БУНТАРСКАЯ РУСЬ-4
Сцены пугачевской смуты
Осень 1773 года. Лагерь Пугачёва под Оренбургом. В Георгиевской церкви предместья. Стычка у стен крепости. Хозяйка царёвой кибитки. Проигранный бой.
ЗАРУБИН
Снова вчера осаждённые вдребезги пушку разбили.
Видимо, есть там у них превосходной сноровки пушкарь.
ПУГАЧЁВ
Думаю, вы о простейшей науке, фельдмаршал, забыли.
ЗАРУБИН
Это ещё о какой же науке такой, государь?
ПУГАЧЁВ
Помните, я говорил вам, для пушки открытое место,
Место низинное – это, фельдмаршал, заведомый крах.
Пушка возвышенность любит – любому капралу известно.
А неизвестно, капралу такому ходить в дураках.
Только и эта наука, фельдмаршал, ещё полнауки,
Надо в такое местечко поставить мортиру, мой друг,
Чтобы по нашей мортире стрелять не поднялись бы руки
У супротивников наших.
ЗАРУБИН
Какие ж тут горы вокруг?
Речка, луга, и лесов-то поблизости нет никаковских!
ПУГАЧЁВ
Ах, ты Зарубин, Зарубин! Две пушки бери, казаков,
Ядер побольше и пороху. Я на лугах этих плоских
Гору тебе покажу, и не малую – до облаков.
ЗАРУБИН
Гору? А ну-ка покажь!
Под метельной заволокой отряд казаков, несколько подвод и две пушки выдвигаются в сожженное оренбуржцами предместье, где только и остались один закопчённый крестьянский дом да Георгиевская церковь с колокольней.
ПУГАЧЁВ
(подъезжая к церкви)
Вот тебе и гора, дорогуша.
Думаю, будет покрепче уральских разрушенных скал.
А заодно испытаем гостинец, который Хлопуша
Вместе с гортанной толпою татар и башкирцев прислал.
Ставим на паперть одну, помощней, а другую затащим
На колокольню. Уж то-то потешим Рейнсдорпа с тобой.
ЗАРУБИН
(в растерянности)
Грех это, мой государь.
ПУГАЧЁВ
Что грехи нашим душам пропащим,
Если с дворянством России смертельный мы начали бой!
Да и какие, фельдмаршал, грехи, если нищему люду,
Чью беспросветную жись богачи превратили в навоз,
Волю с тобой мы приносим, сорняк истребляя повсюду,
Что величаво и нагло на почве народной возрос.
ЗАРУБИН
Может, и прав ты. На всём изволенье и воля Господня.
(казакам)
Ставьте на паперти пушку-толстушку. А ту, постройней,
На колокольню тащите. Потешимся с вами сегодня.
Вдосталь подбросим Рейнсдорпу чугунных свинят и свиней.
С паперти начинают обстреливать Оренбург, через полчаса подаёт голос пушка с колокольни. Откликаются другие пугачёвские батареи. Ухают орудия осаждённой крепости. Ядра падают вокруг церкви, ни одно не задевает колокольню.
ПУГАЧЁВ
(грея руки у костра в притворе)
Видишь, братишка, в чём слаб и пропащ человек православный.
Церковь, иконы, заветы Христовы – святыни его,
Вере своей он все дни свои будет покорен исправно.
Нам же, окроме свободы, не надо с тобой ничего.
Ради свободы пойдём мы с тобой против Бога и чёрта,
И если ад существует, и ад нам с тобой нипочём.
Да, позабыл... Я хотел попытать тебя нынче о чём-то...
С этой пальбой позабудешь... О чём же... О чём же... О чём...
Да! ты скажи мне со всей прямотой и сердечностью, Чика.
Как тебе Белобородов, пушкарь наш и писарь штабной?
Бывший капрал за порядок принялся не шибко ли дико?
Всюду посты, караулы, разъезды... Народ мой шальной
Любит подвыпить, кураж развести, а подчас и пограбить,
Правда, простецкий народ обижать я всерьёз запретил.
ЗАРУБИН
В армии, даже и в нашей, народной, не должен ослабить
Строгий военный порядок ни наших стремлений, ни сил.
ПУГАЧЁВ
Правильно мыслишь. А как тебе новый наш сотник Перфильев?
Из Петербурга ведь кто-то зачем-то направил его?
ЗАРУБИН
Даже при пытках жестоких и сердце Перфильеву вырвав,
Против тебя от него не услышат враги ничего.
Внесли и положили возле костра первого раненого. Казак стонет от боли.
ПУГАЧЁВ
Больно, орёл?
РАНЕНЫЙ
Ох, и больно, отец-государь... Не-воз-можно...
ПУГАЧЁВ
Больно. Я знаю. Но ты ради нашей свободы терпи.
Вырвать свободу у царства дворянского больно и сложно.
Но мы её всё же вырвем – как здесь, в оренбургской степи.
(выходит на паперть, подзывает конного казака)
В лагерь скачи. Пусть Перфильев немедленно с полною сотней
Мчится ко мне. Да заряды и ружья, и шашки возьмут.
