Вы когда-нибудь видели, как кляксы по ночам выбираются из чернильницы?
Это бывает ближе к двенадцати, а иногда - к одиннадцати.
Обтянутые угольным латексом, облитые лакировкой,
А иные - в волановых платьицах и готических драпировках.
Цепляясь за узкое горлышко пальцами, они выползают и забавно так жмурятся,
Озираясь опасливо ("вдруг ещё спалимся?!") в серебристом мерцании лунного люрекса.
А одна из них, самая толстая, обязательно плюхнется и гулко покатится...
"Соберись!" - поднимут её за волосы, "пошевеливайся, каракатица!"
Эти кляксы похожи на кляузы - такие же длинные и несуразные,
Или гладкие овальные ляпсусы, что рождаются быстро и сразу.
Они похожи на медуз, только чёрные. Нефтяные, искристо-сланцевые.
Переливчатые, чуть золочёные, сошедшие с обложки ночного глянца.
За ними можно наблюдать только искоса, или спящим прикинувшись в кресле.
И не вздумайте подбираться близко, иначе картина немедленно треснет.
Тогда с криками "спасайся, полундра!" они снова исчезнут в чернильном мраке.
И в зыбком свечении лунном подумаешь: померещится же, однако.
А последняя, самая толстая, обязательно застрянет поперёк бутылки,
Завывая истошным голосом, награждаемая подзатыльниками...
Вы когда-нибудь видели, как с хитрыми лицами выбираются из чернильницы кляксы?
Это бывает ближе к одиннадцати, но чаще всего - к двенадцати.