Снегр – смешенье смеха неба и замешкавшегося ноября.
Неездабельная не по годам погода, погодя себя, стоит.
Огусеничивающимися передвижениями, будто по сто и –
в путь! – пьют уходящиеся дни мои под солнечногаснущим бра.
А бра – када бра, а када – не бра.
Охмелье невздрёмное веночером равно уднютру,
потому что леНОЧЬю жаВОРОНок решает – брать
или не брать возвратившиеся сны мои в бескорневую юрту
(примечаю: две приставки НЕ, БЕС. НАЯ юрта же – просто НА «Я»
оканчивается, на моё среднеродовое «я», ничтожа).
И шепшет ВселенНОЧЬ: «Усеки анапест до зачина ямб-
звучащего: «смешЕнье смЕха нЕба И замЕшкавшЕгосЯ ноЯбря» множить
разверзшегося зверя из развёрнутого полотнища,
на котором распятая степь степлилась. И стекло под него ли
то, что выплакала выпь, что алкала земля на заре Назарета дОночью?»
Тьма вольна, накрывая волново, а свет произсветающему – подневолен.
Из Ч Е л о в е К А выдернута Ч Е . . . . КА,
и он снова на л о в е.
Обрывается жизнь-строка
на полуслове.
Иными ными полыхает небо на за-вос-паде-токе.
Сад, расплетаясь и разрастаясь, заблудился сам в себе.
Сердце каждого цветка бьётся за всю жизнь однажды только.
А сколько раз преломлялся на вечере один и тот же хлебец?
Предрассветные сумерки… Молоко, доливаемое в ЧЁРНОЕ кофе.
В ЧЁРНОЕ – настроение ночезаваренного чёрного кофе. Пей!
Пей же так, словно ты возвращаешься из Далековья
и видишь Родину-без-тебя, внутрикаменности черней.
Сегодня коса горизонта отбита моим бессновьем настолько остро,
что перерезала за полумиг луч-канат, удерживающий солнце-шар.
Моя земля плывёт – оттолкнувшийся от материка остров.
Боже, вслепую в барабане лото только её одну нашарь!
Все наши горести в горсти одной собери,
из горсти другой – наши души радостями засей.
Помнишь, как нам творил – алмаз, малахит, берилл,
кроша кометы, а затем – скрижали? Их слезами затем оживил Моисей.
А когда, перевязав небо жгутом Млечного пути, работал луной-кулаком –
набухали вены Твоих снов. Я в них, почти не целясь, входил
иглою моих вырвавшихся на свободу явей – да так легко,
что растворялся в, казалось, Тебе. И не различал – где сны мои, где – Твои.
Один. Одичал. Динго-собакою вою, в просаке застряв,
когда моя же судьба прялась и свёрстывалась.
Я лежал без сочувств среди поля, среди допоясных трав.
А за раменьем от хворей готовилось ложе хворостное.
С, из – окрылив душу мою, ангел нАбольший
доставлял её из одного конца бесконечности в другую,
где в двухсветных комнатах меня допрашивали набожно:
«В какое из окон свет проникает раньше, а в какое – вскуе?»
Почивали немые стожары над немыми остожьями.
Тишина к тишине жалась так, что крик – не просочится.
И шаги по воде – смешно так, плюсной, осторожно –
чтобы не разбудить тех, кто к бликам отсветов причислен.
эС не Гэ, И не Й, Гэ не Вэ, НЕ не Цэ, АГ не Цэ, ЛАЙ не эР, Жэ не Цэ.
«Не» не значит, что так оно и есть.
Солнце в небе на полной луне женится.
Снег, иней, гнев, ненец, ангел, лайнер… – не перечесть
сколько ставлю – то на ЧЁРНОЕ кофе, то на КРАСНОЕ чая –
красное море от окунаемого пакетика солнца закатного.
Сюда не доходят суда – дальше Причала Печали,
дойдя до которого – ничего уже не загадывать!
Корень укорен, за маяком заЯкорен.
Дебри древа добра ли, зла ли?
За-а/я-кали больше, чем просто заякали
путеводящие звёзды. Знание. Звавие. Злалие.
Звёзды на небе хаотично разбросаны разве?
Представить чёрную школьную цку, на которой мелом
написан стих, или решение задачи, или про разве-
дчика Зорге тема сочинения. В общем и целом –
представить. И стереть так, чтобы оставить только верхушки
и низинки букв – останутся беспорядочно разбросанные точки.
Так и со звёздами. А изъятые недослова переплавлены, словно чушки,
в горниле горла произнесесения нам наскрижаловых строчек.
На цы по ЧКах. По узкоколенкам гор,
дрожащих, как студень на разносе,
уходил в запреденье речев очнь утор.
Откисал жетон луны в купоросе.
Пробивалась, казалось мне, первая мысль.
Но была эта мысль о себе самой.
И она рифмовалась со словом подкопным «мышь».
После «мы» – с, л, ь, ш, ь… Стой!
С Л Ь[I] Ш Ь… «Слышшшшишшшшшь?..» Это невероятно шепшет,
перекрикивая погромкость огромного грома,
древо позлания, послания голосом неокрепшим:
«Беги из Рая! Его взяли в аренду до пришествия второго.
И кто останется в нём, тот не дальше себя пойдёт.
Врата открываются раз в году не только для входа.
Времени – нет! Оно не вспятно и не идёт вперёд!
В скорлупе вечности миг самообратен году.
Рай и Ад – оба нынче не те, что были.
И не те, что были бы по окончанию Договора пользования.
Рай взяли в аренду, чтобы, когда тебя убили бы,
насадить здесь новые лозы звания».
Я так устал от своего непрекращающегося бреда!
Пишу в тетрадке, развернув её на 90, по ширине.
Пререкаемые ручьи, вливаясь в неё, следом
себя истекают, и перед БО исчезает приставочно НЕ.
Предрассветные сумерки… Молоко, долитое в ЧЁРНОЕ кофе.
Полукруг совершив, солнце заваривает КРАСНОЕ моря.
И заваливается на бок переполненное горе,
и бегут из него подопытные крысы в Издалековье.
Снегр и гРУСтЬ. И немыслимые возвраты
непринятых на южение гусе-ли-лебедей.
Закрываются наглухо тишиновствующие врАты.
Из ЧЕловеКА выдернута ЧЕКА. Он вновь на ЛОВЕ памяти своей.
Солнце всё же взошло. На востоке. На западе – село.
День отмечен в истории, перечёр(к)нут в календаре.
Сны мои непрожитые яви снова заселят.
Просыпаясь, живу. Месяц – май. Время – утро. Имя – Андрей.
15,31 декабря 2013 – 01 января 2014
(нет ни одного опечАКТа))