Этот рассказ я хотела включить в серию рассказов о маме и её времени: "Настя-Неля", но передумала и даю отдельным произведением. Там – положительные герои, кроме злодеев времени… Здесь – не так всё однозначно.
Часть 1-я.
Владимир Романович Власенков. Подполковник ВВС. Фамилия отца – Власенко. Мать чешка. До войны жил в Киеве, закончил Киевский Политехнический институт. Высокообразованный человек, с манерами дореволюционного интеллигента(на людях, но не в быту), аккуратист.
С женой разошёлся из-за тёщи. Ему говорили: "Зачем? Сколько она проживёт?"
А она жила почти 100 лет.
Владимир Романович воевал, после войны жил в Румынии, а потом его направили в Ташкент, в распоряжение Туркво (Туркестанский военный округ).
Мне было 6 лет, когда он появился в нашем доме.
Мама суетилась, накрывая стол, а он сидел неподалёку на стуле – такой привлекательный в своёй лётной форме – с наградными нашивками и звёздочками на погонах… Я почувствовала, что этот человек останется в нашем доме и прониклась доверием к нему – теперь у меня будет папа, как у моих подруг. Подошла к нему и приникла. А он отстранил меня резким жестом, сказав: "Что за телячьи нежности?" Я готова была провалиться сквозь землю, лицо горело от стыда. Я ощущала себя преступницей и с тех пор боялась проявлять свои "постыдные" чувства и к мальчикам, и к дядям. Хорошо, что мама была в другой комнате в этот момент, и ничего не видела и не слышала.
Как мне не повезло, что этот человек стал моим отчимом, я поняла очень скоро.
И сколько помню себя в том времени, плакала от его грубости и обид, закрывшись в туалете или ванной, что б ни он, ни мама не видели.
А потом я стала отвечать ему, чтоб не повадно было унижать меня по поводу и без повода. Мама заступалась за меня, а он грозил, что уйдёт. Но не уходил. Куда? К кому? В доме нашем он чувствовал себя хозяином. Братья мои были далеко: один учился в Москве и остался там по окончании института, другой служил в армии в Севастополе. Мама его устраивала. Хороша собой, терпелива, прекрасная хозяйка, а главное – могла хорошо заработать шитьём, сидя дома. И он мог посылать деньги для внучки, которую воспитывала его первая жена. Дочь дяди Володи (так я к нему обращалась) родила девочку без мужа, а потом нашла военного и уехала с ним на Дальний Восток, оставив маме свою дочь. О ней и болела у моего отчима душа. А я его всегда раздражала. Надо сказать, что для этого была причина.
На войне дядя Володя получил контузию, и с тех пор у него были головные боли. По службе он не продвигался, а ведь был прекрасным специалистом.
Сослуживцы его не любили. А главная беда была в личном деле.
Я его смотрела спустя многие годы, когда Владимира Романовича уже не было в живых. Но об этом потом.
Конечно, не всё было плохо в моих взаимоотношениях с отчимом и его – с мамой. Он её любил. И спустя многие годы я нашла письмо, которое он писал ей из командировки, полное нежности и высоких слов о любви.
Все мамины друзья стали его друзьями. В доме часто были гости, приезжала
моя тётя из Москвы – сестра моего отца, и он её хорошо принял. Потом он с мамой ездил в Москву, познакомился с другой моей тётей и регулярно поздравлял обеих со всеми праздниками, посылая открытки из Ташкента в Москву.
О том, как он относится ко мне, мои тёти не знали. Но знала третья папина сестра, самая старшая. Она жила в Ташкенте и часто приходила к нам.
Между ними были уважительные отношения. Тётя была умна и не выказывала своих обид на него из-за меня. А меня учила быть дипломаткой. Но я её советам следовать не хотела. Может, и зря.
Впрочем, надо быть объективной. Отчим старался быть хорошим. Когда исчезли из продажи канцтовары, он сделал мне такие замечательные тетради… И каллиграфическим почерком на каждой написал: "Тетрадь уч-цы…" и т.д.
