ЧУМА В МОСКВЕ
Пьеса
По мотивам исторических рассказов Николая Карамзина и Андрея Болотова
НА СНИМКАХ:
Екатерина Вторая - русская императрица
Иван Иванович Шувалов – генерал-адъютант, фаворит императрицы Елизаветы Петровны, основатель Московского университета и Академии художеств, помогал Вольтеру писать книгу о правлении Петра Первого.
Вольтер – французский философ и писатель, антиклерикал .
Амвросий - московский АРХИЕПИСКОП (АНДРЕЙ СТЕПАНОВИЧ ЗЕРТИС-КАМЕНСКИЙ). БЫЛ РАСТЕРЗАН ТОЛПОЙ ВО ВРЕМЯ ЧУМНОГО БУНТА В МОСКВЕ В 1771 ГОДУ
Григорий Григорьевич Орлов – фаворит Екатерины Второй
Григорий Александрович Потемкин – фаворит Екатерины Второй
Андрей Тимофеевич Болотов – тульский помещик, агроном, управляющий царскими усадьбами в Подмосковье и в Тульской губернии, друг Григория Орлова
Екатерина Вторая и ее супруг Петр Третий – в бытность великими князьями
Елизавета Воронцова - любовница Петра Третьего
Прасковья Федоровна Салтыкова – царица, жена царя Ивана, брата Петра Первого, мать императрицы Анны Иоанновны, прабабка императора Ивана Шестого Антоновича
Обнародование манифеста по делу Салтычихи в 1768 году. Портретов Дарьи Николаевны Салтыковой не сохранилось.
Николай Андреевич Тютчев – землемер, родственник Дарьи Николаевны Салтыковой, шпион и затем владелец ее подмосковной усадьбы Троицкое. Прадед дипломата и поэта Федора Тютчева.
Петр Семенович Салтыков – генерал, фельдмаршал, прославившийся во время Семилетней войны, губернатор Москвы в 1771 году, во время эпидемии чумы сбежавший из города в свое поместье, за что был уволен с поста Екатериной Второй и в том же году умер.
Петр Дмитриевич Еропкин – генерал. В престарелом возрасте спас Москву от чумного бунта в 1771 году, безжалостно расстреляв из пушек восставших горожан.
Иван Шестой Антонович – российский невенчанный император -страстотерпец в младенчестве
Убийство Амвросия в Донском монастыре во время чумного бунта в Москве в 1771 году
Чумной бунт в Москве в 1771 году
Николай Иванович Салтыков – близкий родственник Глеба Салтыкова, мужа Дарьи Николаевны Салтыковой, воспитатель царских детей и наставник Аракчеева
Ваганьковское кладбище в Москве – чумное захоронение 1771 года
Рогожское старообрядческое кладбище в Москве – чумное захоронение 1771 года
Введенское (немецкое) кладбище в Москве – чумное захоронение 1771 года
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Андрей Тимофеевич Болотов – тульский помещик, агроном, приятель Григория Григорьевича Орлова, управляющий царскими имениями под Москвой и Тулой
Александра Михайловна Каверина – жена Болотова
Мария Аврамиевна Арцыбашева – теща Болотова
Дарья Николаевна Салтыкова – московская помещица
Николай Андреевич Тютчев – землемер, родственник Салтыковой, шпион и доносчик, впоследствии владелец усадьбы Салтыковой
Пелагея Панютина – соседка Салтыковой, жена Тютчева
Ермолай Ильин – конюх, дворовый человек Салтыковой. Палач, серийный убийца и доносчик
Григорий Григорьевич Орлов – фаворит Екатерины Второй
Екатерина Вторая – императрица
Григорий Александрович Потемкин – фаворит Екатерины Второй после Орлова
Петр Семенович Салтыков – губернатор Москвы
Петр Дмитриевич Еропкин – старый московский генерал в отставке, спаситель Москвы от чумного бунта
Амвросий – московский АРХИЕПИСКОП (АНДРЕЙ СТЕПАНОВИЧ ЗЕРТИС-КАМЕНСКИЙ):
Иван Шестой Антонович – невенчанный император российский, заточенный в Шлиссельбургскую крепость
Офицер Овцын – охранник Ивана Шестого в Шлиссельбургской крепости
Василий Яковлевич Мирович – подпоручик Смоленского пехотного полка, который в 1764 году пытался освободить Ивана Шестого Антоновича из Шлиссельбургской крепости
Степан Волков – следователь по делу московской помещицы Салтыковой
Дмитрий Васильев – священник московской церкви Николая Чудотворца, приставленный во время ареста на месяц к Салтыковой для ее признания и раскаяния и подготовивший ее к пытке
Борис Михайлович Салтыков – родственник Салтыковой, опекун ее имущества и детей. Писатель, агент И.И. Шувалова, шпион за Вольтером в Женеве и затем за Салтыковой, доносчик, после Салтыковой владелец усадьбы Троицкое под Москвой.
Матрена Даниловна Теплицкая – гадалка и шутиха Екатерины Второй
Мортусы – люди в черных смоляных балахонах с крюками – собиратели чумных трупов. Каторжники.
Илья – дезертир, переодевшийся в мортуса, чтобы его не узнали
Ольга – его жена
Варвара – больная сестра жены Ильи
Блаженная Ксения Петербургская – юродивая в Петербурге в конце 1700 годов
Первый прохожий в Петербурге
Первый мастеровой в Москве на Красной площади
Второй мастеровой в Москве на Красной площади
Слуги, крестьяне в помещичьих домах, солдаты.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
1763 год. Петербург. Зимний дворец. Покои Екатерины Второй. Императрица сидит на низком стульчике, распустив длинные волосы до полу. На кровати лежит в мундире и сапогах ее фаворит граф Григорий Орлов.
Екатерина:
Убили вы Петра,
Но нити заговора
Не обрубили,
Это видно.
Вокруг меня
Танцует свора
Питерских аристократов,
Которые готовы
В любой момент
Императрицу погубить!
И есть же список
Заговорщиков,
Он, говорят,
В Москве…
Орлов:
Да знать бы –
У кого!
Екатерина:
Есть в этой липкой
Паутине,
Которую сплели
Мои враги,
Один конец,
Который ухватили
В Москве,
С доносом на помещицу,
Терзающую дворню,
Я получила и веревку,
За которую схватилась
Крепко!
О, эти Салтыковы –
Ну нет от них покоя,
Но я им языки урежу!
Орлов:
Дворян пытать нельзя,
Ты, матушка,
Сама так приказала…
Екатерина:
Добра, добра я,
Тем богаты
Мои враги,
Но мы тут
Не совсем уж
Дураки!
И если сам Вольтер
Из рук Елизаветы
Попал мне в руки,
Доверившись
Борису Салтыкову,
Шпиону,
Который шлет Шувалову
В Женеве доносы
О каждом его шаге
(Вот тоже мне, философ-
Не видит у себя под носом!),
То неужели устоит
Какая-то вдова,
Обремененная детьми
И, кажется, горячею любовью
К землемеру?
Ты в это веришь?
Орлов:
Так Дарья Салтыкова –
Глава всей здешней банды?
Невероятно – женщина,
Способна на такое!
Екатерина (многозначительно):
И женщина становится
Мущиной:
Коль припечет,
И армию с собою
Приведет!
Орлов:
И это правда.
Но, матушка,
Ты ведь одна такая,
Кто смеет подвиг
Повторить?
Я в нашу деву
Орлеанскую
Не верю,
Знаком с московскими
Девицами и женами:
У них одни наряды
В головах,
Еще – любовные
Мечтанья,
Да не одна
Не согласится на закланье!
Екатерина:
А вот посмотрим.
Начнем мы следствие вести –
Ни шатко и ни валко,
Мне нужно так их извести,
Чтобы забегали,
Чтоб всполошились
И выдали
Преступные мечтания
Свои.
Я знаю:
На трон в умах уже сажают
Или Павла,
Иль куклу из Шлиссельбургской
Кельи,
Последнего потомка Вельфов,
А, может, Салтыковы
Метят сами
Стать царями,
Ведь царской крови
Все эти злодеи,
Правда, с немалой примесью
Шафировых потомков-
Евреев…
Вот то-то церковь наша
Будет рада –
На трон посадит иудеев!
Орлов:
Так, матушка,
Уже сидели...
Екатерина:
Ты про Петра и Марту?
Которые стране
Подкинули "награду" -
Сынка своей бастардки
Анны,
Мое проклятье
И заблуждение Елизаветы,
По совместительству-
Еще и Вельфа...
Орлов:
А гневаешься, матушка,
Напрасно,
Что ли – от страха?
Екатерина:
Ну да, боюсь,
Однако, ты не смей
Мне говорить
Об этом!
То страх – не женщины -
Императрицы,
А это, знаешь ли,
Не слезы легкие
Девичьи:
Россия на моих плечах!
Еще бы не хватало
Мне Орлеанских дев
На них держать,
Кнутом охаживая смуту!
Подумал ты хоть на минуту,
Какая на страну
Падет напасть?
Орлов:
Да эта Дарья не еврейка,
Она по мужу Салтыкова …
Екатерина:
Да, да, но эта
Мерзкая злодейка
Идет от рода Автонома Иванова,
Наместника Великого Петра
В годину страшной смуты,
Он Шакловитого предал,
За что Россию царь отдал
Ему в единоличное правленье,
Когда отъехал сам
В Европу на ученье.
У этой женщины
Наверняка остались документы:
И векселя, и долговые
От наших бар
По всей России,
А значит, у нее
Они в руках!
Но это ведь не все, мой милый,
Сыны ее - четвероюродные
Дядюшки Ивану,
Внуку Прасковьи Салтыковой,
Царицы, что женой
Была Ивана,
Брата и Петра, и Софьи,
Детей Тишайшего на троне.
А внук его,Иван Шестой –
Хотя не венчанный
На царство,
Но сам же знаешь –
Он законный император!
Так вот родня и бесится
Сегодня
В погоне за престолом
Ну звери, словно,
И жди от них – чего захочешь!
Орлов:
Так, значит, эту Салтыкову
Нам надо как-то уничтожить!
Екатерина:
Все это было б просто,
Но кто сообщники –
Вот что необходимо знать
И понимать:
Нам от кого удара ждать?
Ведь недругов толпа вокруг –
Как распознать?
Что, перевешать сразу
Всех дворян?
Они же первые
Сведут меня на плаху!
Увы, мой друг,
Мне с ними ладить надо.
Орлов:
Недаром, значит,
"Добрая" Елизавета
Вдруг пощадила
Маленького Вельфа –
Хитра была
Лиса…
Екатерина (задумчиво):
И что теперь - вместо нее
Убийцей стану я?
С Петром покойным
Мы навещали узника,
Должна тебе сказать,
Что он опасен,
Поскольку вовсе не безумен
И знает о своем происхожденьи,
Этот несчастный Библию читает
И молится,
Приняв юродство...
Сам видишь,
Как тут все не просто!
Но радости не знать мне,
Покуда жив Иван!
Его мученья,
Святость
Потоком смуты
Могут вылиться наружу,
За стены Шлиссельбурга,
Подняв народ
За нового царя!
Елизавета умница была,
Она так мудро поступила,
Наняв Вольтера
Для описания достоинств
Своего семейства,
И в стройную систему привела
Правление Петра
И матери происхожденье,
И даже Алексеевы мученья!
Она себе на помощь
Противу Салтыковых
Европу призвала,
Но не войной
На них пошла,
Как это делали
Великие князья,
Всего лишь – книгой!
И посильнее пушек
"Стреляет" труд Вольтера,
Совсем за маленькую цену -
Если понять,
Чего бы стоила война
С аристократами
Российского двора!
И этот труд –
Такая славная затея
Елизаветы и Вольтера –
Сегодня собственность моя!
И ею
Заткну я рты злодеям,
Но все-таки еще история нужна,
Чтоб обойтись нам без ножа,
Пусть же виновница
Останется жива,
Но будет все-таки –
Мертва!
Орлов:
И как же это сделать?
Наймешь кого-то
Снова книгу написать?
О мудром нашем управленье?
Екатерина:
Нет. Здесь все написано уже.
И сказочники – сами Салтыковы!
