Отрывки из главы книги "Громкая тишина" В. Таирова
(предыдущую часть 1 см http://www.stihi.ru/2014/01/18/5721
«Невозможно забыть мне ничего, что касается Есенина» - так писал Николай Рубцов своему другу и сослуживцу (по службе на Северном Флоте) Валентину Сафонову. Сафонов рассказывает и о приезде Рубцова в Рязань и в Константиново, затеянном им для отыскания зримых примет пребывания Есенина: «… В Константинове … Коля был угрюмо сосредоточенным и резким, экскурсовода слушать не пожелал – по комнатам музея ходил в одиночку, вздрагивая, испуганно оборачивался на каждый звук: кашлянет ли кто-то, ступенька скрипнет… О чём он думал в эти минуты – можно только догадываться…»
Очевидно теперь, что Рубцов последовал участи многих русских людей, определённой ещё в 1925 году Есениным:
…Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась.
Хорошо живётся на Руси?
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы…
Не последовал ли Николай Рубцов в стихах, да и в жизни, - советам Есенина, обнимавшего берёзку, «как жену чужую»? В том же 1925-м году, когда Рубцова ещё и на свете не было, Сергей Александрович писал:
…Не всё ль равно – придёт другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне,
Как о цветке неповторимом…
(«Цветы мне говорят – прощай»)
…Ведь знаю я и знаешь ты,
………………………………
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я другую,
И нам обоим всё равно
Играть в любовь недорогую….
(«Какая ночь! Я не могу!»)
Может быть и Рубцову так же – в лунном отсвете среди лип, покрытых снегом да инеем, - вечно снился «май, и та, что навсегда люблю я.»? Не запутался ли к концу жизни Николай Рубцов среди «ходячих берёзок», созданных «для многих и для меня», как это сказано в стихах Есенина: «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»? А ведь профессии настоящих мечтателей в России во все годы были и остаются очень опасными…
Из воспоминаний Сафонова*:
« Североморск, борт эсминца «Смышлёный». 21 декабря 1956 года, пятница… Соскучась по Есенину, наведался в гости Рубцов. Я достал из рундука тетрадь с есенинскими стихами, вырезки из газет, альманах «Литературная Рязань», ещё какие-то книжки. И мы ушли в машинное отделение, подальше от посторонних глаз.
На крышке металлического ящика, набитого ветошью, и устроились мы со своим духовным богатством. Вернее, устроился Николай, а я, чтобы не мешать ему, ушёл на своё заведование – к маневровому устройству…».
В другом письме Николая Рубцова Валентину читаем: «…Многие поэты, когда берут не фальшивые ноты, способны вызвать резонанс соответствующей душевной струны у читателя. А он, Сергей Есенин, вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевидно, может сопровождать человека в течение всей жизни. Во мне полнокровной жизнью живут очень многие его стихи. Например, вот эти: «… Кто видал, как в ночи кипит// Кипячёных черёмух рать?// Мне бы в ночь в голубой степи// Где-нибудь с кистенём стоять!». Так и представляется, как где-то в голубой сумрачной степи маячит одинокая разбойная фигура. Громкий свист… Тихий вскрик… И выплывает над степью луна, красная, будто тоже окровавленная…
Что за чувства в этих стихах? Неужели желание убивать? Этого не может быть! Вполне очевидно, что это неудержимо буйный (полнота чувства, бьющая через край, - самое ценное качество стиха, точно? Без него, без чувства, вернее, без неё, без полноты чувства, стих скучен и вял, как день без солнца), повторяю: это неудержимо буйный (в русском духе) образ жестокой тоски по степному раздолью, по свободе.
Неважно, что образ хулиганский. Главное в нём – романтика и кипение, с исключительной силой выразившее настроение (беру чисто поэтическую сторону дела). Вообще в стихах должно быть «удесятерённое чувство жизни», как сказал Блок. Тогда они действенны…».
Рубцов глубоко изучал, знал и понимал Есенина, впрочем - как и Блока. И тоска-печаль по степному раздолью, необъятности полей русских и бесконечности дорог и лесов никогда не покидала поэта.
*****
Иногда я бываю печален…(А.Блок)
Александр Блок писал, что в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой. Это характерно и для поэзии Рубцова., причём бури пришлись на его юные годы (война и послевоенное время), а тревоги продолжались до последнего дня жизни. Блоку принадлежат строки: «…Я слушаю рокоты сечи// И трубные крики татар.// Я вижу над Русью далече// Широкий и тихий пожар…» («В ночь, когда Мамай залёг с ордою…»). Не натолкнули ли эти стихи - эти блоковские «крики татар» - Николая Рубцова на его «Видения на холме»? И особенно – на строки:
…Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг в крови и в жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя…»
Увы, на грани 20-го и 21-го веков эти предсказания Рубцова некоторыми образом сбываются – опасные «видения на холме» приобретают реальные очертания «тупых башмаков» иностранных незваных гостей. А серый цвет деревенских изб Блока соответствует серому (во многих стихах Рубцова) цвету неба и туч: «…Россия, нищая Россия, // Мне избы серые твои, // Твои мне песни ветровые - // Как слёзы первые любви!...».
Обращаясь к России и считая, что «невозможное возможно» Александр Блок довольно оптимистично восклицал: «…Не пропадёшь, не сгинешь ты, // И лишь забота затуманит // Твои прекрасные черты…». Но Рубцов, находясь в гуще народа, очень тревожился за Россию, её будущее. И от этой тревоги, видимо, страшно было частенько Рубцову в его вечных дорогах и разлуках:
…И страшно немного
Без света, без друга.
Дорога, дорога,
Разлука, разлука…» (1970 год).
