Что остается Мне делать в этом Мире,
Полном Разочарований и Глупцов?
Где по Людям стреляют как в тире
И Сыны идут против Отцов?
Политическое Состояние
Заставляет молиться неверующих.
У Человечества меняется Сознание.
Нация просит о Помощи.
А Я сижу Дома. Только Словами
Бросаюсь направо и налево.
Окутана своими мечтательными Снами.
Такая абсолютно несмелая.
Я вспоминаю твои ментоловые Губы.
Такой твердый и теплый живот.
В твоем Теле, наверное, отопления трубы
Вместо артерий, вен и капилляров. Вот
Я глажу Тебя по волосам внутри чужого Дома.
И в Душе умоляю не стричься никогда.
В твоем рту Вкус всё того-же ментола.
И сигаретных фильтров. А Я?
Я спокойно не могу ходить в душ.
В ванной Я захлебываюсь соленой Водой.
Ты - самый дорогой жизненный куш.
По-этому гладила долго рукой,
Словно наслаждаясь тем, что никак
Ну вот никак не станет моим.
Ты второй раз уезжаешь так,
Буд-то, сев в вагон, Мне станешь чужим.
Нет. Ты так и останешься горячим,
Как чай, разлитый на мои штаны.
По-прежнему будешь настоящим,
Но только там, где Мы никому не видны.
И, знаешь, в этот раз Я Тебя отпускаю.
Нет, другим не хочу отдавать,
Но в этот раз Я никому не обещаю
Хоть и приезжаю, приезжать.
Ведь Я так и останусь с бледным Лицом.
Ну ведь никто же не виноват,
Что мои кости буд-то напичканы свинцом,
Вместо места для Сердца - лишь склад,
Где Кровь, вкуса Холода и Горечи,
С Запахом Железа, или прочего Метала.
И даже при сильнейшем кровоточии,
Я почти совсем ничего не теряла,
Ведь там, где должна была жить Любовь,
Хранятся рельсы-рельсы и шпалы-шпалы.
Я Её хранила, как умела, берегла под Ребрами из Стали вновь.
Но все покинули Вокзалы, даже паровозик запоздалый.
И по Новостям трубят: в Луганске с рельс сошел поезд.
И Я вдруг начинаю прислушиваться, недоразумевая,
Потому что Я слышу совсем другую Повесть
О том, как Луганске с рельс сошла наша Саня.