
Не редко в таинстве бывал с красавицею в Большом теат-  ре, в Малом театре, во МХАТе, где не раз смотрел пьесу
Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Любовь к Людми-  ле Сталь Иосиф Виссарионович пронес через всю жизнь.
Она умерла в возрасте 67 лет. Он в таинстве, вместе с Ни-  колаем Власиком, проводил ее в трауре до кладбища. Пе-
ред тем, как опустить гроб в землю, прощаясь, поцеловал  ее в губы. Сталин сидел у ее могилы до самого рассвета.
Утрата была невероятная, после смерти княгини, душа  осталась пустою.
Только с первыми лучами солнца он встал, бросил прощальный ком земли и пошел по пустынной аллее Ро-
гожского кладбища к ожидавшему его бронированному  автомобилю «Паккард»; начальник охраны Николай Вла-
сик молча, живо открыл дверцу вождю.
Народ еще спал. На каждой улице жило безлюдье.  Вскоре автомобиль въезжал в Кремль. 
   
Сталин оторвался от дум:
; То, что Платон Привалов шпион, доказано?  ; Доказано, товарищ Сталин!
; Протоколы дознания им подписаны?  ; Не подписаны.
; Значит, не доказано, товарищ Ежов! Не доказано!  Он вдумчиво покурил:
; Эсерка отправлена на Колыму? Почему надо ее каз-  нить, если помогла изыскать Бориса Савинкова? Мы еще
не расстреляли председателя партии левых эсеров Ма-  рию Спиридонову, с кем я сидел на каторге! Пусть живет
и эсерка! Бросала бомбы в Глеба Бокия! Зря, не убила!  Я его поставил  начальником Специального отдела при
НКВД, проникать в таинство человеческого мозга вместе  с саамским шаманом Иваном Лопарем, а он стал служить
Льву Троцкому, вместе с Яковом Блюмкиным. Не успела  казнить эсерка, мы его казнили как троцкиста, кажется,
15 ноября 37 года!
 
Ольга Воронцова-Витте, графиня? И что? Товарищ  Ленин назвал графа Льва Толстого «Зеркалом русской
революции»! Граф Алексей Толстой пишет хорошие ро-  маны. Зачем мы его станем расстреливать? Пусть и гра-
финя Ольга зреет сердцем к стране Советов! Не вызреет,  расстреляем!   
Вождь взмахнул трубкою:
; Пусть любят, товарищ Ежов! Ми за любовь не рас-  стреливаем!
Да, и в злодее оживает сердце.  Через любовь.
 

                Сказание восемнадцатое
 
Пред ликом родины суровой, я закачаюсь на кресте
 
Вернувшись из Кремля, Николай Иванович Ежов  ушел в загадочное раздумье. Он не знал, что делать с Пла-
тоном Приваловым?
Особое совещание при НКВД уже вынесло узни-  ку смертный приговор. И вельможного чекиста должны
были расстрелять на рассвете. Но теперь, как быть?
Он уже не был властелином его судьбы, не мог обратить  в Жертвенное Пламя. Теперь в судьбу обреченного чекиста
вмешался Верховный жрец. Все получалось, как в классиче-  ском приговоре: и казнить нельзя, и помиловать нельзя!
Иосиф Сталин открытым текстом сказал: Михаила  Кедрова за злодеяние в Архангельске мы расстреляем! И
он его непременно расстреляет! Но как быть с Привало-  вым? Вождь прямо сказал,  ; мы за любовь не расстрели-
ваем! Прощаясь, добавил: «Как вы могли подумать, това-  рищ Привалов, что партия даст вас в обиду?»
Вкруговую ; одни молитвы!
И было бы, о чем думать, ; надо, непременно надо  оставить жизнь Платону Привалову, раз повелел товарищ
Сталин! Но вся гибельная печаль, Иосиф Виссарионович  ; лицемер чище императора Нерона: в Кремле человеку
скажет, я вас чту за служение Отечеству, а, спустя время,  спросит: как поживет мой любимец? Спросит в том смыс-
ле, не расстрелян ли еще товарищ Привалов, за связь с гра-  финею, за измену революции? Разве не казнен? Странно!   
 
Сталин раскурил трубку, подумал:  – Пусть любят, товари Ежов!
Ми за любовь не расстреливаем!
 

Сталин непредсказуем!
И страшен! Очень страшен!   
Страшен тем, что угадать его желание невозможно,  надо забираться в самые-самые таинства его души, а кто
за времена  земные сумел пробраться в окаянную чело-  веческую душу; там бесконечность, там необъятность! И
полная неисповедимость.
И угадать надо, не угадаешь, сам пойдешь на виселицу!    Не жизнь получалась, а танец смерти!
То ли опять лицемерил великий царь-государь? То ли  и в самом деле пожелал  не казнить его, а миловать?   
Ничего не оставалось, как даровать жизнь вельмож-  ному узнику. Особое совещание при НКВД СССР заме-
нило Платону Привалову смертную казнь на десять лет  каторги на Колыме; за немыслимо загадочную любовь к
графине.   
Как все успокоится, надо будет непременно расстре-  лять Платона Привалова. Кто был в тюрьме на Лубянке,
великую любовь к Сталину, к Отечеству, уже не понесет!  Зачем копить ненависть на земле Русской? 
 
