Послевоенное село… Хаты вразброс, отделенные друг от друга огородами да пустырями, заросшими травами и бурьянами… Ранее стоявшие там хаты, разрушены во время лихолетья, а хозяева не вернулись по разным причинам: кто-то погиб на фронте, кто-то остался там, где искал спасение от немцев, кто-то не вернулся по никому не ведомой причине… Заборы отсутствовали, только межа указывала на окончание одной хозяйской территории и начало другой. Детей моего возраста в соседних хатах не было, играться не с кем. Кукла, конечно, была и лоскутки всякие, но каждому ребенку хочется разнообразия, и я не исключение...
В теплое время года я «утопала» в зарослях ромашек, васильков, клевера, «сокирок», резеды, гусиных лапок, и множества иных трав и цветов. Это – пока не начиналась пора дождей и холодного ветра. С ним приходила скука. Нет, слово «скука» я просто не знала, да и всегда находилось какое-то занятие. Особенно нравилось «помогать» тете Марусе ткать половики и небольшие прикроватные коврики. Ткацкий станок занимал половину ее комнаты. Смотреть на то, как она работает, как челнок снуёт туда-сюда, повинуясь почти неуловимым её движениям, я могла очень долго. К тому же, если обрывалась нить, мне доверялось! из запасного пАсма выбрать нить такого же цвета, тетя Маруся привязывала её специальным ткацким узлом и волшебство продолжалось. Половики из-под её рук выходили яркие, полосатые, а коврики с рисунками, состоящими из разных геометрических фигур (слова этого я тоже не знала), с присутствием петушков, кошек, собачек, оленей и медвежат.
Когда же, наконец - то! легкий морозец сковывал грязь, то есть, приходил настоящий «грудень», а снежок прикрывал черноту земли, тем самым добавляя освещенности короткому зимнему дню, я иногда ходила «проведать» соседей… В отдаленных селах, наверное и сейчас, дети без всяких церемоний (спрашивай – разрешаю) ходят «по хатам». Тогда это было в порядке вещей. Если мать (бабушка, отец) не обнаруживали ребенка в поле зрения, то стоило спросить у соседей: «Иван, ты не видел моего Сашка?». «Видел. Пошел к Килимникам». Или как-то по-другому, но примерно так…Дети приходили без приглашений в любой день и в любое время. Бывало, придя домой, хозяева заставали мирно спящего на кровати или на лавке чужого ребёнка. Хаты практически никогда не закрывались на замок, просто возле двери оставляли веник, лопату или сапку, чтобы желающий зайти к вам, издали узнал об отсутствии хозяев.
Конечно, в какой-то степени такое «вседоверие» закончилось после «холодного лета 53-го». Но там, где я жила, все равно редко кто закрывал дверь на замок (засов), уходя на работу или по другим делам.
Ближайшими соседями, через межу, была семья деда ПорИкожи. То ли это настоящая фамилия, то ли прозвище, прилипшее к нему из-за умения выделывать кроличьи, козьи и овечьи шкурки, мне, тогда еще совсем маленькой, было непонятно, да и вопрос такой не возникал.
Надо сказать, что деда Порикожу «на кутку» не то, чтобы не уважали или не любили, но отношение к нему было какое-то особое. Слыл он скупым, злым, нелюдимым. Говорили, что семью свою он держит в строгости. Сало и мясо выдает по маленькому кусочку. С одним кусочком сала, величиной со спичечный коробок, обвязанным суровой ниткой, варилось два борща, потом его доставали и делили между всеми членами семьи. Разговоры эти я краем уха слышала, но впервые увидев деда, ничего страшного в его обличьи не увидела, а потому не боялась. К ним редко кто заходил, посиделок вечерних никогда не было, как в других хатах, когда вечером собирались женщины поговорить о том о сём, а заодно и рушники или картины возле одной лампы вышивать, таким образом экономя керосин.
Моя сестра ходила с его внучкой в один класс, я вместе с ней иногда бывала в их семье: дед, тетя Соня – его жена, невестка и две её дочери. Сын погиб на фронте. Наверное, он был не совсем-то и старый, но из-за густой, роскошной бороды его так называли. Видимо я рассуждала так: если сюда ходит моя сестра со мной, значит я могу приходить и без неё… Почему именно к деду, а не к тете Соне?
