Тотальгия по светлому прошлому
Тотальгия — это тоска по единению с народом, быстро нарастающее общественное умонастроение ностальгической полноты бытия, скорнение слов "тотальность" и "ностальгия", от греческого algos — страдание, боль. Тоска по целостности, по тотальности, по тоталитарному строю, в том числе по советскому прошлому. Производные - тотальгИческий, тотальгИровать (предаваться тотальгии).
Мелькает снова лик поэта,
как беспробудный ореол
в стакан полуденного света
он естествами погружен.
Блестит на дне бухое рыло,
зовя на радужный пирок
и мыслей звонкая секира
оттачивает диалог.
Бог в помощь вам, мои глаголы,
до тихой одури, до дна
вы отвратительны и голы,
и нет вам, приторным, стыда.
Храпит святая сверхдержава,
тоска гнетет по естеству.
Европа лишь, как злая жаба,
все квачет, падла, в пустоту.
И ностальгии бы случиться
под образами бытия,
но все пустячно, и не спится,
как не крути стаканом, бля.
Отсюда и народ гнусавый
сопит под взоры сытых рож.
Тотальна жизнь и, Боже правый,
никто в нее пока не вхож.
Страданье, боль превозмогая,
тоску бесцелостно гнетя,
в стаканы зрит Россия злая,
как неумытое дитя.
Когда под старые обои
влезаешь трепетной рукой -
глядят забытые изгои
с газет страны беспечной той.
В них вечный зов, там смех и слезы,
там Блок и ранний Пастернак,
и к Мандельштаму скромно розы
кладет с Инессою Маршак.
Там Быков маленький, кудлатый,
орет в ветрам наперевес,
глаголят там советским матом,
возводят БАМ и Днепрогэс.
Там Хакамада громко плачет
и Березовский сладко спит.
Там девки пьяные на даче
распространяют гепатит.
Забылись брежневские шутки,
последний родины трамвай
свалил в депо и уже сутки
встречает заскорузлый рай.
И серой утренней прохладой
над вездесущием зари
свербит отрадной серенадой
под вечным пламенем любви.
Представь себе судьбу иную,
держава, винтик колеса,
преодоляя ось земную
за скрострельных полчаса!
МН
Лукавит снова фейс поэта, как беспробудный ореол
в стакан полуденного света он естествами погружен.
Блестит на дне бухое рыло, зовя на радужный пирок
и мыслей острая секира оттачивает диалог.
Бог в помощь вам, мои глаголы, до слуха четкого, до дна
вы отвратительны и голы, и нет вам, приторным, стыда.
Храпит святая сверхдержава, тоска гнетет по существу,
Европа лишь, как злая жаба все квачет сипло в пустоту.
И ностальгии бы случиться под образами бытия,
но все пустячно, и не спится, как не крути стаканом, бля.
Отсюда и народ гнусавый сопит под взоры сытых рож.
Тотальна жизнь и, Боже правый, никто в нее пока не вхож.
Страданье, боль превозмогая, тоску бесцелостно гнетя,
в стаканы зрит Россия злая, как неумытое дитя.
Когда под старые обои влезаешь трепетной рукой,
глядят забытые изгои с газет страны беспечной той.
В них вечный зов, там смех и слёзы, А. Блок, и ранний Пастернак,
там к Мандельштаму скромно розы кладет с Инессою Маршак.
Там Быков маленький, кудлатый, дрочит ветрам наперевес,
глаголят там советским матом, возводят БАМ, и Днепрогэс.
Там Хакамада громко плачет и Березовский сладко спит,
там девки пьяные на даче распространяют гепатит.
Забылись брежневские шутки, последний родины трамвай
свалил в депо и уже сутки встречает он застарелый рай.
И c серой утренней прохладой над вездесущием зари
свербит отрадной серенадой под вечным пламенем любви.
Представь себе судьбу иную, держава, винтик колеса,
одолевая ось земную и позабыв про тормоза.
МН