*
В сизо-лазоревой вышине неба, на тающем, расплывчатом облаке, стоял седовласый старец в белоснежном одеянии, и протянув свои добрые, бледные руки в мою сторону призывал: - Приди ко мне! Его добрый, лучистый взгляд, светился любовью и блаженством.
Мишка Обдулов проснулся от толчков в плечо, наваждение в виде старца на облаке растаяло, но появилось уже не наваждение, а реально склонившаяся над ним фигура уполномоченного милиционера, Кости Толкушкина. - Обдулов! Вставай, замерзнешь скотина, опять надрался в стельку, - милиционер тормошил спящего Михаила и пытался разбудить, - Вставай, иди ко мне! Рядом, в трех метрах стоял милицейский Уазик. Выхлопная труба выплевывала сизое облако газов, и оно пеленой стелилось по грязному, неумытому асфальту. Была глубокая осень. Лужицы по ночам покрывались тоненькой корочкой льда. Деревья почти сбросили багровые и желтые листья в серые сумерки осеннего утра. По небу плыли тяжелые, свинцовые облака, унося свои причудливые воздушные формы куда- то далеко, в сторону запада.
Толкушкин с трудом расшевелил и поднял оседающее, еле стоящее на ногах тело.
Тело было одето в старую фуфайку и потертые грязные джинсы. Под расстегнутой телогрейкой, торчал засаленный свитер. На ногах башмаки, которые давно не видели гуталина со сбитыми носами. Вязаная шапка валялась в стороне, и одним концом вмерзла в лужу. Мишка бессмысленно, остекленелым взглядом глядел по сторонам, не понимая где он, и что с ним происходит. По его джинсам было понятно, что маленькую нужду он справил прямо в штаны. От него исходил шлейф тошнотворных запахов, неподвластных описанию и сочетающих в себе амбре перегара, пота и мочи.
Старший лейтенант милиции Толкушкин, уже не раз, доставлял безжизненное тело Мишки домой и сдавал на руки жене. В милицию вести его не хотелось, потому что потом, в течение недели пришлось бы проветривать помещение.
Мишка работал в магазине грузчиком, и за сверхурочную работу завмаг рассчитывалась с ним бутылкой самой дешевой водки. Сначала Мишка пил в компании друзей, грузчиков, потом научился пить один. Сверхурочная работа была всегда, и всегда он был пьян; его пьянство постепенно переросло в алкоголизм и он потерял человеческий облик. Его жена Наталья, хрупкая, тонкая женщина с приятными чертами простого доброго лица, с красивыми русыми волосами и покладистым характером, сначала уговаривала его, далее пыталась ругаться, но в конце концов, нарожала ему пятерых детей погодков, и с головой ушла в заботу о них.
Мишка был алкоголиком не буйным. Да и буйным он быть просто не мог, так как его привозили, или приносили домой в таком состоянии, что на ногах стоять он не мог просто физически. Наталья стелила в прихожей на пол клеенку, на клеенку стелила Михаила, ставила рядом тазик... на всякий случай, и оставляла его до частичного протрезвления. Далее, когда он становился транспортабельным и начинал что- то соображать, раздевала его, наливала в ванну прохладной воды, и замачивала его до полного протрезвления. Когда он трезвел, - извинялся, говорил, что это в последний раз, клялся в любви и преданности, потом уходил на работу, а вечером или утром его снова привозили вдрызг пьяного.
Наталья была женщина верующая, христианка; она считала, что это испытание ей уготовлено богом, с чем и смирилась. Все во власти божьей. Она была верующей, но не церковной, евангелий не читала, праздники не соблюдала, ходила в церковь на пасху святить куличи, да за святой водой, чтобы брызгать Михаила, выгоняя нечистую силу. У нее была небольшая иконка, в виде раскрашенной фотографии какого-то святого, под стеклом в металлической рамке, висевшая у изголовья кровати. Больше ни какой церковной атрибутики у нее не было. Порой, она крестилась на иконку, в основном, когда приносили Михаила, но это, она не считала обязательным. Господь вездесущ и всемогущ, он все видит и все знает, значит так ему угодно.
Всю себя она посвятила детям. Нужно было изворачиваться, что-то готовить, что-то шить, что-то штопать. Денег, как и у всех, не хватало, поэтому питание было самым простым, - на первое обязательно какой-нибудь супец, жиденький, а на второе картошка с квашеной капустой или с солеными огурцами. На детей, получала немного молока и кефира, в детской молочной кухне от государства. Себе она уже давно ничего не покупала, а только что-то перешивала из старого.
Большую часть своей зарплаты Мишка пропивал, и приходилось выкручиваться на те деньги, что оставались от пропоя. Дети для него были обузой. и он никогда не ласкал их, изредка покупал гостинец в виде дешевых конфет, - подушечек или леденцов.
Наталья жила как натянутая струна, постоянно в ожидании какой-то неприятности, какого-то несчастья.
Звонок в дверь, на пороге участковый, и остекленелый пьяный, грязный, вонючий, - суженный - ряженый.
