Достало всё. И кино и немцы. Струна порвётся когда-нибудь.
Сидит нахохлившись. Мята с перцем её калёная псевдосуть. А если просто, без экивоков – никто не нужен. Нет больше сил. Ей просто плохо. Смертельно плохо. По человечески. Не был? Был? Она-то знает, что был и будет. Сожжённых писем огонь горит. Она читает и жжёт. И любит. И вновь читает...
И жжет в груди.
И суть неясных смешных сомнений – причина ль вечное предавать? А то что кинул и на колени сумел поставить – ушло опять.
Ей снова мнится восход и домик в лесу сиреневом от росы. Гитары звуки и голос помнит. И свет свечи и такую синь в глазах безумную неотвязно желаньем рвущую в перекрёст с седым холодным, но грустновлажным и властным взглядом другим его.
Вернуть? Зачем? Всё равно он бросит... Ответы пишет и тоже жжёт.
А за окном вечно плачет осень. А на стене, как всегда, – ружьё.