Охранник ограниченный, как штамм
истории, решительный, как кашель,
я шамкаю: «шаламов», «мандельштам»,
мой рот забит небесной манной кашей.
Я есть еще, но, кажется, что нет,
но смех шуршит, как нужная бумага,
больничный корпус - восемьдесят лет
строительству несметного ГУЛАГа,
дремоты золотые вензеля,
постылый дух дерьма и киселя,
развесели меня, развеселя,
мне выкинуть поможешь кренделя.
В засрайской поликлинике, в раю
синонимы - живу и умираю,
но как мне удержаться на краю,
по мерзлой кромке двигаясь, по краю?..
Сгорело солнце. Черная дыра
в сплетении зияет со вчера,
судьба на выход требует с вещами.
Кто говорит? Никто не говорит,
в моем желудке лампочка горит
и путь заветный людям освещает.