щель, можно увидеть,  как над тайгою играет на скрип-  ке солнце, а в море, где волнуются волны, в бесконечном
разливе красоты, можно услышать полонез Огинского.  Великое чувство, любовь!
Весь мир становится загадкою.
И ты сам ; становишься загадкою!
Тысячелетия человек видит солнце, но поцеловать его  луч, который случайно оказался в трюме, хочется именно,
когда любишь!
Держишь его в ладони, и говоришь, Ольга, Ольга!  Платона Привалова разместили в Магаданской тюрь-
ме, тюрьма была пересыльным пунктом. Отсюда по все-  му заснеженному Колымскому пространству, от Потьмы
до Барашева, гнали заключенных этапом в дальние лаге-  ря, мужские и женские, уголовные и политические.
Вельможный заключенный рискнул попытать сча-  стье, попросился на прием, через начальника тюрьмы, к  начальнику Магаданского управления НКВД. Комиссар  государственной безопасности третьего ранга Вадим Ге-
оргиевич Агланов его не знал, но слышал: Платон При-  валов бывший генерал-чекист, служил в НКВД СССР в
 
Колеса поезда сладостно выстукивали: на Колыму, на  Колыму. Сладостно, ибо мог увидеться с Ольгою; увидеть
ее ласково-тоскующие глаза, увидеть сына.
Одно огорчало, он впервые мчался по кандальному,  каторжному пути на Дальний Восток не в карете графа,
не в чине комиссара государственной безопасности вто-  рого ранга, а в арестантской карете, и в звании заключен-
ного Колымского края. Ехал с заключенными в купе, за  железною решеткою, где рядом, как по сердцу, ходили в
узком коридоре злобные стрелки, с ружьями, затем, от  Владивостока до Магадана плыл морем, в трюме-гробни-
це баржи.
Но все огорчения снимали приятные, светоносные  раздумья о любимой жене-красавице Ольги. Плыть на Ко-
лыму было одно удовольствие. И если взглянуть в узкую
 
С начальником Глав-  ного управления государственной безопасности НКВД
Михаилом Фриновским и начальником политуправления
Красной армии и флота Львом Мехлисом прилетал  в 37  году инспектировать лагеря. Страху нагнали превеликого.
Были расстреляны многие начальники лагерей, все троц-  кисты. В декабре 37 году был арестован начальник Даль-
строя Эдуард Петрович Берзинь, следом погнали этапом  в Москву его близкое царственное окружение: Васькова,
Филиппова, Егорова, Цвирко, Майсурадзе. 
В августе 38 года Эдуард Берзинь, в свое время коман-  дир дивизии латышских стрелков, был расстрелян. Мага-
данское управление НКВД обошлось малою кровью. Его  инспектировал комиссар государственной безопасности  Платон Привалов. Естественно, теперь он рассчитывал
на взаимопонимание, и по-человечески все было справед-  ливо, но принять его генерал-чекист не рискнул; опасно.
 

Всякое милосердие, проявленное к заключенному, смерти  подобно; расстреляют за милую душу. Но дал добро на
свидание заместителю, капитану государственной безо-  пасности Сергею Задорожному.
Свидание свершилось в тюрьме, в одиночной камере,  где служба безопасности не могла прослушать. Все, что
мог сделать капитан для вельможного заключенного, это  поместить его в мужском лагере «Гордое племя», поближе
к женскому лагерю, где отбывала каторгу Ольга Воронцо-  ва-Витте, даровать ему должность помощника начальни-
ка лагеря по труду. Эта должность самая опасная в зоне.  Именно трудовик решает, кому в страшные морозы идти
на золотой прииск, кому на лесоповал, кому на кухню, и,  естественно, блатные вьются вокруг, как пчелы у меда.
Уважил блатного, раз, еще раз, начальник лагеря может и  расстрелять за песнопение с уголовниками. 
Не уважил блатного, они, в обиде, могут увести за  зону и засечь ножами, как только останешься без короны
удельного князя; заступиться будет некому.  Платон Привалов согласился. 
Расселили его в бараке, где жили «придурки». Те же за-  ключенные, но должностное лицо в лагере: прорабы, брига-  диры, врачи, братья милосердия, библиотекари,  музыканты.
Женский лагерь располагался на расстоянии вытяну-  той руки. Но пробраться, на любовь, в зону было немыс-
лимо сложно, часовые с вышек стреляли на поражение.  Немало смельчаков Дон Жуанов, кто желал полакомиться
женскою ласкою, провисало на колючей проволоке. Было,  и общались, но  с разрешения начальника лагеря; платили
распутной красавице за любовь, хлебом.
Помощнику начальника лагеря по труду был выписан  постоянный пропуск, ему вверялось отслеживать, как тру-
дятся заключенные на лесоповале, на прииске; помогать  деянию Дома культуры, куда ходили в кино и на танцы
вольнонаемные; там бывали и офицеры государственной  безопасности в штатском. 
Ольга Воронцова-Витте, когда впервые увидела в  зоне Платона Привалова, никак не поверила, что это ее
 
любимый, ее муж! Подумала, мужчина-призрак, который  воскрес на земле, в лагере, через ее мысли. И через мгно-
вение исчезнет! Она даже услышала, как черные скрипки  заиграли полонез Огинского, и стали падать черные мол-
нии с неба. Вся земля закружилась в черном вихре. И она  закружилась в черном вихре!
Она кружилась в черном вихре, а человек молчал!  Конечно, ; призрак! Был бы человек, любимый, он бы
подошел, поцеловал, взял за руку, сказал бы ласковое сло-  во. Несомненно, человек-призрак, раз молчит и молчит.
Ольга ощутила, она сходит с ума, и то, как черные вихри  понесли ее в звездное пространство, куда она стала па-
дать и падать, в карусельном кружении.
Платон Привалов поддержал ее, не дал упасть. При-  жал к себе и крепко поцеловал. К графине вернулось бла-
горазумие.
Она спросила ласково-ласково:  ; Неужели ты?
; Как видишь.
Ольга Воронцова-Витте упала ему на грудь и горько-  горько, сладостно-сладостно заплакала:
; Господи, неужели ты? Неужели ты? ; без устали, с  трудом,  выговаривали ее  губы. ; Как я рада, я несказан-
но рада, Платон, видеть тебя. Я плачу, ты есть! И мы есть!  Как объяснить богине любви Афродите, всему миру, ты
есть! И я есть! И то, что вижу тебя! Могу обнять, поцело-  вать, прижаться к тебе.
Она поплакала в успокоение:
; Я думала, больше не увижу тебя. Господи, мы те-  перь вместе, ты разрушил мое одиночество, ты разрушил
свое одиночество!
Какие чувства одолевают, Платон! Какие светоносные  чувства! И еще греховные чувства! Я снята с распятья, и
воскресла! Воскресла чувствами! Я не знала, я совершен-  но не знала, какая загадочная, неумолимая любовь жила
во мне! 
Графиня Ольга уткнулась ему лицом в грудь, и сладко,  сладко расплакалась.
 

