Вечер серой вуалью ложился на город,
В подворотни сгоняя клубящийся сумрак.
Фонаря светом был переулок расколот.
По нему пробегала взволнованно сука.
Торопилась к щенятам, рожденным недавно,
У заброшенной хаты, стоящей поодаль.
Где стонали ночами подгнившие ставни
И скрипел на ветру покалеченный тополь.
Ощенилась впервые. Три черных сестренки
И оранжевый братик дремали в обнимку.
На картонной коробке лежали, в сторонке,
И собака лизала щенков по загривку.
А потом нужно было подумать о пище.
Ей никто на тарелке еду не приносит.
И, оставив детей в неуютном жилище,
Семеня, побежала сквозь мокрую осень.
Острой болью терзался желудок голодный,
Спазмом бился внутри, отдаваясь по ребрам.
Проглотила она, для еды непригодный,
Целлофан, что пропах кислым мякишем хлебным.
Но болело сильнее и ныло надсадней
Сердце матери, нюхом недоброе чуя.
Значит в логове точно с щенками не ладно
И неслась по дороге безудержной пулей.
А пустырь разровняли ковшами машины
Дом снесли и спилили дряхлеющий тополь.
Нет щенков, только запах паленой резины,
Да в следах колеи черной сажею копоть.
Улеглась прямо в лужу от горя слабея,
И завыла на небо с обиды и злости.
А еще, как нарочно, в дали поднебесья
Месяц был так похож на поскребыша хвостик.