Он был стар. Но у него был молодой двойник,
Который ему в печёнку проник.
Она тоже - не молода, правда - никто не знал, сколько ей лет...
У неё в душе пела скрипка, у него - тихо звучал кларнет.
Вместе им было хорошо слушать шелест листвы,
Строить воздушные замки и возводить до небес мосты,
Ждать прилёта птиц в сады и в леса по весне,
Смотреть (каждый в своё окно) - как падает тихо снег.
Их мир (каждый в отдельности) был чем-то похож на скит,
Туда проникнуть не мог никто, даже простой москит.
У него на кресле лениво мурлыкал кот,
Который лишь по весне - изредка брал аккорд.
У неё тоже кошка лениво мурчала на старом кресле.
Она кормила её индейкой и нежно звала Олесей:
- Олеся сегодня скучала и от скуки драла обои...
- И мой тоже - совсем обнаглел, ну, просто, такой разбойник!
Представляешь себе, до чего докатился, подлец -
Стоило мне отвернуться, как он стырил со стола зельц...
... И дальше беседа текла рекой почти ни о чём,
Но он был её пациентом, а она - так сказать, врачом.
Конечно, никто не заставлял её слушать весь этот бред....
Но она слышала не слова, а то, как тихо звучит кларнет...
Когда он появлялся - в душу вливался бриз...
Но однажды у ней самой случился сердечный криз...
Он без неё долго и невыносимо страдал,
Находясь не только с собой - и с миром всем не в ладах.
Но она была в другом городе или в других вселенных...
- Господи, услыши молитву мою... Призре на молитву смиренных! -
Губы его шептали, пока он почти засыпал.
Ему снились далёкие страны - Индия или Непал,
Города, на которые словно наложено было кем-то табу -
Может, Сеул... А может, Венеция или Стамбул...
Но однажды она вернулась в его опустевший мир.
Он долго молчал - не мог ничего сказать, сидел и нервно курил...
А потом нашлись все слова - и речь потекла ручьём,
Но только теперь - она была его пациенткой, а он - её нежным врачом.