Поэма-быль
Посвящается памяти Павлик Марии Тимофеевны
Как часто нам ничтожные вещицы
Людей напоминают дорогих.
Из памяти встают пред нами лица,
И, кажется, мы слышим голос их.
Вот так и мне простая безделушка
Напомнила былые времена.
Пятнадцать лет назад одной старушкой
Она была в подарок мне дана.
Давным-давно, совсем в начале детства,
Когда еще я маленькой была,
Старушка эта с нами по-соседству,
На улице Чапаева жила.
Она была добра и симпатична,
Хотя лицо забылося уже.
А вот жила, мне помнится отлично,
На самом верхнем, пятом этаже.
С прабабушкой я часто приходила
К соседке той на чай по вечерам
И почему-то здорово любила
Минуты те, когда гостила там.
И частые такие посещенья
Я заучила, словно ритуал.
По пятницам ждала я с нетерпеньем,
Чтоб вечер поскорее наступал.
Тогда мы шли по лестнице все выше,
Ступеньки были длинны и круты.
Казалось мне, что мы на самой крыше,
А я всегда боялась высоты,
Но с детским любопытством поднималась
На эту высь, почти под потолок.
Сухая дверь со скрипом отворялась,
И тихо выходила на порог
Старушка, удивительно седая,
Как тонкие, резные кружева,
Которые белели, украшая
Огромный воротник и рукава
У ней на темно-синем, длинном платье.
Я молча шла с прабабушкой вперед,
Потом лились приветствия, объятья…
Навстречу выходил пушистый кот.
Его хозяйка называла Тишей.
Он был довольно редкой красоты.
Вот так я убедилась, что на крыше,
Действительно, встречаются коты.
И, вправду, удивительной хозяйкой
Мария Тимофеевна была,
Но только я открыто, без утайки
Ее Марией Тиховной звала.
У ней всегда в квартире было тихо,
А, может быть, все дело было в том,
Что, раз ее кота назвали Тихон,
То отчество я путала с котом.
Меня старушки вскоре забывали,
В уютном зале сидя за столом,
О чем-то скучном долго толковали
И чокалися чаем с молоком.
Я вслушаться старалась в эти речи.
Их ровный тон клонил меня ко сну.
И я глядела Тиховне на плечи,
На эту кружевную белизну.
Она, как фея из старинной сказки,
О чем-то говорила не спеша,
А я лениво закрывала глазки
И тихо засыпала, чуть дыша.
На кресле Тишка ласково мурлыкал,
Грустила за окошками луна,
И маятник в часах уныло тикал.
Кругом была густая тишина.
Когда же у подруг пустели кружки,
И было обо всем говорено,
Заметив, что на бархатной подушке
Я сплю блаженным сном уже давно,
Прабабушка меня будила тихо.
Мы, попрощавшись, шли к себе домой,
И, сидя на двери, проказник Тихон
Качался, свесив хвост пушистый свой…
И долго я потом в своей постели,
Грустя о чем-то, не могла уснуть,
А мимо мысли разные летели,
Стесняя непонятным чувством грудь.
И так довольно часто повторялось.
Текли недели, месяцы, года,
Но все однажды резко поменялось,
Как оказалось, раз и навсегда.
Я помню хорошо тот зимний вечер
(Тогда еще какой-то праздник был).
За окнами скулил протяжно ветер,
И белый, словно вата, снег валил.
К прабабушке пришли ее подружки,
Все вместе пили чай на молоке.
Пришла и та соседская старушка
В огромном кружевном воротнике.
На улице мела метель слепая,
И сумерки сгущались все темней,
А в комнате беседа, не смолкая,
Лилась рекой среди толпы гостей.
Подобно тени, шла я по квартире,
Средь светлых комнат и высоких стен.
Казалось мне, что я в огромном мире
Одна попала в этот чудный плен.
Меня томили странные желанья,
Смущал глухой, протяжный стон зимы.
И я в своем задумчивом молчанье
Бродила средь веселой кутерьмы.
Впервые я не радовалась шуму.
За стенкой надоели голоса,
И в первый раз таинственную думу
В себе таили детские глаза.
Себе я взрослой в тот момент казалась,
И плавно, словно лебедь на волнах,
Пройдя к трюмо, надменно улыбалась,
В высоких отражаясь зеркалах.
И как-то по-особенному грустно
По коридору было мне гулять.
С каким-то новым, непонятным чувством
Хотелось мне кого-нибудь обнять,
И, от восторга сладко замирая,
В слезах приникнуть головой к плечу.
И, всех вокруг друзьями называя,
Сказать, что я весь мир любить хочу!
Себе казалась я совсем несчастной
Или счастливой – не пойму сама,
А в зале разговор шумел согласный,
И завывала за окном зима…
Всех взрослых занимал еще вначале
Какой-то политический вопрос.