Бумагу в клеточку и линейку он взял, конечно, в Туркво. Там же и перья для ручки, и чернила… Кроме того, он ходил с мамой на родительские собрания, общался с родителями моих подруг, и все думали, что у меня замечательный папа.
Когда я училась в 8-м классе, мамина подруга и соседка предложила нам пианино своего сына по достаточно низкой цене. И ко мне стала ходить частная учительница, преподававшая в консерватории. Отчим не возражал.
Но когда он возвращался домой с работы, а я играла, не видя его, проходил мимо меня в спальню, резко откидывая крышку, и я еле успевала убрать руки.
Через год или два моя подруга и одноклассница предложила мне заниматься английским с переводчиком, дающим частные уроки. До окончания школы было ещё далеко – с приходом Хрущёва к власти нам растянули школьную прогамму, введя производственное обучение, и вместо десяти лет мы учились одиннадцать. Так что можно было хорошо поднять свой английский за это время.
Но мама сказала, что не может платить двум частным учителям, и мне предстояло сделать выбор – музыка или английский. Но разве я могла бросить музыку? Это была моя отдушина. Она спасала меня от переживаний и обид, каждодневного унижения человеком, который срывал на мне злость на тех, кого еле терпел на службе, и на незадавшуюся жизнь.
Не знаю, как бы я всё это вынесла, если бы не доброе ко мне окружение, пока отчим был на работе. Мамины заказчицы её обожали, и меня тоже.
Привозили из командировок и с курортов интересные для девочки мелочи – брошечки, заколочки для волос и сувениры. Рассказывали интересные истории и просили меня придумать фасон для платья. Я рисовала всё интересное, что видела на улице или в кино. Моей задачей было помнить и предлагать детали, а маминой – воспроизводить. Но это была игра. Мама обошлась бы и без меня.
Мамины заказчицы знали меня с детских лет, любили и дарили мне своё тепло,
так необходимое для девочки, растущей в неблагополучной семье.
Часть 2-я.
Однажды мама и отчим пошли в гости к маминой подруге Марии Аристарховне. Дядя Володя выпил и стал крыть Сталина.
Гости тут же стали расходиться. Мама была в ужасе, Мария – тем более.
Через некоторое время к нам пришёл дядя Федя, муж маминой подруги и сослуживец отчима, тоже подполковник.
Они выпили и стали тихо что-то обсуждать. Но до того выслали меня из комнаты. А мне стало интересно – что за секреты? И я решила подслушать, поскольку была любознательной девочкой и смекнула, что тема интересная, не для маленьких. То, что я услышала, потрясло меня. Я тут же оделась и поехала к тёте Мусе и дяде Серёже – бывшим соседям и друзьям семьи. Приехала. Рассказала. Дядя Серёжа оделся, взял меня за руку и повёз домой, чтоб я кому-нибудь ещё это не рассказала. А спустя некоторое время, когда открылся 20-й съезд КПСС, об этом заговорила вся страна. И Маша позвонила маме и пригласила к себе вместе с мужем: те гости, что были в ужасе от его рассказов о Сталине, просили её позвать "того военного", который всё знал и может рассказать что-нибудь ещё. Безусловно дядя Володя знал, а кроме того, задолго до съезда Хрущёв приказал разослать секретные письма в парторганизации армии, готовя почву для предстояшего открытия глаз.
Время шло. Я закончила школу и поступила в институт. Легко. Благодаря реформе Хрущёва набранные на вступительных экзаменах баллы суммировались со средним баллом школьного аттестата. У меня были максимальные цифры.
Здание химфака, на котором я училась, находилось по соседству с цумом.
И я часто заходила в него, чтоб купить отделочную ткань и пуговицы для платьев, которые шила мама. Однажды, зайдя в цум, я увидела длинную очередь в обувном отделе. Завезли французскую обувь. Это был шик – лаковая, любого цвета, с модным утиным носиком. Но не это поразило меня. Поразила и больно резанула по сердцу картинка, которую я увидела…
Девушка моих лет сидела на кожаном пуфике, а рядом суетился её папа, надевая на дочкину ножку то бордовую туфельку, то чёрную, то коричневую. А она не знала что выбрать. И он ей сказал: "А давай возьмём всё, и закроем эту проблему!" Дочка попробовала возразить, но папа не желал её слушать.
