Разветрилось нынче чего-то… подуло с гнилого угла. Закатного рта позевота по трубам завода стекла. За край потянул одеяло, во сне бормоча, Уралмаш. Какая тут жизнь пропадала! – бравада, захлёб и кураж… Событий обветренный флюгер над памятью трудной скрипит… Прибитый к стеклу на фрамуге, застывший заставкою вид – но штучная всё же вещица в шкатулке утрат и дорог! Какая меня крановщица любила!... ах, если б сберёг – всё было бы в жизни иначе – уютней, … – а, может, и нет?... Мне явно достался из пачки не мой лотерейный билет – чужие вокзалы и рынки… вагоны, дома, катера… поэм и шинелок обрывки… других букварей литера.
Но, время с заплечной котомкой кружило мне Глобус под шаг. Я резал узду и постромки, отважный свободный батрак… А жизнь – беспородная жила, рыдание ржавой трубы… – как будто бы вовсе не жил я, а слушал баллады Судьбы.
Нежданное эхо оттуда, где солнце упало в мартен, где с верой в несметное чудо, в фуражечке юный шатен глотает отраву расплава, кося вожделенье на кран… «Ах, Клавочка, Клашенька, Клава… причина ожёговых ран, в обед всю тебя расстегну я, на зависть твоим строполям… Какую красу неземную в спецовочки прячет Земля!» …
Не надо, продутая память – что было, то просто быльё… – мне остро вниманием падать под спудное эхо твоё. Ещё розовеют восходы, ещё золотится зенит… Хоть кто-то с небритою мордой мне пилит надгробный гранит – но я не морочусь – привычка – он делает это давно. Мне тоже известно – кавычки однажды закроются… но – когда отсвечуют зеницы, тогда и обдумаем факт.
А всё же любовь крановщицы – был явно мой жизненный фарт!