Да первача, что у Белобородова, он подобротней.
В чёртовом храме, как будто в могиле, продрогли мы тут.
Вскоре высокий хмурый Перфильев входит в церковь, передаёт атаману большую толстую бутыль с первачом.
ПУГАЧЁВ
(наливая кружку самогонки раненому)
Пей за здоровье до дна. И мы тоже за это же выпьем.
Пьют из одной кружки -- казак, Пугачёв, Зарубин и Перфильев
ПУГАЧЁВ
Ну, и в дорогу, Перфильев! Под сень губернаторских стен.
Мы осаждённых из крепости явно с тобою не выбьем,
Но разомнёмся и дух свой застылый согреем взамен.
Сотня казаков приближается к стенам Оренбурга. Тамошние пушкари и стрелки переводят огонь на отчаянных всадников. Ядро падает под ноги пугачёвской лошади.
КАЗАК
Эй, государь, берегись! Разорвёт тебя пушка неравно.
ПУГАЧЁВ
Старый ты, братец, казак. Кто же пушки-то льёт на царей?
Ядра и пули свистят. Так ведь это прилично и славно.
Пусть из-за толстой стены поглядят на степных бунтарей.
Скачут вдоль стены.
ОДИН ИЗ КАЗАКОВ
(громко)
Смелый вы, право, народ! За бревном вас ни пуля, ни сабля,
Да и снаряд не возьмёт! Можно вдосталь поспать-подремать!
Или вы с крыс крепостных там совсем за осаду ослабли?
Если же нет, выходите на сечу, едри вашу мать!
ДРУГОЙ КАЗАК
Знаем, о помощи денно и нощно вы молите Бога,
Он же не только вам хлеба, но даже воды не даёт.
К нам приходите, друзья, и еды, и вина у нас много.
Будем три дня пировать, отдохнём от военных забот.
Открываются крепостные ворота. Сотня идёт в атаку, другая стремится откружить бунтовщиков. Крепко захмелевший Пугачёв бросается на оренбуржцев. Одного, другого срезает саблей.
ПЕРФИЛЬЕВ
(догоняя и хватая лошадь Пугачёва за узду)
Царь-государь! Нас пытается сотня Рейсдорпа отрезать.
Степью уходим. Пока ещё есть для отхода пути.
Ну-ка трезвей!
ПУГАЧЁВ
Я не пьян. Всё мне видится здраво и трезво.
ПЕРФИЛЬЕВ
(тихо)
Дай тебе Бог, чтобы с крупа коня на лету не сползти.
Лагерь мятежников. В кибитку входит Пугачёв, устало садится на лавку. Харлова готовит у железной плиты ужин. На столе привычная бутыль самогона.
ПУГАЧЁВ
Господи, как я устал... Но зато губернаторских служек
Мы от души потравили. Так в детстве гусей я травил.
Весь ощетинится аж, защищая пугливых подружек,
Змеем шипит, гонит пыль учащёнными взмахами крыл.
ХАРЛОВА
С гусем понятно, его несусветно ты злил по-мальчишьи.
Ну а тебя, непредвиденный братец мой, – кто разозлил?
Кто разозлил ополченцев твоих, коли толпами вышли
Против порядка, который сам Бог на Руси утвердил?
ПУГАЧЁВ
Что вы все вместе на Бога киваете, братья и сёстры!
А ведь выходит, что Бог ваш на деле отнюдь не хорош,
Если в России слои населенья враждуют так остро,
Если богатый за деньги берётся, а нищий за нож.
Я ведь с мальчишеских лет не одних лишь гусей наблюдаю,
Вижу, у нас, на Дону, и в округе яицкой земли
Люди богатые чуть не живьём бедняков поедают,
Да и, наверное, съели давно, если б только могли.
Я вот и в Польшу сбежал от российского нашего рабства,
Слышал, в скитах там раскольничьих мудрая вольная жись.
Но и до них добралось своим рылом свиным государство,
Те, кто повыше, коротеньких хрумкают, только держись.
Вот отчего для меня все чиновные люди, дворянство –
Скот для убоя, прости уж за грубость, сестрёнка моя.
И потому я душою священникам не отворялся,
Тоже дворянство, одна освященная ложью семья.
ХАРЛОВА
Бедный мой брат! Как обманут ты тёмною жизнью жестоко.
Ты ведь, наверно, ни разу и Библию в руки не брал.
И не усвоил, конечно, Божественных истин высоких,
И для тебя не понятен всей жизни земной идеал.
ПУГАЧЁВ
(иронично смотря на Елизавету)
Ты, словно бердский наш поп, заходил я тишком в церковушку,
Так он вот так же и чешет, и чешет своим языком.
Ты, дорогая сестра, не бери хулигана на пушку,
Лучше скажи напрямки, – с чем пока я ещё не знаком.
ХАРЛОВА
Ладно, мой брат. Ты не знаешь пока православного Бога.
Он проливать запрещает в сраженьях неправедных кровь.
Жить он велит без обмана и наглости, просто и строго,
И проповедует между землянами мир и любовь.