Я не завидовала. Потому что мама моя не завидовала никому, зависть у нас считалась пороком. Но мне было больно потому, что я поняла что значит родной отец. А меня мама, если покупала мне что-то, просила не называть отчиму цену, чтоб не было скандала. Мы называли цену, вдвое меньшую, чтоб в доме был мир.
Не знаю как я добралась домой. Закрыв за собой дверь, я бросилась на диван и стала рыдать от горя. Мама не знала как меня успокоить. И вообразила что-то страшное, непоправимое. Когда это до меня дошло, я рассказала, почему я так расстроена. И маме стала легче. Она дала мне деньги и сказала: "Сирота – это когда матери нет. А у тебя есть мать! Езжай и купи!" Я не хотела ехать, но она заставила и сшила мне платье с бордовой отделкой в тон новеньким туфелькам. Я была счастлива. Действительно, какая же я сирота, когда у меня такая хорошая мама?
Время шло. И скоро я сама стала мамой. И что удивительно – мой отчим проникся любовью к моей первой дочке! Возможно оттого, что она была названа Таней, как и его внучка, росшая без матери и отца?
Он ходил с моей дочкой гулять, баловал её, уступая в спорах, поскольку она была упрямее, чем он.
Тане было 14 лет, а младшей дочке Саше – 2 года, когда отчим мой слёг. Рассеянный склероз превратил его в куклу. Он всё понимал, был в ясном уме и страдал от состояния, в котором оказался. То отказывался от еды, то будил среди ночи, прося сварить ему кашу. Он не был парализован, но руки и ноги не слушались, были как тряпка. Перевернуться набок не мог. И есть не мог самостоятельно, и пить…
Здоровье мамы было подорвано – два инфаркта, инсульт. Но, пережив их, она была на ногах. И тут – второй инсульт. Отнялась нога, и мама оказалась в больнице. Денежное вознаграждение за дефицитное лекарство и добросовестный массаж помогло вылечить маму. Но она ещё оставалась в больнице, когда мой отчим отказался и есть, и пить. Он хотел умереть. И я, сидя на краю дивана, на котором он лежал, плакала от бессилия переломить эту ситуацию. Я забыла про все обиды, которые терпела от него. Передо мной был не жалкий старик, а герой войны, доживший до беспомощной старости, но гордый, не желающий утруждать меня уходом за собой. И тогда я сказала ему: "Вы не хотите дождаться мамы? Её вылечили, и она скоро будет дома. Вам нужно есть, чтоб увидеть её!
А потом – как хотите. Уйти никогда не поздно. Вы же военный, выиграли войну, что ж Вы так рано сдаётесь? И предложила ему протёртую "юсуповскую" помидорину. Он открыл рот и позволил себя накормить.
А потом сказал мне: "Ты добрая". И я ушла в другую комнату, чтоб он не видел, как я плачу. Мама вернулась домой. И Владимир Романович протянул ещё год.
Таня была в пионерском лагере, когда "её" дед умер.
Кто бы мог знать, что я так тяжело переживу эту смерть? Время ухода за беспомощным человеком (некогда властным и жёстким) привязало меня к нему,
как к ребёнку. И я плакала не меньше, чем мама. Похоронив отчима, я поехала к Тане – она отдыхала в пионерском лагере. И всё не знала как начать, но собралась и сказала, что дед её умер.
"Как?.. Мой дед... умер?.." - произнесла она, и с ней случилась истерика.
Моя дочь рыдала и не могла остановиться. А я не знала, как её успокоить.
Мог ли ожидать наших слёз и нашего горя по поводу своей смерти Владимир Романович?
Послесловие.
За пару недель до кончины моего отчима к нам пришла женщина.
Она разыскивала однополчан отца, погибшего на войне.
И в военкомате, куда она обратилась, ей дали наш адрес. Она сообщила, что в одном из городов Украины открывают Музей боевой славы. Именно в этих местах воевал её отец. И она надеялась, что Владимир Романович расскажет ей о нём. Но отчим не помнил или не знал этого человека. Женщина ушла, но оставила свой адрес и телефон – авось вспомнит.
