Патология

«Патология»
Медленное орудие верной смерти
(записки Лены Лайниной, ныне покойной пациентки «Патологии» с ноября по март 2034 года)
«Вначале было слово, и слово было «Жизнь»»
«Может быть, если показать людям, какие они злые, и как они заставляют тебя страдать, может, тогда они станут добрее?....»

Меня зовут Лена Лайнина. Хотя какое это имеет значение? С тех пор, как я стала пациенткой «Патологии» никто ни разу не назвал меня по имени. Ничего удивительного - ведь здесь по имени никого никогда не называют. Пациентов называют по их диагнозам, названиям их болезней. Меня уже полгода так называют – диагнозом из четырех, звуки каждого из которых я ненавижу.
«Патологию» построили после 2ой революции. Именно за эти годы в Мегаполисе родилось большое количество детей с различными психическими нарушениями. Отчего рождаются такие дети и в таком количестве – никто не знает. Возможно, из-за плохой экологии или из-за того, что люди проводят все больше времени за компьютерами?... Вредное излучение… Несмотря на технический прогресс, наше общество чрезвычайно религиозно. Детей и подростков с психическими нарушениями – психотиков, эпилептиков, умственно отсталых, аутистических, наркоманов, алкоголиков, игроманов, гомосексуалистов – в огромном количестве отправляют в учреждение, называемое «Патологией». Этих детей считают наказанием для их родителей – но почему-то искупить вину должны именно дети, они должны поплатиться за то, что родились такими. Обычно родители сами отдают таких детей в «Патологию» для изоляции и забывают навсегда об их существовании, либо туда попадают «генетически неполноценные» дети-сироты, которые не смогли приспособиться и отстоять свои права и приспособиться к стандартам общества Мегаполиса.
Таких детей, как я называют «очистками» или «генетическим грузом». Что касается прав, то их у «очистков» совершенно нет. Их можно убивать – и это не карается законом.
Чем меньше «очистков» - тем лучше – это политика правительства Мегаполиса.
Нас боятся. Нас считают чужеродными. Нам мешают жить. Мы не можем работать, иметь семью, детей. «Нужно, чтобы очистки гибли на корню, чтобы не успели пустить свои корни»
Если Вы думаете, что Патология – больница – Вы ошибаетесь – здесь никого не лечат.
Здесь у нас нет недостатка ни в чем – ни в хороших комнатах, ни в еде, ни в одежде. Но нам просто дают возможность жить, как мы хотим – подчас, разрушая себя, тем или иным образом. Наркоманы принимают наркотики, и им доставляют эти вещества, игроманы имеют доступ к играм и автоматам, умственно отсталых не пытаются развивать, эпилептикам не лечат припадки. Как только «очистки» умирают, на их место привозят новых, и этот конвейер кажется бесконечным. Единственное, что запрещено – это самоубийство – кроме, конечно, медленного – типа наркотиков или алкоголя, но роскошь быстро умереть, покончив с собой, здесь не позволяют. «Очистки» должны умирать медленно, должны мучиться и страдать.
Здесь на нас оказывается огромное психологическое давление. Каждый вечер нас заставляют смотреть ужасные фильмы – о войне, насилии, кадры, показывающие смерть, болезнь, войну, концлагери, пытки. Нас привязывают к стульям, а если кто-то сопротивляется, ему ставят парализующий укол – он не отключает сознание, но поражает мышцы, и ты становишься беспомощным инвалидом – на несколько дней. У нас в палатах есть магнитофон, мы засыпаем под крики умирающих, мы просыпаемся под звуки войны.
Всякая доброта и гуманность здесь резко пресекается, обращение жестоко. А иногда ночами нас вывозят на работы – в больших машинах, в самые неблагополучные районы города. Так как убийство «очистков» не считается преступлением, их уничтожают в таком количестве и с такой жестокостью, что приходится отмывать улицы от крови и останков, чтобы город выглядел более или менее прилично к утру.
Я родилась и росла в неблагополучном районе, где таких, как я, «очистков», было очень много. Мои родители умерли. Мама болела раком почки, она была больна с тех пор, как я родилась. Папа умер от инфаркта. Он был программистом. Может быть, у него случился инфаркт из-за нездорового образа жизни, ведь он большую часть времени проводил именно за экраном. Я читала, что такое бывает, если много работаешь с техникой и мало двигаешься.
Когда мне было 3 года, врачи сказали моей маме, что я не такая, как все – что я мыслю по-другому.
Но именно тот диагноз, который сейчас заменяет мне собственное имя, мне сообщили в Патологии.