*****
Идёт полями пахарь…(Г.Горбовский)
Рубцов был последователем поэзии Есенина. Николаю Михайловичу увидеть Есенина не довелось – жили в разное время. Но рядом с Рубцовым был другой поэт – Глеб Горбовский, который и сейчас пишет свои исповедальные, мудрые, «тихие» и не совсем тихие стихи. Глеб Горбовский, как и когда-то Рубцов, продолжает призывать людей к любви, к отказу от гордыни, продолжает искать смысл бытия в быстро меняющийся обстановке: «…Куда иду, чего хочу? // Зачем по жизни топочу? // Вот и пиши, что мир прекрасен, // Когда он всё ещё неясен…».
В год ухода из жизни Николая Рубцова Горбовский написал стихи его памяти:
В берёзовой рубахе,
в душистых сапогах
идёт полями пахарь
с букетиком в руках.
Несёт своей любимой
свой васильковый смех…
И вдруг – проходит мимо
её, меня и всех…
Идёт, уходит пахарь.
Дай Бог ему – всего…
И пролетают птахи
сквозь тень и плоть его.
И действительно, кажется, что до сих пор, уже почти тридцать пять лет, сквозь тень и плоть его, поэта Николая Рубцова, пролетают птахи. Разные эти птахи: сквозь тень пролетают, вспоминая и скорбя, друзья и почитатели, а сквозь плоть – терзая, мучая наветами и кликушествуя – недруги, чужаки инородные…
В отсутствие Рубцова Горбовский продолжает поиск способа возвращения в Россию любви и святости. В 1997 году в Новой Ладоге обнаружив полуразрушенный храм, Горбовский пишет с нескрываемой болью: «…Снаружи – храм. Хотя и без креста. // Внутри, как в черепе, сияет пустота…», а затем вопрошает читателя: «…как сюда вернуть любовь и святость?» и констатирует: «…Снаружи храм. Хотя и без креста. // Внутри – Россия. В ожидании Христа…».
Но как вернуть надежду и веру, любовь и святость – вряд ли знает (не знал и Рубцов?), он может лишь предупреждать или бить в набат. Ведь ещё год назад сам и писал «…То Цезарь с твоих уст // бубнит. То – Стенька Разин. // И только Иисус // в тебя никак не влазит…»
Глеб Горбовский в стихотворении «Любителям России» написал строки, которые нельзя читать без боли в душе, вспоминая о поэтическом завещании Рубцова хранить Россию:
…Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
Хамы под руки ведут.
Если б мы, и впрямь, любили,
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет,
не дошло бы до вопроса:
быть России или нет?
В ней вовек нельзя осилить
Божье, звёздное, «ничьё»
ни любителям России,
ни губителям её!
Сегодня отчётливо видно, что на холмах России под её «ничьими» звёздами выросло такое количество «трын-травы» и «пыли», что пора «прополку» делать и мусор выметать.
Но вся печальная поэзия Горбовского, как и Рубцова, сегодня не указывает дороги к очередному «спасению» России – только намекает на «дорогу к храму внутри себя самого»:
…Отмахнуться… Вымыть руки.
Ах, Пилат, а как же нам
Под щемящий голос вьюги
Строить в сердце Божий храм?
Нам, не знавшим благодати,
Нам, забывшим о Христе,
Нам, сидящим в Ленинграде
На диване в темноте…
Горбовский, как и Рубцов, печалится, когда не находит в людях души: «…А…Душа? А её уже нету: // рассосалась, как дым от костра» (Стихотворение Горбовского «Жизнь»). Люди словно дремлют, хотя нельзя заявить о всеобщей дремоте отчизны – страна бурлит, но ещё только просыпается. А в 1963 году лишь сам Рубцов – и в стихах, и в жизни – скакал, как тень по холмам задремавшей отчизны:
…Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень…
Творческое взаимовлияние Рубцова и Горбовского друг на друга обнаруживается при чтении их стихов – в общих поэтических образах, в общем ощущении покоя или желания покоя. Сияние звёзды полей Рубцова в его стихах только усиливается сиянием звёзд Горбовского в стихах: «Пустыня» (здесь звёзды «оповещают жителей Вселенной»), «Нет ничего на этом берегу» (звёзды «образуют в триединство мост»), «Видеть небо» (остолбенелое ожидание зажигания звёзд)…
«Журавли Рубцова» являются одними из центральных поэтических образов: «…Широко на Руси машут птицам согласные руки…». У Глеба Горбовского летят над городом, над Невой:
…Плыл над Невой закат пунцовый,
весна ворочалась вдали,
а там, над площадью Дворцовой,
и впрямь, летали журавли!...
Нежный образ берёзы важен и для Рубцова, и для Горбовского. У Николая Рубцова в стихотворении «Осенние этюды»:
И так шумит над девочкой берёза
И так вздыхает горестно и страстно,
Как будто человеческою речью
Она желает что-то рассказать…
А у Горбовского есть «…заветная берёза - // там над рекой, над самым перевозом… // И всякий раз, прощаясь с той берёзой, // поэт становится не старше, а живей!». Зато у Рубцова «под каждой берёзой – гриб, подосиновик…».
В «тихих» стихах Николая Рубцова семидесятых годов какой-либо конфронтации, бунта, резкого протеста почти не заметно. Горбовский же с вершин 1997 года с горечью за страну замечает: «В Кремле, как прежде, сатана, // в газетах – байки или басни. // Какая страшная страна, // Хотя – и нет её прекрасней!».
*****
• - рисунок (холст, масло) – свой
Продолжение – Часть 3 - см.http://www.stihi.ru/2014/01/18/5960