- Получите ваше сокровище, и распишитесь, - с грустной улыбкой на лице, шутя насколько это было возможно в данной ситуации, произнес Константин. Ему искренне жаль было Мишкину жену, но никакие меры воздействия, ни милиция, ни профком оказать на него не могли. Несколько раз он был в вытрезвителе, несколько раз сидел по пятнадцать суток и мел улицы, - все бесполезно, хоть убей! Но греха на свою душу, Наталья брать не хотела, да и не смогла бы.
В очередной раз она постелила в коридоре клеенку, уложила на нее Михаила, сбрызнула его священной водой, поставила тазик, перекрестилась, взглянув на икону, спросила: - за что же мне это? Господи!
Эта пьянка, и сон на промерзшем асфальте не прошли бесследно. Воспаление легких и больничная койка стали ее результатом. Так же выяснилось, что были застужены почки. Несколько дней Михаил был в бреду, с высокой температурой и врачи, опасались за его жизнь. Несколько дней они боролись, выводя его из кризисного состояния. С помощью медицины и божьей помощью, кризис миновал, больной пошел на поправку. Наталья с детьми каждый день навещала его, и на последние деньги приносила ему, то пару вареных яиц, то яблоко, то апельсин, - который не могла позволить купить детям. Михаил уговаривал, чтобы она принесла ему хотя бы чекушечку водки. Наталья категорически отказывала, за что он называл ее змеюкой и гадиной. Наталья тяжело вздыхала, вытирала навернувшуюся слезу, но была непреклонна.
Мишка лежал на койке, уперев взгляд в потолок палаты. Его лихорадило, трясло, все тело ныло, простреливало низ поясницы. Опять приснился странный сон. Опять во сне, как тогда, когда его замерзающего подобрал Толкушкин, - он увидел доброго старца на расплывчатом туманном облаке. Старец протягивал к нему свои руки и призывал: " Приди ко мне!" Мишка испугался этого сна, он подумал, что Господь призывает его к себе. Умирать ему совсем не хотелось, ведь прожив, тридцать пять лет, он почти и не жил, а находился в каком-то постоянном алкогольном бреду, в каком-то затуманенном состоянии, в каком-то зазеркалье. Ему казалось, что он как кинокартину наблюдает свою жизнь со стороны, что все это происходит не с ним, а с его фантомом, с его тенью. Вся жизнь, что прошла в пьянке была расплывчата; он не мог, как не старался, вспомнить ни одного момента, за который можно было бы зацепиться, ухватиться, чтобы вытянуть себя из болота и трясины, этой засосавшей его жизни. Он не мог вспомнить ни одного счастливого дня. Что-то далекое светлое иногда приходило откуда-то, как из другой, чужой жизни.
Вспомнился эпизод охоты на голубей. Как, вооружившись напильниками и ножовочными полотнами, спиливали с трактора латунные трубки топливной системы. Делали из этих трубок поджоги и самопалы, расплющивая один конец и загибая его. Приделывали удобные приклады и рукояти. Заряжали эти поджоги серой соскобленной со спичечных головок или порохом, если удавалось его раздобыть. Пыжи делали из ваты, заряды были из дроби. Охотились на крыше этой больницы, в которой он сейчас лежал, в то время, когда она еще строилась. На охоту выходили всей ватагой, все вооруженные. Рассыпали по краю карниза пшено, в качестве приманки, прятались за парапетом, и когда слетались голуби, определяли, кто в какого голубя стреляет. Потом одновременно чиркали запалы, и шесть, одновременно прозвучавших выстрелов, взмывали голубиную стаю высоко в небо. Дым рассеивался, и на карнизе оставалось несколько голубей, бившихся в предсмертной агонии. Жарили голубей на шомполах, и казалось, что вкуснее дичи не бывает. Милиция же, и ее единственный оперуполномоченный Костя Толкушкин, тщетно пытался выйти на след диверсантов, причинивших ущерб социалистической собственности, диверсантов выводивших на несколько дней из строя трактор.
Вспомнилось лето, прекрасная пора после сдачи выпускных экзаменов в школе. Мы уже взрослые, и сексуально озабоченные. Некоторые ребята уже прошли курс молодого бойца на этом поприще, по крайней мере, уже понимали чисто теоретически, что надо пользоваться контрацептивами для безопасного секса. Секса как такового, еще не было, но запасы презервативов, как предусмотрительные люди, мы имели, - мало ли, что!!!
Каждое лето, студенты Орехово-Зуевского педагогического института с факультета "биофака", приезжали на учебную практику в Приокско-Террасный заповедник, и располагались палаточным лагерем на правом берегу Оки. В этом отряде были в основном девчонки, пара преподавателей, два, три пацана (студенты ботаники, в прямом и переносном смысле слова). Девчонок было большинство, около тридцати и именно они стали главной целью наших сексуальных вожделений. Однажды прекрасным теплым вечером, компанией с полными карманами презервативов, мы поехали в этот лагерь с целью удовлетворения своей необузданной эротической фантазии.
