Я ни разу ей не солгал, ни секунды лжи, оттого, может быть, что ни слова ей не сказал. С этой девочкой я, признаться, и не дружил, но, наверно, дружил с чертенком в ее глазах. Ветерок доносил, как пахнет её шампунь и о чем она шепчет без устали в пустоту, и вонзались слова в нутро, как морской гарпун, и сносили три четверти сердца мне на лету.
Но я был уверен, что ночью, когда мой стих за седьмой печатью звездной ее тиши, она пьет коньяк с самим бог-ее-прости за раскатистый звон монеток своей души.
Мне казалось порой, что я видел людей насквозь, и во многих мирах сам устраивал карнавал. Но, увидев ее, я решил, что мне довелось побывать во вселенной, в которой я не бывал. И меня затянуло в болото из карих глаз, я и сам был азартен, как Бьянко, - лихой игрок – но запомнил одно, что чертенок играл мне джаз, хотя, черт возьми, это мог быть вполне и рок. И запомнил еще, как придумал её себе. Сам придумал такою, и сам потерял покой, с каждым взмахом ресниц это я становился слабей, а она все сильней и железнее с каждой строкой.
Но я все же уверен, покуда спускается мрак, зажигаются звезды и светят в ночи фонари, ей таинственный кто-то дарует в созвездиях знак, и она улетает туда танцевать до зари, а с восходом вернется, пройдя босиком по росе, влезет в рваные джинсы и пару привычных кед.
…в этом мире, где ей не дано быть такой, как все, снова вспыхнет рассвет. Бесподобный ее рассвет!