Взмыленным полднем, когда перекур в сенокосе
И замирают стрекозы над тихою речкой,
Наскоро грабли у стога душистого бросив,
Я к перелеску спешу, где бряцает уздечка.
Лошадь, слепней отгоняя нестриженой гривой,
Мягко в ладонь мою ткнулась за хлебною коркой.
Путаясь в травах, седлаю её торопливо:
– Но! – и пускаю в карьер от речного пригорка
Полем ромашковым и луговиною звонкой,
Ветру навстречу, не чуя земли под собою.
Так вот, наверное, лихо гнала амазонка,
В дом на краю ойкумены спеша после боя.
Время не терпит. «Лети!» – отпускаю поводья.
«Мчи!» – доверяю коню все овраги и кочки.
Ну наконец-то! Калитка, родные угодья,
Шаг – и клонюсь к колыбели, к проснувшейся дочке.
Я привезла ей с покоса молочные реки,
Песни прабабок, чей дух надо мною витает...
Что на Руси было, есть и пребудет вовеки,
Наше дитя с молоком материнским впитает:
Радость, что свыше дарована правдой великой,
Веру, любовь и надежду – всей жизни подспорье,
Свет, в тишине нисходящий, божественных ликов,
Силу, что дремлет в земле у корней Лукоморья.
И берега в киселе, и медовые росы,
Нежное кружево юных берёз по лесочкам,
Этот простор, заливные луга-сенокосы,
Всё – сыновьям драгоценным и ласточкам-дочкам.