Смеркалось. Лодка легко скользила по глади реки. Зажгись огоньки бакенов. В прибрежных камышах, устраивали свой вокальный концерт лягушки, изредка блистала плотвица, с обоих берегов доносились соловьиные трели. Лодка уперлась носом в берег, ее привязали цепью к прибрежным кустам и двинулись к лагерю. Лагерь из десятка палаток, стоял на поляне перед лесом; от реки его отделяло огромное кукурузное поле.
Еще издалека мы услышали смех и разговоры. Приятно потягивало дымком от костра, вокруг которого на бревнах, пеньках и походных раскладных стульях сидели студенты, и как мы предполагали в основном девчонки. Невдалеке стоял огромный сколоченный из досок стол с двумя скамейками по бокам. Стол был накрыт клеенкой, рядом располагался сделанный из досок навес, обтянутый полиэтиленовой пленкой, - это была их походная полевая кухня. Студенты видимо недавно поужинали, две девочки мыли посуду, остальные, веселились около костра.
Мы, такие смелые и решительные, еще несколько минут тому назад, - несколько стушевались. Подошли к костру, как-то нерешительно, несколько смущенные и не знающие как, и с чего начать разговор. Выручил Виктор Иванович, - преподаватель, сидевший с гитарой в руках. На вид ему было около сорока лет, высокого роста, чуть сутуловатый с простым добродушным лицом и пышной, начищающей седеть шевелюрой.
- Подходите хлопцы, знакомиться будем, - с улыбкой сказал Виктор Иванович, окидывая нас дружелюбным взглядом, - а то, мы вас уже заждались, в хоре не хватает мужских голосов.
Мы как-то, не ожидая такой встречи, даже не поняли сразу шутки.
- Меня зовут Виктор Иванович, я преподаватель, и начальник студенческого лагеря, это Надежда Владимировна, тоже преподаватель, - указал кивком головы на сидящую рядом с ним женщину, лет тридцати в штормовке с загорелым красивым лицом, и короткой стрижкой "под мальчика", - ну а, с девчонками познакомитесь сами.
Мы, тоже назвали свои имена и сели на корточках около костра. Так началась наша эротическая экспедиция, под секретным названием "основной инстинкт".
В течение вечера мы все перезнакомились, нам рассказали, что здесь в районе заповедника очень много растений экзотических, занесенных в какую-то "красную книгу", что они собирают гербарии, высушивают растения каким-то особым способом, и как-то классифицируют.
Мы, что могли, рассказали о нашем городе, но как потом оказалось, студенты о нашем городе знали гораздо больше чем мы сами. Они нам рассказали, какие научные эксперименты проводятся в наших биологических институтах, и какое это имеет значение для науки.
Потом мы пели у костра студенческие песни, играли в ручейки, и просто разговаривали. Время летело неумолимо быстро, забрезжил рассвет, и пора было возвращаться домой. Наши эротические и сексуальные фантазии, как (вещь в себе) остались в нас, так и не получив реального воплощения.
Гуськом, по знакомой тропинке через кукурузное поле, на****овавшись мы пробирались к берегу реки. В карманах у каждого похрустывали не востребованные пакетики презервативов, и мы с восторгом обсуждали своих новых знакомых девчонок, которых не коснулся тлен наших сексуальных домогательств. Также красиво раздавались соловьиные трели, и им вторили хоры лягушек, из прибрежных зарослей осоки. Над Окой, молочным маревом расстилался густой туман. От реки веяло приятной прохладой. Солнце еще не взошло, но было уже почти светло.
В знакомых кустах, своей лодки мы не обнаружили. Ее или угнали, или отнесли волны проходящих пароходов вниз по течению реки. Мы прыгали по берегу как Бобики, не зная как перебраться на свой берег. Река в этом месте была очень широкая, хотя течение было не сильное. Переплыть реку в этом месте было бы не трудно, но только не с одной рукой, потому, что в другой, нужно было держать одежду. Мы же не Чапаевы, и сейчас не гражданская война! И как всегда, светлая голова Сереги Дорофеева воскликнула, - идея!!!
Наломав длинных палок в прибрежных кустах, мы надули презервативы и шнурками от ботинок и кед, привязали их к этим палкам. Получился великолепный плот. На него мы сложили свою одежду, спустили его на воду и поплыли к заветному берегу. Вода была теплая как парное молоко, она приятно освежала, и было совсем не холодно. Наш плот, подталкиваемый плыл строго по заданному курсу, при толчках образовывая легкие буруны. Вот середина реки, и Олежка Ракитин крикнул: - ну что суки... На****овались? Чтобы вечером взяли еще больше гандонов!!! Сексуальные гиганты!!!
Словно по команде, начался истерический смех, да такой, - что начали ртом хлебать воду, бессвязно дрыгать руками, наш плот тихо плыл по течению, нами не управляемый. Ужас охватил всех хохочущих, силы покидали, возникла угроза утонуть. Снова, словно по команде смех прекратился, а наш плотик сносило вниз по течению. Догнав его, и уже без смеха, на полном серьезе добрались до своего берега и обессиленные упали на сырую от росы траву.
