Помню: лето, лес и тени-стёжки
на подоле солнечного дня.
Будто всё игра и понарошку –
пирожки в корзинке, и меня,
наказав беречь гостинец скромный,
отправляет, не взглянув в окно,
к бабушке, которую не помню,
матушка, которой всё равно.
Дом пропал, как будто бы и не был –
к ночи начинает студенеть,
заросла тропинка курослепом
да в корзине зачерствела снедь.
Прорицают цапли на болоте,
что неровен час – и целиком
колчезубый мир меня проглотит
и заест ненужным пирожком.
Помягчеет каменная сдоба
в колыбели жаркой и пустой –
горяча звериная утроба
и мила конечной темнотой.
Тот, кому ты нужен – тщетно ищет,
разбирая человечий жмых…
Серый волк теперь тебе жилище –
чем он хуже прочих остальных?
Знать, ему недолго баламутить
честных граждан в поисках тепла,
потому что благонравным людям
хочется поверженного зла.
И охотник, будто повитуха,
раскалив заточку на огне,
радостно распорет волчье брюхо,
ставшее на время домом мне, -
и дорога, без конца и края,
схватит и потащит, гомоня –
к бабушке ли, что меня не знает,
к матушке ль, забывшей про меня?