Еловые острова вдали. Тонкая пленка воды на черных, расколовшихся небесах, точно космос - звёзды есть пузырьки, и пунктиры, разделяющие созвездия, - белые трещины в глубине льда. Нас снова разделяют бездонные пространства, лишь вымышленный холод сковывает подошвы, рикошетом разлетающийся от серых, поросших голубым мхом камней.
Дом на берегу, в котором нет дыма и нет огня. Стекла, как зеркала, отражают вибрирующие скалы сосен. Камни отдают свой холод, забирая тепло и грея им свою землю, свой мицелий. Газовое небо интроецирует в себе остатки тленного снега и посыпает наши головы, редким для этого времени, метафизическим светом.
Я бегу за темным твоим силуэтом вдали по проталинам, перебирая ногами, будто фигурист, подпрыгивая на оледенелых выпуклостях, вбирая воду в мягкую ткань кроссовок - вот элемент из страстного танго, а вот из нежного вальса - кружусь на льду, как в инфантильном хаосе, дерусь за общие подарки, рассыпанные здесь в гору. Я плыву за этой фигурой в надежде одернуть порфирный рукав и распластаться в теплых объятиях на глади голубой воды, которая и так просачивается в наши головы из тающего воздуха, окутавшем местный лес, просачивается сквозь поры на тонких пальцах, опускается на стенки желудка и оттуда поднимается снова вверх, смешиваясь с желудочным соком и, выступая слезой, обволакивает глаза ядро.
А силуэт уже исчез, растворился в ветвях соленых пихт, в тонкой паутине ультрамариновых лиственниц, в красном краплаке заходящей в лед звезды. Я найду Тебя по аромату смол, испускаемых кустом можжевельника, которые, будто капли дождя на листе лопуха, туго текут по толстой коре, пробивают себе дорогу к песку сквозь толщу затхлого наста, чтобы накормить замерзшие грибницы камней и, раскинутые от полюса до полюса, эбеновой формы корни карельских сосен. Я пробираюсь по мертвому одру леса, сотканному из полувековой гнили прилетевших из ниоткуда кленовых листьев, из лоскутков березовой ткани и скрижалей из оболочек конского каштана. Руками я отвожу от лица едкие хлысты юных теревинфов, норовящих вычесать из ноздрей и фелони белый прах неба, опускающийся на наши малакиевые плечи тяжелой цементной коркой.
Тонкие, едва уловимые взглядом и, почти незаметные для слуха, тени играют со своей ипостасью на развалинах нетленного капища.
Я нашел Тебя и Твою тень, и силуэт. И ароматные языки можжевеловых смол пролегли между нами, а ланиты покрылись любовным кадмиевым теплом. Холодный пар скользил по земле из нор сонных аспидов, разбавляя голодом мертвецкое бытие. Лишь сладкие губы молча шептали животворящее "Люблю", а на шею опускалась невидимая, скелетезированная листва конского каштана. Брение под стопой делало мягким каждый миг вокруг нас и каждое мгновение внутри нас расплывалось горячим воском, несмотря на суровое и пристальное наблюдение слушающих нас камней. Мы воспарили над мхом и куколью и поднялись на колокольню мрачного лесного храма, где стали золотой сусалью, чтобы раствориться в порыве ветра, превратиться в единое целое ничто.
Теперь мы парим над солнечным Кейптауном, ослепляя собою сёрферов на волнах и диких животных, мы оседаем золотой пылью на крылья самолетов, оставляющих эфирный титановый след в небе над Петербургом, и все больше растворяем себя в себе, гоняясь за быстрыми цинковыми облаками над молчаливой степью голой сахарной пустоты.