Эпизоды воспоминаний менялись как кадры в киноленте. Опять вспоминался сон, и зов старца. Снова непонятный, гнетущий страх и нежелание умирать. Мишка представил себя в гробу, стоящим на двух табуретках около подъезда дома. Крышка гроба прислонена к стенке, кто-то держит венки из бумажных цветов, рядом стоят соседи, мать, жена и детишки, все пятеро, мал-мала-меньше. Ни кто не плачет, все улыбаются, все радуются, наконец-то оставил всех в покое. Музыканты играют не похоронный марш, а фокстрот. Все веселятся и танцуют. Один только дворовый пес, по кличке Прокурор, сидит, низко опустив голову, и не проявляет признаков веселья.
Кто же теперь, будет приносить ему хоть изредка, косточки и мясные обрезки?
На дворе конец ноября, огромные пушистые снежинки кружатся и падают на лицо, в гробу холодно, тесно и неуютно, слегка метет поземка. Через час наверно закопают и все, назад возврата нет! Насыпят бугорок, воткнут деревянный крест и темнота, темнота, темнота. На могилке поставят лафитник водки, накроют его куском черного ржаного хлеба, зажгут поминальную свечку. Из могилы, даже до лафитника не дотянешься, так тяжела земля, так не хочется умирать!
Умереть не случилось. Из больницы выписали. Мать Мишки пригласила бабку Ведунью, и она, услышав сон, сказала, что спасти его может только отречение от всего земного, и уход в монастырь.
**
В монастырь его смогли устроить, только дав настоятелю хорошую взятку, собрав последние деньги по родственникам. Ведь Мишка не верил ни в бога, ни в черта, сроду не крестился и не знал ни одной молитвы. За всю свою непутевую жизнь, он не прочитал ни одной хорошей поучительной книги.
Мир вне монастыря, — это не только общество людей, оставшихся за стенами обители, но и совокупность всех грехов и пороков в человеке. Среди таких мирских пороков, нарушающих гармонию жизни, были любостяжание, сребролюбие как его разновидность, и, несомненно, недуг пьянства. По монастырскому опыту, последний порок был наиболее распространен и труднее всего поддавался излечению.
Серпуховский Высоцкий монастырь, куда был определен Михаил, являлся центром паломничества, к иконе «Неупиваемая Чаша» (считается, что она избавляет от алкоголизма). Основали монастырь еще в далекой древности, - Сергий Радонежский и Владимир Храбрый. Свое второе рождение он обрел в 1991 году.
Явление образа «Неупиваемая Чаша» произошло в 1878 году. Крестьянину Ефремовского уезда Тульской губернии, одержимому страстью пьянства и вследствие этого утратившему способность ходить, во сне явился старец-схимник и сказал: «Иди в город Серпухов в монастырь Владычицы Богородицы. Там есть икона Божией Матери „Неупиваемая Чаша“, отслужи перед ней молебен и будешь здоров душой и телом». Крестьянин не сразу отправился в монастырь, но после третьего явления старца на четвереньках отправился в путь. Придя в монастырь, страждущий рассказал о своих сновидениях и попросил отслужить молебен. Но никто в монастыре не знал иконы Божией Матери с таким наименованием. После долгих поисков в проходе из соборного храма в ризницу был найден образ, на обороте которого обнаружили надпись: «Неупиваемая Чаша». В явившемся крестьянину схимнике он узнал старца Варлаама — строителя этого монастыря. После совершения молебна бывший пьяница, по легенде, получил не только исцеление больных ног, но и утратил пристрастие к алкоголю.
Основу монастырской жизни, начиная с самого ее возникновения, составляют Устав или Типикон - церковно-богослужебная книга, излагающая порядок, образец совершения служб и основные правила монашеского жития монастырей.
Быт монахов определялся основными правилами монастыря: всем иметь все равное, простое и дешевое, нужное, а не излишнее, и ничего не называть своим. Кельи были так малы, что в них едва помещался один человек, состояли они, только из одной комнаты. Снаружи можно было расслышать, что говорили внутри. В сенях келий по ночам обычно горел «служебный свешник».
Непременное стремление отличиться чем-нибудь от других людей является общим свойством человеческой натуры, и монахи не были исключением. Правда, возможностей для этого они имели немного. Некий изыск в одежде, келья повыше, чем соседняя, окно пошире или яблоня под окном — вот и весь выбор. Когда монах постригался в обители, он получал келью со всем необходимым имуществом. Таково было древнее правило монастырей. Келейное имущество также было простым, дешевым и необходимым, но при этом монах не должен был считать его своим. Пожалуй, только иконы и книги были личной собственностью монаха. В восточном углу кельи всегда находились иконы и большой крест с Распятием. Перед ними стояли подсвечник, аналой; здесь монах совершал свое келейное молитвенное правило. Необходимыми предметами келейного быта были кумганец — медный рукомойник с носиком и крышкой, лохань и кувшин для воды. Рядом с ними, по обычаю, висело полотенце. Мыло также использовалось в монашеском обиходе. Никакой посуды и продуктов у монахов не было, даже стол иметь возбранялось.
