Из нартских легенд.
Чашею Уацамонга нарты дорожили очень,
хоть сокровищ разных много было собрано у них.
Драгоценным свойством чаша – всем известно – отличалась.
Доверху наполнив брагой, ставили её. В простых
повестях просили нартов рассказать о славных битвах.
Если правду говорил кто, доблестью не хвастал зря,
то сама собою чаша над столом взлетала птицей,
уст рассказчика касалась, – пил он, гордостью горя.
Если ж кто-то понапрасну разливался о победах,
чаша с места не сдвигалась, сразу прояснялось – врал.
Как-то пировали нарты, по обычаю наполнив
до краев хмельною брагой ёмкость чу'дную. Кричал
каждый о своей отваге, выхваляясь перед всеми.
Сколько бы ни говорили, чаша и не шелохнись!
Молча лишь Батрадз их слушал. Выждал, а когда умолкли,
рукоятью плети тронул нарт сосуд по краю. «Близ
гор охотился вчера я, вечером на склон пробрался,
семь вечерних дауагов там убил. Ты подымись,
чудо-чаша, – лжи ни слова, на колени стань к Хамыцу,
моему отцу». И чаша воспарила, тут же вниз
опустилась на колени гордого отца Батрадза.
Снова рукоятью плети нарт по краю постучал
чаши пиршественной: «Утром по горе к реке спускался
и рассветных дауагов семерых убил. Сказал
не солгав, и так же в правде, чаша, ты взлети по пояс
моего отца Хамыца». Чашу стало поднимать.
Третью повесть он сказал бы, но Хамыц с предупрежденьем
обратился: «То, что можно, говори, но открывать
здесь не надо тайн опасных». Потому такое слово
произнес, что в хлебной браге бусинкою плавал жир.
Хор-алдар, владыка хлеба, в этой бусинке скрывался.
Притаился, чтоб подслушать, кто убийство совершил
сына дорогого – нарты будут спьяну похваляться.
И предостерёг Батрадза старый нарт, чтоб тайну он
поберёг и не навлек бы гнев могучего владыки
на людей, того не ждавших. Но, нисколько не смущён
своего отца запретом, в третий раз по краю чаши
постучал Батрадз и твёрдо вымолвил: «Взошёл опять
я на склон горы огромной, елиадуагов грома
семерых убил, а после жизнь иных решил отнять –
семерых мыкалгабыров, дауагов хлебных зёрен.
Сын владыки Хор-алдара был средь них, Бурхор-али.
Все они убиты мною. Чистую сказал я правду.
Подымись, Уацамонга, и Хамыца утоли
жажду». Тут Уацамонга – чаша, честь и гордость нартов –
поднялась ко рту Хамыца, еле Хор-алдар успел
в страхе выпрыгнуть наружу, а не то бы вместе с брагой
и его Хамыц бы выпил. В сильном гневе полетел
он к росткам ячменным. Поле колосилось уж на славу,
каждый стебель шесть колосьев солнцу, нежась, подставлял.
Яростно схватил колосья Хор-алдар, в руке их стиснул.
Каждый из шести колосьев он сгубить решил. Узнал
сам Уастырджи об этом: «Эй, оставь один хоть колос!
Корм ячменный конь мой любит», – пять колосьев тот навек
уничтожил, но по просьбе колос всё ж один оставил,
впятеро в отместку нартам урожай уменьшив. «Эх,
и хлебну же я на славу!» – и Хамыц булатноусый
приложился к знатной чаше, но без счёту всплыли в ней
ящерицы и лягушки, змеи, гады закишели,
заклубились, устремляясь в рот Хамыцу. «Потемней
место б выбрали!» – усами, твёрдыми словно клинками,
бил он и колол всю нечисть, и на дно она ушла.
Брагу огненную выпил и вверх дном сосуд поставил
старый нарт, отец Батрадза, – чаша силу придала.
Иллюстрация - картина Махарбека Туганова.