Они  любили друг друга.  Очень любили!
Со временем он пристроил Ольгу библиотекарем. И  мог видеться с любимою, когда желал. Они даже вместе  ходили на танцы в Дом культуры. Изредка Ольга выписы-
вала пропуск на право выйти из зоны, а чаще подкупали  «вертухаев», они все были продажные. Могли выпустить
за зону за две папиросы. И чего было опасаться? Какого  побега, если до самого океана, тайга и тундра. И безжало-
стные комары, которые могли заесть человека, как кузне-  чика. Платону Привалову удавалось добывать папиросы.
И когда Ольга проходила через вахту, одаривая надзирате-  ля пачкою папирос, он просто замирал по стойке «смир-
но».
Графиня Ольга выходила в одежде заключенной. В кус-  тах, у сваленных ящиков, переодевалась в графское платье,
какое сохранилось чудом еще с вольной жизни, и бежала в  Дом культуры, где ее ждал Платон Привалов. И никто не
мог разгадать, танцуя с Ольгою, что она заключенная.  Жили терпимо, по сердцу.       
Как могли.
 
ожидает переследствие, я готовлю документы; будешь  освобожден!
; Вторая, ; спросил, не скрыв страха.
; Народный комиссар внутренних дел Берия издал  секретный указ: эсеров, меньшевиков, князей, графов, ка-  кие еще остались на Колыме, расстрелять. Из Магадана,
из управления НКВД, прислан список от траура, там зна-  чится твоя графиня Ольга Воронцова-Витте; она приго-
ворена Особым совещанием НКВД  к расстрелу.
залилось кровью,  он попросил посмотреть список от траура, и долго
всматривался в строчку, где значилось, графиня Оль-  га Воронцова-Витте, и не заметил, как потекли слезы.
Заглянул в завершение списка, там стояла роковая и  размашистая подпись начальника управления НКВД,
комиссара госбезопасности третьего ранга Вадима Аг-  ланова.
Да, это была неминуемая смерть. Выше начальника  управления НКВД был только Бог.
Он вернул список:
; Что же делать, Петр Сергеевич? ; спросил с вели-  кою печалью.   
 
если хочешь жить!
; Я хочу жить, но желал бы еще спасти и Ольгу, свою
 
Но самое страшное было впереди. В лагере, у каждого  заключенного, самое страшное всегда впереди.
По зоне разнеслось, как эхо выстрела:  ; Платон Привалов, к куму!
Начальник лагеря Петр Сергеевич Корнеев предло-  жил сесть, раскрыл папку.
; Есть две новости, Платон, плохая и хорошая. С ка-  кой начать?
Он подумал:
; С той, какая хорошая.
; В Москве, в НКВД СССР, сменилась власть. Народ-  ный комиссар внутренних дел Николай Иванович Ежов
разжалован. И расстрелян. Часовым у Кремля заступил Лаврентий Павлович Берия. Объявлена амнистия. Тебя
 
Своего сына!
; Боюсь, не получится. Отстоять Ольгу можно только  в Москве, у Лаврентия Павловича Берия. Да и то, можно
ли? 
; С сыном, как сложится?
; Сына возьмешь к себе. Ты ж выйдешь на свободу,  станешь растить. Он будет напоминать графиню Ольгу.
Все последнее время Платон Привалов не находил  себе места. Жизнь утрачивала всякий смысл. Впереди
была полная пустота, полная обреченность. Неужели им  предстоит разлука? На все бессмертие? Он пытался рас-
тревожить в себе все затаенные мысли, всю мудрость,
спасение для  Ольги. Отодвинуть гроб. Оставить в ее сердце солнеч-
 

ное свечение. Не убивать его. Не убивать любовь, какая  там живет. Не убивать солнце, какое там живет. Но пере-
шагнуть, через таинство смерти,  никак не получалось.  Спасти Ольгу Воронцову-Витте было нельзя. Расстрел
был неминуем. 
 
Ласково подумала о Платоне, о сыне, и стала смирен-  но ожидать смерти.
Забавляясь, палач стрелял и стрелял, и все всматри-  вался в глаза обреченной, ждал, скоро ли упадет на коле-
ни, как стройная, целомудренная березка, подрубленная  топором палача-дровосека, запросит пощады, заявит о
 
На Колыме, в лагере, ничего не утаишь. Как только  женщина, обреченная на казнь, переводилась в штраф-
лагерь, она утрачивала последние права. Сам штраф-ла-  герь превращался в гарем царя Соломона, где начиналась
истинная, греховно-оскорбительная охота на женщин. Не  обошла печаль и Ольгу Воронцову-Витте. Ее присмотрел
начальник режима, капитан красавец Яков Сивков, хозя-  ин жизни и смерти каждого заключенного.
Он пришел в библиотеку, полистал, на выбор, книги.  Человечно спросил:
; Сама любишь читать?  Ольга смиренно отозвалась:
; Люблю, гражданин начальник!
; Я люблю слушать про Рим, про императоров.  Строго повелел:
; Возьми книгу о Нероне. Придешь после отбоя, по-  читаешь. Охране скажешь, я велел.
Графиня не пришла. Начальника режима это озлило.  Он явился в библиотеку и повелел Ольге следовать за со-
бою.
Вывел ее за зону, поставил у расстрельной стены:  ; Решила поиздеваться? Поупрямиться?
; Я венчанная жена, гражданин начальник,; покорно  отозвалась Ольга Воронцова-Витте.
; Ты повенчана со смертью, шлюха, и еще ломаешь-  ся! Ты уже отчислена в роту штрафников! Не уважишь,
пристрелю!
Он пристроил яблоко на ее голове, достал пистолет:  ; Стой, не шевелись!
И стал стрелять. Ольга перекрестилась, прошептала,  не тая слезы: «Русская земля, примешь ли кровь мою? Имя  мое? За все муки мои, какие приняла за тебя!»
 