Одежду и обувь монахи получали у игумена, казначея или эконома. Монахам полагалось иметь две одежды: одну ветхую (будничную, рабочую), другую хорошую (праздничную) и две пары обуви, а все лишнее надо было относить в казну. Казначей, выдававший одежду, вел строгий учет и контроль, чтобы ненароком не дать лишнего. Чтобы получить новую одежду, монах должен был обязательно сдать старую.
Монахи этой обители не более раза в два месяца посещали баню (только Великим постом мыться в бане не разрешалось). Монах приходил к игумену и брал благословение на баню.
Принимая монашеский постриг, человек оставлял свое прежнее имя и получал новое. Тем самым он отрезал от себя свою прежнюю жизнь в миру, привязанности и родство. Некоторые монахи называли себя «невеждами и поселянами», подчеркивая свою земную безродность и полное отсутствие каких-либо дарований, знаний и способностей. Монахи учились на примерах древних житий, были столь же непреклонны со своими родителями. Старая мать одного из монахов, захотела увидеть своего сына, и пошла к нему в монастырь. «Меня не увидишь в нынешней жизни. Молись обо мне, чтобы Господь Бог сподобил нас увидеться там, где преподобные почивают» - передал ей монах отказав во встрече.
Также и Михаил, не захотел встречаться ни с матерью ни с женой, не захотел видеть своих детей.
Любая обитель, даже самая малая, имела свою странноприимницу, или гостиницу. «Странноприимства не забывайте», — завещали перед кончиной основатели обителей своей братии. - Если придет к вам странник, дайте ему хлеба и утешьте наставлением духовным. Утешенные духовным наставлением, мать и жена Михаила возвращались домой так и не повидав сына и мужа.
Тяжело переживал Михаил первые месяцы своего послушания в монастыре. Самым тяжелым для него, была ломка и тяга к алкоголю. Голова была настолько пуста, и не восприимчива к получению знаний, что глядя в церковные книги, он не мог понять смысла этих писаний. Буквы, слова, предложения, в его создании не хотели связываться в какую либо стройную логичную мысль.
- О, Дивный Создателю, Человеколюбивый Владыко, многомилостивый Господи! - читал Михаил молитву о даровании терпения, - С сердцем сокрушенным и смиренным сице молю Тя: не возгнушайся грешнаго моления моего, не отрини слез моих и воздыхания... - он отер пот со лба и продолжил, - услыши мене, якоже Хананею, не презри мене...
Мишка со злостью отбросил на пол молитвенник. - Мене, тебе, Хананею... Что за бессмысленница? Нет... лучше умереть от водки или простуды, чем сойти с ума в этом сортире!
Жил в этом монастыре — старец Феодон. Был он великим тружеником, первым выходил на самые тяжелые послушания и последним возвращался. Он знал наизусть Псалтырь и всегда во время работы пел псалмы. Но более всего он любил уединенную молитву и, ни одной минуты своей жизни не тратил даром. В монастыре по поручению игумена, он был духовным наставником Михаила и долгими часами вел с ним беседы, пытаясь достучаться до заблудшего сердца, ни во что, и не в кого не верующего.
Феодон был крепким высоким старцем. Седые, пепельные локоны его волос спадали до плеч. Нависавшие над глазами густые грозные брови, сросшиеся к переносице, придавали его взгляду грозный вид, но это впечатление было обманчиво. Его глаза излучали доброту, смирение и какую-то не земную благодать.
- Помни, не в словах и поклонах дело, - внушал Михаилу Феодон, - а в возношении ума и сердца к Богу. Можно все то, что написано, проговорить, и все означенные поклоны положить, а о Боге совсем не вспомнить. Всячески старайся, чтобы, где слово, там и ум был!
На ум уповать, еще было рано...
***
Только через год с небольшим, Михаил обрел способность вчитываться в церковные книги, и с помощью Феонона осмысливать прочитанное. Монастырская жизнь шла своим чередом, и он потихонечку стал привыкать к аскетическому образу жизни. О жене, детях, матери он не вспоминал, целиком отдавшись новой жизни, которая полностью завладела его сознанием и волей.
Благодаря молитве и иконе «Неупиваемая Чаша» страсть к алкоголю почти прошла, и остались лишь грустные воспоминания. Когда Михаилу было особенно тяжело, Феодон прикладывал руку к его голове, и какой-то непонятной божественной силой, исцелял его недуг. Они часто беседовали на мирские и религиозные темы. Перед Михаилом открывался новый завораживающий мир, еще во многом непонятного и загадочного богослужения.
На улице весна входила в свои права. Конец апреля 1993 года был необычно теплым, на деревьях в монастырском саду набухли почки, готовые в любой момент взорваться фейверком разноцветных соцветий. Давно уже пробились на свет божий первоцветы, и шмели, как тяжелые вертолеты барожировали над ними собирая целебный нектар. Воздух был прозрачен и свеж, только изредка дуновение ветерка приносило от куда-то легкие нотки запаха ладана, что не давало забыть о том месте где находишься.
