“Привет, сестрёнка! Как делишки?” –
“Не родила ещё пока что!” –
“Как этот злой, типично женский,
очаровашка-юморок,
под стать коротеньким штанишкам,
тебе идёт!” Ретривер Аштон,
не гладя на мороз крещенский,
хрипит и рвётся за порог.
“Пройдемся, Лизонька?” – “ Пройдёмся!
Прихватим Тоньку?” – “Я не против” -
“Ну, как у вас дела с Ириной?” –
“Всё ничего, всё ничего…”
Бульдог соседский Мистер Томпсон
обворожительно уродлив
в смешной попонке с пелериной,
инициалами его
расшитой сплошь. Мороз и солнце.
Слюнявый поц кровей английских,
вцепившись Аштону в загривок,
беднягу вывалял в снегу.
“Вот, будь я, Лизонька, пропойцей
в каком-нибудь уездном Бийске,
так я с бабёнкою ретивой
резвился б нынче во стогу!”
“Хоть мы с тобой и понарошку,
но всё же родственники, знаешь,
давай-ка лучше без деталей…”
…а в это время “пьяный” ЗИЛ
и “жигулёнок” – хрясть! - в лепёшку
на “зебре” в два десятка “клавиш”.
И кто там жал не те педали,
и кто кому не уступил
какая разница, ей Богу,
раз все отделались испугом,
помимо бабки-пешехода,
которой, в сущности, не жаль?
Переходи она дорогу,
воспользовавшись акведуком,
или в другое время года
или хотя бы не спеша,
тогда совсем другое дело!
“Ох, что-то мне, Игнатий, худо;
сердцебиение всё чаще;
болит, кружится голова…
Смотри, Игнатий, тащат тело…” -
“Не тело, Лизонька, а груду
костей и внутренностей.” – “…тащат
небрежно, словно бы дрова.”
Ретривер Аштон, кровь учуяв,
и Мистер Томпсон, любопытство
своё преодолеть не в силах,
несутся к месту ДТП.
“Тебя жестоко проучу я,
а ну-ка фу! Позор! Бесстыдство!
Как человека ж попросила!
Ну всё, влетит тебе теперь!” –
хозяйка глупого бульдога
за пёсьей гонится оравой,
но псы уже вкусили плоти
и разбежались кто куда,
а плоть валяется безнога,
а плоть валяется безглава,
а плоти жалкие лохмотья
покрылись корочкою льда.