У неё были, в томных ресниц ненакрашенном плене, ты наверное помнишь, вишнёвые карие буры. У меня - размышленья о жизненно-пропитом тлене и на каждом углу веще-чёрные бегали куры. Шарф в просверленных дырках - следах моих дел сигаретных, и гадальные карты пророчили данность вернее. Утопая в истоме я реплик согласно-ответных, длинных пальцев запретную хрупкость сжимала сильнее.
Как у Манна: бунтуя, не веря, красиво и ловко, проклиная шампанских рулад пузырьковую пенность, на двери в Гранд Отель зазвенела на счастье подковка, обрекая тела наши на сладострастную бренность...
И в вишнёвых садах её нежности мне позволяя жарким всполохом сжечь лепестков розоватую душу.
Эту странную верность сейчас пред тобой оголяя, я секунд горько-сладкую терпкость навечно разрушу.
Ну так слушай.
В прудах полных пёстрой и резвой форели, в голубых дымах города, что не рисован на карте, мы вишнёвым ликёром любви (не)запретной горели, финиш пепельный видя ещё на пылающем старте...
Посмотри на меня. Моё тело полнится забвеньем. Ты меня обручив и сцепив алтарём обещанья, милый юноша, не до конца обеспечил укрытьем от того, отгремевшего взрывом навеки прощанья.
Когда глаз, губ и вишен цветущих сень над головою. И жемчужин слезинок текущих по тоненькой шее. Когда помню: "Пора нам расстаться, прости уж, с тобою" - становлюсь сквозь богатсв и пиров чад немножко бледнее.
Вспоминаю её, как хрусталь предрассветной росы...
Но ты грустен. Я вижу, слова мои здесь слишком лишни. Все давно уже спят и нащупали полночь часы...
Что ж, забудем, мой милый.
Увяли цветущие вишни.