Тяжело служилось молодому солдату. Легко было только форму одевать,а служить –ой тяжко. Каждому в роте хохол сержант Дебиленко придумывал издевательства, но рядовому Павлу почему-то доставались особые. Когда все остальные салабоны сушили крокодилов, или устраивали «дембельский поезд», сержант заставлял Павла ходить на руках. И по плацу тоже А это-обидно. И больно очень -руки в кровь стираются. А зимой еще и холодно. И еще в качестве удовлетворения своей непомерной жестокости сержант заставлял его чистить гальюн .На руках. Вернее на одной. А в другой была зубная щетка. Вот так и протекали будни молодого солдата.
А Павел любил свою невесту, всё время писал ей душещипательные письма. И был уверен, что любовь должна быть твердой, как гранит или как кварц, но точно тверже гипса, трепела, опоки и полевого шпата, а также цинковой обманки. И что б по шкале Бринеля тверже была ,а не какого-то там Малосса или Роквелла, и ни в коем случае Виккерса.
Наконец, свершилось. Выполнив последний марш-бросок с полной выкладкой, Павел ждал дембеля...И он пришел. Молодой солдат устремился домой. В родные края. В родной ПГТ недалеко от Краснодара. Не зашедши даже к родной маме с бабушкой, на крыльях любви он полетел в соседнюю хрущёвку и позвонил в заветный звоночек. Спустя полчаса,матерясь и прожевывая жареную картошку, дверь открыл азербайджанец БадрО. Торговец пиратскими дисками, державший пару ларьков в городке. В семейных трусах, засаленной майке и с выпирающим пузом. Долго он с недоумением смотрел на Павла, а потом наконец-то сообразил и сказал:
–«Ти кито вапше?»
Павел молчал. Лишь сжимал кулаки до боли в костяшках. И продолжал молчать. Бадро все понял. Пошел на кухню и вытащил заныканный в мусоропроводе наган, что б его легче было спускать вниз при очередном обыске. Вышел на лестничную клетку, приставил "пушку" со сколотым номером к Павликиному лбу и сказал
-«Ухади, гандонн, и что б я тебъя тут больши не видел, понил харашьо?»
А Павел молчал. Потому что говорить было нечего. Ведь все его накачанные в армии дельты ,бицепсы и трицепсы никакого веса против пистолета не имели. Совсем. Все эти прелести, добытые тяжким хождением на руках по плацу, сразу сошли на нет. Перед этим пузом, трусами и волосатым ртом, набитым до отказа пережаренной картошкой. Никакого преимущества. "Лучше нету каратэ, чем в кармане друг-ТТ!"
В дверях появилась Любимая, на которую излил в письмах столько нежности. Писал ей стихи. Так хотелось её обнять. Поцеловать. Но не сейчас. Уже не сейчас. Любимая виновато и глупо улыбнулась, выглядывая из-за волосатого плеча.
Павел молча развернулся и на ватных ногах спустился пять этажей вниз. Уже держась за грязную ручку подъездной двери он четко понял, чего ему хочется. Ему страшно хотелось выпить. И не просто выпить, а нажраться в дым ,что б как говорил его сослуживец хохол Васыль Нетудыхатко -«попАдали усе!» Вот так именно, а не иначе. Жизнь рухнула. Стихи свои он можно отварить и съесть с краснодарской фасолью, сорт «Мичуринская 345»
А Павел не пил. Даже в школе. И тем более в армии. Не пил он даже в поезде, по дороге домой. Он хотел быть в форме. А тепер его форма никому не нужна. Совсем. Начисто. Окончательно. Целиком и полностью.
Побрёл, размазывая по лицу слезы по направлению к вокзалу. А точно сказать –он и сам не знал куда идёт. "Куда нибудь, да выйду»-вертелась в башка мысль. И вот впереди возникли знакомые башенки. Кафе-гендель. Для бичей. Открыл дверь.
Сел за стойку. Заплаканный. Несчастный. Никому в этом мире не нужный. Вот пива бы. Да. Хорошо. Два бокала. Больших.
В голове Павла ничего не евшего сутра, начинал потихеньку кружится легкий ветерок.
Сказать, что его Любимая оказалась сукой он не мог. Сам себе даже не мог в этом признаться. Ибо она не сука. Просто так получилось. Она меня любит по-прежнему, и я, что интересно, тоже. А вот эта барменша, гхм... Кстати, очень ничего, и прическа интересная, фигура приятная. Сколько ж ей? -35-45? 49-летняя барменша Ирина с лаской и участием смотрела на заплаканного солдатика, а он на неё. Хмелел. От нее и от пива. Попросил 300 грамм водки. В голове начинался ураган. И тут обратно подступили слезы. Павел плакал. На виду у всех. Не стесняясь, сквозь соленые сопли во рту говорил, ему казалось барменше, а на деле –всем, кто находился в баре.