ни страха, ни печали.  И пули все летели и летели мимо. От пролетавшей
пули, от ветра, слегка взметывались волосы, горячило  щеки; Ольга стояла, не шевелилась, как ее просил па-
лач, но сильно страдала, что перед смертью не увидит  Платона, и не узнает, как она унизительно, дьявольски  унизительно была расстреляна негодяем, и где была
расстреляна.
От страдания ее волосы поседели.
Палачу надоело забавляться. Он сбил пулею яблоко, с  усмешкою спросил:
; Уяснила, кто ты, а, венчанная жена? И кто я? Я тебе  Робин Гуд, повенчаю со смертью в мгновение! Или от-
дашься?
Не дождавшись согласия, капитан Сивков пообещал:  ; Ничего, сама прибежишь! Не прибежишь, я твоего
выродка на штык воздену! Пока посиди в карцере!
Он отвел ее в шалаш, это был прутяной шалаш, со-  вершенно незащищенный от комаров; узрев человека, его
кровь, самые свирепые мучители на Колыме, тучами за-  летали в шалаш, и до страшного страдания измучивали
человека! Дальше виновника, в наказание, «ставили на  комара». Его раздевали догола, привязывали к дереву. И
через некоторое время приходили. От человека остава-  лись только кости. И то крупные. Мелкие в охотку поеда-
лись злыми, ненасытными комарами.
Так обычно наказывали заключенного за побег.       Прощаясь, капитан Сивко заявил: 
; Я не люблю делить ложе по насилию! Настроишься,  жду, не настроишься, явятся блатные и станут насиловать
тебя, графиню, ратью несметною!
 

Он со зла ударил рукояткою пистолета по лицу гра-  фине Ольге, разбив в кровь губы, и вразвалочку пошел в
зону.   
Комары, как ожидали, в мгновение ринулись злыми,  ненасытными тучами в шалаш, на оставленную, безмолв-
ную жертву. От кровавого комарья не было никакого спа-  сения, они жадно, мучительно забирались во все пота-
енное, без жалости впивались в тело, без жалости пили  кровь. Ольга, по молитвенной скорби, еле-еле отбива-
лась, растирала ладонью тучные стаи комаров, оставляя  на лице, на теле кровавые следы. И буквально плавала в
собственной крови. 
Вскоре шалаш окружили блатные. Застучали весело,  с прибаутками: кто, кто в теремочке живет? Всмотрелись,
о, графиня! Какой улов! Слетались черные пауки, чья бес-  чувственность ужасала. Сами рабы, сами обреченные в
лагере на муки и на смерть, но на мгновение, да желали  побыть властелинами чужой  жизни, чужой беды, чужого
горя!
Обреченная дева была в полной власти бесчувствен-  ного ужаса! Люби-казни, как хочешь, хочешь, распни на
земле, хочешь, подвесь к карликовой березе. Хочешь,  люби в одиночку, до ненасытности, пока не истончится,
хочешь, зови всю волчью стаю, пусть она любят ее до  краев, до полной опустошенности, до полугибели. Жерт-
ва на сладостном ложе так и так будет безмолвствовать,  взмолится о целомудрии, надрежут груди пикою.   
Блатные веселились, чувствуя  пиршество любви!  Ольга, чувствуя свою обреченность, сжималась от
слез и боли,  как самая горькая правда на земле! И про-  клинала богов, какие явили ее в мир, на боль и на тоску.   
 
; Спеши, Платон, там блатные твою девку толпою  насилуют!
; На зоне?
; За зоною, в карцере, в плетеном шалаше.  Встревоженный тоскующим известием, Платон При-
валов на дуэль-побоище мчал на вороном коне быстрее  ветра, и, кажется, успел; один зек уже залез в шалаш,
раздевал и обнимал Ольгу Воронцову-Витте, она не дава-  лась, отбивалась от насильника, как разъяренная тигрица.
Он вытащил из шалаша зека, боксерским ударом отбро-  сил его на молодую весеннюю траву. У шалаша сидели
блатные, рать несметная, все, как один, поднялись, выну-  ли ножи:
Зек, поднявшись, потер скулу:
; Ты чего, сука, делаешь? ; Он достал финку. ; Ты  же себя приговорил к смерти, бугор!
Из толпы выкрикнули:
; Пусть сам себя и казнит, Семен! Как казнил себя  философ Сенека, приговоренный Нероном к смерти!
Мы настроены его  девочкою побаловаться, что ж мы  станем его убивать? Мы не  животные, любить, плавая
в крови?
Семен согласился и бросил ему на землю финку.    Силы были неравные. Платон Привалов знал, ему не
выстоять, окружат, собьют. И засекут ножами. Смерть не-  минуема. Он заглянул в шалаш, поцеловал на прощание
Ольгу, повелел быстро бежать к начальнику лагеря Пет-  ру Сергеевичу, он приютит, вместе с сыном. Он сдержит
волчью стаю. Но жена-графиня отказалась бросать его в  беде.
Платон Привалов вышел на лужайку, какую окру-  жали блатные. Вышел, как гладиатор Спартак на арену
 
Платон Привалов был на Каторжном прииске, где  люди взбунтовались против бугра, он приписывал
блатным дневные нормы, а те работали, играли в кар-  ты, ситуация была ножевая, когда на прииск прибежа-
ла Аннушка из уголовного барака, подружка Ольги, и  крикнула:
 
римского Колизея, изготовился к битве; биться он умел, и  будет биться, сколько достанет сил. Ольга в броске под-
няла с земли брошенную финку. И встала, спина к спине,  к мужу.
Семен весело произнес:
; Что сука, скурвился себя убивать, палача ищешь?
 

