Выйдешь на улицу, а там мужчина на четвереньках
изображает конец капитализма.
Он говорит: «Несанкционированный выход из себя
дает возможность сфотографировать усталость».
Он говорит: «Я в мире жил, я был одной из его жил».
Он говорит: «Либералом становятся по умолчанию:
смотри то, что показывают, слушай и читай,
что дают, и ты – либерал».
Он говорит: «Я хотел быть поэтом. Я заминирован стихами.
Но поэзия, как таковая, горька, как яма долговая».
Он еще что-то говорит, точнее, бормочет,
а вокруг вечер, и город весь в огнях, как в волдырях.
Он доверительно спрашивает: «Куда бредешь, брелок?»
И тут же снова громко говорит: «Я думал: дней серую рогожу
с телеги жизни сброшу, ладонями сомну».
Он кричит: «Земля осенняя – магнит, и оттого к себе манит!»
Я не хочу его слушать, пытаюсь уйти, но не могу.
«Я знал женщину, – говорит мужчина на четвереньках, –
она строила глазки, а я разрушал. Я пришел на свидание,
а она уехала в город Александров. В самом отдаленном
ленивом предке я – лишь фигура пустыни. А то, что я
на четвереньках, так это потому, что я хочу быть
лучше черепахой, чем представителем среднего класса».
Так говорит не Кафка и не Заратустра, так говорит
неведомый мне мужчина на четвереньках.
И тут я не выдерживаю: «Заткнись, мужчина
на четвереньках! Зачем ты ввел меня в курс заблуждения?
Ты слишком пропитан эмоциями большинства.
Этот спирт тебя опьянил и сделал опасным для
меньшинства. Невеликие инквизиторы – Америка и Европа –
уже спускаются по ступенькам к твоим четверенькам!»
Я идут прочь, а он кричит вслед: «Я не Джордано Бруно,
но гриль моей говорильни – это и есть конец оценок.
Подожди, еще встанут на четвереньки и города,
и деревеньки!»
Так и летят, так и летят из него выхлопные фразы.
Бежишь от него и думаешь: «Ну почему так?
Выйдешь на улицу, а там непременно найдется
какой-нибудь мужчина на четвереньках».
2013