Михаил и Феодон сидели под яблоней, на вросшей в землю, покосившейся садовой скамейке и беседовали.
- Я хочу глубоко, всем сердцем, всей душой и каждой клеточкой своей, отдаться сужению Господу, - говорил Михаил, чертя прутиком непонятные зигзаги на земле около скамейки, - но я не пойму, как может Господь, один, все видеть, за всем взирать и знать, что творится в душе каждого человека? Бог один, а людей на планете миллиарды?
- Бог един... - задумавшись, сказал Феонон, - Господь и его суть непостижимы... Человек познаёт элементы божественности по песчинке, по крупице, ровно в той степени, в которой готов понять, в меру своего духовного и нравственного состояния. Божественная мудрость заключается в том, что свою частицу он закладывает во всякую тварь им созданную, в каждый камень, в каждое растение и соответственно в каждого человека. Человек несет на себе печать Господа, каждому предопределена своя судьба, свои испытания. Человек по своей сути, унаследовав элементы божественности, также является творцом, и своим земным творчеством, должен осуществлять замысел божий.
Один человек художник, - создает полотна которые живут в веках и завораживают своим замыслом и красотой, совершенно разные по менталитету поколения, не оставляя равнодушными людей с разными социальными, политическими, моральными воззрениями и взглядами. Другой... архитектор, - создает шедевры зодчества... разве не видно в них глубины и пространственности божественного замысла. Другими словами Господь, создав человека, делегировал ему свойство быть творцом, способность, украсить и преобразить мир в котором он живет в соответствии со своим пониманием прекрасного, со своей человеческой волей.
Многие видят служение Господу в битее поклонов, в долгих изнурительных молитвах, а это ли надо Богу? Бог настолько всемогущ и самодостаточен, что ему восхваления таких комариков, таких муравьишек как люди не нужны... но ему нужно, чтобы мир им сотворенный развивался гармонично, чтобы земля с каждым годом расцветала и хорошела, чтобы во всем было, благо и любовь! А, обращаться с молитвой, нужно только с той целью, чтобы Господь помог не попасть в искушения к Диаволу, не уйти в мир соблазнов и разврата! Просить Бога надо о просветлении ума, о воодушевлении и направлении мысли на благие нужные людям цели. Каждый человек должен понимать, что он не царь, не хозяин земли, а ее неотъемлемая частичка, которая может сохраниться и развиться только в гармонии со всем окружающим миром, со всей природой. У природы нужно брать только самую малую, необходимую для скромной жизни частицу ресурсов и ископаемых, большой грех торговать ресурсами, продавать земные сокровища, обрекая потомков на нищенское существование.
Подлетевшая стайка воробышков смело разгуливала около скамейки, разгребая лапками старые засохшие листья в поисках прошлогодних семян. Феодон, достав из кармана старый сухарь, размял его в ладони и крошки кинул птицам.
- Вот, твари небесные... живут, не делают ни каких запасов... по заветам господним, - будет день, будет и пища! - заметил он, с любовью глядя на птиц.
- Человек и животные... Разве можно их сравнивать? - спросил Михаил, взглянув на старца. - Человеку надо больше, у него кроме еды еще много всяких потребностей, одежда, развлечения. Человек, чтобы не остановиться в своем развитии, должен придумывать что-то новое, что требует новых и значительных ресурсов.
- Да, я с тобой согласен. Человеку нужно больше чем животным и птицам, - парировал Феодон, в упор, взглянув на Михаила. - Но человеку в отличие от животных, Господом дан разум, чтобы не гадить в своем доме, чтобы вести хозяйство рачительно, экономно, не истощать свою землю, использовать отходы производства и давать им вторую жизнь. У нас же порой, - мне хорошо, а после меня, хоть потоп!
Эгоизм, зависть, стяжательство, не разумное стремление к чрезмерному обогащению, - могут погубить человека и цивилизацию. Эти пороки приводят к войнам, к разработкам новых вооружений, к истреблению миллионов и миллионов человеческих жизней. Сколько средств и ресурсов, затрачивается народами на содержание и обеспечение армий? Сколько денег и человеческих жизней сжигают войны!!! На порядки больше, чем нужно для всех жителей земли, чтобы обеспечить достойную, цивилизованную жизнь, и ни в чем не нуждаться. Если бы все народы пришли к этому пониманию и соглашению, к принятию новой земной хартии мира! Если бы народы смогли договориться, то давно бы воцариться земной рай. Объединив свои помыслы и волю, народы мира смогли бы направить их сугубо в мирных, благих, созидательных целях.
На монастырской колокольне ударили в колокола, над монастырем и Серпуховом поплыл благовест, призывая верующих к вечерней молитве. Стая белых голубей взметнулась в небо, но была атакована воронами налетевшими на них непонятно откуда.