Дело в том, что (опять же!) половину одной из двух комнат, занимал стоявший возле стены столярный станок, тут же лежали сильно пахнущие сосновые, липовые, березовые доски; дугой вылетая из-под рубанка, кучерявились на полу тонкие, толстые, короткие и длинные стружки. Как я ими играла, что воображал мой детский ум, сейчас, через многие десятилетия, вспомнить не могу. Знаю только, что среди сваленых отдельно больших и маленьких чурбачков высматривала – нет ли похожего на тот, из которого получился деревянный мальчик Буратино.
В один из зимних, солнечных, морозных дней, переделав все свои детские дела, надумалось мне пойти к этому деду. Надела пальтишко, валеночки, вязаную шапочку из белого кроличьего пуха, попросила тётю Марусю обвязать меня сверху большим шерстяным платком. Вышла из хаты… Морозно и ветрено. Дорожки, прочищенные утром мамой и тётей Марусей, замело, словно их и не было. А уж что говорить о том, как перейти через огород по плотному, слежавшемуся снегу и попасть к соседям? Побрела по «целине». Застревая, с трудом вытаскивая каждый раз ногу, иногда без валенка… Снег доходил (извините) до попы, потому приходилось садиться на него, рукой вытаскивала из ямки валенок, вытряхивала снег, обувалась, делала следующий шаг, и… повторялось то же самое…
Дойдя до середины «пути», окончательно выбилась из сил. Решила немного передохнуть, конечно, сидя на снегу. Увидав меня в окно, тетя Соня, с трудом добралась до меня, взяла на руки и понесла к себе в хату. Ой, как же я была ей благодарна! Ведь замерзли и ручки, и ножки… в валеночках со снегом. Раздели, разули, растерли ручки – ножки, замотали всю в тулуп, усадили на лавку возле стола. Тётя Соня в это время что-то делала у печки, в которой ярко и весело горел огонь, трещали поленья, вкусно пахло жареным салом. Согревшись в тулупе, после трудного путешествия, наслаждаясь теплом и домашним уютом, я понемногу стала засыпать, но… не дали…
Дед сказал тете Соне, чтобы накормила меня только что сваренным борщом (кстати уже не первый раз). Она вынула ухватом горшок, большой деревянной ложкой налила мне в глиняную мисочку, отрезала ломоть домашнего хлеба, рядом поставила чашку с топленым козьим молоком… К своему удивлению никакого сала «на ниточке» как ни старалась, я не заметила. За этой трапезой меня и застала мама, пришедшая вместе с еще одной соседкой, которая тоже видела мой поход через огород, но придти на помощь не успела, ее опередила тетя Соня.
Увидев, что моя мама идет домой, она вышла навстречу, сказать о моем местонахождении, а заодно попасть вместе с ней к деду Порикоже, чтобы посмотреть, чем же он «заманивает» девочку, которая по такому! снегу идет К НЕМУ в гости?! А тут вдруг! – она глазам своим не поверила! – сидит чужой! ребенок за столом!, ест борщ с хлебом!, да еще и чашка с молоком рядом стоит!.. Эта «сенсация» мгновенно облетела все ближайшие хаты. Мама, конечно, подтверждала слова «свидетельницы».
Может быть этот случай, а может и нет, но к деду Порикоже соседи стали относиться добрее, стали заходить к тете Соне поделиться новостями или просто поговорить о чем-нибудь…
После этого путешествия я заболела, как сказала врач – «гриппом». Был ли это грипп или обычная простуда, кто знает. Но само слово «грипп» было тогда новое, я немного даже гордилась, что болею такой «взрослой» болезнью.
Через много лет, когда мы жили уже на другой улице, в своей собственной хате, встретившись случайно с мамой, поздоровавшись, дед Порикожа сказал: « Спасибо тебе, Павловна! Ты даже не представляешь, как ты и твои дочки помогли нашей семье! Ведь очень трудно жить среди людей – без людей».
А болезнь моя тогда быстро прошла. Её прогнали молоком с мёдом и ещё волшебным болгарским розовым вареньем из лепестков роз, которые плавали в нем, как в нектаре, просвечиваясь в солнечных лучах. До сих пор вспоминаю его неповторимый вкус и зелено-голубую баночку в мелких пупырышках, которая долго служила верой и правдой, пока где-то не затерялась на житейских дорогах нашей семьи… Ничто не вечно…
Январь, 2014г.
( Картина Леонида Баранова,
известного уральского художника)