Он достал из сапога нож-заточку, и, поигрывая им, на-  певая блатную песенку, стал приближаться к обреченно-
му Платону Привалову, и он, приняв стойку, уже близко  видел его бледное, землистое лицо, лицо вора-убийцы,
видел нацеленные глаза, лютую злобность. Зек был си-  лен, следом, окружением, шли блатные, и все, все в мгно-
вение собирались броситься на жертву, засечь ее ножом,  но гибельное, кровавое движение остановил вожак на-
сильников:
; Оставь, Семен! Пусть живет! 
; Как пусть живет? ; удивился зек, подняв дугою  брови. ; За мое унижение? Он лепило! Он кровь пьет на-
шего брата!
Вожак снова возразил:
; Он не пьет кровь нашего брата, он начальник по  труду. Блатные не обижаются! Значит, человек! Начнут
обижаться, засечем ножами! 
Вожак похлопал Платона по плечу:
; Ты зря обижаешься, командир! Ты пожарил ее, и  мы бы пожарили! Так и так ее расстреляют! 
И пошел в зону, за ним, как гусаки, потянулись блат-  ные. Платон Привалов остановил шествие. Достал из кар-
мана тужурки бутылку со спиртом:
; Возьми, ;  сказал вожаку. ; Скрасьте свои печали.  Он взял, спросил:
; За компанию не выпьешь?  ; На службе я.
Вожак и блатные пошли к лазу в стене, отодвинули  доски, подлезли под проволоку, вошли в зону, часовой на
вышке все видел, но тревоги не поднял. Поднимет тре-  вогу, завтра пошлют матери  похоронку; в лагере власть
держит не кум, а блатные.
Платон Привалов обнял Ольгу, прижал к себе. Она,  припав к его груди, не о смерти печалилась, какая неиз-
менно должна была свершиться на дуэли-побоище с блат-  ными, где выжили только чудом, а печалилась о чистоте
души, о целомудрии, и шептала, плакала:  ; Как стыдно! Как стыдно!
 
Платон Привалов, успокоив Ольгу, уверенно произ-  нес:
; Надо бежать, Ольга!
; Бежать надо. Но мне! Тебе, зачем? В штраф-лагерь  загнали, как зверя, меня! Расстреляют только меня. Ты
останешься жить.
Мужчина знал, если будет перерасследование его уго-  ловного дела, то Военная коллегия Верховного суда СССР,
несомненно, вынесет ему помилование, дарует свободу.  Но он сказал:
; Я не стану жить без тебя, Ольга!    ; С сыном выживешь.
; И с сыном не выживу! Если выпало слететь журав-  лями в северное небо, то вместе!
; И сына возьмем, маленьким журавликом?
; Сына оставим Аннушке. Она сидит за убиение. Со-  блазнилась легкою наживою; переживает. Пусть искупит
вину перед Богом, сохранит жизнь маленькому сущест-  ву.
; Ты безумен, Платон! Может ли мать отдать сына в  чужие руки?
Платон Привалов упорствовал:
; Именно Аннушка спасла тебя, прибежала ко мне  на прииск, прибежала под пулями стрелков с вышек; я ее
пристроил на телефонную станцию. Добром ответила на  добро. Сына спасут  блатные, они власть, а не кум.   
Он помолчал:
; Я есть печаль земли Русской, Ольга! И ты есть пе-  чаль земли Русской! Мы оба слышим стонущую скорбь
ее! И оба наделены бесстрашием! Не свершится с побе-  гом, обложат, как волков, выйдем на прощальную дуэль
с миром Зла, раз земля Отцов стала римским Колизеем,  сутки, да поживем на свободе!
Он взял ее руки:
; Ты слышишь в себе такое желание?    ; Да, слышу!
 

Сошлись на побеге.
Мужчина долго изучал таинство карты. Получалось,  все загадочные пути беглецов вели в Магадан, оттуда они
плыли морем на пароходе, во Владивосток, где и ступа-  ли на Большую землю. Крестный путь этот был проторен
беглецами еще в давние времена, когда остров Сахалин  был местом царской ссылки. Еще можно плыть на паро-
ходе по Лене, штурмовать вокзалы Якутии, добираться до  Иркутска, до Новосибирска, а там уже сами поезда-вол-
шебники вынесут на Большую землю.
Подумав, все, выверив, Платон Привалов посчитал  самым классическим и надежным будет один крестный  путь,; идти в таинстве по тайге, по каторжному шляху
Соликамск-Вижаиха, через горы, сопки, и так до Алдана,  поднимаясь в самые верховья Лены. На пристани взять
билет, и за золото договориться с матросами, дабы дали  работу в трюме, и на палубу, к пассажирам, не высовы-
ваться. Вполне можно будет добраться на пароходе по  Лене до первого града на Большой земле. 
К побегу готовились тщательно, Платон Привалов  изыскал автомат, пистолеты для Ольги, патроны, ком-
пас, галеты, шоколад. В мае, едва в небе светоносно  загуляло солнце, чекисты Особого отдела начали от-
стрел эсеров, меньшевиков, княжескую знать. Казнили  так: вели отрядом на лесоповал, и в тайге расстрелива-
ли всю колонну за попытку к бегству. Отвели на казнь  даже Александра Григорьевича Андреева, он был знат-
ная фигура в политическом мире; генеральный секре-  тарь общества политкаторжан, правый эсер, из цар-
ских ссылок не вылезал, страдал за народ, ; в лагере  заключенные объявили траур, привязывали к пуговице
черные ленточки. 
Выжидать дальше было строго опасно; Ольгу Ворон-
 
Постучали.
Сонный голос надзирателя поинтересовался:  ; Кого там черти несут?
Платон Привалов назвал себя.
Дежурный откинул крючок, открыл дверь. Недоволь-  но пробурчал: 
; Чего так рано?
; Начальник лагеря попросил съездить на Каторжный  прииск, разобраться, почему золота мало намывают?   
Дежурному надзирателю надо бы испросить пись-  менное разрешение начальника лагеря, проверить, что в
рюкзаке, но к Платону Привалову, помощнику начальни-  ка лагеря по труду, привыкли. Все знали, он был генера-
лом-чекистом. И пропускали в любое время, работа есть  работа. Записывали его фамилию в журнал отбытия, про-
сили расписаться. И с тем расставались. 
Платон и Ольга вышли за ворота лагеря. По бокам  площадки стояли караульные вышки, стрелки, навесив
ружья на плечо,  прогуливались, ежась от утреннего хо-  лода. Часовые ничего необыкновенного не заметили. Бег-
лецы пошли по тропе в сторону тайги. И вскоре скрылись  за высокими лиственницами. 
В тайге стояло строгое безмолвие. Птицы не пели,  и комары еще не гудели тучами, не мучили. Идти было
легко, весело. Снег уже сошел, вокруг бежали ручьи.  Снег оставался только там, куда не проникали лучи
солнца, в ущелье гор. Шли по оттаявшей земле, ступали  по колючей желтой хвое, какая осыпалась с лиственниц
еще по осени, и теперь, с солнцем, обнажилась; приятно  было идти и по мягкому мху, он отливал, то зеленью, то
светился розовым светом. Встречались на пути и буре-  ломы, где лежали, истаивали из жизни, рати деревьев,
вырванные с корнем бурею, или сожженные грозовыми
 
       Платон Привалов переодел графиню в мужское пла-
тье, привел к себе в барак, в отдельную каморку, а рано  утром оба пошли на вахту, какая располагалась у лагер-
ных ворот.   
 