Царица, матушка Прасковья,
Прабабушка Иванушки
Шестого,
Дала великолепный
Нам театр,
Вот в нем начнем мы
Представленье!
(Встает со стульчика и разводит руками, будто призывая кого-то)
Бегом на сцену, господа!
Вас ждет большое
Удивленье!
Я – не Вольтер,
Но вам трагедию поставлю,
Что, что, а это я умею…
Орлов:
Да мне ты расскажи сюжет,
Царица снов моих,
И сладостных
Любовных вдохновений!
Сгораю я от нетерпенья…
Екатерина:
Сначала пообедаем пойдем,
Там, за столом,
Тебе расскажет
И покажет
Все представление
Моя гадалка и шутиха
И к сквернословию
Большая мастерица
Теплицкая
Матрена Дмитревна.
Иди за мной!
Сцена вторая
Столовая в покоях императрицы. За обеденным столом только трое – Екатерина Вторая, Григорий Орлов и Матрена Дмитриевна Теплицкая, одетая в роскошное платье с императрициного плеча. Видно, что она грустит, вдруг слезы начинают литься из ее глаз. Шутиха неожиданно выскакивает из-за стола, выбегает на середину залы и падает на колени. Воет.
Теплицкая (содрогаясь и извиваясь всем телом, хватается за голову):
Не жгите, изверги,
Я господом прошу,
Почто замучили меня,
Не лейте водку на лицо,
На волосы,
Не надо,
Больно,
Сейчас помру,
Убейте лучше сразу,
Чем жечь в аду!
(Теплицкая вскакивает, хватает палку и лупит ею только что изображенного ею мученика):
Отдай бумаги, негодяй,
Забью до смерти,
Так и знай,
А если не признаешь
Кражи,
Сейчас же
Изведу твою семью,
А ну-ка, стража,
Приволочь сюда
Его жену!
(Теплицкая бегает по зале и «бьет» палкой «жену» и «детей» того, кто под пытками)
Теплицкая (рычит):
Отдайте мне его,
В мою домашнюю тюрьму,
Там выбью из него
Признанье,
Там даст он все
Мне показанья,
Проклятый вор
Секретов царских!
Екатерина (помрачнев):
Хватит!
Уйди,
Сгинь с глаз,
И не пугай
Тут больше нас
Таким ужасным воем!
(Глядя на изумленное и смущенное лицо Орлова)
Докончу я сама
Все это представленье…
Орлов (растерянно):
И чьи представлены мученья?
Екатерина:
Делам
Почти полсотни лет,
Тут случай
Василия Деревнина,
Подьячего,
Который утащил
Какой-то документ
Царицы Прасковьи Федоровны
Салтыковой,
Жены царя Ивана,
Брата Великого Петра.
Она тогда
Была вдова
И путалась, прости Господь,
С Юшковым,
И разные тому писала
Письмена,
Да не простые,
А в цифирях…
Орлов:
Зачем же шифровалась
Так она?
Да письма были
О любви ли?
Екатерина:
Вот потому дела
Дошли до тайной
Канцелярии,
Где хорошо подьячего
Пытали,
Прасковья, хоть уже без ног,
На слугах прибыла
Туда сама
И била этого Деревнина
Нещадно,
И жгла,
Обливши
Водкой голову.
Его едва
Спас Ягужинский,
Отнял и свез к себе домой,
А дело передал Петру.
Тот беспощадно наказал
Всех палачей,
Юшкова же сослал.
Однако дело длилось долго,
Пока царица умерла –
Да года два…
Орлов:
Письмо нашли?
Екатерина:
Кто знает,
Теперь его сыщи!
Но Петр наверняка
Искал следы
К своей жене,
Лопухиной,
Ради которой
Стольник Салтыковой
Глебов
Пошел на плаху,
Плюнув перед смертью
Царю в лицо!
А в двадцать первом
Петр велел церковникам предать
Анафеме его посмертно,
И вскоре всплыло дело
Василия Деревнина.
Быть может,
Заговор она плела,
Против Петра?
Ох, эти Салтыковы!
Но все же – царской крови,
И родственники
Безымянного царя,
Томящегося в страшной
Шлиссельбургской яме,
В тюрьме Петра!
Пока он жив,
Покоя мне не будет!
Поэтому донос от конюха
На Дарью Салтыкову
Я разыграю по
Истории Прасковьи.
И заодно помещице
В Москве напомню,
Как головы горят
Под водкой…
Сцена третья
Григорий Орлов один в своих покоях. Он нервно ходит по комнате из угла в угол и тихо говорит сам с собою:
Хоть Катька
И умней меня стократ,
Но самому мне надо
Разобраться,
В чем дело
С Дарьей Салтыковой?
Да и с Юшковым,
И с Прасковьей.
Сам заговор чинить мастак,
Но тут уж тень Потемкина
В кустах,
Не нынче-завтра
Меня он по макушку
В землю петербургскую
Вобьет,
Я слышал – обещал
Проныра,
Но я не сдамся за пятак,
Не на такого, матушка,
Напала,
Еще посмотрим, что и как…
Итак,
Что в Троицком-то
Было?
(Садится за стол, берет лист бумаги и начинает писать, продолжая разговаривать сам с собой):
В пейсят шестом году
У Дарьи Салтыковой
Скоропостижно умер муж.
С тех пор, доносит конюх,
Ее злодейства начались
Над дворней.
Поленом девок стала насмерть бить,
За волосы тащить,
Щипцами поджигать…
Но это же Прасковьины проделки!
Нет, матушка, хитришь,
Еще тогда Елизавета
Готовила расправу
Над семейством
Ротмистра Салтыкова,
Но, видно, дворня,
Убить успела только мужа,
Глеба,
А Дарье
С ее сынами
Удалось спастись...
Но и взаправду –
Не стала ль дворне мстить
Супруга Глеба Салтыкова,
Наследница наместника Петра,
Владельца пол-России,
Автонома Иванова?
(Быстро что-то пишет и говорит):
Тогда же,
Зимой пейсят шестого
Младенца-императора
Из Холмогор перевезли
Сюда, в столицу, в крепость,
Все потому,
Что слухи разнеслись –
Мол, император жив
И в Холмогорах
Заперт незаконно.
Кто слух пустил?
Не Салтыковы?
И тут Елизавета заболела.
Да так, что думали – конец.
Екатерина мужа под
Венец
На царство усадить
Была уже готова,
Вернее же - "готов"-
Так мыслила она
И так писала,
С гонцами письма в Англию
Слала.
Вообразив себя мужчиной,
Английскому послу сама
Так сообщала:
«Я решил погибнуть
Иль царствовать».
Но так решила
Не одна она
Тогда.
Европа и Екатерина
Немецкую династию
На русский трон
Сажали,
А Милославские и Салтыковы
Хотели править сами
С боярами и церковью,
Как в старину.
Остались все
Не солоно хлебавши:
Елизавета встала от болезни,
И началась война
России против Пруссов
За Саксонских Вельфов -
Вот как она Петра,
Сестры родной сынка
И внука своего отца,
А также и безродной Марты,
Сама
На трон тащила
Без помощи Екатерины!
Еще шесть лет
Моя любовь-изменщица
Ждала,
И вот взошла ее звезда,
Но рядом с нею уж не я.
И что задумала она?
Кого еще известь
Подле себя –
Меня?
А прежде подмять
Весь прежний
Царский род Росси
При помощи ужасного
Театра,
В котором будут пытки
И, конечно, плаха!
(Хватается за шпагу, но затем опускает голову и сидит так неподвижно. Потом поджигает исписанный листок)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена первая
1762 год. Январь. Усадьба Дарьи Николаевны Салтыковой Троицкое под Москвой. В комнате перед окном стоит Николай Андреевич Тютчев, ее кузен, сын бедной родственницы из соседней усадьбы, землемер.
Тютчев (говорит сам с собой):
Я с пятьдесят шестого года –
Как погиб хозяин -
Сижу здесь – никакого толка!
Иные шепчут за спиной:
Ведет, мол, жизнь, в раю…
Да, Троицкое – рай,
Но он – не мой!
Хозяином мне стать не удалось –
Уж слишком богомольна Дарья!
Да и скупа, удавится
За каждую копейку,
Все копит, копит детям.
А я?
Сто шейсят душ имею
В шести далеких деревнях
Под Тулой и под Ярославлем,
И те, наверное,
Давно сбежали.
Ни званья воинского,
И ни состоянья –
Куда идти?
Но тут я приживалом
Не буду оставаться,
А ненависть в груди кипит,
Как жаль с усадьбой
Расставаться,
Люблю ее, как любит
Брат сестру,
Жених-невесту,
Хочу всегда я жить
В раю, которым
Троицкое называют,
Хочу, хочу, хочу!
Я от отчаянья
Убить вдову желаю,
Но погожу –
Я способы найду,
Я знаю,
Что можно без ножа
Зарезать человека,
Хотя – уж если честно,
Готов
Идти я с кистенем
И грабить там купцов…
Но это подождет.
Допрежь всего – бумаги
Автонома,
Наместника Петра,
Запаслив был царя любимец,
И мне б до закладных его
Добраться,
А там поеду по России
И обездолю должников,
Уж это в моих силах,
Тем более, закон
О межевании земель
Был принят,
Как будто для меня,
И я готов!
(Прислушивается к женским крикам во дворе)
Опять палач лютует,
И надо было Дарье
Взять в услуженье
Настоящего убийцу,
Который запорол
Уже двух жен,
Да, видно, срок
Настал и третьей…
В комнату входит конюх Ермолай Ильин, сжимая побелевшей рукой в руках кнут.
Ермолай:
Звали, барин?
Тютчев:
Лютуешь?
Жену забил совсем?
Ты почему так
Баб не любишь?
Ермолай ( исподлобья глядя на Тютчева):
А барыня не велит
Любить,
Велит их бить,
Подчас и смертным боем…
Тютчев:
А ты и рад стараться,
Ну хоть бы пощадил,
Полегче бил,
Не до смерти.
Вот две жены забил,
За что?
Ермолай:
То барынино дело…
Тютчев:
А заплачу деньгами,
Скажешь?
Ермолай:
Что ж не сказать,
Если заплатите?
За мужа мстит
Моя хозяйка,
Считает – дворня
Ее мужа извела,
Она ж его любила
До смерти,
Теперь так зла,
Подозревает
Каждого в усадьбе.
Тютчев:
За что же дворня
Барина убила?
Он разве бил вас
Или в тюрьме гноил?
Ермолай:
Кто скажет –
Может, полюбовница
Так мстила…
Тютчев:
А ты хитрец,
Иди,
Да больше не шуми,
В ушах звенит
От выходок твоих,
Мне ж нужно тишины,
Я позову,
Иди!
(Ермолай уходит. Тютчев снова смотрит в окно и говорит сам с собою)
Тютчев:
А между прочим,
В пятьдесят шестом,
Когда погиб хозяин,
Елизавета заболела,
Тогда же перевезли из
Холмогор царя Ивана
В Петербург
И посадили в яму
В Шлиссельбург,
Чтобы родня не знала.
А кто родня
Несчастному Ивану
Под номером шестым,
Прасковьи Салтыковой внуку?
Конечно, Глеб и вся его семья-
Сыны – царю дядья,
А он же Глебу дальний брат!
Наверняка
Хотели делать смуту
И на престол сажать
Не немцев, а своего,
Исконно русского царя,
Хоть он из Вельфов.
Значит, Дарья знает,
Чье кошка съела мясо –
Или хотела съесть,
Да ей не дали.
А муж случайно
Погиб тогда в горячке.
Вот где тайна
Моей молельницы хозяйки –
Был заговор,
Наверное, с попами,
Поскольку из священников они,
Все Ивановы.
Да-а, хорошо живешь ты,
Дарья Николавна,
Пока на виселицу не
Попала…
И вот моя лазейка
К троицкому раю!
Посмотрим,
Кто еще из нас богаче станет,
Сестра!
(Отходит от окна и открывает ящики во всех шкафах. Взламывает запертые, читает бумаги и прячет какие-то у себя под мундиром. Потом идет во двор, где опять раздаются истошные крики. Там на снегу лежит уже неживая третья жена конюха. А самого его дворовые тащат в троицкую тюрьму. Тютчев с крыльца наблюдает эту ужасную картину. Из дома выбегает Дарья Николаевна и кричит)
Сцена вторая
Двор помещичьего дома усадьбы Троицкое.
