(поэма)
Что войны, что чума? – конец им виден скорый,
Им приговор почти произнесён.
Но кто нас защитит от ужаса, который
Был бегом времени когда-то наречён?
Анна Ахматова
* * *
О чём поведает мне память
Моя,
рождённая в тот год,
Когда развёрнутое знамя
Багрило кровью небосвод?
Я от неё не жду открытий
Тех дней: она ещё спала
И быть свидетелем событий,
Вершивших судьбы, не могла.
Проснулась память в сорок первом
И повзрослела в тот же миг,
Когда земля огнём и пеплом
Взметнулась в небо, стон и крик
С разрывом бомб слились в едино,
Средь бела дня ударил гром,
Когда в смертельный поединок
Вступило с дьяволом добро.
Писалась первая страница
Кровавым почерком войны.
Тот день
мне долго будет сниться.
И будут страшными те сны.
* * *
Посёлок наш,
негромкой славы,
На перекрёстке двух дорог
Встречал и провожал составы
На юг, на север и восток.
Две станции
и днём и ночью,
Не зная устали и сна,
Трудились слаженно и точно.
Одной заботою полна
Была их жизнь:
на перегоне
Гореть зелёному всегда,
Чтобы в колёсном перезвоне
Звучала песня их труда.
Здесь паровозы отдыхали,
Уставшие «ФД» и «СО»,
И даже сам «Иосиф Сталин»
Менял однажды колесо.
В Днепропетровск и Запорожье
Через Синельниково шли
Донецкий уголь,
нефть Приволжья,
Руда Кривбасса…
Не могли
Гиганты чугуна и стали
Ни дня единого прожить,
Когда бы наши магистрали
Вдруг перестали им служить.
Без них погасло бы горнило,
Страна замедлила шаги...
Об этом всем известно было.
Об этом знали и враги.
* * *
За полдень время уходило,
Когда внезапно с высоты
Со свистом небо уронило
На землю чёрные кресты,
И смерть ударила металлом
По нашим душам и сердцам.
Земля надорвано стонала.
Казалось: не было конца
Минутам горечи и боли,
Минутам гнева и мольбы.
И обагрилось кровью поле,
Свинцом засеянной судьбы.
Всё, что навечно возводилось,
Всё, чем гордился стар и мал,
В одно мгновенье превратилось
В кипящий камень и металл.
Всё, кроме веры в наше Знамя,
В Отчизну и победный час –
В то, что уходит вместе с нами
И остаётся после нас.
* * *
Два долгих года наши судьбы
Топтали вражьи сапоги.
Те дни забыть, перечеркнуть бы,
Но память бродит у могил
Повешенных, сражённых пулей,
Замученных в тисках оков,
Тех, что досрочным сном уснули
Моих любимых земляков.
Два года мук, позора, пыток,
Два года рабского труда…
Такое – может быть забыто?
Такое – болью, навсегда.
Убить ту память – нету средства.
Не счесть могил…
В одной из них
Лежит растерзанное детство
Моё
и сверстников моих.
* * *
Я в первый класс пошёл в ту пору,
Когда война с родных полей
Ушла на запад.
Вражью свору
Мы добивали, и светлей
Над нами небо становилось,
Трава в окопах в рост пошла,
Судьба меняла гнев на милость
И в мир неведомый звала.
Учились мы в обычной хате:
Столы срубил нам дед-кустарь,
Клочки газет взамен тетрадей,
На сорок глаз один букварь,
Чернила, пахнувшие летом,
Из ягод спелой бузины…
Лицо знакомое с портрета
На нас смотрело.
Со стены,
Где раньше вешали иконы,
Мерцал лампады тайный свет,
Нам диктовал свои законы,
Свои науки тот портрет.
По тем законам отправлялись
Мы в мир загадок и чудес,
Науки наши начинались
Не с буквы «А», а с буквы «С».
Не «мама» первым словом было –
Покорной детскою рукой
Привычно время выводило
Слова «любимый» и «родной».
Мы каждой клеткой их впитали,
Свободу разума поправ.
