Врубелю
Всё - камень и резец, всё - грань его и тайна,
и каменна сирень, и каменен венец
у лебедя,
и демон театрален,
и Всадник - камень,
камень есть беглец
из неподвижности, из - тишины.
Есть меч
для сна пророческого в разукрашенной шкатулке.
Бездонная печаль хранится в камне гулком -
двум горним рекам здесь приказано
- Не течь!
Очам двух чудных рек: ребенка на ковре,
и лебедя -
в её обратном взгляде.
Они уходят в подземелье.. и всеяден
здесь только Пан, как корень,
сам - себе.
Зрачками Пан сверлит бытийства сонный блуд
до сини ясной.
О, безумство всех растений!
Безумство глаз,
...а тело унесут...
Забелы голос, но невидима за тенью..
Жизнь по Врубелю
Все эти лоскуты по ветру:
зигзаги, скалы,
мох, бархат, цвета километры, -
как я устала,
от серпантина - мусор слова
в скале и в куще,
как с карнавала до обвала
сквозь тучи спущен;
как из обвала в домик, дворик:
белье, веревка,
их тараторки, перепалки
в морозной корке,
Но вдруг задарит перепелкой,
как небо - раной,
как во дворе белье набрякло,
как я устала,
как облако гудит - и рухнет
все в искрах хрома,
и тут откроются все судьбы
долин, их проба.
Под ними прячутся пещеры,
их василиски,
из глаз бежит вода живая
в тиски, в записки -
скалу стирая лоскутами,
в лохани – север,
что Серафим, разрезав платье,
на пыль измерил.
В цветную пыль вонзит свой меч Он,
в мои обьятья.
Он так рисует. Зря он верил,
что в камне – счастье.
Сказка о Царевне-Лебеди. Вариация по картине Врубеля
Она во мне живет лишь потому,
что неопознанной, не узнанной - впитала
весь мир в себя, всю мира красоту
зеркальной поволокой. Знала: мало
моих озябших незабудок, простоту
двух синих луж он не полюбит - только чудо
и всплеск полета: "Мой Гвидон - высоких рас!".
Не шелк - вода была в начале ее глаз,
и цвел фланелькою халатик - не забуду.
Из всех прикрас она любила сказ,
его моря манили древним мифом:
истории сменялись, и алмаз
отшлифовали в сердце нелюбимом.
В ее начале - радость, смех и чушь,
в его - красот глубины, их могилы.
Но все же выловила тайны звездный куш,
засунула в кушак, и так носила.
Потом корона в облицовку отдана,
и перламутр покрыл прожилки зимней стужи.
И сделалась зеркальна и ясна.
И стала вечной тайною для мужа.
И стала мировым его ярмом,
Соблазн - в печали детских душ погибших.
Но вот стоит, глазеет: в горле ком
зашевелился, лебединые забывши.
Да - с тем и оставляла, только в том
о теле больше, только тело - уходило,
оно - есть лебедь, а глаза, как метроном,
обид всех качкою к отчаянью - прибило.
Где лебеди уходят в горизонт,
в обратном направленьи смотрят очи
тех неопознанных детей. А тюль живет,
к груди прижатая, и сердце все клокочет...