Салтыкова:
Разбойники, злодеи,
Воры!
Кто вскрыл комоды?
Кто обокрал меня,
Уроды?
Найду – велю засечь
До смерти!
Тютчев:
У вас, сударыня,
Тут уже убийство –
Жену свою прикончил
Конюх!
Смотрите,
Она ж не дышит!
Салтыкова – слугам:
Так тело уберите
И схороните,
Батюшку зовите,
Пусть отпоет,
Ну что стоите!
А конюх пусть
В цепях сидит,
Всех, всех я распустила,
Управы на вас нет
И не хватает силы,
Чтоб каждого стеречь!
Один палач на всех –
И тот теперь сидит,
И самому недолго до могилы.
(К Тютчеву)
А ты, сударик мой,
Пойдем со мной,
По - русски не обучена читать,
Так ты изволь
Все документы перебрать
И мне сказать,
Какие там остались,
А я пойму…
Тютчев (скрывая страх и смущение):
Я помогу,
Но лучше мне отъехать
В дом, в Москву,
Там у меня реестры,
С ними быстрее я пойму,
Пропало что и что
Осталось цело…
(В комнату входит дворовая девушка и обращается к Салтыковой):
Барыня, вас конюх кличет,
Сказать он что-то хочет…
Салтыкова (раздраженно):
Плетей соленых просит,
Скажи – иду!
(Салтыкова уходит, Тютчев тут же выскальзывает в другую дверь и через черный ход бежит к своему коню. Вскочив в седло, скачет из Троицкого)
Тютчев:
Вот и пришел конец
Родству,
Скорей – к Панютиным,
Посватался я к Пелагее,
Пусть только двадцать
Душ за ней дают,
Но есть убежище –
В Овстуге
Гнездо ее родителей,
А Брянск далёко,
Пока, сестрица, доберешься,
Тебя саму я посажу!
Сцена третья
(Двор помещичьего дома усадьбы Троицкое. Местная тюрьма. Из-за решетки машет руками конюх Ермолай Ильин, зовет барыню. Салтыкова подходит к решетке)
Салтыкова:
Ну что тебе, злодей?
Плохую разве выбрала жену?
За что ты бьешь их насмерть,
Изверг?
Ермолай:
Вы, барыня,
Браниться погодите,
Грехов своих не отмолю,
Я это знаю,
На плаху вашей милостью
Пойду,
Но только от меня
Узнайте,
Кто обокрал вас.
Салтыкова (настороженно):
Кто?
Ермолай:
А Николай Андреич,
Барин, землемер.
Его я в комнате видал,
Меня он звал –
Не знаю, что хотел,
Но много спрашивал…
Салтыкова:
Вот кто злодей!
(Кричит слугам):
Вести его сюда,
Вязать, пытать!
Слуги:
А он уехал,
С заднего двора
Умчался – не догнать!
Ермолай:
К Панютиным поехал,
К соседям вашим,
Сватался намедни
К их дочке,
Туда нам не попасть,
Они уже солдат
Наверняка позвали,
Чтоб новобрачным
Стерегли дорожку…
Салтыкова - Ермолаю (отпирая дверь тюрьмы):
Я все тебе прощаю,
Не будет
Ни пыток, ни петли,
Лишь только догони
И отними
То, что украли,
А заодно и руки почеши,
Я разрешаю.
Ермолай (выходя и отряхиваясь от соломы):
А чем чесать, скажи!
Салтыкова:
Ты бомбу прикупи,
Вот так и причеши!
Сцена четвертая
Дом Панютиных. В комнату, где сидят уже обвенчанные Тютчев и Пелагея, входит служанка и сообщает, что какой-то страшный мужик просится к молодому хозяину. Тютчев вскакивает и бежит к окну. Потом выхватывает из-за мундира пистолет и идет во двор, где его дожидается Ермолай Ильин.
Тютчев (целясь в конюха):
Убью на этом месте,
Преподнесу твой труп
Своей невесте,
Стой смирно, говори,
Что надо.
Ермолай:
Меня убьете,
Но другие вас убьют…
Тютчев:
Когда?
Ермолай:
Сегодня. Бомбой.
Так барыня велела,
А заодно отнять бумаги,
Какие у нее пропали…
Тютчев:
Я ж говорил, что ты-
Хитрец и плут.
И где меня убьют?
Ермолай:
В лесу, на большаке.
Когда отъедете
С женой в имение
К себе.
Тютчев:
А что ж ты против
Барыни пошел?
Она тебя простила,
Не судила…
Еромолай:
Трех жен убитых
По закону не простят,
Хотя и барыня скостила.
А если услужу вам,
То вы найдете способ,
Вы – мастак,
Я это понял.
Тютчев (задумчиво):
Да, вижу – не простак,
Поэтому могу доверить
Дело,
За которое еще не то
Простят.
Вот есть письмо
(протягивает ему бумагу),
Поедешь во дворец
Отдашь императрице,
Там ждут,
Не опасайся,
Помогут передать
Посланье.
Готов служить?
Ермолай:
Куда ж еще деваться?
А как же с бомбой быть?
Может, взорвать
Хозяйку?
Тютчев:
И мысли не держи!
Ты все погубишь.
В Санкт-Петербург лети,
Депешу донеси,
Героем будешь!
А с бомбой все
Полиция уладит.
Спеши!
Сцена пятая
Та же комната в доме Панютиных. Тютчев и его молодая жена уже в шубах
стоят на пороге. За окнами маячат солдаты, которых по заявлению Николая Андреевича о намерении Салтыковой убить его бомбой, прислала московская полиция.
Тютчев (жене)
Ты не горюй, что
Уезжаем из Москвы,
Что мы бедны,
На самом деле
У меня несметное богатство,
Пусть время пробежит,
Сюда вернемся
И завладеем раем,
Я знаю – Троицкое
Будет нашим!
И я такое там построю –
Москва приедет любоваться!
И дети наши будут богачи,
Аристократы,
Для них откроются дворцы-
Все это будет.
А сейчас мы поспешим
Убраться
Подалее от места,
Где скоро разгорятся страсти
И может кончиться все плахой!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сцена первая
1763 год. Лето. Зимний дворец. В комнатах Екатерины идут сборы – она едет посетить Ригу и Ревель. В ее кабинете в кресле сидит Григорий Орлов и наблюдает, как она разбирает бумаги и внимательно изучает некоторые.
Екатерина (не поднимая глаз от бумаг):
Ты слышал слухи
В армии?
Они – слишком
Дурные,
Чтобы пренебрегать,
А если ими наполнится
Сейчас Россия?
Орлов:
Что говорят?
Екатерина:
Что в Ригу мы вдвоем
Венчаться едем,
После чего я сделаю
Вас принцем!
Орлов (невозмутимо):
А помнишь, обещала,
Даже, по-моему, клялась,
И сына прятать ты
Не собиралась…
Екатерина (гневно):
Григорий, перестань!
Ты плохо шутишь,
На виселицу хочешь –
В одну петлей со мной?
Вот учишь вас и учишь,
А вам бы пунша ковш и
Поцелуй императрицы!
Шутите лучше там,
Где ждут вас
Многочисленны девицы,
С которыми забыли
Вы давно и стыд и срам!
Орлов (смущенно):
Но, матушка,
Они лишь – бабочки…
Ночные.
Екатерина:
Григорий, сколько можно!
Не ври мне,
Все доложили –
Любвиобилен ты
Всенощно,
И дел моих совсем
Не разделяешь больше,
А принцу надлежит
Трудиться днем и ночью!
Скажи мне, кто
Пускает слухи?
Ты – в армии,
Ты должен первый знать!
Орлов:
И, матушка,
Кому не лень болтают,
Они в особой доброте
Тебя подозревают…
Екатерина (задумчиво):
А, может – в простоте?
Но пусть и не мечтают
Качнуть мой трон,
Они не понимают,
Что я слежу за ними
Лично, и знаю,
Что кому отдать,
А что отнять.
Но Салтыковых
Слишком много,
И я их разметаю.
Один
Уже в Париже
Сгнил,
Все состоянье промотал,
Назад в Россию-
Чтоб ни-ни,
Сережа слишком глупым стал.
Второй уедет за границу,
Пусть в Польше повоюет,
А третьего поставлю
Губернатором в Москве,
Чтоб родственницу
Там под следствием
Держал в узде.
Четвертого лазутчиком
Приставлю к преступнице –
Сестре.
Вот так –
Где кнут, там пряник!
Не дам объединиться
Им в кулак
И по престолу грохнуть!
А, кстати, дело Салтычихи
Как движется?
Сейчас ее как раз пора
Виновною признать
И сделать так,
Чтоб вся ее родня
И их друзья,
И всякая иная…
Теплицкая (незаметно пристроившаяся под столом):
Сволота!
Екатерина (смеется)
Это да,
Вот я за что люблю тебя:
Ты знаешь,
Какое слово вставить,
Из самых-самых русских слов
Дерьмом заправить
Ты болтовню
Придворных дам
И самых их галантных
Кавалеров – пусть глотают!
(Помолчав, обращается к Орлову)
За Салтыкову
Просят
Самые высокие фамилии,
Я принимаю этих
Хитреньких аристократов,
Церковников,
Что камни приготовили
Под рясой,
Смотрю в глаза им –
Вижу, все готовы
Предать меня!
Они не успокоятся –
Иван и Павел
Покою не дают им,
Видно, даже на день,
Все бредят переменой власти.
А ты еще б хотел и нашего
Сынка сюда добавить –
Да нас с тобою разорвут
Обоих, лишь выйдем
Мы из-под венца!
Орлов:
Но вот Великого Петра
Не разорвали…
Екатерина:
А кто ж увидел,
Как их с Екатериной обвенчали?
Ночной порой,
И под чужими именами –
Его сестра
Да два десятка моряков!
И это всемогущий Петр –
Увы, не мы с тобой -
А как боялся
Свой же двор!
Аристократы лживы
И упрямы.
Они жалеют ту,
Которая сгубила,
Как говорят ее крестьяне,
Больше сотни душ!
И делают все то же сами.
Посмей же я сказать,
Что их крестьяне –
Такие ж божии созданья,
Как и мы,
Рискую градом камней
Засыпанной я быть,
Словно та грешница
В Господней Иордани.
А между тем в Европе
Почти что нет уж
Крепостного права,
Другие правила приняли
Там короли
И экономы,
А мы
Что говорить,
Отстали от Европы,
И лишь дворцовым блеском
Ее сознание еще
Мы можем удивить.
И как мне быть?
За ними я слежу –
Они следят за мною,
Приходится такие
Тропы находить,
Куда им нету хода.
И не посмеют
Влезть туда,
Куда без страха
И упрека к самой себе
Уже пролезла я!
Орлов:
Так о сообщниках
Шла речь,
Нам нужен список,
Документ
Для обличенья.
Что этот Тютчев говорит,
Он выкрал же бумаги?
Екатерина:
Да не те,
Уж опросили,
Если б были,
Продал давно
Их мне
По кругленькой цене.
Увы, платить там
Не за что,
Вот землемер сейчас
Разбоем промышляет:
Ах, каковы наши
Дворяне!
Дворовых, как злодеи,
Убивают,
Потом берутся за кистень –
И на большак,
Друг друга грабить!
Но между тем
Богатство-то наращивать
Он начал
За счет оставшихся
Еще от Иванова,
Наместника Петра
И деда Салтыковой,
Векселей.
И души у него –
Будто грибы после дождей,
Растут в Овстуге…
Орлов:
Да, лихо он расправился
С любовницей своей!
Екатерина:
Какая там любовница!
Она ведь богомолица,
Ее наперсники – попы!
Наверняка все вместе
Заговор плели,
Но нет имен,
Вот разве что один –
Арсений из Ростова,
Но он сам по себе
Кричит такое,
Что на допросах
В рот ему
Засовывают кляп!
Уж так обижен он
За монастыри,
В которых нынче
Сумасшедшие сидят,
Что ни в одной тюрьме,
Куда не посади,
Не закрывает рот!
Орлов:
Так что со списком
Заговорщиков –
Он есть?
