По вторникам я прихожу к тебе в гости.
Ты каждый раз делаешь вид, что рада.
Ты зовешь меня не Костян, как другие, а Костя –
человеку немного для счастья надо.
Человеку для счастья нужна самая малость.
Говорят, еще меньше нужно для горя.
Нам неважно – у нас-то другая слабость,
мы-то по уши в волнах Балтийского моря.
Наши жизни впадают в него, как реки,
сеткой вен, артерий, в пучки скрепленных.
Я теряю тебя, опуская веки.
Это море наплакал косяк влюбленных –
не таких как мы. Ты подливаешь чаю.
Ты такая добрая, что мне становится больно.
Ты поднимаешь глаза, я твой взгляд встречаю.
Не хотел, прости. Это все невольно.
Как сказал бы Фрейд, это все либидо,
сублимация, комплекс… простые вещи.
Терапевт – невольная Немезида:
локоть вечно согнут. Народ трепещет.
Море хлещет на красный паркет твоей кухни,
Превращая квартиру в морское царство.
Звуки стихнут, свет мигнет и потухнет,
Подчеркнув нестерпимость такого убранства.
Я, вообще-то, не думал, что буду плакать,
да к тому же морем. Я знаю место,
где соленая, едкая эта слякоть
образует самую суть протеста
против суши, против песка и грязи,
против линий ровных. Ты помнишь, детка?
Нас за это гноили в застенках Штази,
И гнала по улицам контрразведка…
Море лижет ноги нам, смотрит грустно
отраженьем звезд и луны. Мне тесно
в этих буквах серых, закончу устно –
это будет правильно, будет честно.
Где звонок зазвучит продолженьем крика,
между стен бетонных остатком звука,
ты стоишь под взором святого лика,
и в звонке вдруг слышится чья-то мука.
Там, где я, опомнившись, брошу трубку,
звуков нет. Из окон сквозит и сыро.
Улыбнувшись еще одному окурку,
Ткну им в пепел сгоревшего как бы мира.
Только в поздний час, вознося молитвы,
Попрошу прощенья за это тоже:
Если жизнь становится полем битвы,
То однажды броня прирастает к коже.
Март – сентябрь 2010