молниями. 
Путь Платон Привалов выверял по компасу и по кар-  те. Возникла речка. И возникла дума, как быть? Плыть
на плоту по речке в сторону Алдана или пересечь ее и  углубиться в горы, где легче было запутать следы. Он
 

решил плыть. Из поваленных деревьев-исполинов он сма-  стерил пещерный, первобытный плот, перепоясал его вет-
ками карликовых берез, и получился великолепный корвет  из времен Александра Грина. Плыли навстречу течению,
усиленно гребли веслами, и когда достигли ее верховья, ос-  тавили плот. И толкнули его вниз по течению; пусть там, в
 
Стал целовать ее, желая отвлечь от тревожного собачьего  лая, но Ольга сама все слышала. И уже не спала.
И как было спать, если черная смерть догнала беглецов?
 
        Шли трое суток. До Алдана оставались считанные ки-
лометры. Даже запахло отеческим дымом изб, или показа-  лось, что запахло. Близко были слышны гудки пароходов
с Лены. Сердце  радовалось свободе, жизни. Он вышли на  медвежью тропу, поднялись высоко в гору, и вскоре уви-
дели избушку лесника, она как вросла в камень, вокруг  высились огромные лиственницы. Уже сгущались сумер-
ки, решили заночевать.
Ольга, сладко укладываясь на сон, заметила:
; Третья моя ночь на свободе. Странно! Неужели  было время, когда я не жила, как зверь в клетке?
Они поцеловались, обняли друг друга, и крепко ус-  нули.
Полярная ночь встала часовым у избушки лесника.     Платон Привалов проснулся в горькой тревожности,
как только в слюдяное оконце стали светоносно стучать-  ся красавицы-зарницы, проснулся не сам по себе, а от
близкого лая немецких овчарок. Сердце его сжалось от  боли. Неужели вышли на след? Неужели гибель? Он ос-
торожно убрал с груди руку Ольги, поцеловал ее и вышел  из избушки. И долго, вдумчиво  вглядывался со скалы в
бинокль. На реке у пристани стоял пароход. Он был за-  гружен солдатами с ружьями. На берегу суетились серые
фигурки  с овчарками. Да, так и было! Лагерные чекисты  настигли беглецов, и теперь мечутся по  тайге, ищут. И,
несомненно, подберутся к избушке лесника.  Бежать было бессмысленно.
И куда?
Ты в тайге, дальше тайги не убежишь. 
Он, по милосердию ступая, вернулся в избушку, при-  лег на лежбище и со слезами обнял Ольгу, прижал к себе.
 
Графиня откинула подушку, достала пистолет, по-  слушала, далеко ли еще свирепый лай немецких овча-
рок.
Тихо спросила:
; Знаешь, как Нострадамус видел Россию через свое  пророчество?
; Просвети.
; Он видел ее на черном распятье.  И писал: 
Славянский народ ; под горестным знаком!  Им царские троны и тюрьмы в оброк!
Варягом придет, как священный оракул,  Ложный Пророк.
Им создана будет Новая Вера,
Все Зрелища славят Сладчайший Обман.  Зверье благородною меркою мерят.
И Зло как Добро преподносится нам.
Она помолчала:
; Я не обижаюсь на свою жизнь, Платон! Но все в  Отечестве могло сложиться без горя и слез! Русские ге-
нералы оказались слишком чисты душою, более порядоч-  ные, где утрачивается разум государя; они никак не могли
победить волчью стаю! 
Президент Финляндии Карл Маннергейм  предлагал командующему Добровольческой армии Антону Ива-
новичу Деникину двинуть на Петроград 100-тысячную  армию, взамен просил одно, справедливое, ; вернуть
Финляндии статус свободной Республики, дарованный народу еще императором России Александром Первым;
 

30 июня 1910 года Третья Государственная дума отмени-  ла дарственную императора!
Согласись Антон Иванович Деникин, яви разум от  Бога, и воинство генерала Маннергейма выбросило бы  большевиков из Петрограда в одно мгновение! Уже в 18
году могла бы завершиться трагическая эра для Отечест-  ва. Но он стоял за неделимую Россию и отказал гонцам-
эсерам, президенту!
Генерал Маннергейм сделал еще одну попытку, по-  слал Бориса Савинкова в Омск к Верховному правителю
России Александру Колчаку.  И он не согласился.
Он тоже стоял за единую и неделимую Россию!
И что в результате? Воинство Верховного правителя  России было разбито, а сам он расстрелян в ночь на 5
февраля 21 года вместе с премьер-министром Виктором  Пепеляевым и сброшен в прорубь реки Енисея.
Ни Финляндии, ни России!  Иезуитство мысли!
Просто иезуитство мысли!
Ленин оказался умнее. Он взял и выписал вольную  Финляндии!
И остался в Кремле!    
Ольга Воронцова-Витте заполнила пистолет патрона-  ми. Достала еще пистолет:
; Было еще предложение ; спасти Отечество, от пре-  зидента Польши Иосифа Пилсудского. В  июле 19 года
его воинство подступило к реке Збруч. По другую сторо-  ну ее шли бои между большевиками и Добровольческой
армией генерала Антона Деникина. Стоило воинству  Пилсудского ударить по красному воинству, и исход Гра-
жданской битвы был бы решен! Но поляки не захотели  победы Деникина, ибо он стоял за единую и неделимую
Россию! И большевики одержали верх!  И что в результате?
Ни Польши, ни России, какую порядочные русские  генералы  ;  бросили в костер Джордано Бруно, на без-
жалостное  уничтожение! 
 
