Арину Родионовну в прокате
взял на недельку старый пародист,
отведать драников, хоть на закате,
забыть навеки суши юных *изд,
просодию прокисшую встемяшить,
построить в две шеренги сучек муз,
артрозными крылами раскудряшить
косички дурочкам во славу Сиракуз.
Да мало ли мечтушек у поэта,
у крылышек (потраченных) причуд!
– Захочешь не в сезон, бывало, лета,
чтоб с удочкой глазеть на старый пруд.
А эти дуся – щи из чугуночка!
Представишь – и под ложечкой сосет,
и в предвкушенье сладко ноет почка,
и нА сердце скворец весну поет.
Арина Родионовна умело
бэпэшку расхерачила в ковше
и ангельски из Баскова запела,
возя неприбранной косицею в лапше.
Врубила на всю мощность старый телик
(там слал приветы с кашлями шахтер),
и стала рассуждать о карме денег
– кто, сколько, у кого и где упёр.
А пародисту чудится и мнится
в дверном проеме, нежности полна,
всея Руси святая кобылица,
поэтцкая продажная луна.
– Ох, няня!
Наволшебь мне русску печку,
чтоб из подтопка пляска саламандр.
И на журнальный столик, няня, свечку!
и чай с мелиссой! в кружке! чтобы пар...
– Всех бар прикончили, – зевнув, она сказала, –
в простуженном осьмнадцатом году,
ложись зубами к стенке, без базара,
а я на кухню, мыть сковороду...
– Голубушка! ты б форточку закрыла,
ознобно мне, и за ухом шуршит...
Волчицей воет под окном «калина»,
– Не зря под окнами гусей дразнил Рашид.
Подлец Горыныч мне нагадил в тапку,
и мельтешит в сортире снова свет,
и что-то тянет левую лопатку,
как будто мне не сто, а триста лет.
А хочешь, милая, тебе я почитаю,
на сон грядущий, кавер на А.С.?
– Аэсы все ведут Рассею к краю,
туда же депутаты и прогресс.
От семечек такая в хате копоть,
– не масло, а дешевый керосин!
К погоде (блятство!) снова ноет локоть,
а завтра вновь переться в магазин.
– А драники?.. А щи из чугуночка?..
А наволочек белоснежных хруст?..
Ужель напрасно сладко ныла почка,
обжорною казался мясопуст?..
– Ты одичал, гляжу, без женской плоти.
Сейчас приду, возлягу и поймешь,
что нет на свете слаще бабы Моти,
– забудешь толбу, хрен и брюки клёш.
В поэте что-то щелкнуло, и серой
запахло на все девять этажей;
он вжался в стену, в профиль белый-белый,
решив, проказу старую взашей
наутро выгнать и без волокиты...
Глаза открыл, – все чашки перемыты,
ядрёно пахнет "Красною Москвой",
и кто-то в белом у окошка...
Ой!
Ужель вернулась трепетная муза?
Елена-сука!..
Не прикрывши пуза,
по-молодому, соколом, взлетел...
– Карто-о-шечка! – Ты этого хотел?
В мундире. Чистить недосуг мне было.
И «Три медведя», тепленькое пиво.
В поэте булькнуло и клокотнуло.
И долго-долго в ванной плакал душ...
Когда все стихло, показалось дуло.
– Я кто для вас – работодатель?! муж?!
– Где, ведьма, драники?!
Где щи из чугуночка?!
Зачем чужое стелишь мне белье?!
Где "потайной подшивочный" носочка?!
Где марки из альбома ё моё?!!
Готовься к худшему!
Пакуй свои прокладки!..
– Мне говорили, все поэты гадки.
Нытье, простата, и ряды бутылок...
– Но я не повторю чужих ошибок!
Арины Родионовны – не будет!
Никто тебя, осла, не приголубит!
Ружьишко опустил и нахуй вышел!
Но пародист как будто и не слышал.
– ...дешевая китайская подделка!
Я этой курице читал свои стихи!..
– Стихи – не от безделья! – от сохи.
Я вам, Андрей Петрович, не сиделка!..
Палил поэт, и взвизгивали кружки,
попрятались и музы, и подружки...
– За драники! За щи из чугуночка!
За то, что в каждом бройлер или квочка.
За счастье лживое! За маленький размер!
За то, что (падла) не миллионер!
За то, что никогда не издадут,
в журнале толстом, страстную нетленку...
За то, что проморгал заразу-Ленку!
За то, что, как говно, – и там, и тут...
"И падали два башмачка..." с бычками "...на пол...",
и сок томатный (или кровь?) "...на платье капал".
И Пастернак из "Огонька" кривил усмешку.
– Сам у себя с доски воруешь пешку.
Февраль.
Играть в сети.
И потеряться.
И Гоши Спектора отчет читать.
Смеяться...
20 февраля 2014