Меня они совсем не замечали,
И мне обидно было аж до слез!
Но, стойко поборов в себе обиду,
Я распахнула дверь одной рукой
И важно, не показывая виду,
Вошла к гостям с поднятой головой.
Две гостьи на меня взглянули строго,
Другие улыбнулись свысока,
Но я была горда еще с порога
И тоже, в меру возраста, строга.
Пройдя вдоль по ковру неторопливо,
В молчанье я приблизилась к стене
И, голову свою склонив лениво,
Стояла неподвижно в стороне.
Беседе помешала я, как видно,
И гости оглянулись на меня.
Должно быть, многим сделалось обидно,
Что я стою тут, голову склоня,
Мешаю взрослым, важным разговорам.
И, чтобы тень неловкости стереть,
Прабабушка, меня окинув взором,
Вдруг предложила что-нибудь мне спеть.
Но я себе представила мгновенно:
От умиленья и фальшивых фраз
Мой грустно-взрослый образ непременно
Разрушенным окажется сейчас!
Хоть мне тогда всего три года было,
Но доставало силы отказать,
И снова я головку наклонила
И стала за гостями наблюдать.
Они потом мне чаю предлагали
И даже сесть просили визави,
Но все равно совсем не понимали,
Что я хочу не чая, а любви!
Но на меня тут Тиховна взглянула
В своем большом резном воротнике
И что-то доверительно шепнула,
Склонившись головой к моей щеке,
Потом опять со мной заговорила
И предложила с чаем молоко.
Я отказалась, но в то время было
Мне с нею по-особому легко.
Она со мной общалась с уваженьем,
Как будто бы ко взрослой обратясь,
И вдруг с печально-милым выраженьем,
Мне что-то протянула, наклонясь.
Взглянула я: и на ее ладошке,
Что пять минут назад была пуста,
Теперь когда-то сломанная брошка
Лежала в виде черного кота.
И как-то сразу мне напомнил Тишу
Когда-то бывший брошкой Котофей.
Мурлыканье его, казалось, слышу
Я средь толпы смеющихся гостей.
О, как же я в душе благодарила
Соседку в белоснежных кружевах
За то, что эту брошку подарила,
А, главное, за то, что детский страх,
Мою печаль, причуды и желанья
Она одна в тот вечер поняла
И с неподдельно ласковым вниманьем
Со мною, как с большой, себя вела.
Как можно тонко уважать друг друга,
Впервые понимала я тогда,
А за окном свирепствовала вьюга,
И ветер рвал тугие провода.
Как вдруг, среди всеобщего веселья,
Мгновенно вспыхнув, яркий свет погас.
Ворча, к окну старушки пересели.
Послышались слова: «Который час?»…
«Смотри в окно: какая нынче стужа»…
«А я домой, наверное, пойду.
Спина болит. Не сделалось бы хуже».
«Куда теперь в такую темноту?!
Опять переломаешь все суставы»…
«Да, поздно, Тимофеевна, пошли»…
«Темно. Зажечь бы свечку…» «Да, Вы правы…»
Но свечки во всем доме не нашли.
Лишь мне одной приятно было очень
С Марией Тимофеевной сидеть
И в темноте метельной, черной ночи
На эту кошку черную глядеть.
И долго со старушкой мы молчали
В сиреневом мерцаньи фонарей,
Как будто тайну важную скрывали
От всех вокруг собравшихся людей.
Но вдруг, очарование разрушив,
Блеснули в старой люстре огоньки,
И радостно домой ушли старушки,
Закутавшись в пуховые платки.
Одна была я средь пустого зала,
В руке моей остался черный кот.
Я, глядя на него, еще не знала,
Что больше та соседка не придет,
Что Тихона я больше не увижу,
Ведь скоро переедем далеко
И не пойдем с прабабушкой под крышу
У Тиховны пить с чаем молоко.
Но старенькая сломанная брошка
В шкатулке у меня лежит всегда,
И, если я гляжу на эту кошку,
То вспоминаю детские года,
Соседку с кружевными рукавами
И Тихона с его большим хвостом,
И наши посещенья вечерами…
Событий много минуло потом.
Людей я разных множество встречала,
Любила, ненавидела порой,
Но иногда шкатулку открывала
И вспоминала о старушке той,
Которая в далекий зимний вечер
Одна меня сумела разгадать.
И черный кот в моей шкатулке вечно
Лежит, чтобы о ней напоминать.
Вот так, порою, старою вещицей
Как талисманом, люди дорожат.
Когда ночами долго мне не спится,
Воспоминанья мне помочь спешат,
И я лежу на бархатной подушке
И с грустью вспоминаю в темноте
Историю о доброй той старушке
И о пушистом, ласковом коте.
(в поэме описаны события, произошедшие в январе 1994 года)
09.07.2008 г.