L’HOMME APPROXIMATIF
Часть VI
и даже под берёзовой корою жизнь теряется в догадках распроклятых
где гор вершины долбят клювом звёзды и чихают лисы сдержанными эхо
но из каких глубин проистекают эти хлопья обречённых душ
что отравляют водоёмы своей тщетностью иссохшей
лебедь ли то кропящий белизной своею воду
что белизна есть отражение чей пар на трепете морского льва трепещет
снаружи белизна
грохочущая бездна крыльев впитывает южный ветер в свой павлиний венчик
который радуга отвязывает с памяти креста
надраены клыки небес бельё отшлёпано у речки
белые ветряные мельницы кружатся
средь хлопьев души кои торчки под сенью ястребов
шмалят
X X X
меж противоречивых сообщений рот сжимается плотней
как будто между челюстей его непредусмотренное мирозданье
и разбивается об окна звук сухой
дабы вовеки слово не преступило бы порога тел
мертвые войско суть что до кипения доводит шторм
в сосудах бедных безобразных глав собратьев наших
но несмотря на городскую слякоть наших чувств
снаружи белизна
что значит отвращение с тех пор как наша сила огнестойка более чем смерть
и рвению его не уничтожить ни цветов наших ни наших милых
ракушки с камешками расслоились на слои пословиц
значенье это лишь огонь незримый жрущий нас
с момента появленья первого числа
круг птицеводов изъясняется на языке несложном
составленном из алфавита птиц белой наружности
что белизна есть перст мыслителями о виски за сотни лет натёртый
мы не мыслители
мы сконструированы из зеркал и воздуха
и всё ещё темны неугомонны замкнуты и глухи
зубья пилы что украшают наши лбы на смерть похожи
бросаются в глаза от слова к слову от корки и до корки
словаря
надраены клыки небес бельё отшлёпано у речки
извергнутый из белых гребней волн туман сгущается меж нами
и вскоре мутной и густой субстанцией охватит нас
и в летаргию вязкую стальную погрузит нас вскоре
она на протяжении литаний грустных проникнет за пределы гробовой доски и ложь
воскреснет оттого что жалящий ледник чья белая поверхность полосканье облачного горла
высасывает корни наших ирисов как мёд грядущих лет
выдохся буйный тоник синтеза
расцвечена кудрями сбросив кожу
огромна как стена
заходит ежедневно смерть мой день бессонница болезная
смеётся под одной личиной под другою слёзы льёт
X X X
ракушки с камешками расслоились на слои пословиц
от верха до низу гласящих осторожно хрупкое стекло
вьющийся хохот сеет взрывами созвездья пчёл
и нюхают улитки отвратительное буйство ливней
смеются под одной личиной под другою слёзы льют
ибо снаружи присно белизна
и как форель сражается с теченьем прыгая через плотины
в обратном направлении от водопадов
ты возвращаешься в свою седеющую юность туда где солнце
отложило свои яйца
и пусть от каждого мерцания в тиши исходит ореол приветствий
не ведает никто что за магический прилив вперёд стремится чтоб преодолеть
возврата точки новые
так загоняешь ты в тенёта тени бурные желанья и там им жизнь
и там же и погибель
и постоянство смерти что не добивается успеха в смерти
муж ищет выгоду в извечных вычитаниях от каждой части самого себя
что остаётся ему зреть в своём долгу унылом под суровыми лучами солнца
смеяться под одной личиной под другою слёзы лить
верхом сидящий на скорченной бездне это ящик древностей
который персик сумерек и льдов дары оберегали до тех пор пока
лежали там слова
сооружения начинка городов
надраены клыки небес бельё отшлёпано у речки
немного молока немного сахара немного
в тени пахучей ежевики под галереей сердца твоего
поёт как свет ночной розарий восковых очей
и безотрадности выход свободен загорается в глазу вулкана
от самолёта вспененная яма воздуха вокруг
верхом сидящий на скорченном ветре это мысли твоей молния не найденная после
шторма ботаническая одержимость твоё ложе
букет путей взрастает уходя вперёд
и длинных склонов без труда скользит процессия по ним
исход листвы к другим лугам более вкрадчивым рассветам
так плавится в свечи твоя запутанная память
дождь обглодал недуг камней благих
корм для мышей приманки делят шкуру неубитого зверья
и прах умерших переносится в скрипучий абиссаль в чашах
друг друга
в тени пахучей ежевики ночники их
вероломная ненадобность
кто нам откроет горький час когда тимьян погибнет от обмана
его цвет тает в нежности воды притворных поцелуев
на дереве плоды построились в ряды наглядно заикаются
снаружи белизна
бела твоя улыбка также символ тела твоего белее нежели все впечатленья
надраены клыки небес бельё отшлёпано у речки
коль закалю себя в чистых источниках стальных стрекоз то ль буду я
и коли я собьюсь с пути то ль буду я
верхом сидящее на водопадах время движет свои риски и награды
я был сильней и время оно было моим мраморным собратом
мёртвых деревьев кулаки вновь вознеслись
и гнев против старенья небосвода
вот упование моё
и вот я погружаю твои очи в чёрную пучину песни из соломы
процеженное сквозь вечерню бабочки твоих зрачков станет игристее вино
и вот запутанною памятью в свечи я плавлюсь
блуждая в лабиринтах прицепившихся к тени моих шагов
с тяжёлой связкой лабиринтов за моей спиной
пропал внутри себя пропал я там
где никаких затей не носят на носилках крыл забвенья
презрев запуск ракет в недра земного шара
гербовый щит земли посапывает в жерле гор
чья неразборчивая тишь вспугнута вороньём
меняет ход своих тугих стальных спиралей изменяя траекторию полёта
уходит внутрь себя где никого кроме былых затей
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
VI.1.7. Поначалу строка читалась как «снаружи и белизна», ссылаясь на предыдущую строку; но орфографическая ошибка привела к замене et на est, таким образом читаем: «снаружи белизна».
VI.2. концовка: Внезапное «полосканье облачного горла» (gargarisme de nuage) возникло от глагола «полоскать (горло)», использованного в первой редакции: «чей белый внешний вид полощет горло облаками».
VI.4.11. Образ, связанный с четырьмя строчками ранее на этой же странице, отображает рыб, попадающих в сеть, когда они плывут против потока. Таким же образом человек обнаруживает себя попавшим в западню, когда он предпринимает попытки вернуться в свою юность.
VI.5.15. После данной строчки удалена ещё одна, являющаяся воспоминанием в прямой форме, в которой поэт отсылает нас и себя к временам Дада: «не так стихи ты пишешь, говорит».
VI.6.7-9. Первые из этих двух строчек прежде объединялись с объяснением: «я был сильней... ». Но строчка, разделяющая теперь прерванное предложение от его окончания, была добавлена в рукопись для того, чтобы прервать повествование намеренно. Данный метод умышленного разрыва часто наблюдается у Тцара при правке рукописного текста.