- Вот так и в человеческой жизни, - сказал Феодон, указывая на птиц рукой, - постоянно происходит борьба за место под солнцем... но там птицы, а здесь люди! Люди должны научиться договариваться в свое благо, на то им Господом даровано разумение! Ну, пойдем к вечерне... Господу нашему помолимся!
Поздно вечером, после молебна, Михаил и Феодон сидели в своей келье. Михаил читал псалмы, старец Феодон чинил свой подрясник, пришивая заплатку. Под иконой
"Николая Чудотворца" висевшей в углу, подрагивая, горела лампадка, освещая лик святого; где то под половицей верещал сверчок, выводя свои протяжные цокоты.
- Я хочу понять, почему Господь не в состоянии предотвратить войны? Почему он, если такой всемогущий, допускает такие кровопролития и жертвы невинных людей? - спросил Михаил, отложив на койку псалтырь и взглянув на Феодона.
- Господь даровал людям разум, - подумав, начал излагать Феодон, - люди внемля разуму, не должны допускать к власти тиранов, мало того, сами не должны своими действиями поддерживать этих тиранов и участвовать в их грехах. Люди добиваясь правды, должны проявлять всю свою волю и стремление. Если народ или сообщество людей этого не делает, или идет на поводу у тирана, эти народы и сообщества обречены также как и тираны, нести бремя великого греха и держать ответ перед Богом. Господь помогает правому, и строит козни грешнику. Он притупляет ум тирана и просветляет ум полководца борющегося с этим тираном. Господь насылает на войско тирана невзгоды, катаклизмы и всячески содействует в борьбе с ним. Надо понимать людям, что нельзя все перекладывать на Бога, нужно и самим бороться за свои права, за свою свободу. На Бога надейся, - да сам не плошай!
Бывают в войне невинно убиенные, они являются святыми мучениками, но в тоже время они на себе тоже несут часть греха, греха народа, не подготовившегося к отражения агрессора. Я толкую свое разумение, но пути Господние неисповедимы, и нам не дано всего постигнуть и всего знать. Человек должен научиться, к себе предъявлять высокие требования и иметь в себе волю и дух божий. Господь всемогущ, и ни что не скроется от его ока, меч его везде достанет грешника. Но не в силе Бог, а в правде!
****
Прошло шесть лет, как Михаил стал затворником монастыря. Шесть лет нес смиренно послушания, не гнушаясь самой грязной работы. Долгие часы проводил в молитве, чтении псалмов и размышлениях. За это время, хорошо изучив все церковные ритуалы, принимал активное участие в проведении богослужений и церковных праздников. Настоятель монастыря часто ставил его в пример другим послушникам. Михаил и Феодон за эти годы стали настоящими братьями. Феодон заметил разительные перемены, произошедшие в душе своего нареченного брата. Заметил тягу к знаниям и желание отстаивать свои убеждения и взгляды. Михаил научился думать и давать свою оценку происходящим событиям. Он незаметно для себя понял новую правду, увидел новый яркий свет, к которому потянулась его душа. Ему захотелось не только самому войти в новую жизнь, в новое осмысление принятой им правды, но стать ее проводником и проповедником.
Михаил впервые, за все это долгое время вспомнил о том, что где-то, совсем рядом, за стенами монастыря, в каких-то тридцати километрах от него живут его дети, жена, мать. Как они? Помнят ли они его, проклинают ли? Стыд и раскаяние охватило его душу, совесть, проснувшись, - диким зверем вгрызалась в его сердце. Денно и нощно он молил Бога о прощении, плакал и снова молился. Мысль о семье не давала ему покоя, молитва не утешала.
Прогуливаясь по аллеи среди вековых лип, Феодон заметив изменения в своем брате, спросил о его кручине. Михаил поведал свою боль и сомнения.
- Господь дал тебе избавление от недуга, - сказал старец, положив свою тяжелую руку на плечо брата, - он открыл для тебя дверь в новую жизнь, войди в нее и всевышний тебя не оставит. Тебе надо вернуться в мир, ты вернешься в него другим человеком, родные тебя простят, детям отца ни кто не заменит, да и жене без мужика беда. Напиши им письмо, проси прощение, покайся! Все устроится с божьей помощью.
- Мой дом здесь в монастыре, - возразил Михаил, опустив голову и как-то сжавшись, - что я буду делать в миру, ведь я ничего не умею, ни профессии, ни образования? Я боюсь возвращения, боюсь опять сорваться. Второй раз я этого не перенесу.
- Бог милостив, - сказал Феодон, похлопав Михаила по плечу, - он тебя не оставит. Здесь ты обрел мудрость смирения, не гнушался самой тяжелой неблагодарной работы, ты нашел в себе силы укротить гордыню! Господь благословил тебя на возвращение в мир в семью, он посеял в твоем сознании эту мысль, ты должен исполнить его волю. Тебя ждут за стенами монастыря.
- Но что я буду делать в миру? Как я прокормлю свою семью? Я не хочу садиться на шею жене и матери, они от меня видели только горе да несчастья.
