«Свободный от мирской тщеты,
чужак для черни и правительств,
поэт – избранник и провидец,
а ты, - мне говорят, - что ты?..»
А что? Я не веду себя
превыше всех людей живущих.
Стихи – потом. Сперва послушай
народ да поживи сперва,
пооботрись на поездах,
гитаре общего вагона
подпой, и в стае никогда
не будь как белая ворона.
Русь чемоданная! галдёж
сумбурных встреч, случайных пьянок...
Вот и родимый полустанок,
где по приезду спозаранок
всегда накрапывает дождь.
Вот и единственный мой дом,
мой сад и старенькая яблонь.
Несёт осыпавшихся яблок
соседка, подобрав подол.
Я эти паданцы беру,
она смеётся: «Ешь, кудрявый...»
А я уже к реке бегу,
в низину, где у переправы
паромщик загружает плот,
и мы едим плоды на пару.
«Ну что, поедем с нами, парень?»
- Поедем, - говорю, - вперёд!
И мы плетёмся по реке,
старухи на плоту судачат
всё про одно. Младенец плачет,
мусоля ляльку в кулаке.
А там, на том краю, огни
и в хатах тканые дорожки,
и дух разваренной картошки,
и разговоры – всё одни.
И мама ждёт меня с тоской,
полдня одна, а всё скучает...
Так мне на родине бывает,
когда приеду жить домой,
сбежав от суеты сует.
«Поэты высоко летают,
а ты?» - мне люди повторяют.
И я им говорю в ответ:
Моя судьба куда скромней,
осанка – не для пьедестала.
И нашу хату в дом-музей
не приспособить – места мало.
И грех рядиться мне в мессии.
Мой фатум – промелькнуть тишком
между рассветом и Россией
порой предсумрачной и зимней
нечайным, лёгоньким снежком