И несмотря на то, что у меня прекрасная память, я не могу никак запомнить 4 слова, которыми определяется та болезнь, из-за которой – я -  очисток и генетический груз.
Да, у меня прекрасная память и я много читала.
Я могла запоминать целые страницы из книг. И еще я очень любила писать стихи и рисовать. Но в школе я училась плохо. К тому же, дети дразнили меня. Я высокая, крупная девочка, волосы у меня темные, подстриженные «под горшок», в стиле Жанны Д Арк, к тому же, я вся в веснушках, и у меня разноглазие – да, меня было за что подразнить. И дети охотно этим пользовались. А еще в нашей школе почти не было научных книг – читали в основном библейские тексты и обучение было крайне религиозным. Неужели эти ханжи думают, что Бог помогает им развивать бизнес и зарабатывать? Да, похоже, им в голову может прийти и не такое! А у нас дома было очень много научных книг – запрещенных книг. После второй революции научные книги, противоречащие теории креационизма, были изъяты и сожжены. Эти книги были под строгим запретом, также, как и книги, в которых говорилось о том, что человек – высшее существо на этой земле, таких, как, например, книги о философии Ренессанса.
Когда я сказала, что читала Дарвина, мальчишки из класса избили меня. Ослабевшая от шока, боли и кровопотери, со струей крови, стекающей по подбородку из носа, я вернулась домой. «Опять на драку напросилась, наказание, если ты не сдохнешь где-нибудь под забором, то сдохну я» - такими словами встретила меня мать. Однажды, возвращаясь домой из школы, я увидела, как несколько подростков избивают в подворотне мальчика. Я попыталась заступиться за него, но мне сказали, что он – очисток, что он – умственно отсталый, и сирота, и не имеет право жить. Я кричала, отбивалась, кусалась, но ничего не могла сделать, 2ое подростков держали меня за руки и за ноги, пока, на моих глазах, этого хрупкого и слабого мальчишку лет 5и избили до смерти и буквально раздавили крепкими тяжелыми подошвами ботинок. Меня заставили на это все смотреть, а потом – бросили на холодный бетон подворотни. Среди кровавого месива его тела я нашла его крошечный белый палец с гладким золотым кольцом, похожим на обручальное – может, подарок на память от матери или сестры? Я надела себе это кольцо на мизинец, но потом Джей отобрал его.
Ах, да, я же не сказала, кто такой Джей! Я была влюблена в Джея, мы встречались, мне было 12, а ему – 18 лет. Джей был самоуверенным молодым человеком, шикарным высоким блондином со спортивной фигурой. Даже не представляла, что он и его родня делают в таком районе – он казался совершенно нездешним. Однажды Джей сказал мне – Хочешь, покажу тебе кама-сутру? – Да, сказала я, конечно. Я читала кама-сутру, у нас дома была книга, но как ее можно было показать?... Он пригласил меня в свою квартиру, мы поднялись по лестнице на застекленную мансарду. Посреди комнаты стоял диван, на котором лежала девушка лет 20и, с фигурой модели журнала Плейбой – длинные, стройные ноги и высокая пышная грудь. Ее длинные волосы, напоминавшие поток струящегося золотистого переливающегося шелка, крупными локонами спадали с плеч, касаясь спины, поясницы. Она была совершенно обнаженной, лишь кусок меха – лисьего хвоста, прикрывал ее интимное место. Ее ногти, ногти хищника, красные, длинные, искусственные – впились в шелковую дорогую материю простыни. Украшения засверкали золотом в свете включенной лампы. Она смотрела на меня с отвращением, с искренним, брезгливым недоумением. Тонкий цветочный аромат застрял у меня в горле… «Джей, кто это?» - спросила она. «Никто» - пробурчал он в ответ, поставив рядом со мной стул – садись. «И как ты покажешь мне кама-сутру?» -спросила я. «Ты что, ни разу *** мужской не видела?» - крикнул Джей. Я никогда не слышала, до этого, чтобы он кричал. А потом он привязал меня к стулу, и я смотрела, как он лег рядом с девушкой, как они…. Я не могла сопротивляться, так крепко он связал меня. Когда я пыталась отвести взгляд или закрыть глаза, он угрожал выколоть мне глаза спичками. Так как спички лежали у него под кроватью, я решила не рисковать. Когда я пришла домой, мне открыл отец. «Где ты шлялась, скотина, твоя мать уже 2 часа как мертва!»
А через год умер папа. От третьего инфаркта. Когда Отряды Просвещенных взломали дверь, они увидели меня. Я сидела на трупе отца, кричала и выла, от страха и отчаяния. Я пыталась завязать ему галстук, который он развязал, когда ему было плохо, словно не понимая, что галстук ему завязывать уже ни к чему. Это был 3ий инфаркт, он обычно последний – смертельный, я же об этом читала. Наверно, я забыла.
