Я некрасив, да молод ведь и так бесстыдно пьян. Роза моя... Да чёрт бы с ней. Сор да трава-бурьян. Вроде давно не помню уж, просто пришла весна и незаметно муть твою грубо сгребла со дна.
Что ж ты стоишь, ломаешься? В Ад низвергая взгляд, знаю /уже не маленький/, что не вернёшь назад, только само рисуется, бегло бежит рука. Что ж я? Стеку проклятием с пулею у виска.
Помню два зла, глаза твои - кущи семирамид. Вроде бы и не колется, взглянешь - и не болит. Тёмные донца-озера, хмурь грозовых небес, в них, раздуваясь парусом, скачет лукавый бес. В честь благородной, девственной - в честь Артемиды, что ж - храм белокамно-бежевый, волосы, будто рожь. Взгляд, губ кармин пленительный, свет из открытых глаз.
Вроде бы, я не мстительный, вроде, не в первый раз...
Ты у меня загадочный, словно нутро змеи. Был. Ну а что поделаешь, идол давно в пыли. И я вдыхаю старь твою и выдыхаю мглу - пусто и очень холодно в мышьем моём углу.
Ткань на стене - советщина, грязная акварель... Эх, я б не вспомнил, правда ведь, кабы не этот хмель.
Семь сигарет. Закончились. Жаркость хеопских плит, словно огонь, в руках твоих кожа моя горит. Ах, а глаза сиреневы птицы моей Сирин - и краснота тягучая, тяжесть земных рябин. Всё это ты. И красками
бродишь по полотну. Мне бы упасть и гирею /в зелень/ пойти ко дну...
Я до отчаянья преданный, псиным машу хвостом.
Ну поцелуй же, смилуйся, и осени крестом. Это ли недостойное?.. Прячу в тени глаза и ухожу за грань свою, как у Золя Заза.
Храмы твои запретные, а подо лбом - Содом. Это ли так каралось им? Духом, Отцом, Христом.
Знаешь, таких уж тысячи есть у меня картин, сотни болотных бульканий, много озёрных тин...
Ну, на запрет наплюй, дружок, и потанцуй со мной.
Ангелам всё прощается.
Я опьянён
весной.