Екатерина:
Скорей всего,
Сей список в голове
У Салтыковой,
Оттуда надо мне
Его извлечь.
Я посылаю к ней шпиона –
Вернулся от Шувалова
В Россию Салтыков
Борис,
Он после слежки
За Вольтером,
Следить
За чертом сможет,
Хотя, я думаю,
Это одно и то же!
Его назначу я опекуном
Имущества и сыновей
Помещицы,
Что будет с Троицким
Потом…
Он разберется,
Ловкий малый,
Да и всегда всем Троицкое
Доставалось
Как награда
За услуги государям.
Теперь пришла пора
Хозяина сменить.
Князь Цицианов
В ее владениях
Бумаги изучает –
Он тоже землемер,
А заодно свидетелей
По делу привлекает
Из крепостных,
Они же уверяют,
Что их помещица
Сама убила почти
Сто сорок душ…
Орлов:
Это ж за сколько лет?
Екатерина:
С тех пор,
Как умер муж…
Орлов:
Так, матушка,
Сочти, что
В месяц убивать
Она должна бы
Душ от пяти до десяти!
Не трудно ль женщине –
Тем более, что била,
Как говорят, поленом!
И волосы ты пальцами
Попробуй, оторви –
Нет, это точно уж
Мужское дело!
Екатерина (усмехаясь):
Тебе виднее…
А я и назову ее мущиной,
Коль не признается,
Когда назначу пытку!
Ну а потом велю
Я обратить сию аристократку
В срамное пугало
Без имени, без рода,
И покажу всему народу –
Знать наша какова!
Хотя…
Богатые по головам
Своих крестьян и
Не считают –
У Разумовского, ты знаешь,
Аж двадцать тысяч душ пропали!
Представь, ему не интересно,
Поскольку он богатства
Обозреть не может,
Да он их просто не считает!
Пришлось самой заняться
Мне пропажей,
И что же?
Все двадцать тысяч
Душ украл, как оказалось,
Управитель
С любовницей.
Но Разумловский
Его простил
И снова в должности
Оставил,
Поскольку – говорит-
Другие больше будут
Красть!
Россия…
Теплицкая (из-под стола):
Ибона твою мать!
(Екатерина и Орлов переглядываются и затем закатываются со смеху)
Орлов:
Живое пугало –
Как, матушка.
Ты это ловко…
Однако же –
Похоже на обряд.
Теплицкая (тоненьким голосом из-под стола):
Как с Корпом?
Банкиром нашим,
Когда вы приказали
Сделать чучело
Из толстяка,
С семьей они чуть
Не сбежали
Из дворца,
Поскольку все придворные
Узнали
И ждали,
Как будут делать
Чучело
Из старика!
И поднялась такая суматоха-
Чем страшно провинился
Корп,
Что заживо ему готовят гроб!
Все говорили -
И в сатрапиях восточных
Людей так не губили.
Однако же приказ
Решился исполнять
Наш полицмейстер,
И обратился за советом,
К медикам –
Как привести сие
Удобней в исполненье?
Потом пошел он к палачам
И шорникам, и даже
К скульпторам.
А, получив советы,
Поехал к Корпу
Изъяснять
Императрицы волю.
Тут Корп - бежать
Но оказалось,что
Не из него,
А из испустившей
Дух собачки вашей
Велено сделать чучело,
Однако паника была!
Екатерина:
О, да!
Заставил он меня похохотать,
Мне шутка удалась тогда,
Но это проба лишь
«Пера»
Была,
Теперь же будет правда!
(Орлов встает с кресла и прощается с императрицей, целует ей руку)
Орлов (встает):
Пора мне, матушка,
В дорогу одеваться.
Екатерина:
Иди, мой друг, иди,
Уж время ехать.
Над слухами подумай –
Говорунов найди!
Сцена вторая.
(Из-под стола вылезает шутиха Теплицкая. Она целует подол платья Екатерины и спрашивает, немного кривляясь):
Неужто, матушка,
Увидеть пугало
Живое
Сподобится наш двор?
Иль – не живое?..
Екатерина (раздраженно):
Ты лишнего-то
Не болтай,
Язык отрежу!
Ишь, бриллиантами
Обвесилась,
Не забывай,
Что счастье переменчиво.
Иди сюда и погадай,
А то мне Эйлер предсказал
Какой-то конец света
В году, кажется,
Семьдесят первом,
Ну, в картах погляди,
Да правда ль это?
Теплицкая (раскладывая карты):
Ах, матушка,
И так видать –
Антихрист не пришел еще,
И верования все
Не единились,
Как говорит Евангелие,
Предвещая
Апокалипсис.
Екатерина:
Ну и великая княгиня
Мария Федоровна
Также мне сказала,
И напишу об этом
Я в Париж
Госпоже Бельке,
Пусть там благую весть
Людовик от меня узнает
И ею пусть
Свою Антуанетту утешает…
Теплицкая:
Но только…
Екатерина (недовольно):
Что еще?
Теплицкая:
В России ходят слухи,
Что Салтыкова
Не только убивает слуг,
Но еще…
Екатерина (нетерпеливо):
Что?
Теплицкая:
Ест их мясо!
И выбирает женское,
А порка – для отделенья
Мяса от костей,
Чтобы та вырезка
Была вкусней!
Екатерина (задумчиво):
Ну что ж, все может быть,
На все способен наш злодей,
Назначу следствию проверить…
Хм, мясо – от костей…
Вот это слухи!
Пожалуй, перебьют они
Армейских пересуды…
(Уходит)
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сцена первая
1764 год. Март. Москва. Камера, где в заточении находится помещица Дарья Николаевна Салтыкова. Здесь – приставленный к ней священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев.
Васильев:
Ну, дочь моя,
Сегодня с вами
День последний я.
Такой же, как и все-
Бесплодный.
Коль в преступлениях,
В которых обвиняют,
Вы так и не признались,
То вынужден
Подать начальству рапорт,
Что приготовил вас
Я к неизбежной пытке.
Прощайте,
И не знаю, где берете силы…
Я должен вам сказать:
Фельдмаршал Салтыков,
Ваш родственник по мужу,
Петр Семеныч,
На службе восстановлен,
Хоть давно не молод,
Он золотою шпагой награжден,
Которая еще и в бриллиантах.
Так он теперь сенатор,
А также губернатор
На Москве.
Не облегчит ли это
Вашу участь?
Признайтесь же хоть в чем…
Салтыкова:
Я к пыткам уж готова,
Все то же я скажу
На дыбе –
Не виновна.
Пусть судит меня Бог,
Но и карателей моих
Он тоже пусть рассудит!
Васильев (задумчиво):
Да, да пусть с нами
Он прибудет!
(Уходит)
Сцена вторая
1764 год. Март. Особняк московского полицмейстера. Только что здесь произошла жестокая пытка разбойника на глазах у Салтыковой, которая не отводила глаз от палача и его жертвы все время экзекуции. А по окончанию ее, с улыбкой на лице сообщила следователю Степану Волкову, который придумал эту страшную мистификацию, что ни в чем не виновата и оговаривать себя не будет. После чего арестованную помещицу увезли под усиленной охраной. Пока палач отмывает руки и лицо от крови своей жертвы, Волков сидит неподвижно, глядя в одну точку. Потом берет перо и бумагу и пишет в Петербург просьбу провести с Салтыковой допрос с пристрастием. Но тут входит посыльный и подает следователю секретный пакет. Волков читает бумагу и хватается за голову.
Волков:
Я ничего не понимаю!
Ну кто бы объяснил,
Что происходит,
К чему такие виражи?
Даны мне полномочия любые,
Но не пытка!
Императрица запретила
Ей и грозить,
А также и ее сообщникам.
Что ж – следствие нам
Прекратить?
Ну нет, повальный
Обыск мне не запретили.
(Зовет солдат)
На обыск –
В салтыковский дом,
В поместье и во все
Ее деревни.
Надеюсь, что-нибудь
Да мы найдем,
Когда пройдем
Густой шеренгой
В местах, где
Совершались преступленья!
(Уходит и уводит с собой солдат)
Сцена третья
1764 год. Июнь. Дом Салтыковой в Москве. В одной из комнат за столом сидит следователь Степан Волков. Перед ним груда исписанных бумаг. Он уныло смотрит на них.
Волков:
Сто тридцать человек
Допрошены мной лично,
Но ни один не показал
Могилки,
Где спрятаны останки
Убиенных!
Я страшный тот Агурцевский
Овраг излазил весь
На брюхе,
Хоть бы какой-то след!
Зато аж двадцать человек
Сказали:
«Убивала»!
И убиенных
Фамилии назвали.
Что остается?
Писать с их слов
Убийце обвиненье.
И я готов,
Если так хочет Двор,
Мое почтенье!
Вот – тридцать восемь
Человек убиты
Лично
Салтыковой.
Так и запишем.
Но что это?
Опять гонец
Из Петербурга,
Подозреваю –
Следствию конец!
Однако почему же?..
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Сцена первая
1764 год. Июнь. Петербург. По улицам бродит блаженная Ксения Петербургская и, не переставая горько плачет с утра до вечера. Встречающиеся с ней люди жалеют ее, думают, что кто-то обидел блаженную. (В восемнадцать лет Ксения Григорьевна сочеталась браком с придворным певчим — Андреем Фёдоровичем Петровым, и жила с супругом, достигшим чина полковника, в Санкт-Петербурге. После внезапной кончины мужа 26-летняя Ксения избрала тяжёлый путь юродства. Она пожертвовала свой дом в приходе Матфиевской церкви одной из своих знакомых, облачилась в одежды мужа, отзывалась только на его имя и говорила, что он жив, а Ксения умерла).
Прохожий:
Что ты, Андрей Федорович
Так горько плачешь,
Обидел кто,
Скажи – накажем!
Блаженная:
Там кровь, там кровь,
Кровь, кровь,
Там реки ею налились,
Каналы там кровавые,
Там кровь, там кровь!
(Плачет еще сильнее).
Прохожий:
Где кровь?
Ну как понять тебя?
Возьми вот денег,
Купи себе поесть,
Наверное,
Ты просто голодна…
Сцена вторая
1764 год. Июль. Петербург. Шлиссельбургская крепость. Офицер Овцын, охранник Ивана Шестого Антоновича, ходит в волнении по охранному помещению перед камерой заточенного императора и разговаривает сам с собой.
Овцын (тихо, в дверь, за которой находится охраняемый им узник):
Юродивый вставай,
Богу помолися!
Нет, сладко спит…
В каменном мешке
Лучше удавиться
Григорию безвестному,
Мальчоночке безликому,
Замученному пыткою
Быть одному в безвинности,
Нести грехи великие
Отцов и праотцов.
Все, что ему оставили-
Утешиться молитвами,
Которых много знает он,
Находит их слова.
Но вот что странно-
Императором
Себя он называет
И с этой мыслью здесь
Он жил,
Об этом говорил
Со стражею в застенке.
(Останавливается посередине помещения, трет себе виски и щеки, видно, что
он чего-то боится)
И императором он был -
Иван Антонычем Шестым…
Зачем терзаете царя
И маской сделали безвестной?
Россия опозорила себя,
Когда младенца заточила в крепость,
Отняв от матери и от отца.
Шум в Шлиссельбурге:
«Привезли преступника, злодея!»
«А кто? Мальчишка – Бог прости,
Ковать его скорее!»
«Да нет, сойдет и так:
Один в мешке холодном будет».
«Из камня, что ли, господин?»
«В камнях он позабудет
Про белый свет
И про людей,
Такой отъявленный злодей!»
«А на монетах – ангел,
Тут год ему,
Да это… император!»
Тс-с-с,
Монеты в переплавку,
Мальчоночку – под лавку!
(Подходит к столу, зажигает свечу и продолжает взволнованно говорить)
Граф Шувалов наказал-
На бумаге написал:
«К арестанту не входить,
На прогулки не водить,
И речей не заводить,
Очи долу опустить,
Как кормежку приносить,
Враз за ширмы проводить!
А нарушившим указ -
Смертна казнь тут будет
Враз.
Даже если генерал
Вдруг прискочит в арсенал,
Хоть бы и фельдмаршал –
Не пускать –
Так скажем.
