Он крепко в кресле спал, когда она
Решилась на немыслимую шалость:
К его ногам стремительно склонившись,
Полы халата ловко отворила.
И увидала: старческие ноги
Покрыты были словно кисеёю
Тончайшей (той, последней кисеи
Она коснуться так и не решилась),
Но самым странным было то, что ноги
Его светились ровным тусклым светом,
Бесцветным, лунным, но, казалось, тёплым,
И чудилось, что если кисеи
Коснуться, то она была б горячей.
Мгновенье продолжалось волшебство.
Но взгляд успел запомнить: по углам
Метались, бились, исчезали тени,
Как стайки потревоженных вампиров...
Она полы прикрыла и тотчас
Бесшумная, из кельи ускользнула,
Чтоб не уснуть всю ночь, дрожа и каясь...
Теперь ученье превратилось в ад.
Он был всё так же добр к ней, но порой
В его улыбке мнилась ей насмешка.
И мысль ее всё больше угнетала:
Пройдут года, закончится ученье,
Настанет час, и для благословенья
Он сложит руки наподобье чаш,
И, медленно читая «Отче наш»,
Короною возложит ей на темя.
А вдруг он передаст ей тайный дар?!
О, сжалься, святый старче!
Девичьи ноги скроет кисея.
В прозрачный этот ларчик
заключены, они начнут светиться...
Безумная,спроси себя сама:
«Ты хочешь этого?» «О, нет! И - да!»
Вот так она страдает, но рассказчик
Всё знает наперёд: такого не случится.