Вы мне нравились больше, когда улыбались. Теперь
Вы мне больше не нравитесь. Я выхожу за дверь
Освещенного лампой подъезда улицы N-ской.
В полумраке таит он ряды почтовых ящиков
И колясочная, ставшая пять лет назад консъержской,
Без колес и пеленок пугает по-настоящему
И грозит затянуть провалом дыры окошечной.
И какая старуха тут сторожила покой жильцов?
Она была, вероятно, ворчливой, седой и крошечной
И вмещалась в каморку, соседствующую с крыльцом.
Вы мне нравились больше, когда я пришла сюда вечером.
Вы мне так улыбались, вы столько сказали лжи.
Почему же утром улыбочка стала зловещею,
Как избитый хребет дороги сквозь гаражи?
Вы мне нравились. Я была вашей. Так велено
Было мне голосами. Я, знаете, внемлю им.
Голосами все черное в мире моем забелено.
Ведь побелка – универсальный грим.
Даже вас забелила. В одежды тугие гладкие
Завернула, как мумию, стали вы хорОшей
Разлиниенней, что ли, опрятнее, как тетрадка,
Уместившая пару десятков моих виршей.
Вы мне нравились. Вспомните это, когда рассветная
Полудрема закончится взрывом платформ метро.
Вы мне нравились цельной, раздетой, с акцентом–этно
Искажающим «гы». Вы прямо же под перо
Мне просились! Я вас описала стократно уж,
Я вам столько присвоила черточек дорогих
Что теперь, в отражениях прочих вам близких душ
Засияет как золото каждый штрих.
Что вы даже себе хорошее стали и красочней.
Что вы даже в себе отыскали глубины, свет.
Что я просто уйду. Мимо старой пустой колясочной.
Что вы нравились мне. Когда-то. Но больше –нет.