А еще преграда есть
Для посланника Петра,
Да, великого князька,
Хоть большая честь,
Но Тайной канцелярии
Ему не перепеть!
Неча на того смотреть…
Написал я им в ответ:
«Выполняем сей завет
Денно, нощно, поутру,
Арестант же, доношу,
В сумраке рассудка,
Вот какая шутка.
Все подходит,
Чтоб нас бить,
Чтоб природу возвратить,
Говорит – отняли,
Злобы нашептали,
Огнь из ртов пускали.
И к окну подходит,
Что во двор выходит,
Уж боюся - кинется
Вниз-то головой…
Тяжела работа-
Вот мой сказ какой"!
(Садится за стол и пишет, повторяя вслух написанное)
Вот пишу что далее:
«Угождать стараюсь,
А ответ один:
«Вот тебе евангелие,
Апостол и пролог,
Клянусь я Маргаритою:
В монастыре б я мог
Спокойно жить с монахами,
Там нет еретиков,
А есть достойный Бог.
Хочу, чтоб он помог
Унять мое отчаянье
Ну чтобы отпустить?
Скажи своим начальникам,
Горит ведь все внутри!»
Боюсь, убьет однажды,
И так уж рвал тулуп…
Ну что ему мы скажем –
Какой такой он плут?
Он знает, что принц крови,
И всем грозит бедой,
А сам черной такой…
Да офицеры дразнят.
Когда ж мне на покой?»
Шувалов пишет дале:
«Вы чаю не давайте,
Держите без чулков,
Авось, уймется малый
И будет он здоров!»
(Снова ходит по охранному помещению и говорит сам с собой)
А двадцать лет назад
Все началось с солдат
В покоях принца где-то…
Везла мальца Елизавета,
Петрова дщерь.
Ее на это
Благословила чернь
Дворцовая:
«Не нужен этот государь,
Саксонских Вельфов
Он потомок,
И Анна-мать и регентша,
Что внучка
Прасковьи Салтыковой,
Жены царя Ивана Пятого,
Соперника Петра - Нарышкиных
На троне".
Да ведь законный!
Но говорят:
«Законный-то законный,
Но спорный, очень спорный!
Наследник трех престолов…»
Вот это да! Которых?
По слухам,
Ганновера, России и ... Лондона.
А Леопольдовна-то - Салтыкова -
Принцесса чистой крови,
Древнейших двух династий,
Без примеси бастардной
Анна,
Не то, что Лизавета,
Ох, помолчу –
За это
На шею получу!
Петлю!
(Садится за стол и хлопает по нему ладонью, волнуясь)
И, может, обошлось бы,
Коль бабских охов глупых
Там рядом не нашлось бы.
Елизавета знала -
Тень Вельфов нависала
Над троном, над Россией
От самых Брауншвейгов,
Угроза поджидала,
И Лесток тут как тут.
Он заговор открыл
На отравленье многих:
Шувалова, Куракина,
Его, императрицу – тоже.
И кто же бунтовал?
Лопухины-
Старинный княжий род,
Родные все жены
Петра Великого,
Ну, то есть,Евдокии.
И там пошли
Хитросплетенья:
Кому и кто сказал,
О ком и кто узнал,
Кому-то указал
И что-то рассказал…
Две главные «злодейки»,
Одна – Лопухина,
Другая – как подельница -
Бестужева была,
Лишились языков
У палача
И были сосланы далеко.
Пустое то творенье
Ухудшило в мгновенье
Всех наших Вельфов положенье,
И в Соловки пошли
Принцесса Анна с мужем:
Иван Шестой не нужен –
Европа пусть молчит!
(Помолчав, задумчиво продолжает)
И что замыслила
На русском троне
Другая Анна,
Дочь Ивана
Пятого, Прасковьи
Салтыковой?
Зачем племянницу
Венчала с Вельфом-
Антоном-Ульрихом
Из Борауншвейга-
Люнненбурга?
Она хотела Милославских
На троне русском сохранить,
Не дать Нарышкиным-Скавронским
Нами править,
Елизавету от престола удалить,
Бастардки именем престол не пачкать.
Но русские вельможи,
Чтя монархический уклад,
Поглубже демократы были тоже,
На время позабыли протоколы,
В пыли лежащие на полках,
И в ход пустили дщерь Петра:
«Хотя не русская она,
И неизвестно кто по маме,
А править будет вместе с нами!»
Елизавете скипетр!
Супротив гренадеров не попрешь,
И вот, сияя в блеске славы,
Несет младенчика-царя
Елизавета – для забавы.
За ней плетется путь кровавый
Царю на плаху,
Но добра
Императрица, дочь Петра,
И в Холмогоры отправляет
Опального царя.
И в сини дали повезли,
От матери отняли,
Ведь через стенку с ним жила,
Но и того не знала
Анна.
Такая пытка ей за что?
А вот за то,
Что родила наследника
Аж трех престолов!
Потом еще рожала...
(Слышит шум в соседнем помещении, кричит, хватаясь за шпагу)
Кто здесь, не подходи,
Убью, я не шучу!
(Вбегает Мирович, приставляет нож к горлу Овцына и говорит злобным голосом):
Твои слова – да Богу в уши,
Я хорошенько слушал,
Пока готовился войти,
Что дальше было, говори,
Иль мне продолжить?
И тут взошла Екатерина
На русский трон -
Всего за сотню тысяч
Аглицких рублей-
Не моветон,
Когда державы дышат
Друг другу в шею,
Кто поверит –
О сотне тысяч от послов
На жженку гренадерам?
Но в каменном мешке
Томится узник
С именем Григорий -
Безумный, жалкий,
Уж не человек,
Под бдительной охраной,
И короток Ивана век.
Екатерина ночью слышит,
Как император рядом дышит
Зловонным мертвенным
Дыханьем,
И сердце замирает
У узурпаторши России,
Ей слышатся шаги
Дворцовых интриганов.
Петля сжимает шею –
Больно!
Нет, нет, довольно
Жить
Злодею ее трона,
Пора его кончать –
Мировича позвать!
И вот я здесь!
Где узник?
Он свободен!
Овцын:
Нет!
(Бежит в камеру к Ивану, но там уже капитан Власьев и поручик Чекин пронзили шпагами спящего Ивана)
Овцын (выходит из камеры заключенного):
Теперь бери ты
Безымянного бродягу,
На трон неси,
Но ранее тебя
Сведут на плаху!
(Командует солдатам):
Арестовать злодея!
Убитого бродягу
Унести,
И поскорее
Закопать
Там,где-то у стены,
А землю над могилой
Разровнять!
(В сторону, тихо)
Вот почести тебе,
Иван...
Мирович (кричит, вырываясь от солдат и пытаясь разглядеть убитого узника):
Не удался мне бунт,
Все было зря,
И с плеч теперь
Слетит головушка моя!
Овцын:
Ну наконец-то
Муки нас обоих прекратил я,
Впустив сюда злодеев,
Теперь покой навеки
Бедолаге!
Спи вечным сном
Несчастное дитя,
А я-
Сгорю в аду…
Иль за тобою пропаду,
Все потому,
Что много знаю!
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ
Сцена первая
1768 год. Октябрь. Петербург. Покои императрицы Екатерины в Зимнем дворце. Она за столом что-то напряженно пишет. Потом рвет написанное и начинает сначала. Под столом бумаги подбирает Теплицкая. Входит Григорий Орлов.
Орлов:
Посол Обресков
Заключен под стражу
В семи ужасных башнях
Великим визирем
Османским,
И это – несмотря
На наши извиненья
За захват казаками
В османской Украине
Балты!
Екатерина:
Обресков заключен:
То Польша попросила
Турцию
Начать войну против
России,
Европа ж обещала
Османам отдать
Подолию, Волынь,
С согласья Польши.
Вот Турция спешит
Нас победить
За эту взятку.
Орлов (заглядывая через плечо императрицы в бумаги):
А что за документы
На столе и под столом?
Волнение – плохой
Советчик.
(К Теплицкой)
Давай бумаги подберем
И сложим в стопку,
Все до кусочка
Мы найдем,
Сейчас нужна нам
Осторожность –
Когда война –
Шпионов рядом много!
Екатерина:
Восьмой уж раз
Пишу указ
О наказании злодейки.
Ей смертный приговор
Сейчас-
Как раз,
Но вот поверь мне –
Не поднимается рука!
Орлов:
Да будь же, матушка,
Крепка!
Решила раз –
Распоряжайся
И приноси свое ты
Жертвоприношенье!
О чем второй указ?
Екатерина:
Манифест –
Я объявляю
Турции войну сама
И обещаю –
Подожгу
Проклятую страну
Я с четырех сторон -
Пусть это знают!
Орлов (крестится):
Да будет так!
И я же понял, в чем тут дело…
Но как-то неожиданно
Казнь Салтыковой выпала,
Наверное, уж все забыли,
Ведь перерыв – четыре года
Меж следствием
И наказаньем…
Екатерина:
Вот время наступило
Сделать это…
Теплицкая (из-под стола):
И на колу
Болтаться чучело
Помещицы
И устрашать всех
Будет где-то,
Как пугало на масленицу,
Вот только рано печь блины…
Екатерина:
Не где-то –
На Красной площади
Повешу,
И всю Москву
Заставлю праздновать
Заранее победу!
Орлов:
Так это – жертва
Для войны!
Ох, матушка,
Так голова болит!
Не грешно ль это?
А вдруг толпа
Начнет гнусить?
Екатерина:
Замолчи!
Вы, русские - язычники,
Хоть вас сто раз перекрести!
И чучело в огне
Всегда вам в радость.
О колдовстве - навет,
Но и в Европе короли -
Не сами –
Через посредников -
Не брезгуют и колдунами,
Хотя старательно
Скрывают это,
Зачем иначе дали бы они
Так долго жить Вольтеру!
Волшебником его
Там почитают,
Хотя читать и запрещают,
Зато читают сами.
Елизавета черта наняла
С рогами,
Чтобы он книгу написал
О ее папе с мамой,
Которой всех врагов
С ее пространства разогнал.
Скажи – и это ли
Не волшебство?
Орлов:
Да так оно,
Мудра ты, матушка,
Возвысилась так высоко,
Тебе и принимать
Решенья,
В которых может быть
Страны спасенье…
А я пойду и приготовлюсь
Тебя сопровождать в Сенат,
Чтобы не вздумал он
Войну не поддержать!
Сцена вторая
1768 год. 10 декабря. Москва. У эшафота, сооруженного на Красной площади рядом с лобным местом, толпится народ. Все москвичи получили приглашение посмотреть в этот день на казнь помещицы Салтыковой. К эшафоту подъезжает телега, на которой сидит в одной белой рубашке и простом белом чепце Дарья Николаевна. Ее цепями приковывают к позорному столбу и вешают на грудь дощечку с надписью: «мучительница и душегубица». Глашатай читает указ императрицы:
«Первое. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда никем не было именована названием рода ни отца своего, ни мужа.
Второе.Приказать в Москве вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большим словами: «мучительница и душегубица».
Третье. Когда выстоит час она на сем поносительном зрелище, то, заключена в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой посмерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела».
Палач в черном колпаке с прорезями для глаз, закрывающем лицо, стоит рядом. Но после прочтения указа отходит в сторону и тоже наблюдает за происходящим. Народ выкрикивает ругательства, бросает в помещицу огрызками еды и комками навоза. Вдруг начинает падать густой снег, который устилает все вокруг и делает белым. Толпа на мгновенье замирает, а потом снова начинает кричать. Она явно разочарована – настоящая казнь душегубицы не состоялась. Через час Салтыкову увозят на телеге в Ивановский монастырь.
Сцена третья
1768 год. Начало зимы. Москва. По Красной площади, где уже разобрали эшафот, снует народ. Вдруг движение его оживляется, среди торговых рядов несутся крики мастеровых:
Первый мастеровой:
Война, война,
Вот горе, православные,
Нам турок за морем
Грозит,
Опять сынов мы отдадим!
Второй мастеровой:
Не бойся брат,
Мы победим,
И сыновья вернутся
Как один!
Первый мастеровой:
Да у тебя
Пять дочерей,
Злодей,
И нету сыновей,
Поэтому и песню
Ты запел
Веселую,
А у меня
Три сына,
Я остаюсь один,
Хоть бы проклятый турок
Сгинул,
Хоть в море утонул!
