Из рецензии на книгу стихотворений Яна Пробштейна
№ 313 от 25. 01. 84г.
1 п. л.
члена СП СССР Н. Дмитриева
Мы в последнее время много говорим о необходимости активной жизненной позиции. В поэзии она, разумеется, тоже необходима.
Я не нашел у Пробштейна его «люблю» и «ненавижу». Конечно, мне могут возразить: это стихи, улавливающие трудноуловимое, обозначающие оттенки чувств. Этим автор, как говорится, и интересен. И все же…
Возьмем стихотворение «Вот переулок, дворик, подворотня».
Вот переулок, дворик, подворотня –
я прохожу ненаступившим утром
в навряд ли настоящее сегодня.
Гуляка-осень взглядом водит мутным,
считая медяки, она бормочет,
ей бы согреться, да опохмелиться...
Я прохожу сквозь выцветшие лица,
ничуть от них не отличаясь, впрочем,
под сирым, сразу ставшим плоским небом:
на рваном покрывале мутно пегом
еще видны следы голубизны.
Придет зима и залатает снегом
прорехи — до небудущей весны,
и станет ровной жизнь, как небо это,
лишь в закоулочках сознанья где-то
хранится купол —память глубины.
В нем есть такие строки:
“Я прохожу ненаступившим утром
в навряд ли настоящее сегодня…”
“…Я прохожу сквозь выцветшие лица,
ничуть от них не отличаясь, впрочем…”
Где же выход из этого “ненаступившего” и “навряд ли настоящего”, из безликости и бесцветности? Нет его.
Единственное, что привлекает внимание в стихотворении: “Гуляка-осень взглядом водит мутным, считая медяки, она бормочет...”
Но медяки осени — банальность. “Взглядом смотрит” — выражение сомнительное.
Егор Исаев любит говорить о стихах такого рода: “Этакая туманность вокруг некоей неопределенности”.
Много в стихах Пробштейна болезненных, анемичных пейзажей, много иронии, но не плодотворной, не исцеляющей, а закупоренной в надежную раковину:
Московский дворик
Обычный чахлый дворик,
вернее, подворотня, где лужайка
в петле асфальтовых дорожек
задохнулась. Две-три скамейки
похожи на подагриков, которых
поставили на четвереньки. Здесь
выгуливают по утрам собак, и некто,
дотошно переворошив контейнер
с отбросами, ругнулся,
что нынче па помойках вовсе
разжиться нечем.
Сидящие поодаль на скамейке
ему внимают пьяно-благодушно,
закусывая тем, что Бог послал...
Здесь не Гайд-парк, а просто чахлый дворик,
но здесь выгуливают по утрам собак,
которым разрешается полаять.
1982
Не помню, кто сказал в девятнадцатом веке о своеобразном проявлении “критического реализма”, выраженном в нытье: “У него, может быть, болит печень и от этого он сердит на весь свет…”
О москвичах я до этого не слушал, что некоторые из них (пусть даже опустившиеся) питаются отбросами из мусорных контейнеров.
У Поленова есть картина, которая тоже называется “Московский дворик”. Дворик бедный, захолустный, но с какой любовью написан!
И это в эпоху ненавистного самодержавия.
Критиковать у нас есть что, но не в презрительно-снисходительном тоне. Не спасает стихотворение и “демократическая” концовка:
“…но здесь выгуливают по утрам собак,
которым разрешается полаять.”
И еще одно характерное для рукописи стихотворение — «И этот день — всего лишь черновик»:
И этот день — всего лишь черновик,
всего лишь очертанья бытия
и контур мысли, а к стеклу приник
рассвет, грядущее в себе тая.
Что же дает лирическому герою грядущее?
Из сумрака да в предрассветный мрак
ступил я, не заметив перемен:
рассвет плеснул мне кофе натощак
и стрелки перевел. Я пересел
в другой вагон и снова — по кольцу:
огнями встречный зренье резанул,
к началу мчась, а может быть, к концу
кольца, напоминающего нуль.
От этой точки я веду отсчет
того, что остается между строк,
и каждый перекресток, день и год
ложится знаком минуса у ног.
(1981)
Да, какие бы уравнения автор ни решал, он снова и снова обретает нуль. И даже, кажется, доволен результатом.
Безусходностью веет и от стихотворения « Осенние мысли»:
Облысели леса. Бесприютные парки и скверы –
бутафорами брошенный хлам, отработав свое,
обнажает пространство. Земля покрывается скверной:
слиплись листья и клочья кульков и газет - вот и все,
что останется в памяти: в кадре стоят оголенно
тополя и два-три нарисованных клена...
За что же осень попала в такую немилость? А если она отражает духовный мир автора, то почему он таков, этот мир?
Откуда эти постоянные, упорные жалобы, охи и стоны? Почему автор не обмолвился, в чем причина этой неутомимой, вдохновенной безысходности?
Безысходность пронизывает и такие стихи, как «По гулким улицам брожу который год», «Бывало уже неоднажды», «Признаюсь вам, что грусть есть существо», «Московские зарисовки», и другие.
Я не призываю автора к розовому оптимизму, но эта его постоянная грусть должна быть объяснена судьбой, художественно обеспечена, чего в его стихах нет (на что товарищи по семинару предложили: «А давайте его на пару лет посадим»).
По поручению издательства «Молодая гвардия»
Член СП СССР /Н. Дмитриев/