«Очистки»… Люди без прав. Генетически и умственно и социально неполноценные. В обществе, где напрочь отсутствуют принципы сочувствия, уважения, взаимопомощи и толерантности – как могут существовать такие же, как я?... В обществе, где решает все боязнь, страх, нетерпимость к тем, кто не такие, как большинство, и от них пытаются избавиться, считая их мертвым грузом, помехой – вместо того, чтобы помочь им жить и жить достойно, иметь работу и семьи, развивать свои возможности – наравне с обществом, и главное – избавиться от того, что мешает им жить нормально. Человек – существо, которого природа наделила самым развитым мозгом, человек – существо самое сложное и самое совершенное, неужели человек может быть также совершенен в своей жестокости и безжалостности, уничтожая себе подобных, ведь даже самые лютые звери не едят своих детей и не ранят их, так, как люди. А еще я читала, что у многих животных в стаях здоровые особи помогают старым и больным. А у нас в обществе больных и слабых уничтожают. Но кто сказал им, что мы, генетический груз, мы, не укладывающиеся в железные, давящие рамки нормы, не способны на то, на что способны мы?
Многие из нас обладают развитыми способностям и высоким интеллектом. Слышали ли вы о людях, которые могут воспроизвести на рисунке в деталях, точь-в-точь тот памятник, ту улицу или человека, которого видели лишь 1 раз, много лет назад, о людях, которые могут раз прочитать несколько страниц из книги и наизусть рассказать их через несколько недель после прочтения, которые могут складывать и вычитать 5и значные цифры – в уме? Я – одна из таких людей. И я знаю многих подобных мне – но все они здесь, в Патологии, и они не видят ничего, кроме злобы, насилия, жестокости, оскорблений, унижений. Кто же нормален? Те самые Просвещенные, продавшие все человеческие чувства, способность к уважению и пониманию, терпимость, в угоду постам и прибылям, в угоду правителям второй революции? Скольким детям они сломали жизнь? То государство, где родители, отказавшиеся от своих детей, лишь потому что те пугают их своей непохожестью на других, от детей, которым нужна поддержка, принятие, понимание, но не отторжение, родители, обрекающие детей – «наказание», на верную смерть, одобряются и поощряются правительством, имеет ли такое государство право не существование? Кто же прав? Те, кто топчут до смерти пятилетнего мальчика ногами? они знают о любви и уважении больше, чем я? Или Джей, этот мерзавец, с вечно стоячими ушами и таким же стоячим членом? Да, я вижу вас насквозь, и вас, паршивые зад***ы, борцы третьей революции, тихо и трусливо отсиживающие свои задницы в уютных квартирах, рассуждая между собой об общественном перевороте в чатах и блогах, вдали от страшных районов, пока матери отдают своих детей, проклиная их будущими страданиями Патологии, пока те, кому дозволено уничтожать непохожих на других, жестоко убивают их, на глазах у соседей и друзей, а мы, обреченные очистки, обитатели Патологии, ночами отмываем от асфальта и стен зданий останки и кровь убитых? Будьте Вы прокляты, низкие, подлые мечтатели, чьи мечты никогда не осуществятся.
Однажды я решилась на смелейший поступок – я начала писать книгу. Библию, свою Библию, я назову ее Библией Дарвина. В ней, на основе научной теории эволюции, попытаюсь доказать, насколько большая привилегия дана человеку, привилегия быть наиболее высокоразвитым существом в физическом плане, что предполагает обязанность быть высокоразвитым в плане моральном. Начало книги, первая ее фраза – «В начале было слово, и слово было «Жизнь»». Жизнь, которая дана нам вовсе не Богом, но нашими предками, нашими родными, природой, землей, той, которой мы были созданы, которой были созданы те, кто жили за миллионы лет до нас, землей, частью которой стали мы. Нет высшей силы, властвующей надо нами, кроме силы нашего разума, и наша судьба и судьба тех, кто нас окружает, полностью зависит от того пути, который мы избрали. Путь великодушия, благородства или путь следования своим, эгоистическими интересам, путь следования интересам общества, большинства в угоду интересов отдельных людей. Но чем мы хуже, чем другие, и почему мы не равны им? Что мы сделали, как и чем провинились мы против других, «тех», почему мы неполноценные?.... Почему в обществе, которое нас породило, нас ненавидят, нас избегают, нас стараются изолировать и, вместо того, чтобы стараться изучить и понять нас, установить контакт с нами, найти с нами общий язык, нас боятся, нас пытаются изгнать, лишить нас прав, в том числе, права на нормальную жизнь, а не жалкое существование? Да, нас боятся, как чего-то неизведанного, чужеродного, нас избегают, потому что мы не похожи на других, а значит, неизвестны и вызываем у них глубокий, глубоко скрытый первобытный страх. Нас отторгают, насильно выбрасывают из машины общества, где мы – совершенно ненужные, дефектные механизмы.