(Народ бросает торговлю и начинает обсуждать войну России с турками, которую объявила императрица Екатерина. Но в кузнечных рядах звон металла сильнее и сильнее, там мастеровые спешат побольше изготовить товара для войны).
Сцена четвертая
1771 год. Петербург. Вечер. Зимний дворец светится окнами, за которыми собралась на бал вся столичная аристократия. Теперь тут балы каждый вечер – императрица велит веселиться всем, чтобы западные послы не видели печали на лицах русских дворян от поражений в войне с турками, а видели лишь уверенность в победе. По темной улице мимо дворца плетется блаженная Ксения Петербургская. Раскачиваясь, она говорит, словно причитает на похоронах:
В Москве чума!
Вот смерть сама
С веселым ножичком
Идет
И песенку себе поет:
«Как чикну раз
По горлу,
Как чикну два
В живот,
И никакой вам ангел
Костей не соберет!»
Народ роптал –
Все господа дворяне
Убрались к черту-
К няне,
С которой им вольготно
Кататься на рогах,
Купаючись в деньгах.
Народу же оставили
Гнилых бубонов гной,
Ему рога наставили,
Ну, дворянин, постой!
Москва град стольный,
Красный град
И вот кровавый
Виноград
В ней гроздьями
Развешан,
На гное он замешан
И на коварстве турок,
Подбросивших сей мор
В шелках,
В тюках
И в платьях -
В товарах из-за моря,
За которым
Война сейчас идет
На мировом просторе,
Она
Крылом вороны черной
Москву-то обняла.
(Редкие прохожие, услышав причитания блаженной Ксении, бегут от нее прочь. Но по столице уже расползаются слухи о страшном поветрии в Москве)
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Сцена первая.
1771 год. Осень. Дом помещика Андрея Болотова в усадьбе Дворяниново между Москвой и Тулой. Он сидит в гостиной в кругу семьи и нескольких слуг и слушает рассказ старого слуги Фокия о том, что тот видел в Москве и о чем ему рассказали крестьяне соседей-помещиков, сбежавших из города в свои поместья подальше от страшного поветрия – чумы, которую занесли из Турции раненые солдаты и офицеры, находящиеся на лечении в московском госпитале.
Фокий:
Каторжные, висельники
Ходят по Москве
В черных балахонах
С щелью на лице,
Крючьями таскают
Мертвых от церквей,
Там же Богу молятся
Те, кто еще цел.
Здесь нельзя молиться,
Здесь нельзя стоять,
Здесь вовсю струится
Черный язвы яд.
А попы все водят
Этот хоровод,
Лишь Амвросий просит
Не смущать народ.
Архиерий старый
Не велит ходить
К Варварским воротам-
Богу дань платить.
Тут смутитель взялся,
Савелий Беляков –
Скверненький солдатик
Семенова полка.
Он подбил попа
Про икону матери,
В названьи Боголюбской,
Народу рассказать,
Что, мол, плачет,
Родная,
Просит ей подать
Общую свечу,
На молитву слезную
Созывать толпу.
И пошел народ,
В этот хоровод
У ворот Варварских,
У стены Кремля,
Денег накатили
И свечу купили,
И молитву делали
С ночи до утра,
А наутро глянули,
Как пришел рассвет –
Так о землю грянулись-
Пол-толпы-то нет!
Вся лежит, побитая
Черною чумой,
Но и тут никто
Не ушел домой.
И опять – молиться,
И опять – рядиться
С Боголюбской матерью
С ночи до утра.
А сундук уж полон,
Деньгой переполнен,
Сунулись военные
Толпы разогнать,
Да ослабли сами,
Действуя крюками,
Эх, уж не такая,
Знать, не боевая, -
Это уж не рать.
(Домашние и слуги слушают рассказ Фокия с ужасом, некоторые плачут. Он продолжает)
Божья благодать
Стольный град
Московский
Мимо обошла,
И свое там дело
Делает чума.
Уж и проскочила
В Чудов монастырь,
Где теперь молился
Священный господин,
Старенький Амвросий
Наш архиерей.
Он священных просит
Унести скорей
Святую икону,
Чтобы не смущать
Весь народ московский,
Не бередить тать.
Но попы грозили
Воинов побить,
Если те посмеют
Икону уносить,
А толпа камнями
Закидала рать.
Рано-рано утром
Поп и плац-майор
Взяли, нет,
Украли
Тот сундук себе,
А толпе велели
Сильно бить солдат.
Полилася кровь
Тех, что не хотели
Чтоб народ страдал.
Вопли, крики, стоны,
Шли по всей Москве,
Спасские ворота
Слали всем набат,
И народ взял приступом
Чудов монастырь,
Где молился старец,
Святый господин.
(На какое-то время Болотов задумывается, что-то вспоминая. Берет бумагу и перо и быстро записывает за Фокием, а тот продолжает):
Когда-то эту землю
Алексий получил,
За то, что Джанибеку
Супругу излечил.
И старый двор
Ордынский
Был отдан под приют,
Под Божий дом,
Где русские святые
И по сей день живут.
Сюда толпа накинулась,
Метала все, рвала,
И даже дети малые
Кричали тут «ура!»
Амвросий же уехал
От бешеной толпы,
Не зная за собой
Ни толики вины.
Да кто же право слово
Воскликнет, коли бунт?
Он голову положит
Любого,
Бунт – беспощадный бунт!
(Теща помещика вскрикивает и убегает из гостиной вся в слезах. Но Болотов не перестает слушать, одновременно делая пометки в своих тетрадях.
Фокий:
Мятежники громили
Святыни и могилы,
И ризницы срывали,
И крали жемчуга
С икон,
Которым уж не клали
Свой до полу поклон.
Поймали и избили
Того, кто был лишь
Братом
Несчастному Амвросью,
И брат сошел с ума
И умер – вот чума
Народное волненье!
Спасенья нет душе-
Уже
В подвалах винных
Крушат совсем невинных
И пьют срамное
Сладкое
Французское вино,
И сами в бочки падают -
Да им уж все равно!
Так сутки пили,
Грабили,
Покуда все изгадили
И утонули в бочках –
Ну что была за ночка,
Пирушка у чумы!
Народ совсем один
И нету никого,
Кто бы остановил
Сей бунт кровавый,
Гнойный,
Ужасно непристойный
На страх и стыд Москвы.
Солдаты убежали,
Бояре убежали,
По деревням дрожали
Властители Москвы.
Мамонов и Еропкин
Не бросили пределов,
Они были с народом,
А он хотел убить.
Хотя б спасти
Амвросия -
Еропкин бы не бросил
Архиерея старого
На радости толпы.
Послал он офицера,
Чтоб вывез старца смело
С монастыря Донского
К нему – и побыстрее!
Но опоздал священный,
Народ уж прибежал…
(Теща возвращается в гостиную. Лицо ее опухло от слез. У нее дрожат руки. Но она решает слушать рассказ старого слуги далее)
Фокий:
Он пастыря застал
Молящимся обедню
Среди монахов смирных,
И кольями забили
Всех, кто взывал там к Богу.
Амвросий же, увидев
Той бойни красный след
Из алтаря,
Священника просил
Принять предсмертную
Молитву
И исповедь принять.
«Вот он!»- кричали
Люди
И старца понесли…
И били, и пинали,
И как собаки, рвали,
Мятежно убивали,
Убили, убежали,
Потом уж умирали,
Не отмолив грехи.
Растерзанное тело
Лежало еще сутки
На кровью напоенной,
Запятнанной земле.
Убийц-то было двое,
Глумились на задворках
Разгромленной Москвы.
Василий то, Андреев,
Дворовый человек
Помещика Раевского,
Да Дмитриев Иван-
Купчишка-оглоед.
Хотели Кремль пограбить,
В монастырях нагадить
И лекарей убить,
Тех, что еще остались,
Веревкой удавить.
Но генерал Еропкин
Уж пушечки привез…
(Все в гостиной оживляются, опомнившись от ужаса)
Фокий:
Народу еще много
Не тронула чума
И думали – дорога
Им в Кремль всего одна,
А престарелый воин
Их побоится тронуть,
Никто не догадался –
Судьба уж решена!
Собрал Еропкин всех,
Кто службу нес исправно
При бунте окаянном,
Чурался тех потех,
Которыми смущали
Солдат бунтовщики.
Кремлевские ворота-
Четыре главных входа-
Еропкин крепко запер
Запорами и пушками
Огородивши Кремль.
Тех, кто валялся
Пьяным,
Преступных, окаянных,
Вязали и бросали
За стену в город, вон,
Другим же приказали
Не рваться на рожон.
В толпу пришел Еропкин
На площадь, где торги,
Он говорил народу:
«Чума нас косит много,
Зачем еще нам смерти,
Зачем нам гнев господен
Над головой нести?
Злодействами не множьте
Вы тяжкие грехи!»
Народ его не слушал,
Кричал «С коня-то
Спустим!
Ты душу береги!»
«Ну, вы же дураки!-
Вскричал Еропкин
Гневно, -
Вот выстрелю, поди,
Из пушек, погоди!»
Народ не слушал старца,
Попер на Кремль стеной,
И ядра тут помчались
У всех над головой.
Ну, а народец
Глупый
Подумал: «Вот так штука-
Нас ядра не берут,
Не зря, вишь, мы молились,
От пушек откупились
Свечою Богоматери -
Стоять мы будем тут!»
Решительно наперли
На стены москвичи,
И ядра вновь посыпались
На головы – ищи
Там ноги, там кишки!
Оторванные головы
Катились - кочаны,
А еще шустры пули –
Свищи, свищи, свищи!
Так старенький Еропкин
Остановил весь бунт,
И враз чума устала,
Избавила от пут
Смертельных город
Знать, утолила голод.
(Теща Болотова встает с дивана и радостно говорит):
Так кончилось поветрие?
А знают ли соседи?
Им надо сообщить,
А то сидят по домам,
Голодны и убоги,
Но слава Богу,
Если пришел
Чуме конец!
(Уходит из гостиной. Болотов с тревогой смотрит ей вслед, но продолжает слушать)
Фокий:
Затем Еропкин приказал
Сыскать злодеев
Страшных
И для Москвы опасных -
Убийц архиерея:
Василия Андреева
И Дмитриев-купца.
Поймали всех, скрутили,
И плац-майора тоже
В избушке отловили,
И всем петлю накинули,
Веревочку намылили,
Повесили над кровью
Архиерея божьего,
Толпе ж не разрешили
Присутствовать при этом,
Наказано злодейство,
А люди – по домам!
И вот – дзинь-
Колокольцы
Дорожные слышны,
Встречает друг-Еропкин
Орлова в злой тиши
Усмиренной Москвы.
Григория Орлова
Нам шлет Екатерина,
Чтоб воевал и бунты,
И нечисти чумные,
Чтоб заново отстроил
И церкви, и домы.
С сих пор дома рядами
Все встанут в городах,
И храмы на могилах
На братских возводили б,
Веками же молитвы
Вознес бы в них народ -
Молил бы о спасенье
От мировых невзгод.
(Неожиданно прерывая рассказ слуги, Болотов обращается к жене, которая только что родила, мучаясь трое суток, отчего в волнении совсем почти потерял силы и ее муж. И вот, еще не оправившись, она переживала новое сильное потрясение, слушая рассказ Фокия)
Болотов:
Где маменька,
Супруга?
Куда ушла так шустро?
Пойти бы поискать,
Боюсь, пришла беда…
Вы знаете, вчера
Пришел приказ
О карантинах –
Не велено пускать
Чужих,
А коли прибегут,
То запирать
В овинах,
Со строгостью держать,
Палить костры,
Огнем людей спасать.
А, маменька, увы,
Опять все по гостям!
(Слуги бросаются искать тещу Болотова. Но ее нет. Дворня сообщает, что она уехала погостить в соседнюю усадьбу к приятельнице Полонской, поскольку там нет чумы. Болотов в отчаянии собирает дворовых и крестьян и велит им всем запереться в усадьбе и никого не пускать, а двоим слугам ждать возвращения тещи на пригорке далеко за домом)
Сцена вторая
Усадьба агронома Болотова. Слуги вводят в гостиную тещу Андрея Тимофеевича, она еле тащится, опираясь на руки дворовых мужиков.
