- Б***ь, Ольшанская!
На этом возгласе я всегда вздрагивала, потому что в исполнении Елены Даниловны первое слово неизменно звучало не междометием, а обращением.
- А?..
- Ты танцуешь рил, ** **** ****,а не чечетку в дешевой забегаловке, ********! Выпрями спину и представь себя ливнем. Ольстерским, прямым, прибивающим к дороге пыль и пешеходов! И не виляй жопой, не на панели!
Внутренний голос, проявляя лояльность, забубнил: "Я ливень... Ольстерский ливень...", но подсознание, гаденько хихикнув, выудило фразочку из какого-то мельком виденого фильма: "Я ручеек, я ежик!"
- И чего это мы ржем? На конюшне?
Эта история длилась без малого два года. Не знаю, чем я так глянулась нашей гарпии, как за глаза называли Даниловну все, даже старенький хореограф Иммануил Гершевич, но каждая репетиция неизменно заканчивалась впечатывающейся мне в спину тяжелой, окованной железом, линейкой. Поэтому выправка к двадцати пяти годам у меня была солдатская, да и выдержка тоже.
Бросить это гадство мне совершенно ничего не мешало, в ирландские танцы я пришла от скуки и с желанием попробовать что-нибудь разительно отличающееся от надоевшего за детство и юность набора "вальс-танго-фокстрот". Но почему-то гадство не бросалось и каждый вторник и четверг я благополучно слышала вместо приветствия:
- Ну, б***ь, Ольшанская, куда, куда ты без разогрева на паркет лезешь? И лохмы свои убери.
- Куда?
- Да хоть сбрей, мать твою!
Пока я пыталась упечь непослушную "лесенку" в подобие косы, Даниловна не унималась:
- Барыня, и сколько всем тебя ждать? Мы танцевать учимся, или гламуриться по полчаса?
Линейка делала "жжжжах!" и угрожающе проносилась сантиметрах в двадцати от лица, опускаясь в сухую, крепкую ладонь.
Наспех защелкнув заколку и так же торопливо, почти галопом, сделав растяжку, я становилась в позицию и покорно ждала очередного:
- Б***ь, Ольшанская!
На похоронах Елены Даниловны плакали все. Горестно сморкался в огромный клетчатый платок Иммануил Гершевич, всхлипывала, прижимая к груди пухлую ручку, администратор Анна Сергевна, заливались на разные голоса девочки из моей группы. Я стояла за оградой, выпрямившись по струнке, и не могла выдавить из себя ни единой слезинки, как ни старалась.
- Здравствуйте, девочки. Меня зовут Светлана Ильинична. Давайте немного с вами разогреемся, а потом посмотрим, что вы умеете.
- Простите, я немного опоздала, - просунув в дверь взъерошенную голову, я оглядела высокую брюнетку в трико, - можно?
- Да-да, разумеется, проходите, готовьтесь.
Я торопливо просеменила к скамейке, упала на привычное место, стараясь одной рукой заплести косу, другой при этом расшнуровывая кроссовки.
- Не торопитесь, мы еще даже не тянулись с девочками. Вас как зовут?
- Ольга Ольшанская.
- Очень приятно, Оля. Готовьтесь спокойно.
Через пять минут я старательно тянула все, что тянется, еще через десять - старательно отбивала ритм, повторяя про себя: "Я ливень... Я ливень..."
В конце занятия Светлана Ильинична лучезарно улыбнулась:
- Ну что же, девочки, все молодцы, все славно потрудились, пора по домам.
В четверг я, привычно кинув в спортивную сумку ирландки и посмотрев на часы, пулей выскочила из дома.
Сойдя за две остановки до студии, нырнула в переход, вынырнув на поверхность с объемистым букетом белых хризантем, торопливо, почти бегом, миновала бульвар - очень не хотелось опоздать. Остановилась и перевела дух я только у зеленой металлической оградки.
Аккуратно положив букет на ещё свежий холмик, я достала из сумки ирландки и поставила их рядом со скромной серой плитой. В глазах начали вскипать слезы, я развернулась и ссутулившись побрела к центральной аллее.
- Б***ь, Ольшанская, выпрямись! - отчетливо прозвучало в голове. Я вздрогнула, плечи сами собой выровнялись в одну линию, подбородок взлетел вверх...
Так я бросила рил.