6. КОГДА ПЛАЧЕТ ВЬЮГА
1.
Ко всему привыкаешь: к метели,
к одиночеству, к мыслям о том,
что и слушать тебя не хотели,
не считали поэтом. А в дом
всё стучат снеговые заряды,
словно звери скребут по стеклу.
Это ночь сочиняет баллады
про любовь и тоску, и текут
не скажу, чтобы слёзы, но что-то
запрещённое — сырость из глаз.
Ко всему привыкаешь — работа,
повторяешь: — Поверят? Quizas!
И опять эту музыку ветра
из груди вынимаешь: смотри,
из меня никакого поэта
не получится: чай, сухари
и привычные хриплые звуки…
Может, лучше отсюда в Эльзас?
Только кто ж эти райские муки
зарифмует в России за нас?
Всё равно не поверят!.. Quizas.
Y asi pasan los dias…
Quizas. Y asi pasan los dias…
Может быть. И так проходят дни…
(известная испанская песня)
2.
В доме крики: — Юбочник, ты Лены
домогался!.. — Сволочь, упакую!
Горько. Одиноко. Затоскую.
Тошно мне за краем ойкумены.
Ночь как ночь — холодная. В такую
бритвой хорошо порезать вены.
Обнаружат тело на рассвете,
скажут: — Дописался, бедолага.
Всё скрипит фонарь — гуляет ветер.
Ни души. Залаяла дворняга.
Постою — на звёзды поглазею.
Вспомню сына — сын меня не знает.
Вспомню друга — умер… Пожалею,
что бывает жизнь, как не бывает.
От неё, казалось бы, чего бы
ожидать — всесильная свирепа!
Но, пожалуй, эту — высшей пробы —
нужно до конца дожить — до Неба.
3.
На подстанции что-то, и свет
то зажжётся, то снова потухнет.
Эту жизнь, словно кнопкой «reset»,
не запустишь по новой. Но в кухне
на газете селёдка, стакан
и кусок ноздреватого хлеба.
Рвётся белая, лёгкая ткань
бытия и огромное небо.
Так куда же отсюда бежать,
если нет ни надежды, ни цели?
Только звёзды скупые дрожат,
да молчат оснежённые ели.
4.
Воду, и свет, и мобильную связь —
всё отключил комендант-снегопад.
Теплый надев свитерок-самовяз,
вирши пытаюсь при свечке кропать.
Одурь берёт! Огоньки зацвели
в доме напротив, плывут и дрожат.
Возле сельмага движок завели,
люди в сугробах за хлебом спешат.
Всех-то осталось немного забот —
воду на чай вскипятить на газу.
Ветер свистит и, боксируя, бьёт
в окна, и снег застревает в глазу.
Тает свеча, оплывает. Вздохну,
дуну — погасла! Как темень густа!
Вот и сельмаг погрузился во тьму.
Волчьи у нас, нежилые, места.
Хочешь — ругайся, а хочешь — пляши,
хочешь — тоски сочиняй документ.
Может быть, нет на земле ни души,
да и земли-то, мне кажется, нет.
5.
Моя хромоножка, бывает любовь,
как пламя на лютом ветру.
А валенки сохнут, и шерсти клубок
гоняет котёнок-игрун.
Но ты говоришь: — Холодина, ого!
В такую приблудного пса
не выгонишь. — Ну, ничего, ничего,
зато самогон, как слеза.
Сижу, рукавицу латаю по шву —
сто лет бы её зашивать.
А может быть, я потому и живу,
что ты, моя радость, жива.
6.
Брешет в посёлке дворняга:
«Слышите, это же я!»
Вот ведь проклятая шняга —
тянет дымком от жилья.
Полон холодного мрака
ельник дремучий, как ложь.
Что ж ты, бедняга, кусака,
голос опять подаешь?
Нынче в студёную пору
дрыхнет порядочный пёс.
А не щенков ли на прорубь
пьяный хозяин унёс?
Знаешь, приучен бесслёзно
этот народ бедовать.
Спешилась в небе морозном
звёзд неподкупная рать.
Где-то в сыром Петербурге
юношей бледных пьяня,
пьют из фужеров подруги,
не вспоминая меня.
Мне бы отсюда — за море,
синее море… Но нет!
Брешет и брешет. О, горе!
Что-то неясное вторит
этот ночной
документ.
7.
Солёную
бороду мрачно один
от горя ночами на кухне жуёшь.
От лютых снегов и безлюдных равнин
вонзается музыка в сердце, как нож.
Косматая вьюга в окошко скребёт,
и крыльями машет, и клювом стучит.
Но кажется: треснет от жара вот-вот
алмазное небо в надёжной печи.
И вот с языка облетают слова,
как мокрые хлопья с высоких небес,
врываются в душу — в Рязань татарва —
голодному времени наперерез.
Выводит рука на бумаге «прощай»,
потом (неразборчиво) «сбудется всё».
И ночь тороплива, и печь горяча,
и боль провернула в груди лезвиё.
Так пишется «Бог», а читается «Снег» —
шагает по снегу седой
Человек.
8.
Сухую берёзу подбросишь — гудит
и плещет за дверцей древесная кровь.
А что человек? Человек — это стыд
и мужество. Словом, поплачешь, и вновь
присядешь за стол, и придвинешь тетрадь,
напишешь «любовь», и добавишь «и смерть».
И будет снаружи пурга пировать,
и будет сосна у порога скрипеть.
9.
Который день
страдает белочкой пурга —
стучит в окно, беснуется и воет!
Да попадись ей что-нибудь живое,
сейчас убьёт! А реформатора нога
в ночное государство дровяное
здесь не ступала. Шутка ли сказать,
здесь родина. Она — почти что космос.
И вьются за окном седые космы,
вперёд идёшь, но путь лежит назад.
Цинготные ощупывая дёсны,
здесь пропадут французы, Бундесвер
здесь партизаны злые доконают,
здесь выйдешь покурить —
вернёшься к маю.
Кто там стучит в окно, не понимаю:
лихие люди, ветер или зверь?
Эй ты, Владивосток,
и Астрахань,
и Тверь,
и станция Зимовье лубяная,
растает ли пустыня ледяная?..