И теперь будут убивать ее всю жизнь! 
И все за идею, какая не стоит одной слезы ребенка!
Спрятав пистолеты под кофту, графиня подошла к  окну,  спросила:
;  Слышишь, как звонят колокола церквей Руси? Не  слышишь? Странно, а я слышу! Я любила слушать в Пе-
тербурге небесно-загадочный колокольный звон! Я еще гимназисткою, с благословения патриарха, была на верх-
нем ярусе колокольни Ивана Великого. Поднялась легко,  как птица, по крутой, витой и скользкой лестнице, ; слов-
но взлетела сквозь неземную музыку. Видимость вокруг  несказанная. И красота несказанная! И как не быть красо-
те, если видна вся земля твоя, православная, с пашнями,  с белоснежными березовыми рощами, с кувшинками на
озере, с летящими журавлями над золотисто-солнечным  лугом. И там слушала перезвон колоколов: то переборы-
благовесты, то перезвоны в несколько колоколов. Это  же были звоны самого Отечества! Под звон колоколов в
Москву въезжали князья Александр Невский, Дмитрий  Донской; сам светлейший князь Илларион Кутузов и его
бесстрашное воинство. Зачем все это было разрушать?  Платон Привалов прижался к ее щеке, Ольга плака-
ла.      
; О чем теперь печалиться? И кого винить, что мы с  тобою не вместились в эпоху? Мы оба выбрали путь боли
и тоски. И бились за свободу Отечества! И пусть муча-  ется в душе прощальное безмолвие. Мы уже не в тайге,
а там, где погребальная гробница, и тот звон колоколов  Отечества, какой ты слышишь, это, скорее, радостно-тра-
урный благовест во славу твоей жизни!  И, возможно, моей!
Лай овчаров усилился, стал ближе, мучительно ближе.  Похоже, чекисты уже нащупали след беглецов. Устреми-
лись к избушке лесника. Платон и Ольга вышли из избы,  по сладостному покою подышали таежным воздухом,
густым, ненасытным, с золотинками зарниц, обнялись, и  долго стояли так, прощаясь друг с другом.
 

Ольга улыбнулась:  Мужчина попросил:
; Поделись. 
; Вспомнилась поэтесса из моего времени, Елена Ва-  сильева:
Ты своею душой голубиной Навсегда затворился в скиту.  Я же выросла дикой рябиной
Вся по осени в алом цвету.
 
реки крутой, отвесный срез, на гору не подняться. Сами  горы тянулись высокою грядою к самой тундре. Подоб-
раться к обреченным беглецам можно было только по  тропе, какая легко могла простреливаться.
Стрелки-чекисты подошли к избушке лесника. На-  чальник особого отдела майор Борис Севастьянов огля-
дел опустевшую избу, вышел, поглядел в горы и понял,  где беглецы, крикнул им в рупор:
; Господа, вы окружены! Предлагаю сдаться, дабы  напрасно не проливать кровь! Жизнь не обещаю, но суд
обещаю! Ваши уголовные дела будут пересмотрены, и
 
Графиня крепко поцеловала Платона Привалова:
; Я очень бы желала спасти тебя, настоять, дабы ты  вышел к чекистам и сдался! И жил бы! С сыном! Я одна
вышла на эшафот, и одна бы отбилась! И одна бы погиб-  ла! Но ты не согласишься, я знаю сердцем.
Да, мужчина бы не согласился. И Ольга бы не согла-  силась. Так они были сложены от Бога, кому он даровал
любовь. И соединил на все бессмертие. Они уже были  неразделимы, неотделимы, и не могли жить отдельными
мирами во Вселенной!
Почему Ольга и не стала настаивать, с ласкою прове-  ла ладонью по его щеке:
; Спасибо за любовь, Платон! И за твою жертвен-  ность. Спасибо, что ты есть, был, и что мы встретились.
Прощай! Но я не расстаюсь с тобою; мы погибнем, но  останемся друг в друге. Верую там, на небе, Бог сжалит-
ся за наши земные печали, и обратит в белых лебедей, и  мы будем всю небесную вечность летать вместе, крыло к  крылу, сердце к сердцу. 
Беглецы-смертники, поправив оружие, стали медленно  подниматься по узкой, в иголочку, тропе, все выше и выше на
гору, на свой Колизей, где и решили принять последний бой.  Они вознесли свой мученический крест на Голгофу, без
скорби, без покаяния, вознесли его ; за свободу Отечества!  За любовь и за сына!
Любящие сердца залегли за валуны. Платон Привалов  огляделся, получилась нечаянная крепость. Со стороны
 
гос-  пода! Это же лучше, чем отдать себя на съедение волкам
и воронью! 
Верховный чекист прислушался, с высокой горы дул  только одинокий ледяной ветер, да вдали выли голодные
волки.
Он отдал команду:
; Штурмовать! Живьем не брать!
Стрелки густо бросились в атаку по тропе, но были  отбиты. Снова поднялись, и снова были отбиты. Битва
длилась до вечера. Беглецы стрелять умели. Только на  закате их вытеснили на маленькую площадку, зажгли
прожектора. И стали окружать. Мученики земли Русской  встали, как гладиаторы, спина к спине, и отбивались до
последнего патрона.
Они оба были сражены из автомата особиста. Плато-  ну Привалову, в самое прощальное мгновение, удалось
обнять падающую Ольгу, которая заливалась кровью,  поддержать ее еще мгновение в жизни, коснуться ее губ,
и они оба медленно осели, упали на северную землю.  Где их могилы? И есть ли могилы? И есть ли  кресты?
Неизвестно.
 
 

Откровенное и благородное послесловие
Платон и Ольга погибли на одной мученической плахе.  Где их могилы? И есть ли могилы? И есть ли  кресты?
 
