12. БЕСКОНЕЧНОСТЬ
1.
И если о смерти всерьёз, то, по правде сказать,
она — продолжение жизни и даже отчасти
источник любви и надежды, поскольку назад
вернуться так хочется сильно. И разве не кастинг
на это вот право и есть непростая судьба —
все глупые наши ошибки, бессонные ночи?
И если тебя, моя радость, и если тебя
я снова увижу, то пусть эта жизнь кровоточит!
2.
Всё вернётся: улыбка младенца — в слезу,
и бутылка вина — в молодую лозу,
птица — в землю и бабочка — в кокон,
станет облако горным потоком.
Вот и мы превращаемся в пепел и пыль,
возвращаемся в землю, в зелёный ковыль.
Как ветра нас, беспечных, качали!
Было так оно в самом начале.
Было так до того, как пришли мы сюда,
до того, как «водой» называлась вода,
камень — «камнем» и «другом» — собака.
Даже то, что нам светит из мрака,
мы ещё не назвали «звезда».
3.
Посидеть на лугу возле чёрного дуба,
рядом с розовой пеной кипрея, пока
нежный лёд сновидений твоих — облака —
в бирюзовой реке. И привычное чудо:
видишь, ветер, играючи, крону листает,
видишь, бедный кузнечик о счастье поёт,
и корова задумчиво мятлик жуёт,
и мгновенная ласточка сверху летает.
Всё, чему предначертано быть, совершится:
отсвистит мухоловка, умрёт муравей,
крови выпьет комар у меня меж бровей,
дикий хмель отцветёт и трава-медуница.
Будет море шуметь, где до слёз наглупили
мы с тобой на мучительной этой земле,
ели хлеб на дощатом сосновом столе,
жгли свечу и друг друга ночами любили.
4.
Тонконогие, лёгкие, словно косули,
у болота берёзы стоят на ветру.
Скоро я человеком счастливым умру,
чтобы звонкой синицей проснуться в июле.
Превращусь в этот лес, в этот шелест муравный,
в духовитую мяту, в ползучий тимьян,
в клочковатый, густой над низиной туман.
Боже мой, я пишу Тебя с буквы заглавной
потому, что речная вода говорлива,
потому, что ночная звезда высока,
и светла серебристая прядь у виска,
и глаза мои смотрят на небо пытливо.
5.
Ночные тени девственных растений
о чём-то шепчут — дикий разговор.
Трухлявую валежину в костёр
кладу без угрызений и сомнений.
И муравьи бегут по ней от жара,
детей спасают, падают в огонь.
Ловлю тепло я, вытянув ладонь:
я — глиняный божок земного шара!
Я — чей-то рок! Испуганные сосны
волнуются о чём-то в темноте.
Что если там, на страшной высоте,
костёр зажёг Миросоздатель грозный?
Пылает небо — мучаемся, любим
и мечемся, сгорая, мы, когда
летит на нас огромная звезда
из космоса непредставимой глуби…
Разворошив костра Освенцим дымный,
я оттолкнул валежник муравьиный.
6.
Заскрипел коростель, и качается тихо куга,
пучеглазая жаба колышет коричневым зобом.
Человеческий род на Земле — голубая кругла —
как зверушка, из глины на краткое пиршество создан.
Для чего в этот мир я был женщиной в муках рождён?
Почему я не зверь, не цветок, не весёлая птица?
О, всесильная жизнь прошумела коротким дождём,
на поляне росу отряхнула с листа чемерица.
Муравей-пилигрим в серебристую каплю одну
окунул рыжеватые усики — в чистую влагу —
я возьму его нежно, до самых вершин подниму
и домой отнесу потерявшего путь бедолагу.
7.
Нестройный лес, колючий, дровяной,
цветными сыроежками усеян.
На ветках бородатая уснея
пропитана полночной тишиной.
Долга нодья из двух сосновых брёвен,
и огненный качается цветок.
Посмотришь в небо прямо на восток —
руно своё зажёг небесный Овен.
И кажется: звезде протянешь руку —
пожмёшь сухой, мозолистый плавник.
Заметишь: Бог к отверстию приник
и смотрит на любовь твою и муку,
на то, как ты согрет огнём и хлебом,
и прутиком рисуешь на воде
великое Ничто или Нигде
там — за гигантом тающим Денебом.
8.
Клубился туман в комарином густом
подлеске и прятался на ночь в болотину.
Приправив цейлонский брусничным листом,
я сел у костра на широкой колодине.
Темнело. Земля отдыхала в репьях.
А сосны горели, как хвойные факелы,
в закатного солнца прохладных лучах,
и тучи летели, как чёрные ангелы.
Я думал: «Во мне мириады миров,
а в них континенты, и горы с вулканами,
и люди, и, может быть, чья-то любовь,
но сам я — песчинка под звёздами ранними».
А лес потемневший шумел надо мной,
и пахло багульником, сыростью, плесенью,
и всей этой жизнью подспудной, грибной,
и дымом, и вновь наступающей осенью.
Я крикнул: — Когда-нибудь где-то в другом
углу мироздания заново всё это
начнётся!.. И лес мне «о-го-го-го-го»
ответил, роняя печальное золото.
9.
Потому что прекрасна, мучительна и безнадёжна,
потому что шумят корабельные тёмные рощи,
тонкой-тонкой иголкой любовь прививают подкожно,
чтобы жить научиться значительно лучше и проще.
Но стихи умирают, и блёкнут картины, и льётся
дождь, пока набухает осенними тучами небо.
Слишком часто теряются даже венчальные кольца,
иногда не хватает обычного чёрного хлеба.
Потому что нельзя ничего до конца опровергнуть,
и шумят, и шумят корабельные тёмные рощи,
виноградными гроздьями звёзды высокие меркнут,
тихо тает огарок свечной дотлевающей ночи,
по зеркальной канве распускают лучи водомерки.