А говорится больше взглядом и молчаньем, тем более касаньем –
Когда рука, такая теплая и мягкая, притронется к твоей шершавой… Надо ж,
Как ты убог, тебе бы в люк, разящий гнилью, с бормотаньем
Своим заумным провалиться, а не – «блу-блу!» - топорща перья - сердце радо ж!
Вот-вот, и больше прятаться нет смысла, ты на желтых
и жестких лапах, ненормальный,
Коснеющий в своем идиотизме, бедный, и верно ведь, и правда,
Ее руки тебе довольно… И ничтожен взрыв говорливости твоей маниакальной.
Лишь стыд и пустоту, как только смоет всю позолоту и цветы, оставит завтра.
Нет, нам не объяснить очарованья (вот слово архаизм уже) и томный
(из той же оперы), мерцающий, манящий и холодом вдруг обдающий взгляд.
И разве стал бы слушать ты умильно всю эту болтовню ее, в укромный
Тащить, воркуя, уголок словечки, гримаски, глупости, ужимки – все подряд.
Да, это волшебство (высокопарно? черт с ним! – сдвиг по фазе!), это
Совсем не радостно, а страшно, нет ни смысла, ни будущего, ни надежды, как ты
Ни напрягай мозги, - прощальное касанье и немота, боящаяся света,
Тупик, стеченье обстоятельств и не скажешь всего… и умиранье как бы.
1988 г.