Болотов (язвительно):
Гощенье вам
Пошло на пользу,
Да, вижу, не несут
Вас ноги,
Аль оступились на пригорке?
Теща:
Попала, зять я в переплет,
Всех погубила,
Меня соседка, видно,
Заразила,
Она сбежала из Москвы,
А я того не знала,
Но здесь же обнадежили,
Что нет уже чумы,
Что наш герой Орлов
И генерал Еропкин
Заразу победили…
Но поглядите –
Красная нога -
Это – чума?
(Снимает чулок и показывает Болотову. Тот разглядывает красное пятно и без сил опускается на стул)
Болотов:
Надеюсь, это рожа,
От вашего испугу,
Но, маменька,
Возможно
Нас всех вы погубили.
Крестьяне же не дураки,
Они – проныры -
Конечно, знают,
Где вы были
И что дадите им
С ноги…
Супруга Болотова:
Убьют нас мужики?
Болотов:
Вполне возможно.
Вот видите – одна
Неосторожность,
И нам конец!
Вы, маменька,
Наслышаны про бунт
В Москве:
Хотя там перевешали
Злодеев,
Но мы-то это сделать
Не успеем,
Когда окажемся в петле.
(Смотрит с тревогой в окно)
Уж дворня что-то затевает,
Кучкуется
И с Фокием все обсуждает –
Наверное, считает,
Что безопаснее для них
Нас будет утопить!
Посмотрим…
А только что
Наш Фокий
Так сострадал
Убитым горько!
А нас, наверное,
Готов убить -
Своя рубаха
Ближе к телу!
(Кричит в окно)
Ну что там,
Что за собрание у вас?
(От дворовых выступает один мужик и говорит угрюмо)
Мужик:
Не можно оставаться
Нам
В усадьбе,
Где поселилася зараза,
Уйдем мы сами,
Вы – оставайтесь,
И сами заражайтесь
От вашей тещи
С гнойными ее ногами!
Болотов:
Не ври, если не знаешь,
Нет гноя у нее,
И не больна,
От страха отнялась нога,
Вот и хромает!
Но вас я понимаю –
Коль так хотите –
Уходите!
Но знайте,
Голод вас настигнет –
Быстрее, чем чума!
Идите…
(Закрывает окно и говорит жене и теще):
Пусть лучше убегают,
Чем всех нас тут забьют
Камнями!
(Снова смотрит в окно, поворачивается к жене и теще и сообщает):
Вижу, раздумали
Бежать,
Боятся осенью в лесах
Оголодать,
А вы уж, маменька,
Старайтесь не хромать
И дворню больше
Не пугать,
И, может быть,
Останемся мы живы.
Теща Болотова (с надеждой)
Так это – не чума?
Болотов (угрюмо):
Как знать!
ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ
Сцена первая
Убогий дом на Подоле в Москве. Здесь живут две сестры – Ольга и Варвара. Ольга солдатка, ее муж воюет с турками. Варвара лежит на лавке, она больна. Ольга не выходит на улицу, и обе они скоро умрут от голода. Вдруг за окнами мелькает тень, и в дверь кто-то стучит. Ольга со страхом открывает и едва не падает в обморок – перед ней стоит чудовище в черном промасленном балахоне.
На голове у него колпак с маской с длинным птичьим клювом. Это мортус – один из тех каторжников и висельников, которых выпустили из тюрьмы собирать чумные трупы с московских улиц. Он срывает с себя балахон, отбрасывает его подальше, под ним – муж Ольги – Илья, мобилизованный на войну с турками. Ольга хочет закричать, завыть, но Илья закрывает ей рот и вталкивает в дом, сам спешит за ней и плотно закрывает дверь, обитую старым рваным тулупом.
Илья:
Ну, еле добежал –
В Москве пожар,
Из пушек расстреляли
Весь народ,
Который в Кремль попер,
Катились головы
Навстречу мне,
Летели руки, ноги,
С чумными трупами
Смешалось все,
А крови, крови – столько
Не видел я и на войне!
(Осматривает избу и спрашивает):
Что чисто, будто для
Покойника готовка?
(Видит на лавке сестру жены, которая мечется в жару. Отшатывается обратно к двери)
И тут чума?
В родном дому,
Выходит,
Пропадаю я!
Ольга:
Три дня
Горит,
А к вечеру помрет.
Все свечи я пожгла,
Молясь – не помогло.
Вот-вот уж отойдет.
Илья:
Какая девушка была!
Уж скоро бы сыскала
Жениха,
Но тут нежданная
Свекровь пришла –
Чума!
Но если третий день –
То почему бубонов
Нет на ней?
А ну-ка, поверни
И посмотри…
Ольга (переворачивает сестру и внимательно оглядывает ее, заголив смертную рубаху):
Чиста спина,
И грудь, и пузо,
И ноги-руки –
Видишь сам.
Илья:
А не ходила ли
На речку полоскать?
Ольга:
Ходила,
Как раз три дня назад.
Илья (задумчиво, присаживаясь на лавку рядом с печью):
А, может, нам
Ее отдать?
Ольга (тревожно):
Кому?
Да в гошпиталь,
Откуда я сбежал,
Переодевшись в мортуса,
Сначала-то поймали
И в каторги чуть не сослали,
Ну а потом приказ пришел –
Всех мортусов помиловать
За то, что от чумных
Дороги очищали.
Потом приехал граф Орлов,
И доктора сказали,
Что он велел платить
По пять рублев за
Баб больных,
По десять же – за мужиков,
Которых семьи сами
И откажутся скрывать
О отдадут на милость
Докторов.
Ольга (задумчиво):
Такие деньги!
А нам без хлеба –
Помирать…
Илья:
Ну что,
Решим отдать?
Корову купим,
Лошадь,
Авось, поднимемся
Опять!
Ольга (решительно):
Нет, умрем с сестрой
Мы вместе.
А ты беги назад,
Спасайся,
Да хлеб возьми
Там на столе
Под полотенцем-
Последний,
Хоть ты будь жив!
(Илья сидит молча на лавке, потом достает из-за пазухи свой хлеб, который прихватил в госпитале, и кладет его на стол. Лезет на холодную печку и засыпает, шепча):
Илья:
Не угадаешь,
Где страшней –
Везде чума,
Еще стреляют
И каторгой грозят,
Кругом все умирают,
Других же убивают
Без всякой жалости,
Куда бежать –
Уже не знаю…
Сцена вторая
Наступила ночь. Варвара тяжко стонет, Ольга сидит рядом и вытирает ей мокрое от горячего пота лицо. Сама, как неживая, раскачивается взад и вперед. И чем скорее наступает ночь, тем сильнее раскачивается Ольга и что-то бормочет. Илья испуганно смотрит на нее с печи, думая, что и она подхватила заразу. А Ольга уже обвывает почти неживую сестру.
Ольга:
Где ты, батюшка,
Где ты матушка,
На кого вы нас
Покинули,
Сами в чаще от медведя
Сгинули,
Повезли муку
В дальний скит,
Обещали пряников,
А вернулись
В черных ящиках,
Нет теперь у нас
Ни коровушки,
Ни лошадушки,
И соха стоит сиротой,
Как на кладбище…
Илья (окончательно проснувшись, окликает Ольгу):
Ты посмотри опять,
Не вышли ль волдыри?
Да у самой-то ли не жар?
(Ольга не откликается. Она еще сильнее раскачивается и голосит. Илья бы давно сбежал из дома, но бежать ему некуда – поймают, пошлют на виселицу, так лучше уж рядом с женой помереть самому. Так он размышляет, и сон снова сморил его на холодной печи.
Вдруг он очнулся от шума и увидел, что Ольга стоит посередине избы совсем голая, а в руке держит палку с намотанной на нее тряпкой и пытается поджечь ее от лучины – свечей больше не было. Когда тряпка занялась, Ольга бросилась вон из дома. Илья с ужасом наблюдает за женой. Слезает с печи и идет за ней)
Сцена третья
Двор рядом с домом Ольги и Ильи. Крадясь за женой, он видит, как она обегает кругом дом с горящим факелом. Потом, бросив его, ухватилась за оглобли, привязанные к старой деревянной сохе, как лошадь, впряглась и потащила соху за собой вокруг дома. За сохой тянется мелкая борозда. Илье и жутко смотреть на жену, и помочь хочется. Он понял – опахивает она свой двор от нечистой силы, и кинулся к сохе, взялся, подтолкнул. Ольга пошла быстрее. В темноте белели ее голые ноги и спина. Луна обливала их желтым мертвенным светом. Ольга гнулась к самой земле, казалось – вот-вот спина ее переломится. Но она все-таки заключила в круг борозду и выпряглась из сохи. Шатаясь от изнеможения, пошла в дом.
Сцена четвертая
Изба. Ольга, за ней Илья устало входят в дом. Вдруг Ольга падает на пол, начинает кататься и кликать. Илья все ждет, когда жена встанет. Но та кликает все громче, изо рта у нее пошла пена. Он постоял-постоял, вышел в сени, нашел старые вожжи и вернулся с ними в избу. Жена все кликает.
Илья (наклоняясь над Ольгой):
Свяжу-ка
Руки ей
И ноги,
А лучше
Обмотаю всю
Вожжами,
Так, может, успокою,
Уж больно страшно
Мне и дома,
Как будто мир весь
Сдвинулся с ума
И грянул конец света –
А все чума,
И за каки таки грехи
Москву-то разгромила?
Вот знать бы…
Мне Ольгу на полати
Поднять бы,
Дотащить,
Наверное, не хватит сил,
Тащить-то надо –
На земляном полу
Жена скончается к утру.
(Тащит Ольгу к лавке и кое-как взваливает ее туда. Садится рядом и тяжело дышит):
Совсем ослаб,
Оголодал,
Неделю мертвяков таскал,
Хоть хлебушка поесть,
Помру – так сытым.
(Берет со стола хлеб и ест. Подходит к Варваре и рассматривает больную, которая вдруг затихла и спокойно дышит)
Илья:
Ну что за чудеса –
Ведь девка, видно,
Ожила,
Налью - ка ей водицы,
А жена?
Как бы она не померла,
Как бы нутро не сорвала
Сохой,
Пахала по-мужицки!
(Подходит к Ольге, ощупывает ее)
Да нет, пока жива.
Однако помогла соха?
Вот что придумал я.
Как встанут обе,
Двинем в дальний скит,
Куда мой тесть возил муку.
Конечно, там он и погиб,
Но все-таки рискну,
Уговорю жену
С Москвы уйти,
И от чумы,
И от народа злого,
От каторги,
От виселицы,
Господь меня прости,
Как звери спрячемся
В глуши,
Нет выхода у нас другого.
Как ночь настанет снова –
Нам идти!
Мой страшный балахон
Укроет нас троих,
Так и пройдем мы
Из обезумевшей Москвы!
ДЕЙСТВИЕ ДЕВЯТОЕ
Сцена первая
1775 год. Зима. Женева. Дом Ивана Ивановича Шувалова, когда-то фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Но уже много лет он в опале у Екатерины Второй, и живет в Европе, однако, выполняет ее различные поручения. Шувалов сидит за большим письменным столом и с интересом перебирает какие-то бумаги. Одна из них вызывает у него улыбку.
Шувалов:
Прислали мне памфлет,
Наверное, чтобы утешить –
Из России.
Без подписи, но почерк
Узнаю…
(Читает)
Шаткий трон Екатерина
Оперла на Салтычиху,
И подпорка
Так сильна,
Что на века
Для России выгодна.
Очень страшная гражданка,
Атаманам атаманша,
Лупит палкой крепостных,
Кудри рвет, сжигает их,
А еще ночами
Разговляется мужами,
Бабами закусывает,
И кишкам все нипочем-
Вот какая сука-то…
Показала ей, злодейке,
Столь суровой лиходейке,
Государыня мать Кузьки,
Посадивши у Кремля
На цепях в кусках дерьма,
Что народ в нее бросал
И убийцей называл,
Живодеркой, выродком,
Не женой – мущиною,
Страшною б...диною.
А как только посадила,
Вдруг чума Москву скосила,
Сколь народу полегло,
От чумы и от бунтов!