Мы словно клятву имя «Сталин»
Твердили, всех лишаясь прав.
Одно лишь право нерушимо
Осталось: верить до конца
В победу и непогрешимость
Её пророка и творца.
* * *
Последний выстрел
грянул в мае,
Последний залп и – тишина…
В победном пламени сгорая,
Упала замертво война.
Смахнув пилоткой пот устало,
В траву отбросив автомат,
Присел на берег древней Влтавы,
Войной измученный, солдат.
Минуту эту ждал он долго,
Шёл через кровь и раны к ней
От берегов священной Волги,
Шёл, не считая ратных дней.
Горел в огне, тонул в болотах,
Пил чашу горькую до дна.
Страшна была его работа,
Ещё страшней – её цена.
Оброк неслыханный,
кровавый,
Взял за свободу супостат.
Остался жив солдат бывалый…
Но разве в том он виноват,
Что пуля сердце не пробила,
Не унесла навечно в тьму,
Что рядом всю войну ходила
Смерть,
а досталась не ему?
Был трижды ранен,
два – контужен,
Но всё же дожил до весны.
Сидел солдат, войной натружен,
Средь непривычной тишины.
Поля сражений опустели.
Окончен путь.
В чужом краю.
Глаза солдатские глядели
В родную сторону – свою.
* * *
А в стороне его родимой
Весна победная – в загул,
Сады, в цвету неукротимом,
В почётный стали караул.
Бежали скоро эшелоны
Домой, не ведая преград.
Мы ночевали на перронах,
Встречая Родины солдат.
Победу медь оркестров пела,
«Ура!» гремело, медь глуша,
Во славу тех, кто сделал дело,
Кто перед смертью не сплошал.
Хлеб-соль, объятья, поздравленья,
И слёзы радости – рекой.
Весь мир, с минуты сотворенья,
Не знал ещё весны такой.
Перроны – в зареве багровом
Не от пожаров – кумача…
А в стороне рыдали вдовы:
Им было некого встречать.
Ещё не считаны потери,
Похмелья горечь – впереди,
Ещё понять мы не успели
Что ожидает нас в пути,
И сколько слёз ещё прольётся,
И зазвучит ли вновь набат,
Чем наша радость обернётся
Для подрастающих солдат.
* * *
Сорок седьмая осень века…
Едва закончилась война,
А над судьбою человека
Нависла вновь беда.
Она
В полях бродила суховеем,
Входила тихо в каждый дом,
И мы, от голода хмелея,
Траву щипали, а потом
Её на части мать дробила,
Плескалась в месиво вода,
На первое была крапива,
А на второе – лебеда.
Когда луна качалась в небе,
Стояла полночь у двора,
Я просыпался и о хлебе,
Голодный, думал до утра.
А хлеба не было ни крошки,
И голод мучил, как палач.
Я хныкал:
– Мама, хоть немножко…
А мать:
– Не плачь, сынок, не плачь.
Терпи, – и к сердцу прижимала,
Ничем помочь не в силах мне.
И я терпел…
А мать устало
Роняла слёзы в тишине.
Однажды нам поведал как-то
Сосед, хромой старик Лука:
– За перегоном, в поле сжатом,
Осталось много колоска.
Но собирать не разрешают.
Как будто есть на то указ:
Кого хоть с зёрнышком поймают,
То за решётку спрячут враз.
Троих намедни изловили,
Никто не знает, где оне.
Видать, начальники забыли,
Что голод страха посильней…
Слова его запахли хлебом,
А тот неслыханный указ
Казался выдумкой нелепой,
Он был для сытых – не для нас.
Недолго с братом мы искали
То поле. Обогнув лесок,
За насыпью, вдоль магистрали,
Что уходила на восток,
Лежала жёлтая заплата
На серой скатерти земли.
И мы, мальчишки, как солдаты,
К ней по-пластунски поползли.
Не по чужой земле – родимой,
Уставшей от военных дней,
Свободной и непобедимой,
Но мы не шли – ползли по ней…
Колосья чахлые хватали,
Стерев с лица холодный пот,
В ладонях грязных растирали
И зёрна жадно клали в рот.
