В глухомани, за дальней криницей,
Под корягой, в глухой норе
Шестерых принесла волчица
На исходе зимы в феврале.
Она долго волчат лизала,
Согревала своим теплом
И, рассерженная, трепала
Захлебнувшегося молоком.
По закону сурового рода,
Шестерых, крутолобых и злых
По весне искупала у брода,
Будто не было тропок иных.
А вокруг снег лежал уже талый,
По причине весенней поры,
И однажды она увидала
Человеческий след у норы.
И, пугаясь следов блудливых,
Свой подавленный издав рык,
Поняла – потеряла игривых,
Потеряла всех шестерых.
На луну она долго выла,
То ли плакала, то ли звала,
Лишь под самое утро забылась,
Но забыть про волчат не могла.
И приснился ей сон: еле-еле
В непривычной и жуткой тиши
Завозились на жёсткой постели
Отощавшие малыши.
И она, как на трудной охоте,
Когда не было больше сил,
Отдавшись материнской заботе,
Разлеглась возле них на подстил.
Свет холодной луны тускло льётся.
И на небе от туч ни клочка.
Всё боялась она - вдруг проснётся
От какого-нибудь толчка.
И короткий, тот сон не крепкий,
На рассвете приснившийся ей,
Ускользнёт, как сосулька с ветки,
Расплывётся, как крик глухарей.
По соскам молоко струилось,
И дрожала она во сне,
Сотрясающе сердце билось
И мешало сосать малышне.
А вокруг снег лежал ещё талый,
И волчице хотелось пить,
Но воды она не искала,
Торопилась волчат накормить.
В глухомани, за дальней криницей,
Под корягой, в глухой норе
Шестерых кормила волчица.
Шестерых кормила во сне...