Над Бельвуарским замком ночь темна,
Спят звёзды в мягкой облачной перине,
Лишь слабый свет из одного окна
Мерцает маяком по всей долине.
Бумага, перья, свечи на столе,
Великой тайны плотная завеса.
В камине закопчённом, в полумгле,
Трещат поленья Шервудского леса.
Перо в руке, склонилась голова
В миг просветленья в творческом порыве,
Бессмертных слов изящная канва
Нисходит свыше строчкой на надрыве.
Ещё в один проникновенный том
За мигом миг слагаются творения…
«Элизабет, послушай, только что
Удачных строк мне было озарение…»
«Читай, мой милый, слушаю тебя…»
Устроившись уютно у камина,
Она взглянула, трепетно любя,
Боготворя желанного мужчину.
И потекла за строчкою строка,
Которой суждено парить над миром,
Пронзить пространство, пережить века,
И автора возвысить до кумира.
«Как хорошо, мой Роджер, Боже мой!
Что всё вокруг сравнится с этим слогом!..
Но почему так грустно, дорогой,
К чему здесь ощущение итога?»
«Элизабет, ты видишь, болен я!
Я чувствую, немного мне осталось,
Тьма заберёт безжалостно меня
В свои владенья; сбросит с плеч усталость».
Глаза Поэта осветились вдруг
Мерцающим потусторонним светом,
И стало как-то призрачно вокруг
И всё ничтожно пред лицом Поэта.
Остановилось время на часах,
Услышав крик души, с прощаньем, с болью,
Но теплота в глазах их, а не страх
Ночь осветила вечною любовью.
«Мой милый, ты уйдёшь, и я уйду!
Что без тебя весь этот мир тревожный!
Всё пополам, и радость, и беду…
Лишь только так в любви прожить возможно!
Нам памятник – рождённые слова,
Что помнят и моё прикосновение.
Пусть нашу тайну воскресит молва,
Ключом к разгадке сохранив творения.
Мой милый Голубь, крыльев твоих взмах
Вспять повернул всемирные потоки.
Весь этот мир застыл в твоих стихах,
Где рифмы – небеса, свет Солнца – строки!»
Сгущалась ночь над графством Лестершир,
Не зная о величии столетия.
Не спали двое, спал подлунный мир,
Смакуя сны, не грезя о бессмертии.
К этому стихотворению необходимы пояснения.
Уже более двух столетий существует так называемый «шекспировский вопрос». Его породили многочисленные сомнения в том, принадлежат ли гениально написанные произведения, восхищающие человечество уже четыре века, актёру театра «Глобус», ростовщику из Стратфорда Уильяму Шекспиру, а, точнее, Шаксперу, как записана его фамилия при крещении и погребении, или это величайшая в истории литературы мистификация.
Я придерживаюсь «антистратфордианской» версии. Действительно, не может возникнуть столько несоответствий на пустом месте. Как говорится, нет дыма без огня. Не буду распространяться на этот счёт. Существует огромное количество научной литературы, досконально описывающей аспекты данной проблемы. Выскажу лишь свои внутренние ощущения, которые всё более укрепляются, чем больше знакомлюсь с заинтересовавшим меня вопросом.
Основными доводами сторонников «стратфордианской» версии является то, что некоторыми коллегами по театру Шакспер воспринимался как драматург и поэт, но мистификация на то и мистификация, что она задумывалась не только для потомков, но и для современников.
К настоящему времени насчитывается уже более семидесяти претендентов на авторство произведений Шекспира. И этот список будет пополняться, так устроено пытливое человечество.
Существуют достаточно правдивые версии, а существуют и откровенно фантастические, надуманные. Но одна версия, считаю, абсолютна.
Когда я познакомился с биографией одного из претендентов на авторство, Роджера Мэннерса, пятого графа Рэтленда, сразу возникла уверенность: вот он, настоящий Уильям Шекспир, «потрясающий копьём». Существует большое количество доводов в пользу этой гипотезы. Приведу лишь три из них. Прозвище Роджера Мэннерса в пору его студенчества в университете Падуи было как раз «Потрясающий копьём». Он учился вместе со студентами из Дании, которых звали Розенкранц и Гильденстерн. Добавления во втором издании «Гамлета», касающиеся описания королевского замка Эльсинор, появились после посещения Дании графом Рэтлендом с посольской миссией, в том числе была уточнена транскрипция написания имён его приятелей - студентов.
По-моему, этих трёх фактов достаточно для того, чтобы с полной определённостью сказать, кто есть кто. Особенно важно, по-моему, то, что молодой студент Мэннерс учился вместе с Розенкранцем и Гильденстерном. Скажите, не самые ли близкие друзья остаются в наших сердцах со студенческих лет? Кого, как не добрых приятелей юности захотелось увековечить Рэтленду в своём произведении? Зачем придумывать имена, когда они уже есть, и это не абстрактные образы, а живые, близкие люди?
Чем дальше углубляешься в изучение вопроса, тем яснее прорисовывается вся картина жизни этого гениального человека. Но жизнь его нельзя рассматривать обособленно от жизней других великих людей, его окружавших. Это, прежде всего, Фрэнсис Бэкон, Елизавета Сидни – Рэтленд и Мэри Сидни – Пембрук.
Когда задумываешься о судьбах этих людей не по отдельности, а совокупно, как бы представляя их единым целым, всё встаёт на свои места: и раннее зрелое начало творчества Роджера Рэтленда, и гениальные стилистические находки автора, и тайный смысл, заложенный в сонетах, которые он сочинял на протяжении многих лет, и безупречная редактура его произведений.
Фрэнсис Бэкон, философ, учёный, историк, литератор, государственный деятель, был на пятнадцать лет старше Роджера Мэннерса и являлся его воспитателем. Вот кто мог дать толчок к творчеству человеку с ярко выраженным литературным талантом, вот кто сумел направить этот талант в правильное русло. Вот кто мог редактировать первые опыты своего ученика: поэмы «Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция», носящие эротическую направленность. А когда ещё, если не в шестнадцати – семнадцатилетнем возрасте писать на эти темы?
Поэтому благодарный ученик и зашифровал имя Учителя и кумира в своих поздних произведениях, что в то время было принято среди рыцарей ордена розенкрейцеров, к которому оба имели прямое отношение.
Голубь и Феникс. История великой любви, но не придуманной, как «Ромео и Джульетта», а настоящей, реальной, закончившейся также трагично. Елизавета Сидни - Рэтленд была супругой поэта. Но она была и самым верным его другом, первым читателем его произведений, их редактором, а, возможно, и соавтором. Дочери великого английского поэта Филипа Сидни и племяннице талантливейшей Мэри Сидни – Пембрук, «подхватившей копьё» из рук гениальной четы и подготовившей Первое фолио, незаурядные литературные способности могли передаться на генетическом уровне.
Они творили вместе, и это было великое творчество. Они ушли почти вместе, видимо договорившись об этом ещё при жизни. Она последовала за ним в небытие, чтобы их творчество воскресло как птица Феникс. Она легла в землю рядом со своим Голубем, навсегда, навечно объединившись в единое целое. Их наследие и стало памятником любви, неважно под каким именем. Так они решили, так есть и так будет!