После похорон я подняла верхнюю часть дивана, на котором лежал Владимир Романович. В нижней части он хранил ценные для него бумаги, фотографии и другие вещи. Всё в коробочках, в папочках, в прекрасном состоянии, как новенькое. В одной из папок была фронтовая газета. И в ней – потрясающая статья и фото двух бойцов – настоящих героев войны.
Не могу не пересказать содержание этой статьи.
Готовилась переправа. Мост через реку был повреждён, и двое солдат проводили ремонтные работы. Неожиданно появился немецкий танк.
Бежать солдаты не могли. Они повисли с двух краёв моста, чтоб их не заметили немцы, а когда танк оказался рядом, поднялись и бросились на него, воткнув ломы в гусеницы с двух сторон, и танк остановился.
Немцы подняли люк, чтоб посмотреть, в чём дело. И солдатики, тюкая каждого ломом по голове, взяли танк.
В другой папке, как новенькие, лежали облигации, замороженные правительством на долгие годы. Когда же они стали погашаться, у населения их уже не было – люди отчаялись вернуть свои деньги и перестали эти бумажки хранить.
В третьей папке – фотографии родителей, первой жены и детей Владимира Романовича. И главное – фотографии с войны: виды разрушенных городов и книга о Будапеште с замечательными иллюстрациями памятников архитектуры. (В этом городе мой отчим служил три года после войны.)
Но самой интересной находкой для меня оказались открытки друга и однополчанина отчима. Из них я узнала (но сейчас не помню название места и реки) о потрясающем факте, свидетельствующем о высокой квалификации
отчима как инженера. Готовилась переправа, а мост был разрушен. И надо было построить новый. Три человека – отчим, его друг и кто-то ещё сидели 3 дня и 3 ночи без сна и спроектировали мост, исходя из того, какие средства имелись в наличии для его постройки. И этот временный мост оказался вечным!
Им пользовались на тот момент, когда была отправлена открытка.
Спустя 30 лет после постройки моста друг отчима подал заявку на коллективное авторство и получил ответ, что предмет заявки заслуживает авторского свидетельства на изобретение, но подана она слишком поздно. Предельный срок – 25 лет.
Я собрала все эти ценности и решила ещё сходить в республиканский военкомат, чтоб разузнать хоть какие-то факты, полезные для будущего музея.
Обратилась в отдел кадров. И чем-то проняла начальника. То ли слезой, то ли намерением. И он усадил меня в комнате, и дал папку с личным делом отчима, и сказал: "Читайте и пишите всё, что хотите, а потом я прочту и вычеркну то, что нельзя отсюда вынести. И Вы перепишете, дав мне проверить."
Так я и сделала. Но что я нашла в этой папке! Боже ж ты мой…
Все подробности личной жизни мужчины, жалобы первой жены на неверность мужа, сведения об отце отчима: женился на иностранке (чешке), остался на оккупированной немцами территории… И т.д., и т.п. - столько грязи хватило бы на дешёвый бульварный роман!
Разумеется, я выписала только то, что было важно для музея.
После проверки написанного кадровик вычеркнул названия географических мест, хоть это и было самое важное для музея.
Собрав всё, что нужно, кроме медалей и орденов, я отправилась к той женщине, что приходила к деду. Дверь открыла её дочь, взяла папку и, буркнув: "Мать в больнице!", закрыла дверь.
Через пару недель я приехала опять, позвонила в дверь и спросила: "Могу ли я всё-таки увидеть Вашу маму? Или, если она в больнице, навестить её там?"
Ответ был такой: "Она в сумасшедшем доме. И не приходите больше сюда!"
Тогда я попросила отдать мне мою папку. А дочь ответила: "Да выбросила я весь её хлам!" И закрыла дверь.
Прошло много лет. Я в другой стране. И не держу зла в памяти на своего отчима. Ставлю точку в рассказе и плачу. Мне жаль талантливого человека, которого озлобила прожитая им жизнь.