Потом карманы набивали.
Стерня колола, жгла огнём,
Но боли мы не замечали,
Мы позже эту боль поймём…
Объездчик нас давно приметил.
У края поля, в стороне,
В тени убогих старых ветел,
На государственном коне
Царём на троне восседал он –
Законов строгий казначей.
А за спиной ружьё сверкало
В потоке солнечных лучей.
Взлетела в небо птичья стая,
Грач одинокий закружил.
И тут же, за руку хватая,
Шепнул мне брат:
– Вставай, бежим.
А я лежал, не понимая,
Какой мы совершили грех.
К груди колосья прижимая,
Спросил:
– Зачем? Там – человек…
А человек играл глазами
И не спеша курил табак,
Уверенный, следил за нами –
Он на коне был как-никак.
Видать, не первый день дозорил.
Ружьё привычно снял с плеча,
Отвёл курки, коня пришпорил
И в нашу сторону помчал.
Мы, не раздумывая долго,
Рванулись к насыпи крутой.
А черноглазая двустволка
Гналась за нами с криком:
– Сто-о-ой!…
Перемахнули насыпь быстро,
Сверкнули рельсы под ногой.
И в тот же миг раздался выстрел,
А следом, тут же, и другой.
Свинец по рельсам расплескался,
Ударил в щебень и песок.
Я словно к матери прижался
К родной земле – бежать не мог.
К спине приклеилась рубаха.
Кровь барабанила в виски.
Я весь дрожал, дрожал от страха
Не за себя – за колоски.
Но всё же нас ждала награда:
Состав, колёсами звеня,
Неодолимою преградой
Остановил порыв коня.
Объездчик повернул обратно.
И, слёзы смахивая с глаз,
– Кто это был? – спросил я брата,
А он мне:
– Сталинский указ…
Умчался, сгинул, пыль вздымая,
Каратель детства моего.
А я и ныне вспоминаю
Лицо усатое его.
* * *
Туманный день.
Начало марта.
Капели траурный мотив.
Сердца сжимала боль утраты
И неизвестность впереди.
Слезами полнилась Россия,
Знамёна алые склонив:
Ушёл из жизни наш мессия,
Ушёл, надолго заслонив
Своим величием и волей
Сердца и разумы людей,
Живых и мёртвых,
павших в поле
За торжество его идей.
Его – земля,
его – победы,
И мудрости высокий взлёт.
Его – заботы и советы.
Его…
Его…
А где народ?
Где тот, который кровью, потом,
Не ради славы и похвал,
А просто делая работу,
Страны историю писал?
Где сыновья твои, Отчизна?
И сколько –
кто тогда считал?! –
Покорных, преданных, чьи жизни –
Его высокий пьедестал;
Чьи имена легли на камни,
Войною вырытых, могил.
И тех, с дырявыми висками,
Кого он пулей заклеймил, –
Безвинных,
русских и нерусских,
Тех, не доживших до весны,
Что в Магадане и в Якутске
В снега упали.
Без войны…
В тот день весенний мы не знали,
Что правда ложью обросла.
Он был для нас великим – Сталин.
И скорбь великою была.
Холодной памяти рассудок
Не скоро выдаст нам секрет:
Кто богом был, а кто – иудой
Во времена ушедших лет.
* * *
Уносят годы поколенья.
Наш век – весенняя вода.
А память – это не мгновенье,
Святая память – навсегда.
Её дороги – бесконечны.
Она всё прошлое хранит
Правдивее и безупречней,
Чем бронза, мрамор и гранит.
Листая своды прошлых правил,
Через эпохи и века
Грядущим правила и правит
Её всесильная рука.
Без памяти не научиться
Ни побеждать, ни созидать.
Беда тому, кто вдруг решится
Её забвению предать.
Мы, к сожаленью, предавали…
И будет ли прощенье нам
За то, что долго доверяли
Не нашей памяти – словам?
Забвенье болью отзовётся,
Сердца грядущие пронзит,
Когда правдивый свет прольётся
На бронзу, мрамор и гранит.