Постарев и со многим смирившись, не столько морокой
Тяготишься обыденной или ничтожностью роли,
Сколько трепетом смутным терзаем, какой-то тревогой…
Перед бренностью собственной и бесполезностью что ли?
Этот липкий испуг заставляет тебя суетиться.
Понимаешь, что глупо и тщетно, а все же хлопочешь.
Улыбаясь смущенно, в чужие бесстрастные лица
Смотришь с тайной надеждой и страхом, понравиться хочешь.
Не внесенный в реестр, обитающий где-то за гранью
Трафарета, сместившийся в неосвещенную зону,
Прожектерством, апломбом и всякою прочею дрянью
Начиненный, ты все-таки льнешь неуклюже к шаблону.
Сердце в жалкой истерике мечется – время уходит! –
Как невеста на выданье в душном своем захолустье.
Сколько мысль не петляет, куда ее Бог не заводит –
Все втекает в бессмысленность – как в неизбежное устье.
Представляется жизнь затянувшейся, полной повторов,
И позорною слабостью кажется ужас предсмертный.
Впрочем, это из области пьяных ночных разговоров…
Разум бдит ограниченный, благоразумно-инертный.
На помятом лице – след упорной бессонницы. Вялый
Лоб украшен, как шрамом, страдальчески резкой морщиной.
Натыкаешься в зеркале вдруг на пустой, одичалый
Взгляд и долго любуешься новорожденной щетиной.
А накрутишь с угрюмым терпением диск телефонный
Или в гости напросишься, вооружившись бутылкой,
Всякий жест твой естественный числится как незаконный,
Провиденьем встречаемый сонной и скользкой ухмылкой.
1992г.