-«НЕТ У МЕНЯ ЛЮБВИ!!!! И-и-и-и. НУ НЕТ У МЕНЯ ЛЮБВИ!!!!! А-а-а-а-а-а."
Бичи притихли. Полночь. Рыдания лезут из горла. Началась противная икота. Барменша ,как ему кажется, плачет вместе с ним. Хнычет даже перемазанный сажей кот на холодном кафельном полу и алкач за соседним столиком. Ханэк и впрямь льёт слёзы. Но о своем, конечно. Сбивчиво объясняет сотоварищу в клетчатой рубашке, давно уронившему голову на стол, что его выгнала из дома жена:"Стервь убию! шлюха! ****вО! Уббб-бью суку."
Все понятно. «Кого е...т чужое горе?», называется. Павлик остался в одиночестве опять,ровно как на службе. Никто сейчас не сочувствует ему. Никто не жалеет. И никому он не нужен.
Рука его машинально лезет в нагрудный карман. Там находится что-то завернутое в серый тетрадный листик. Павел разворачивает и тупо смотрит на какой-то зеленый высушенный порошок вроде чая...Он вспоминает:
-«Паха, когда тебе станет окончательно х-во.., выкури вот это. Вся твоя грусть сразу уйдет ..Поверь мне» Так рассказал Заян. Татарин из Стерлитамака, сослуживец. Это он ему и дал этот пакетик. Еще в казарме, накануне отъезда. Ну что ж. Терять нечего.
-«Ща рванем запал» -говорит Павел сам себе.
Нужна папиросная гильза. На столе у пьяниц лежит пачка вроде как Беломора. Он самый. Павел, как ему кажется, стараясь держать себя в руках, но на деле неуклюже и страшно обращая на себя внимание, просит две папиросы из пачки. Вторая сгодится на случай, если что-то не получится. Садится, выминает пальцами из папиросы табак. Засыпает туда порошка. Просыпает немного на пол. Закручивает наслюнявленный хвостик. Зажигает. Затягивается. Страшный кашель. Колет иголочками от живота до горла и стреляет в нос. Вторая затяжка поспокойнее. Третья же -самая глубокая.
Надо подольше подержать дым в себе! –предупреждал Заян.
Четвертая. Между затяжкой и выпуском дыма как -будто прошла целая вечность. Всё вокруг странным образом начинает меняться. Но оставаясь при этом тем же самым.
-Вон за той грязной дверью кто-то стоит. Я ЗНАЮ, КТО ТО ТОЧНО СТОИТ ,Я УВЕРЕН ,ЧТО ТАМ КТО_ТО ЕСТЬ...Барменша пропала в подсобке. Алёна Апина в магнитофоне заткнулась. Звуки испарились с шипением, как вода на сковородке. Единственный звук, который он сейчас слышит исходит от пульсаций крови в голове, только усиленный в тысячу раз. Биение густой плазмы он ощущает каждым сосудиком мозга. Каждым.
Пол-оборота. На соседней вращающейся седушке барной стойки уже кто–то сидит. И вовсе не кто-то. А Павел точно знает кто именно. Это чёрт. Страшно посмотреть ему в глаза. Очень-очень страшно. Но ничего нельзя с собой поделать, силой наваждения Павел поднимает взгляд и встречается в упор с ЕГО глазами. Тот молчит. Не смеется. Не говорит. Просто молчит и вынимает душу своими пренаистрашнейшими глазами. И вот он протягивает вперёд свою руку. Чудовищно страшную темно коричневую пергаментную руку с черными, грязными когтями. Так страшно Павлу не было никогда в жизни. Никогда. Надо с себя сбросить это железобетонное оцепенение, нужно бежать! Срочно бежать. Но как? Ведь он по прежнему смотрит Ему в глаза. Дальше всё происходит покадрово, как в замедленной съемке. Чудовищным усилием воли Павел встает со вращающегося стула, намертво пристреленного ржавыми дюбелями в бетонный пол. Жуткая лапа как и раньше простирается к нему, ещё немного, и ОН возьмётся за его горло.
«Он хочет взять мою душу, мою душу!»Нутро наполняется рвотой ..тошнота кружит голову, она усиливается буквально с каждой секундой
«ААААА!
Павел срывается и со страшным криком убегает из бара прочь.
Через неделю похудевший, и почти все это время не спавший, он попросился в соседний мужской монастырь и принял постриг под именем Арсения. Больше он никогда не будет писать любовные письма ни девочкам, ни к женщинам. К ним монах Арсений утратил всякий интерес. Насовсем.