Человек способен любить, и любовь предполагает принятие и терпимость, и любовь – искусство, которому мы учимся в течение всей жизни. Любовь родителей к детям – безоговорочна и самоотверженна. Но почему же наши родители так спешили избавиться от нас. Неужели они верили тому, что внушали им о нашей неполноценности, неужели они так сильно страдали от нашего существования, и только своим отличием от большинства, нашей потребности в заботе и поддержке и терпении мы так отравляли им существование, что они решили, что нам лучше мучиться и умирать вдалеке от них? Почему мы им не нужны, почему мы не нужны обществу и изолированы от него?
Когда-то я сказала маме, что хочу иметь детей, но мама, брезгливо нахмурившись, сказала, что у «очистков» детей не бывает.
Наверно, она считает меня существом, неспособным любить? Да, я странная и очень замкнутая, мне трудно установить контакт с другими, но ведь это не значит, что я не чувствую, не переживаю, не готова и не способна любить?
Я очень умная, хотя – на вид я дура дурой. И я очень много знаю о любви, я о ней читала. Хотя, никогда никто меня не любил – по настоящему.
Родители меня винили во всех своих неудачах и несчастьях, а сверстники – либо боязливо избегали, либо презирали и ненавидели.
Может быть, мне стоит написать не только о любви, но и о человеческой ненависти и жесткости, хотя за это меня могут возненавидеть – люди ведь не любят слышать правду – неприятную и неприглядную правду – о себе. Но ведь, может быть, если показать людям, какие они злые, и как они заставляют тебя страдать, может, тогда они станут добрее?
Любовь – сложная вещь, сложно принять другого и сложно понять, что именно тот, кем он является, именно тот человек – смысл твоего существования, именно смысл, ради которого ты живешь, ради которого преодолеваешь трудности жизни, о котором думаешь и вспоминаешь с нежностью и улыбкой, и в конце жизни тебе не жаль прожитых лет, и ты испытываешь облегчение и удовлетворение, потому что прожил до последних дней с этом человеком, и именно с этим. Это переживание того, что испытываешь в данный момент не ты, а другой, хоть его нет рядом.
Это огонь, в котором ты сгораешь, но которого ты не боишься, это огонь, сжигающий и одновременно согревающий тебя. Это жизнь без страха и горечи, потому что ты знаешь, что близкий человек с тобой рядом, несмотря ни на что.
Да, в Патологии нет понятия о взаимопомощи и сострадании, я в этом полностью убедилась. Когда мы гуляли по двору, бетонной поверхности без единого деревца, куста и травинки, огороженного колючей проволокой, я заметила собаку, лежащую у входа в помещения одного из охранников. Не знаю, как она попала на территорию учреждения, может, кто-то из охранников ради потехи принес ее сюда. У собаки была повреждена лапа, она поранилась проволокой, и из раны текла кровь. Я подошла к собаке, оторвала кусок от моей рубашки, перевязала лежащему и дрожащему от холода бетона животному его рану, вытащив из нее перед этим колючий осколок, но охранники, заметив меня, подняли шум, и на этот шум сбежались пациенты учреждения, они оттащили меня это собаки, которую я уже хотела отнести в палату, чтобы выходить ее. Но, как я не отбивалась, кричала и кусалась, мне не удалось вырваться, и меня оставил, привязанной к фонарному столбу, наблюдать за мучительной смертью собаки, замерзающей на бетоне в холодную ночь. Я помню дождь, капли слез, смешанных с моими слезами, боль в груди, и лужи со стекающими в них потоками крови, струящимися из ран собаки.
А еще как-то в конце зимы, в пасмурный февральский день, когда нас вели с обеда, я увидела на лестнице какую-то черную куртку, через которую все пациенты и охрана осторожно перешагивали. Подойдя поближе, я увидела черную куртку охранника, он упал в обморок на лестнице и ударился головой о ступеньку. Когда-то я читала о переноски пострадавших, и так как я крупная и высокая, я решила, что смогу одна перенести охранника в свою палату, где смогу помочь ему. Но, как только пациенты заметили, что я приподняла охранника, перекинув его руку себе через плечо, они набросились на меня, с силой оттащив меня от все еще не пришедшего в себя охранника пнув его так. что он упал на первую, самую нижнюю ступеньку. Я отбивалась так, что мне пришлось поставить укол, расслабивший мои мышцы на несколько дней. Это было странное ощущение, не жизнь, а существование – ты полностью контролируешь свое сознание и мысли, но твои мышцы так расслабленны, что ты не ходишь, а ползаешь. Несколько дней. Охранника оставили на лестнице умирать, он сильно ударился головой, и, так как никто не оказал ему помощь, пациентам только и оставалось, что перешагивать через его труп в течение нескольких дней, пока его не убрали.