Заодно убили палкой
Неповинного Амвросья,
Туркам битву уступили,
Пугачева расчленили
Там, куда бросали гости
По билетам Катерины
В Салтычиху-балтычиху
И Высоцкую дьячиху
Чирьями, булавками,
Даже бородавками.
Салтычиху упекла,
И поместья раздала -
И детей не пощадила
Добрая Екатерина.
А ведь царственных кровей
Дети Салтычихи – ей!
Милославских то потомки –
Значит, в руки им – котомки,
Остальные все молчи,
(Цыц про Немировича!)
И пощады не проси -
Как Иван Антонович,
Будете заточены
В страшный-страшный равелин,
Где сидел совсем один
Отрок невиновный,
Внук Ивана Пятого
И Прасковьи Салтыковой
Тетки Дарьиных детей…
Кто же все-таки злодей?
Катерина тащит трупы
В церкви громко отпевать,
И за ней плетется тать,
Кобельки тусуют власть.
Где же трупы Салтычихи?
Не отпеты, не зарыты,
Нету ран и лысин страшных
От злодейкиной руки,
Кто убийца? Тут пойми…
Та, что мужа убивала,
Что племянника распяла,
Неповинна и пьяна -
Матушка Катрина
Всем волкам волчина.
Та же, что молилась Богу,
Спрятана в подвал глубокий,
Нет оттуда выхода.
Но зато покой на троне,
А уж страху-то в придворных!
Натерпелись молодцы
И запутали концы
В родоводах по приказу
Катерины кобельков.
Чтобы духа Милославских
Не было у камельков
Во дворцах,
В поместьях важных,
В вотчинах больших отцов.
И Нарышкины-то тоже
У Катрины не в чести:
Помнить всех – себе дороже,
Всех под трон:
«Молчи, молчи!»
А подпорка оказалась
Очень прочной навсегда,
Нагнала старуха страху
На далекие века.
Барин – Бог, кричит: « Молчи!
Языком не блекочи,
А то,
Изведу тебя в говно».
Шувалов (откладывая листок с памфлетом в сторону):
Так грубо, злобно,
Но понятно –
Опять бесчинствуют
Аристократы,
И в яму хоть кого
Ни посади,
Ведь не уймется ни один!
Но правда
Есть в грубейшем
Сем памфлете,
И некуда от нее деться!
Последняя чума в Европе
Упала на Москву,
В ней завершила
Страшный ход
Навечно.
Но почему же избрана
Была
Москва
В России,
Которая уж бедствие терпела
От Осман
Тогда –
Ведь шла война,
Которую Екатерина
Объявила
И так уверена была,
Что сразу бы
И победила
Но нет…
Победу проиграла
Страна, которую
Она околдовала.
Но колдовство не помогло,
Хотя
Перед войной
(И кто бы понял!
Церковь поняла,
Но, как обычно,
Промолчала…)
Екатерина жертву принесла,
Поставив у позорного столба
Живое чучело
Убийцы Салтыковой.
Ну а она сама?
Убивши без пощады
Двух императоров законных,
Судила и казнить
Была готова
Ту, что крепостных секла.
Добра ты, матушка, добра.
Но почему семь лет
Ты следствие вела
Против убийцы?
Не потому ль,
Что прятала дела лихие
За спину Салтычихи,
Пока помещицу совсем
Не извела,
Но как возвысилась сама!
И вот итог – живая кукла
У столба
Среди Москвы,
Народ клянет не человека-
Чучело,
Которое вместо себя
Поставила Екатерина
У глаз людского гнева,
Тем с себя сняла
Языческим обрядом
Превращенья
Грехи и грязь души и тела.
И так «очистившись»,
В войну с османами пошла,
Но Бога не обманешь.
Игру императрица
С дьяволом вела,
Масонские мы эти штуки знаем,
И… проиграла!
Как видно, Катенька
Не все учла.
Как и ее мать, когда
В Россию в жены
Отдавала
Не девочку, а чучело,
С облезлой головой,
Паршой покрытыми руками,
Всегда закрытыми
Перчатками и париками.
Но те, кто сватали –
Видали этот ужас.
И видел в детстве Петр,
И в памяти он нес
Сие ужасное созданье.
Хотя в Россию наш
Посол привез
Совсем иное существо –
Кого – не знаю!
На голове копна волос,
А руки, плечи чисты
И лицо красиво.
Конечно, маменька Фике
Не обошлась без колдовства,
Теперь картина сносная была.
И потому Елизавета принуждала
Этого мальца
Ложиться спать с Екатериной,
Она свела его с ума,
Он, видно, прикоснуться
И не мыслил
К той, которую запомнил
С детства страшной крысой.
Вот почему он вешал
Крыс,
Бросая их жене в постель.
Она же страшно отомстила!
Но что забавно – объявила,
Будто убийца Салтыкова…
Лыса!
Когда же родила в Москве,
Сославшись на расстройство
В животе,
То все в толпе кричали,
Что Салтычиха родила
В тюрьме,
Сойдя с ума
И спутавшись с солдатом!
Что только Катерина не плела,
Всю грязь свою валя
На ту, которая сидела
В яме!
(Задумчиво смотрит в окно. Тяжело вздыхает и продолжает говорить сам с собой)
Сюда, в Женеву,
Она слала Вольтеру
Такие сладкие
Рассказы про крестьян,
Сама ж сгноила
В диком рабстве их,
Помещикам позволив
Своих рабов считать
Зверями.
И продают их,
Без жалости все семьи
Разлучая,
Проигрывают в карты
За долги,
Секут,
На каторгу ссылают
Стариков,
Что б в рекруты
Там молодые не попали,
А старики в дороге умирают!
Помещики же право
Первой ночи строго
Соблюдают,
Будто вернувшись
В средние века!
Все это было, есть,
Все это с нами!
Пока же следствие
Пред всеми людоедку
Обличало,
Чтобы народ отвлечь
От тягостных печалей,
Екатерина кончила Ивана,
Второго императора
Законного
За пять своих блаженных
Лет
На русском троне!
В природе
Все рожденья –
Божья тайна.
Иван Шестой был Вельфом
Из древнего германцев рода,
Протестантов,
Владельцев Брауншвейга,
Потом – Ганновера,
Вассала Лондона.
Но Вельфы родили
Властителей Британии –
Георгов,
Не очень-то державшихся на троне,
Пустивших демократов
Во дворец,
Едва не положивших монархии
Конец.
Но слабость Вельфов
Была Британии на пользу:
Пришел капитализм на верфи –
Оттуда загулял по свету.
Ивана внучка Анна,
Дочь Катерины Салтыковой -
Такая пытка ей за что?
А вот за то,
Что родила наследника
Аж трех престолов!
Ганновера, России, Англии.
Ганновер – ладно,
Он – вассал Британии могучей,
Но две других державы
Нацелили оружье
Друг против друга
В той войне,
Которой не было конца
Семь лет,
В которой Фридрих стал Великим,
А Англия Канаду забрала
И Индию,
Такие вот дела.
А что взяла Россия?
Еще при Лизавете-
Владения на Западе
В Восточной Пруссии
И Кенигсберге.
Да, поживились все
Великие державы,
Но тут встал на престол
В России Петр,
Увы, не Первый, не Великий,
Хотя Нарышкин
В малой доле,
Но все же немец боле.
Отдал победу дяде он
И земли отвоеванные
Тоже,
А сам усоп
Несчастным сном
От табакерки в Ропше.
И тут взошла Екатерина
На русский трон -
Иван мог стать
Желанной пешкой
В любом раскладе внешних дел,
Но, видно, Бог не захотел
Нечеловеческих мучений
Для Ивана,
Законного царя России,
Наследника престолов
Европейских.
Мученья прекратил Мирович
И отлетела душа Вельфа
Далеко-далеко,
Где рыцарство извечно…
А что же Анна,
Мать?
Скончалась в родах
Четвертого после Ивана
Из рода Вельфов.
Всего же пятерых наследников
Трех государств
Произвела на свет принцесса,
Чей был удел - и слава, и правленье,
Но жизнь закончилась в мученьях
От главного предназначенья –
Рожать царей.
Екатерина, Лизавета,
Петр и Алексей
Еще пожили,
Но в изгнанье.
Никто не жаждал
Принимать
Семейство Вельфов,
Рисковать
Возникновением династии
В Европе.
Но Дания их приняла,
В конце концов, туда,
Где призрак Гамлета
Бродил, ликуя
За отомщенного отца.
Иван Шестой еще не отомщен
Сполна:
Россию потрясла чума,
А пугачевщина
Победу отняла,
Заставив мир с османами
Через шесть лет писать,
Когда казна совсем
Опустошена,
Но все ли испытания
Прошла
Страна?
Кто знает!
Но что же Англия затосковала?
Там, на Олимпе, все не так,
Как думают внизу.
Ведь Вельфы сеяли войну
Семь лет:
Во власти ценности иные,
За ней не виден человек.
Но забывают на Олимпе,
Что власть от Бога – по лимиту,
Что десять правил от Христа
Написаны одни на всех,
И с чистого листа
Не надо начинать из века в век.
ДЕЙСТВИЕ ДЕСЯТОЕ
Сцена первая
1777 год. Лето. Усадьба Троицкое под Москвой, бывшее владение Дарьи Николаевны Салтыковой. С 1768 года его хозяин Борис Михайлович Салтыков, писатель, родственник осужденной помещицы и опекун ее детей и имения. У него в доме гость – землемер, брянский помещик Николай Андреевич Тютчев. Они сидят в креслах в той самой комнате, откуда в 1762 году бежал от Салтыковой землемер к соседям Панютиным, родственникам его будущей жены Пелагеи.
Тютчев:
Вот, девять лет прошло,
А будто бы вчера…
Но, вижу, все в упадке!
Салтыков:
Да, я хозяин – никуда,
Я ведь писатель,
Поместье это –
Мне обуза.
Прослышал, возвращается
Шувалов,
Теперь он вышел из опалы,
Приближен снова
Ко Двору,
А я в Женеву поспешу,
Продолжу там
Свое писанье.
Поэтому усадьбу продаю.
Тютчев:
Ну что ж, я покупаю,
Да только цену-то не
Задирайте –
Я ведь знаю:
Досталось вам поместье
Даром…
Салтыков:
Да, было взято за долги,
Какие там торги,
Отсюда все бежали,
Да что рассказывать –
Вы знаете все сами,
Поскольку сами и бежали…
Тютчев:
Бежал в Овстуг
Из рая,
А там убогий домик
Стал спасеньем
Мне и жене
С ее двадцатью душами.
Салтыков:
Но нынче их у вас,
Как говорят,
Две тысячи.
Вот это состоянье!
И, слышал я,
Вы дом в Москве
Купили
У самого Иванова
Монастыря…
Тютчев:
Все эти слухи верные,
Все так и есть.
Захочешь помолиться –
Рядом церковь.
Торговые ряды в Кремле,
Богатые старинные палаты –
Об этом я мечтал
Когда-то,
Теперь не снится это мне,
Как было в Брянске,
Теперь я снова здесь,
В Москве,
С семьею и богатством.
Теперь Овстуг вы не узнали б,
Имение по-настоящему блистает
Красотой.
Но Троицкое меня манит
Всю жизнь,
В нем что-то есть такое…
Салтыков:
А многие боятся
В имении проклятом жить,
Мерещатся им трупы
Тут в овраге,
А по ночам здесь будто
Бродят привиденья
И ищут людоедку,
Чтоб убить!
Тютчев (смеется):
У вас, писателей,
Одно воображенье,
Рассказывать про чудеса –
Вот ваше назначенье.
Хозяину ж
До сказок дела нет,
Нет времени на их
Прочтенье.
Салтыков:
Продам я вам именье
И на досуге
Обдумаю ваши слова
В Женеве!
Так сговорились по цене?
Тютчев:
Вполне.
Салтыков:
Тогда прощайте
И строить рай ваш начинайте,
Но, слава Богу, не при мне!
Покончено с именьем,
С опекунством,
Меня Европа ждет,
Там все забуду!
Тютчев:
Прощайте!
Я ж Троицкое строить буду
Для сыновей и внуков!
И вскоре среди
Известнейших дворян Москвы
Прославится поместье
Тютчевых!
Занавес.