Он Пущину писал:
«Мой первый друг…»
Но так ли это было?
Сомневаюсь.
Жанно – прямолинейный, честный, добрый,
Но слишком правильный для вольного поэта,
В полёте не умевшего смирять
Свою необъяснимую натуру,
Не знающую рамок, скобок, схем.
Они, конечно, не были на равных –
Великий гений и простой чиновник,
Пусть с декабристским, горестным уклоном,
С душою жертвенника за народ,
Но простоват – ох, простоват! – был Пущин,
На родственную душу не тянул.
Так кто тогда?
Несчастный пылкий Кюхля,
С его сентиментальностью немецкой
И горькой арестантскою судьбой?
Конечно, нет!.
А, может, это Тосик –
Ленивец, сибарит, душою – эллин,
Писавший песни на народный лад,
Рядившись в армяки и сарафаны,
Смешной барон нерусского разлива,
Он для бесед душевных и застолий
Пригоден был – отнюдь не для полёта.
Так кто тогда из лицеистов милых
Ему был равен, мог назваться первым?
Отбросим шушеру – комовских, корфов,
Перелистаем жизнь иных, негромких,
Но честных малых – даже и Данзаса,
Что мог случиться, мог и не случиться.
На Чёрной речке он – простой статист.
Так кто ж тогда ЕМУ, как первый равен?
Я размышлял над этою задачей,
Переставляя на доске фигуры
Коней и пешек, башен и слонов.
И, наконец, внезапно острым взором
Его увидел – Сашу Горчакова,
И понял – вот единственный, кто близок,
ЕМУ, и также обречён на славу,
И по делам своим – равновелик.
Однажды ПУШКИН горесно воскликнул:
- Кому судьба сулила стать последним
Из нас,
Кто будет одиноким,
Неведомым, споткнувшимся у бездны,
Оставшимся случайно на земле?
Мне кажется, что ОН тогда прозрел
И понял:
Всех проводит за черту
Счастливый тёзка,
Бесконечно,
Странно близкий
По духу и по вольному полёту,
Российский канцлер, умный, непохожий
На сверстников и даже на потомков,
Блестящий, лёгкий, жизнью вознесённый
На самые высокие вершины,
Откуда видно всё – и даль, и пропасть,
Я вижу их вдвоём – красивых, страстных,
Кружащих в танце женские головки,
Смеющихся беззлобно, пьющих жжёнку,
Насмешливо, немножко свысока
На мир глядящих.
Как они прекрасны!
Как избранные счастливы безбрежно,
Единственные в мире суеты!
Рафаэль-Мендель