Он говорит, что немыслимо равенство в жизни греховной,
Равными могут быть люди в одной только вере святой.
В вере Христовой богатый великою выручкой кровной
Честно поделится с бедным – закон воковечен такой.
В вере Христовой богатый не будет богатством кичиться,
Бедного он не обидит ни словом, ни делом лихим.
В вере Христовой и самому бедному не на что злиться.
Счастье он видит лишь в том, чтобы стать хоть немного святым.
Ты вот, братишка, казнишь офицеров, подряд, без разбора.
А между ними немало живущих вот так христиан.
ПУГАЧЁВ
Может быть, казни свои я вершу и неправо и скоро.
Но без возмездия – дом на песке – мой разрушится план.
Если бы я прочитал твою дивную древнюю книгу,
Я бы народного бунта не поднял крутую волну.
Я бы грехов на себе не тащил ежедневно виригу.
Хочешь, сейчас пред тобою с раскаяньем сброшу одну?
ХАРЛОВА
Я не свещенник.
ПУГАЧЁВ
И всё же, сестра моя добрая, всё же.
Церковь Георгия Победоносца я тем осквернил,
Что поутру, а ведь это, сейчас понимаю, негоже,
С паперти и с колокольни по служкам из пушек палил.
ХАРЛОВА
(в великом испуге и горе)
Господи, Боже Ты мой! Лучше б новое ты истязанье
В Бердской свершил слободе, чем во зле замахнулся на храм.
Самое страшное в мире грозит нам с тобой наказанье.
ПУГАЧЁВ
Что ты, сестрица, не плач. Бог раскольничий милостив к нам.
Кибитка Пугачёва в Бердской слободе. Атаман облокотился о столик. Думает. Входят старейшины казачьего костяка, с ними любимец Пугачёва Творогов.
ОДИН ИЗ СТАРЕЙШИН
Царь-государь, а по-нашенски милый наш братец Емеля.
Слышь-ко, какие-то странные вести дошли вдруг до нас,
Будто в Озёрную, взятую нами на прошлой неделе,
Странный по нашим порядкам послал ты, владыка, приказ –
Всех офицеров, а с ними мещан, за враждебность казнённых,
По-православному в церкви отпеть и предать их земле.
Ну и отпели прилежно дворянских послушников оных.
Что-то не верится в это старейшинам нашим и мне.
ПУГАЧЁВ
Что ж вы стоите-то? Вон на скамейку с коврами садитесь.
Нету и не не было сроду в казачестве правды в ногах.
Ну и отпели в Озёрной казнённых. – Чему вы дивитесь?
Нету, как видите, схожести в нашем и в ихнем богах.
Чтобы не сеять в озёрцах опасной предательской розни,
Я разрешил им по вере своих земляков схоронить.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА
Ой ли! А нет ли за этим известной просильщицы слёзной.
Было, пожалуй, кому за убитого мужа просить.
ПУГАЧЁВ
(гневно)
Эй, старина! Ты, наверно, забылся, что речь о царице
С неуваженьем ведёшь. И покамест еще за неё
Есть кому в мире, по-волчьи голодном и злом, заступиться,
И не зазубрилось сабли казацкой моей остриё.
ТВОРОГОВ
Батюшка-царь-государь! Ты прости нашу речь за открытость.
Общая наша забота нам дерзкую смелость даёт.
Нам дорога и желанна твоя атаманская милость,
Но нам желанен и дорог к свободе наш общий исход.
ПУГАЧЁВ
(успокаиваясь)
Ладно, отец, продолжай.
ВТОРОЙ СТАРЕЙШИНА
Говорю я – большая опасность,
Ежели бабская воля хоть в малом диктует царю.
Царская власть да приносит нам всем постоянство и ясность,
Если шатается власть – значит, всем нам конец, говорю.
ПУГАЧЁВ
(встаёт со скамейки, скрежетнув зубами)
Что вы хотите, родные? Мы с вами едины во взглядах.
Распри в казацкой верхушке не будет, пока я живой.
ТРЕТИЙ СТАРЕЙШИНА
От посторонних воздействий на власть избавляться бы надо.
Царь-государь, ну тебе ли сейчас миловаться с женой?
То, что мы начали – это лишь только ребячье начало,
Скоро нам драться со всей разозлённой дворянской страной.
ПУГАЧЁВ
(упёршись руками в стол, долго смотрит в окошко)
Ладно. Берите. Единство важней. Из-за баб не пристало
Ссориться нам.
(Творогову)
Принеси-ка, дружище, воды огневой.
Ружейный залп за слободой. Пугачёв скачет туда. Харлова лежит на снегу, обняв брата, словно согревая его.
ПУГАЧЁВ
(со слезами на глазах)
Лиза, сестрёнка, прости ты меня. Как, поганое, бьётся
Сердце моё. Эти вороны – кружатся и надо мной.
Боже! Ты рай отобрал у меня. Только ад остаётся.
Так для чего мне победа, пусть даже над целой страной?
22.01.13 г., вечер
(Продолжение следует)