Любимая,
Эмили,
стынет
чай;
вокруг меня –
хлад
и кровь.
Пишу тебе
в спешке:
прости,
прощай.
Не видеть мне
солнца
вновь.
Ни солнца,
ни блеска
твоих
больших
задумчивых
серых
глаз.
Пишу я послание –
мокрый
стих –
пишу я
в последний
раз.
Сказали,
корабль
столкнулся
с льдом:
нам смерть –
колыбель
даров.
И я
не увижу
тебя
ни в том,
ни в этом
из двух
миров.
И с дрожью –
не тела,
духа –
я
строчу тебе
этот
труд:
куда ни гляди –
огни
корабля
мерцают
во тьме
кают.
И слышатся
стоны,
и плач,
и вой:
я знаю –
мне нечем
крыть.
Часы
побеждают
последний
бой:
им некуда
впредь
спешить.
Куда
уходить?
Убегать
куда?
Отчалил
последний
плот.
И нет уже
больше
ни льда,
ни дна.
Ни тех,
кто на них
живет.
Любимая,
Эмили,
вот –
венец
сей жизни:
я прах
и тлен.
Вода
прибывает:
ее
конец
достиг уж
моих
колен.
И слезы
(вокруг
и внутри:
за них
спаси,
сохрани
и жни).
текут
на глаза
и из глаз
моих:
не знаю уж,
чьи
они.
И стены,
и пол –
все поела
соль.
И тонет
мой новый
дом.
И нет уже
правды:
не ложь,
не боль –
лишь призраки
ходят
в нем.
Душа моя
жизнью
сочит.
Скорей!
Залей меня
в полный
рост!
И я
поглощаюсь
водой
и с ней –
холодным
мерцаньем
звезд.
О если бы,
Эмили,
мне
с тобой
дожить
до последних
дней!
И биться,
и биться
своей
душой
о грани
души
твоей.
Прощай,
моя Эмили, –
сон
Земли –
запомни
меня
таким.
Мы встретимся,
снова,
на небе
ли,
иль выше –
в стране
над ним.