- Будет день, будет и пища! Обратись к настоятелю, - посоветовал старец, - проси благословение и рекомендацию, чтобы тебе разрешили открыть приход в районе. Из тебя выйдет хороший батюшка, ты знаешь, как править службу в соответствии с каноном, будешь наставлять паству, венчать молодых, крестить младенцев, отпевать усопших. Может быть, в этом твое предназначение? Может для этой миссии Господь устроил тебе такие испытания? Подумай брат!
Как только старец Феодон произнес эти слова, из-за облаков вышло солнце, засияло ярко, звонко, разбрасывая свои лучи на маковки храмов, крыши обители, кроны деревьев. Мир тоже, как бы изменился и стал светлее и добрее.
- Видишь знак? Смотри, как солнце засияло, это Господь тебя благословляет, значит, правда в моих словах! - воскликнул Феодон, указывая взглядом и рукой на ярко светившее солнце.
Прошло четыре года, как Михаил оставил монастырь и вернулся в мир. Настоятель добился от Синода Московского Патриархата, чтобы Михаилу был положен духовный сан и дан приход в одном из больших сел Подмосковья. Но для того, чтобы открыть приход, необходимо было проделать очень большую работу.
Церковь, частично разрушенная впервые годы советской власти, имела жалкий, убогий вид. Колокольня отсутствовала, а само помещение церкви долгое время служило как совхозный склад.
Село было большое. Верующие жители для отправления религиозных обрядов, были вынуждены ездить в близ лежащие города. Они настоятельно писали письма в Московский Патриархат с просьбой открыть приход в их селе. Селяне всем миром помогали восстанавливать храм, кто посильными денежными взносами, кто собственноручно штукатурил, шпаклевал, красил. Из числа верующих селян был выбран церковный староста и казначей. Всем миром приобрели необходимую церковную утварь и облачение для батюшки. Теперь с бывшим пьяницей и забулдыгой, грузчиком магазина, Мишкой Обдуловым произошли метаморфозы. Облаченный в богатое церковное одеяние, он уже не был тем Мишкой, а стал батюшкой, отцом Михаилом! Старушки прихожанки, при встрече с батюшкой целовали руку, а он благословлял их крестным знамением. После монастырской жизни, отец Михаил поправился, округлился, приобрел важность и степенность.
В семью его приняли с осторожностью, и недоверием. Наталья не могла сразу поверить в то, что Михаил сможет измениться, и постоянно в ее душе присутствовали тревога и скрытое отчаяние. Дети за время его отшельничества, совсем забыли отца, и первое время чурались, долго привыкая к новой жизни. Отец Михаил не стал для них хорошим отцом. Не найдя к ним душевного подхода, все отношения с ними, строил на основе нравоучений и порицаний, а детям хотелось любви и душевной теплоты. Единственное, кто был несказанно рад и счастлив, это мать Михаила. Она с высоко поднятой головой ходила по городу и рассказывала всем подружкам и знакомым, какой у нее сын. Гордилась тем, что он стал уважаемым человеком, батюшкой, отцом Михаилом, а не забулдыгой Мишкой Обдуловым.
Прошло еще какое-то время. Отец Михаил достроил колокольню, отлили и повесили новые колокола. Нашли звонаря с консерваторским образованием, и теперь, можно было слышать над селом, красивые колокольные перезвоны, растекающиеся по окрестностям и призывающие верующих к молитве.
Однажды в мае, меня пригласили на крестины, которые отправлял отец Михаил. Мне было очень интересно присутствовать на этом обряде. Мы не виделись, около десяти лет, и я не мог себе представить Мишку в роли батюшки. Церемония крестин началась. Батюшка, вышел в облачении, степенно подошел к купели и начал читать молитву. Я пытался вглядеться в знакомые черты, вслушаться в произносимые им слова молитвы, чтобы уловить скрытые от меня изменения его натуры. Внешность его меня удивила. Раньше был сухопарым парнем с добрым кругленьким личиком. Сейчас, передо мной стоял самоуверенный, слегка обрюзгший, с солидным животиком, оттопыривающим рясу Отец Михаил. Огромный латунный крест, отсвечивал бликами горевших свечей. Длинные, седые волосы небрежно спадали до плеч, жидкая бородка, топорщилась в разные стороны. Взгляд был рассеянный, поверхностный ни чего не выражающий. Молитва сыпалась как семечки вперемешку с орехами, ни одного слова понять было не возможно. Правда, одно слово из молитвы я разобрал, оно было "аминь".
Церемония крещения закончилась. Отец Михаил подошел к одной из присутствовавших на церемонии прихожанке, стоявшей в стороне и незаметно жевавшей резинку.
- Ну что жуешь? Чай не в конюшне! - громко сказал Отец Михаил так, что все повернули в его сторону лица. Женщина смутилась, покраснела и быстро вышла из храма. Мне как-то сделалось не по себе. Что-то во мне переменилось, доброе, легкое состояние от крестин, обернулось испорченным настроением и непонятной грустью. Мне стало жаль прихожан этой церкви, я начал сомневаться в том, что этот батюшка донесет до прихожан главный завет христианства - Вера, Любовь и Надежда!