В полубреду
Опять едва иду.
Нет сил.
Не поскользнуться бы на льду.
Ведь я умру, когда я упаду.
Мороз такой,
Что даже над рекой
Ни звука нет.
Вокруг покой. Покой.
Покойник с белой ледяной рукой.
Старуха с почерневшею клюкой.
Сирены вой.
И снег на мостовой.
Рвануло где-то тут, невдалеке.
Я карточку сжимаю в кулаке.
Мечтаю о воде и о муке.
Вода застыла в мыслях и в реке,
И снег - белей муки - в моей руке.
Но все же я пока еще жива.
Я помню, где весной росла трава.
Я помню, сколько будет дважды два.
…Вот только где бы мне найти дрова?
Мороз суров.
И надо много дров.
Вчера я растопила печь из слов:
Кидала в топку книги, все подряд,
Смотрела, как легко они горят...
Но ими дом никак не обогреть:
Им слишком быстро суждено сгореть.
…Возможно, надо щеки растереть.
Конечно, легче просто умереть,
Но надо думать только об одном:
Необходимо мне вернуться в дом.
Там, за зашторенным, заклеенным окном –
Дочурка – ей ведь нет еще пяти.
И должен же хоть кто-то к ней прийти
И хлеба принести.
И дров найти.
…А может, просто уложить в кровать,
Покрепче – сколько будет сил – обнять,
Своим теплом – хоть час – но согревать,
И сказку ей прекрасную шептать…
Поцеловать.
И вместе засыпать.
Тем самым сном, в котором нет тревог.
…Там встретит хлебом-солью нас Сам Бог.