Когда меня привели в Патологию, я прочла надпись под дверью учреждения – «Оставь надежду всяк сюда входящий» Я знаю эти строчки, из Божественной Комедии Данте, я ее читала.
Но у меня есть надежда и я ее не оставлю. Мне 13 лет, и пол-года своей жизни я провела в Патологии. Но я буду бороться до последнего. Хорошо, что мне позволили одеться в соседней комнате, когда меня сюда забирали. Хорошо, что наше нижнее белье никто здесь не проверяет. Ведь спасение мое – находится у меня в штанах. Когда я вошла в это учреждение в первый раз, я знала, что собираюсь сбежать. И первое, что я сделаю, когда окажусь на свободе – я сниму штаны. И расстегну пуговицу.
О тех, кто пытался сбежать, в Патологии рассказывали страшные истории (или легенды)?
Охранники использовали специальные пули, чтобы стрелять в таких. Пули не смертельны, и стрелять можно в руки или в ноги. Пациент не умирает, но становится беспомощным, его продолжают снабжать едой и одеждой, он пребывает в палате, но не может передвигаться или двигать руками. Наносить серьезные или смертельные повреждения беглецам нельзя. Охране запрещено это. Но кто-то слышал о пуле, которой можно выстрелить в мозг и которая пожирает мозг за несколько минут, сжигает его. Мучительная смерть. Но никто такую пулю еще не использовал – так как это строго запрещено.
Еще в Патологии есть запасной выход – стеклянная дверь, если попробовать разбить стекло, оно впивается в кожу и вызывает мучительную болезненную смерть – так как сделано из очень токсичного материала. Неудивительно, что бежать из Патологии мало кто пытался, а те, кто пытался, лежали и ползали в соседних палатах, с простреленными руками ли ногами.
Но меня не сломить, и вот уже я бегу к двери, но как же я пробью стекло, как я, добравшись до единственного возможного выхода, обрету свободу? Как же импульсивна и безнадежна была моя попытка побега, как же я не подумала о двери? Охранник. Он бежит за мной. Пуля – я вижу ее боковым зрением. Так болит голова… Что это?.. Запретная пуля! Я скоро умру…Это же запрещено – он пустил мне пулю в мозг, нарушив законы учреждения!
Лена упала замертво, рядом со стеклянной дверью. Пуля выжгла ей мозг за пару минут, но в последние мгновения жизни она успела нацарапать пальцем на стеклянной двери, на запотевшем стекле – слова – «Вначале было слово, и слово было Жизнь» Книгу, которую она начала писать еще дома, сожгли в тот день, когда Лену забрали в Патологию. Вместе со всеми книгами, находящимися в ее доме.
А через некоторое время – произошла третья революция. Солдаты-революционеры уничтожили Патологию, вместе с охранниками, персоналом и немногими оставшимися в живых пациентами. Солдаты проникли туда через стеклянную дверь, расстреляв ее – их специальные костюмы защитили их от смертоносного стекла. Патологию стерли с лица Мегаполиса, также, как и новое правительство – к власти пришли новые люди нового времени.
Когда стеклянная дверь была разрушена пулями, солдаты увидели нечто невероятное – за стеклом, при тусклом свете ламп (кроме ламп, никакого освещения в Патологии не было, а сквозь поверхность стекла никогда не проникал солнечный свет) – за стеклом они обнаружили куст шиповника, с красивыми, недавно распустившимися цветами. Именно там, где когда-то, рядом с дверью, лежал труп Лены Лайниной, которой пустили пулю в мозг.
Куст вырос из тела Лены, питаясь его соками. Дело в том, что перед тем, как уехать в Патологию, Лена зашила в карман своих шортов несколько семян шиповника, надеясь, что, выйдя на свободу, она посадит дерево. Когда Лена была маленькая, она очень хотела иметь детей. Наверно, куст, выросший из тела Лены, можно было бы считать ее сыном. Или дочерью. Хотя, какая теперь разница?...
«Вначале было слово, и слово было «Жизнь»»….
01.01.14.