Анна Смирнова сберегла сына. Когда он вырос, пока-  зала ему медальон с изображением матери; в лагере Оль-
га Воронцова-Витте хранила его на обнаженной груди.
В хрущевские времена приговоры, вынесенные гра-  фине Ольге Воронцовой-Витте и комиссару государст-
венной безопасности второго ранга Платону Привалову,  были отменены. Сыну  Платону во «времена оттепели»
были переданы письма матери и отца, какие хранились  в КГБ СССР. Жить в граде Петра ему, безвинному за-
ключенному,  не разрешили. Он обосновался в деревне,  где выстроил домик, обрел семью. Документы, шкатул-
ку, свадебные кольца, медальон матери Ольги и письма  спрятал на чердаке, как можно дальше. Быть графом в то
время было опасно. 
Его дочь Елена и обнаружила случайно на чердаке  эти драгоценные свидетельства из строго времени. Я был
знаком с Леною. Письма меня заинтересовали, особенно  тронула сердце фотография юной графини Ольги Ворон-
цовой-Витте с розою. Размышляя, я представил, графиня  только окончила гимназию; был выпускной бал, и розу,
розу аи, из песнопения Александра Блока, подарил влюб-  ленный корнет, отправляясь на фронт.
Я долго всматривался в ее глаза, желая по сердцу ос-  мыслить, о чем думала юная леди? Скорее всего, о любви,
но в каком ключе? Как ее любимый князь-корнет погиб-  нет в бою, и его предадут земле со всеми почестями, и
отсалютуют, как герою Отечества?
И она, как белая лебедь, будет всю жизнь ему верна?  И тосковать, тосковать? 
 

Или о том, что корнет вернется в ее любовь?    Ее глаза несли любовь и ожидание.  Несомненно, она ждала любимого князя.
Но почему, почему в глубине глаз, за ласковостью,  таилась боль?
Таилось выжидание горя?
Виделись страшно тоскующие глаза, за ресницами,  как в нимбе-трауре?
Неужели Ольга Воронцова-Витте, как Кассандра,  видела свою жизнь на разломе Времени, свою жертвен-
ность, свое страдание на распятье в ЧК Петрограда?  Свои печали в лагере Сталина?
Свою загадочную любовь, какая явится в ее жизнь по  целомудрию, по красоте чувств, по бессмертию, и напол-
нит ее несказанным желанием жить по величию, нести  любовь к каждой ромашке, к летящему журавлю, к чере-
мухе на Неве, к человеку. 
Всматриваясь в юную Ольгу, нельзя было не влю-  биться. 
Она вся была соткана из благородства.
В ее сердце все перемешалось, любовь и тоска, окаян-  ная, чувственная жертвенность и бунт за земную справед-
ливость,  словно там светило солнце, или сердце Данко, и  шел грибной дождь.
Так и сложился  роман о бессмертной любви графи-  ни Ольги Воронцовой-Витте и генерала-чекиста Платона
Привалова.
 
                Венев-Москва
 
Ольга-гимназистка с розою, в раздумье о любви. 
 
Рисунок исполнен художником с фотографии.
 

СОДЕРЖАНИЕ
 
Сказание восьмое
 
Сказание первое
 
Путь на Колыму был немыслимо страшен   . . . . . . . . . . . . . . 181
               
 
Совершено покушение на жизнь  председателя ЧК Петрограда Глеба Бокия.
Взяты заложники. Все они будут расстреляны,  если в ЧК не явится с повинною женщина,
которая бросала бомбы в защитников революции. . . . . . . . . .  3
 
Платон Привалов навещает
любимую женщину в лагере              . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  195
               
 
Сказание второе
Ты уверена, что чекисты отпустят заложников,  если явишься с повинною в ЧК Петрограда?
Они убьют и тебя, и безвинность           .   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  9
Сказание третье
 
Народный комиссар внутренних дел Николай Ежов  начал отстрел чекистов.
Платон Привалов тоже ожидает казни,
он тоже поставлен на очередь за смертью к Сталину   . . . . .  215
   
Сказание одиннадцатое
 
Крикну я! Но разве кто поможет,
чтоб моя душа не умерла?            . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  15
        Сказание четвертое
 
Почему именно его, роковая и злая судьба,
по воле Мефистофеля одарила мученическим венцом  палача чекистов? Почему именно его
вывели на эшафот для казни собственной души?  . . . . .  . . . 231
 
Платон Привалов не меньше измучивал себя любовью
к графине Ольге.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   41
Сказание пятое
 
Сказание двенадцатое
Свидание с Ольгою . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  256
 
Сказание тринадцатое
 
Платон Привало знал, Ольгу Воронцову-Витте  можно спасти только через пытку души.
И он смело вывел ее на голгофу.
И сам смело взошел вместе с мученицею
на голгофу, на распятье.          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   68
 
Заключенная графиня Ольга Воронцова-Витте
принимает любовь генерала-чекиста                . . . . . . . . . . . . . . . . . . 281
    
Сказание четырнадцатое
 
 Сказание шестое
Венчание в Исаакиевском соборе.          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   130
    Сказание седьмое
 
с Красной площади на иконе Святой Богоматери?  И почему готов, искуплением, встать на колени
  Сказание пятнадцатое
 
Подвиг и страдания графини Ольги Воронцовой-Витте
не были напрасными.         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  176
 
измeне Отечеству,
 

     Сказание шестнадцатое
Узника Лубянки Платона Привалова  приговаривают к расстрелу
за покушение на жизнь товарища Сталина                . . . . . . . . . . . . .  382
 
ББК 88 (2 Рос=Рус)  С 24
Свешников Олег Павлович
 
Сказание семнадцатое
Сталин раскурил трубку:
; Ми за любовь не расстреливаем                . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  424
   Сказание восемнадцатое
Пред ликом Родины суровой, я закачаюсь на кресте           . . . . . . 438
 
Пророк или
загадочная любовь     графини  и генерала-чекиста, любимца Сталина
 Роман-сказание
 
человеческому сердцу, проблемы чести и совести, жен-  ского целомудрия. 
 
Книга исполнена в авторской редакции
 
   Художник Максим Ющенко.
 
Компьютерная верстка Колкова Алла
 
Условных печатных листов 26. Тираж 100 экземпляров.
 
Отпечатано в ЗАО «Гриф и К», г. Тула, улица Октябрьская, д. 81-а