Города застывают, и зелень в бокале горчит:
допивать или плакать – неведомо даже рассудку.
Жаль, что я не Гораций: тогда бы я бросил свой щит,
развернулся и вышел – плясать под имперскую дудку.
Хочешь влаги – бери,
хочешь истины? – в этом я нищ;
истрепались карманы, издерганы ветхие струны:
я, как отрок Давид, не умею утешить.
И с крыш,
спотыкаясь и плача,
текут декабри и июни.
И стучит о виски: если я замолчу, передай
это прочим – иным, что в крикливом и горьком азарте
всё бегут и бегут…
Здесь с волос моих капает май:
всё едино, всё бренно – любая из сыгранных партий,
и бессильна рука: каждый день, каждый круг суеты
не сбываются строки, гремящие в прошлых поэмах…
Я встаю, одеваюсь. И если мне встретишься ты –
это будет – прости мне! – всего-то лишь жалко и немо.